Текст книги "Засекреченный свидетель"

Глава 6

1

За долгую свою жизнь Петр Семенович Майстренко грешил немало, как и всякий нормальный человек. Тем более облеченный солидной властью. Его можно было упрекнуть в злоупотреблениях служебным положением, в уходе от уплаты налогов, в служебных романах и супружеской неверности, в самодурстве, в излишней жесткости с конкурентами. Но в чем никто и никогда его не мог упрекнуть, так это в неумении или нежелании работать.

Сибирский паренек сразу же после службы в армии прибыл по комсомольской путевке на строительство Красноярского алюминиевого комбината. Став бригадиром, он поступил заочно в Томский архитектурный институт и в дальнейшем сочетал учебу с практикой строительного дела. У парня проявились не только профессиональные, но и незаурядные организаторские способности. Он довольно быстро продвигался по служебной лестнице и к окончанию института был уже начальником строительного управления, а в 1972 году – сразу с получением диплома – был замечен зорким партийным оком и назначен заместителем заведующего отделом строительства Красноярского крайкома КПСС.

Но душа его рвалась на стройки. Ему было скучно отдавать архитекторам и директорам указания из кабинета, как нужно в строительстве следовать генеральной линии партии. Ему хотелось самому, используя накопившийся опыт управления инженерной работой, встать у руля большого ли, малого ли строительства. И судьба ему улыбнулась. Да и врожденное умение ладить с начальством помогло. Его карьерой занялись значительные люди в Москве. Вскоре Петру Семеновичу была предложена должность начальника строительного управления «Зеленоградстроя». А вскоре он уже работал в управлении трестом «Моспромстрой».

В 1980 году наша страна с помпой готовилась принять Олимпиаду. Планировалось строительство целого комплекса спортивных сооружений, гостиниц и жилых домов. Тресту Майстренко была поручена ответственная работа: строительство уникального плавательного бассейна на проспекте Мира. Объект был принят с высокой оценкой, а поскольку курировал стройку лично первый секретарь горкома КПСС, член политбюро ЦК Гришин, строитель бассейна снова был выдвинут на партийную работу. На сей раз в строительный отдел ЦК КПСС.

Всего лишь год Петр Семенович проходил своеобразную стажировку в Центральном Комитете «руководящей и направляющей силы». Сам же при этом прикладывал все усилия, чтобы вновь перевестись на должности, непосредственно связанные с живым делом. И уже в 1982 году его назначают заместителем, а вскоре первым заместителем министра строительства СССР.

Широко распространено мнение, что, мол, работа заместителя самая простая на свете. Все имеешь и ни за что не отвечаешь. Такие сплетни распускают, скорее всего, сами заместители, чтобы несведущие им завидовали, а не насмехались над ними: пашешь как проклятый, собираешь все шишки, а лавры достаются первому лицу. Самые трудные направления работы министерства легли на плечи Майстренко: непосредственное руководство строительными комплексами Ленинграда и области, других регионов, возведение объектов ведущих отраслей народного хозяйства и «оборонки». А когда случались беды в Чернобыле, в Армении, в Арзамасе, Петр Семенович становился первым организатором и руководителем спасательных и восстановительных работ.

Любому строителю известно, что возведение жилья, объектов социальной сферы для настоящего инженера – «накатанная дорога». Другое дело построить промышленный объект – машиностроительный завод, заводы большой химии, металлургии или оборонки, где участвуют десятки субподрядных организаций, монтируется сложнейшая техника. Все нужно суметь объединить в единый кулак, соблюсти технологию строительства и монтажа, а главное, правильно нацелить людей и проявить о них заботу и в благоустройстве, и в заработке. И у Петра Семеновича это вполне получалось.

Бывший Минстрой СССР охватывал кроме 20 областей, автономных республик и краев России министерства строительства союзных республик. В развитии их строительных комплексов, особенно в создании и расширении стройиндустрии, Майстренко принимал самое активное участие. Вот и до сих пор его не забывают…

Директор концерна «Диалог» положил трубку и улыбнулся. Надо же, как этот неожиданный звонок всколыхнул мгновенные воспоминания. Улыбнулся и пояснил собеседнику:

– Извини, Вадим, что отвлекся. Но звонок был важный. Министр строительства Латвии побеспокоил. Ты его тоже должен знать. Янис. Года на три раньше тебя учился. На кафедре оставался и даже, кажется, на стажировку вас, желторотых, возил. Просит вот по старой памяти оказать услугу и прислать консультанта. Все решают вопрос с Южным мостом в Риге.

– Так, я слышал, решили уже?

– Решили. Но я им Штюкина отправлю все же. И они своему решению не порадуются, потому что Борька им всю правду-матку сказанет, не задумываясь. Ты Ригу-то помнишь?

– Конечно. Полгода той стажировки забудешь едва ли, – Вадим сладко улыбнулся.

– Ну вот. Представляешь? Они мне заслали транспортную схему проблемного участка Риги. Уверяют, что мост будет чудом техники и покончит с пробками в центре. Черта с два. Я же недавно там ездил, буквально месяц назад. Летал к этим прибалтам нерусским по делам фирмы. Зачем им там мост? Абсолютно бредовая идея. Там же Островной совсем рядом. Шестиполосный. Никаких пробок. Я в Баускас через него безостановочно пролетел. И по Краста, пока в пробку на перекрестке с Московской не уперся. А они теперь к этому проблемному перекрестку еще и новый мост задумали вывести. Еще больше машин нагнать. Эх, инженеры! Развязку построили современную, нормальную – и всего делов. И вдесятеро дешевле. Впрочем, если бы они нам мост строить поручили – ну тогда бы мы в два счета согласились…

Собеседник расхохотался.

– И все-таки, Петр Семенович, чем у вас с президентом дело-то кончилось?

– Ну чем? Увольнением, как обычно. Впрочем, я сам в отставку подал с поста министра строительства России, когда Ельцин на пенсию вышел. Я хорошо помню тот день. Меня Таня вызвонила.

– Таня?

– Дочь его. Она лет на двенадцать меня моложе. «Петя, – говорит, – дуй мигом к нам, отец ждет. За час доедешь?» – «Что ты, – говорю, – пробки в центре такие, что я часа три буду через них пробираться». – «А мигалка?» – спрашивает. «Так ведь твой же отец и поотменял. В Кремле и то десятка не наберется». – «Ладно, – отвечает, – выезжай. Я навстречу Диму вышлю». Выехал. С Димой-шофером созвонился. Он ждал меня на повороте с Кутузовского проспекта на Рублевское шоссе. У Димы «Мерседес-280», с мигалкой, сиреной, есть даже специальная рация для переговоров с патрульными по всей длине трассы от Горок-9 до Кремля. Веселенькое это устройство, что и говорить. Позволяет ехать даже не вдоль, а поперек улицы: отдал команду постовому, и тот тут же перекрыл необходимый участок дороги. Можно двигаться хоть на двух колесах, все равно ничего не будет. Во времена Брежнева подобным приемом пользовались члены ЦК, постовые вытягивались во фронт, все взирали на машину, ради которой и был остановлен весь транспортный поток, но это еще семечки. Для самого Леонида Ильича трассу столбили за два часа, генеральный секретарь любил порулить в одиночестве. Впрочем, в бытность своего президентства, когда Ельцин куда-нибудь опаздывал, и он спокойно говорил водителю: «Ну-ка, ножку-то распрями». Кутузовский проспект вымирал, а президентский кортеж летел по встречной полосе, чтобы успеть к назначенной встрече, первый президент России, в отличие от второго, опаздывать не любил. Ворвались мы с Димой в распахнутые ворота Горок-9 и подкатили даже не на стоянку, а, вопреки установленному правилу, к главному подъезду усадьбы. Там меня уже ждали глава администрации президента и начальник протокола. Нервничали. Ага, говорят, слава богу, успел. Сейчас телевизионные съемки будут, шеф с сегодняшнего дня на пенсию выходит. Ему привезли пенсионное удостоверение и трудовую книжку. Он хотел, чтобы и ты при этом моменте присутствовал. Ну понятно: моральной поддержки искал. От него к тому времени многие уже отвернулись, а у нас достаточно теплые отношения были. Я ведь его замом остался, когда он министром в Госстрой пришел. А потом уже он меня министром строительства назначал, когда президентом стал…

– Уходить-то зачем было?

– Для той же поддержки, что ли. Я ведь ничего и не терял фактически, кроме лишней ответственности и туманных перспектив. Просто знаю, что все всегда надо делать вовремя. Новая власть обычно ведет за собой наверх новых людей. Зачем мне было ждать, пока уволят? Тем более поступило предложение от объединения московских территориальных строительных организаций. Они тогда как раз в акционерное общество объединялись, назвавшись «Диалогом». Ну мне и предложили стать президентом. Вот так и вышло, что я практически в один день с Ельциным и ушел. Так что мотай на ус, юноша: не держись за кресло, если оно начинает шататься. С тонущего корабля надо вовремя спрыгнуть.

– Спасибо, Петр Семенович. Я учту. Непременно учту, – отозвался Вадим Строганов.

2

Припарковав своего «француза» на Садовом кольце неподалеку от «Смоленской», к зданию, где размещался издательский дом «Совершенно открыто», Александр Борисович Турецкий направился пешком. Во-первых, он не был уверен, что в узеньких переулках между старым Арбатом и Новым он найдет, куда приткнуть машину. Если, конечно, туда вообще есть проезд без специального пропуска. А размахивать служебным удостоверением по любому поводу он очень не любил. Во-вторых, генерал от прокуратуры всегда предпочитал добираться в незнакомое место на своих двоих, не спеша, внимательно разглядывая и запоминая окрестности. Знакомство с новым местом всегда могло пригодиться в его специфической работе. Тем более и время позволяло – до назначенной встречи у него оставалась еще четверть часа…

– Да, Лара была очень талантливым человеком, – сказала, собственноручно подавая Турецкому кофе, хозяйка симпатичного, как оказалось, особнячка в одном из арбатских переулков, глава целого издательского концерна Анастасия Еланская-Штерн.

Александру Борисовичу нравились такие женщины. Владелица издательского дома была миловидна собой и ухоженна. Турецкий знал дам, которые ради того, чтобы «выглядеть», проводят в тренажерных залах и косметических кабинетах по нескольку часов ежедневно. Но здесь впечатление было такое, что эти миловидность и ухоженность даются медиамагнатке безо всякого труда. Она воспринимает их как данность. Коротко остриженные иссиня-черные волосы, лежавшие на голове небрежно, но гармонично, дорогой мохнатый пуловер, который хозяйка не замечала, будто это был домашний халат, небольшие серьги с чистыми голубыми камнями и восточные глаза. Глаза умные и печальные, словно она знала что-то такое…

– А давно вы с ней работаете… работали? – поправился Турецкий, даже смутившись немного под пристальным взглядом собеседницы.

– Работали лет семь, еще муж мой был жив, когда я ее пригласила. А знаю… знала ее много дольше. Мы ведь когда-то в одной старой газете начинали: она в хроникерах, а я в архивариусах. Потом она за Радика вышла. Грибков фамилия. Не слышали? Сильный поэт, кстати, поверьте моему художественному вкусу. Сильный, но непризнанный и неустроенный. Не сложилось у них. Он сам по себе, она сама, – журналистка минуту помолчала, собираясь с мыслями. – Ну вот. Она трудилась в разных изданиях, росла постепенно. А однажды я попросила ее написать материал для ежемесячника о махинациях в газетном руководстве, о заказной журналистике, что, мол, и почем. Она написала интересно, честно, основательно и остро. И лишилась тогдашней работы. Пришлось мне ей работу предложить, раз уж я ее работы и лишила…

Анастасия улыбнулась, но глаза остались печальными и внимательными.

– И что? Не разочаровались?

– Ни разу, – категорично заявила хозяйка.

– Анастасия Юрьевна, а как строятся взаимоотношения у вас в коллективе?

– В каком? – снова улыбнулась хозяйка концерна. – У меня их много. И в каждом взаимоотношения свои. Вас, вероятно, интересует, кто и про что пишет в ежемесячнике?

– Примерно. Если точнее, то кто именно решает, о чем будет писать журналист.

– Сам журналист и решает, – на этот раз в чуть раскосых больших глазах сверкнули веселые искры, поскольку от Анастасии не укрылось удивление Турецкого. – Вы поймите, Александр Борисович, у нас не армия. У каждого нашего издания есть редакционная коллегия, которая и выносит вердикт, достоин ли публикации принесенный материал. Ну, новичкам или стажерам можем подсказать направление, в котором интересно было бы копать. А так – сами.

– Доверяете?

– Доверяю. Видите ли, так вышло, что я в школу пошла не у нас в стране, а в Нью-Йорке. Хотя и не в какую-нибудь платную и престижную, правда, в обычную. Тем не менее именно там я начала осознавать собственное «я». Поскольку отношение к развитию личности там было делом главным. На самом деле даже более главным, чем непосредственно обучение. И теперь уже меня ни за что не переделаешь: я к каждому отношусь как к личности, способной отвечать за свои слова и дела.

– Лариса Станиславовна была личностью?

– У нас других не бывает. Так заведено еще основателем ежемесячника писателем Семеном Юлиановым. Да и муж мой, пока главредом был, других сотрудников не держал. А Заславская была уже членом редколлегии. Это о многом говорит, поверьте.

– Верю. И все-таки не понимаю. Как-то же должен планироваться выпускаемый номер?

– Конечно. Номер планируется авторами и редколлегией. Каждый, кто предполагает за текущий месяц закончить материал, говорит: будет готова такая-то тема к такому-то числу на столько-то знаков. За неделю до заседания редколлегии сдают статьи, члены редколлегии читают, обсуждают и определяют, что конкретно пойдет в номер.

– А если вдруг материал не подходит? Или не предоставлен, как в случае с Заславской?

– Эх, прокурор, прокурор, неужели сами не догадаетесь? – притворно вздохнула визави. – У нас, как и в любой редакции, есть свой «портфель». Несколько готовых статей, чаще аналитических, обзорных, не привязанных к определенной дате, которые можно включить в горячем режиме. Если что-то из нового плохо – идет в мусорную корзину, если просто не вмещается по формату – ждет своего часа. Все это знают и не обижаются, если материал в номер сразу не проходит. Но Заславская тем и отличалась от большинства, что всегда находила материалы настолько злободневные, что все шло в набор прямо из-под пера.

Знал всю эту газетную механику Александр Борисович, сам в газете работал, а вопросы задавал, чтобы выглядеть новичком. Вдруг расскажет что-нибудь важное…

– И никто заранее не знал, что она принесет?

– Нет, если она сама не предупреждала. Но Лара обычно предпочитала молчать. И не без оснований, поверьте. Ведь выдать кому-нибудь тему своего будущего материала нередко означает загодя обречь расследование на провал. А порой и подвергнуть опасности свою… – Анастасия осеклась, сообразив, что трагедия на горнолыжном курорте могла быть не случайной.

– И даже вы не знаете, что писала в Красной Поляне ваша приятельница?

– Нет. Единственно, о чем можно догадываться, что тема каким-то боком связана со спортом. – Женщина легонько покачивала головой, переваривая осенившую ее страшную догадку.

– Из чего следует такой вывод? – Турецкий оживился.

– Из ее же слов. Перед отъездом она сказала что-то типа: поеду, мол, займусь спортом. О нем же и напишу. Предупредила, что статья будет сенсационной, достаточно объемной и все громкие разоблачения будут подтверждены подлинными документами. Ничего больше. Эх, неужели все же?..

– Жаль, – Турецкий сделал последний глоток ароматного кофе и прервал разговор, не желая обсуждать с журналисткой скользкие вопросы следствия. – Жаль, что информации так немного. И все-таки это лучше, чем совсем ничего.

– Знаете, мне тоже жаль, – отчего-то рассердилась Анастасия. – Но вовсе не того, что не удалось помочь такому важному сыщику. И даже не того, что наш таблоид, выходящий тиражом почти в два с половиной миллиона экземпляров, недополучит каких-то процентов прибыли. И что читатели нашей независимой общественно-политической газеты где-нибудь в далекой Австралии будут лишены новой статьи Заславской. Вы не поверите, но мне ее просто так жаль. Да. Просто так. Жаль. Как женщину. Как человека.

В это же время Рюрик Елагин по указанию шефа доставал до самых печенок Адлерскую районную прокуратуру – разбирался в уголовном деле, возбужденном по факту трагической гибели известной журналистки Заславской.

Картинка складывалась любопытная. И отнюдь не такая благостная, как следовало поначалу из выводов местной прокуратуры.

Суть происшествия заключалась в следующем.

Гражданка Заславская Лариса Станиславовна, москвичка, уроженка деревни Дунайка, Щигровского района, Курской области, сорока двух лет, прибыла в Красную Поляну в начале марта нынешнего года. Приехала отдохнуть, покататься на горных лыжах, а также, по показаниям свидетелей, закончить статью для ежемесячника «Совершенно открыто», в котором она работала журналистом и членом редакционной коллегии.

О том, что работу она не прерывала и на отдыхе, сообщал персонал гостиницы. Лариса сама в ответ на вопросы горничной, неоднократно застававшей ее в номере за портативным компьютером и с кипой бумаг, отвечала, мол, потерпите, прочтете в следующем номере.

В праздничный день Восьмого марта, в десять утра с минутами, Лариса Заславская трагически погибла. Во время спуска с горы подвело крепление правой лыжи и на огромной скорости лопнуло, лыжница упала, откатилась далеко в сторону от трассы и ударилась головой в дерево, получив смертельное ранение в голову. Перелом основания черепа плюс открытая черепно-мозговая травма.

Местная медсестра не могла помочь пострадавшей ничем. У нее не было ни знаний, ни опыта оказания помощи при таких сложных случаях, ни нужного медицинского оборудования. Прибывшая карета «скорой помощи» отвезла Ларису в больницу. Журналистка скончалась на операционном столе вследствие полученных повреждений, которые были несовместимы с жизнью.

Как вспоминали впоследствии очевидцы, ее спутник, с которым Заславская прибыла на курорт, некто Виталий, после гибели женщины вел себя вполне хладнокровно. Он собрал оставленные Ларисой бумаги, спрятал в специальную сумочку ноутбук, отыскал все черновые рукописные наброски и фрагменты подготовленной Заславской статьи, взял также синий рюкзачок с документами, которые привезла с собой журналистка. Окружающим сообщил, что поехал организовывать доставку тела погибшей из Сочи в Москву, и отбыл в неизвестном направлении. С тех пор о нем никто не слышал.

Пара остановилась в самой дорогой курортной гостинице, двухкомнатный люкс был загодя из Москвы забронирован Заславской на свое имя. Фамилия ее спутника нигде не фигурировала.

Все это следственной группе Турецкого в общих чертах было уже известно. Неизвестно было, почему по случаю гибели Ларисы Станиславовны не было даже заведено уголовного дела.

Выяснилось, что, хотя поведение спутника Заславской вызывало обоснованные подозрения, да и вообще оставался в деле ряд неясных вопросов, следователь районной прокуратуры Сергей Сташков предпочел вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту смерти московской журналистки, обозначив его как «несчастный случай».

– И что, даже вот нистолечко сомнений не возникло? – Елагин продемонстрировал Сташкову кончик указательного пальца.

– Честно? – Молодой парень смотрел на московского «контролера» с неприязнью и вызовом. – Возникло. Даже вот столько! – Он рубанул ребром левой руки по локтевому сгибу правой. – Да только что было делать-то мне, а?

– Не понял. – Голос обиженного неприличным жестом Рюрика звучал спокойно и холодно. – Значит, вы, полагая, что произошло убийство, спокойно отправляете дело в архив?

– Какое убийство? – махнул рукой абориген. – Говорю же, были только подозрения. И они были ничем не обоснованы. Фактов никаких. Следов насилия на теле у погибшей нет. Только травмы, полученные при падении. Каких-то явно чужеродных механических повреждений расстегнувшегося лыжного крепления не выявлено. Потертости и поломки механизма вполне могли возникнуть при падении. Никаких подозрительных веществ в крови погибшей не обнаружено. Если не считать чуть повышенного содержания алкоголя. Так это, извините, можно обнаружить у любого отдыхающего тут. У этого ее красавчика вполне могло быть стремление избавиться от надоевшей бабы, если бы, допустим, погибшая беременной была. Так не была. Конечно, она могла ему просто осточертеть. Но это еще не основание отправлять любовницу на тот свет. Возможны и другие причины, но с такой же степенью вероятности они могли быть у меня или у вас. А самого его не спросить. Координат его никаких нет. Мы тут пытались выяснить, но его документов никто не видел. Запросили Москву, редакцию, но и там нам ничего сообщить не могли. Поднимать на уши вокзалы, аэропорты у нас никаких оснований нет, понимаете? Вы бы стали на моем месте копать дальше?

Елагин пожал плечами. Он мог понять нервозность этого парня. Тот и сам за собой недоделку чувствует, а тут еще чужой дядя носом тыкать пытается.

– Не волнуйтесь вы так. – Рюрик не стал пережимать. – Я ведь в сокрытии преступления вас не обвиняю. Просто разобраться хочу. Да еще в связи с другим делом.

3

Другой московский «важняк» в сочинской прокуратуре «зверствовал».

– То есть, говорите вы, есть свидетельские показания, что мужчин было именно двое? – Поремский строил из себя абсолютного профана.

– Господи, ну к делу же все приобщено! – Местные сыщики, работающие бок о бок с приезжими по делу Калачева, тем не менее вынуждены были оправдываться в промахах, допущенных при расследовании гибели Кригера, которое настойчивые москвичи забрали из суда на доследование.

– Тут написано, что видели их около двадцати трех часов. Они пили вино, разговаривали, громко смеялись, не прятались. Так?

– Да.

– А вот криминалист ваш уверял, что наиболее вероятное время смерти журналиста – полночь. Понятно, что допуски существуют. Но ведь все-таки наиболее вероятное, а? За час очень многое могло измениться, не так ли? По нашим сведениям, кстати, кое-кто из местных авторитетов уверен, что смерть журналиста – дело рук гастролеров. А мальчик берет на себя чужую вину.

– Уж больно тонкая подстава. С самого утра этот гомик Кригер пас Ашота. Неужели же Саркисян загодя все знал и так умело играл?

– Почему нет? Особой игры и не требовалось: знай верти задницей перед пускающим слюнки извращенцем. Впрочем, и это не обязательно. Могло быть случайное совпадение, которым умело воспользовались.

– А могло и не быть! – капитан Назаренко оставался верен старинному тезису, что признание – лучшее из доказательств.

– Вот это мы и должны с вами выяснить. И выясним. – Поремский предпочел уклониться от теоретического спора. Встал и захлопнул тоненькую папку с делом. – Я в СИЗО сейчас отправлюсь. Хочу еще раз допросить обвиняемого. А вы будьте так добры, подготовьте к моему возвращению заключения всех экспертиз. Медицинской, само собой. Биологической – наверняка какие-то следы были обнаружены: кровь, сперма, волосы, кожа – эта экспертиза проводилась, надеюсь? Результаты трасологической экспертизы обнаруженных следов, порезов на одежде. Ну и экспертизы найденного холодного оружия, разумеется. При этом хотелось бы, чтобы были не только выводы, отраженные в деле, но полностью все материалы со всеми возможными нюансами, особыми мнениями и прочими рабочими моментами. Свяжитесь с экспертами, пусть отыщут в архивах – и все это должно лечь к вам и ко мне на стол не позже завтрашнего дня.

После ухода Поремского Назаренко с Дерковским долго смотрели друг на друга и чесали в затылках. Похоже, для них расследование начиналось сначала.

Единственным допросом Саркисяна дело, конечно, не ограничилось. Юный армянин коверкал русские слова, делал вид, что не понимает вопросов следователя, уверял, что он один убивал «насильника», и просил, чтобы его поскорее осудили и отправили в лагерь.

Владимир Поремский, чертыхаясь в душе и не зная, куда деваться от навязчивого акцента (он уже и сам себя на том ловил, что начинает в похожей манере слова произносить), по многу часов беседовал с Саркисяном, сопоставляя его показания с материалами дела.

Все-таки ему удалось выявить существенное несоответствие. Выяснилось, что не все колотые раны на теле Кригера были нанесены ножом, изъятым из мусорного бачка во дворе дома Саркисяна. Из четырнадцати ранений три проникновения в плоть были явно совершены клинком другой конфигурации – тонким трехгранным стилетом, в то время как остальные повреждения свидетельствовали о применении оружия с широким клинком. Из этого следовало, что преступников было по крайней мере двое, если, конечно, сладкий мальчик не явился на ночное романтическое свидание с кинжалами в обеих руках…

Ох и получили от Поремского за свою невнимательность местные сыщики. Вышло так, что, ознакомившись с основным выводом экспертизы – да, именно этим ножом могли быть нанесены некоторые удары потерпевшему, – они получили подтверждение своей версии, усиленное «чистосердечным признанием» обвиняемого, и не стали вникать во все тонкости заключения. Оставалась надежда, что нестыковку заметили бы судьи. Но где гарантия?

Право, если бы их распекал сам Турецкий, они бы не были столь уязвлены. Помощник генерального прокурора был старше их и годами, и званием, и много опытнее. Из его уст и слова – даже те же самые – воспринимались по-другому. Но наверняка он, давая им разгон по сути, выражения все-таки смягчил бы. Ведь опыт учит именно тому, что просчеты возможны и неизбежны в любом деле. Главное, суметь их исправить.

Но молодой Володя был горяч, как и сам Александр Борисович лет пятнадцать назад. И он дипломатических выражений не подбирал, а резал правду-матку прямо в глаза. Сочинцы не знали куда деваться от стыда и мечтали провалиться в тартарары. А когда он поручил еще раз произвести поиск свидетелей, которые могли бы прояснить, что же происходило на пляже в районе полуночи, проштрафившиеся в очередной раз Борис Геннадьевич с Владимиром Сергеевичем так бросились рыть землю, что за ними не угнался бы и экскаватор…

…Между тем сам обвиняемый на вопрос следователя, куда делся стилет, прореагировал индифферентно. Знать ничего не знаю. Резал этого гада своим ножом. Если его труп поганый потом еще кто-то чем-то тыкал, это дело не мое. Ищите, если вам интересно. Я же свою вину признал. И баста.

С такой позицией спорить всегда трудно. Доказать невиновность того, кто готов сесть за решетку по собственному желанию, зачастую куда сложней, чем изобличить настоящего преступника. Но тот, кто ищет, всегда непременно находит, как нам известно из фильмов нашего детства. И воодушевленные накачкой Поремского, сочинские сыщики отыскали-таки нужного свидетеля.

Андрей Ильич Горохов, скуластый низкорослый и узкоглазый золотоискатель из далекой Якутии, вот уже почти месяц пропивающий свои кровные в этом благословенном курортном краю, даже в прокуратуру по повестке явился слегка подшофе, возможно, просто не успев оправиться от вчерашнего. Он оказался добродушным и словоохотливым малым и тут же начал изливать то, что накопилось на душе.

– Товарищи милиционеры, послушайте, мне, как северянину с далекого Оймяконского района, с золотой Индигирки, с бывшего ГУЛАГа, обидно сейчас. Особенно за то, что рушатся золотые прииски, поселки, не ремонтируются дороги Колымской трассы, которую строили и бывшие заключенные, ваши подопечные в том числе. И золотые прииски на Индигирке, по Магадану. Вы меня понимаете?

– Конечно, Андрей Ильич. Нам вместе с вами обидно за пропадающий труд наших подопечных. Скажите, пожалуйста, вы давно отдыхаете в Сочи?

– Нет, вы не понимаете! Вот именно, что отдыхаю. Намыл золотишка и отдыхаю. А там что теперь творится? – Он вскочил со стула и, сощурив и без того узкие глаза, попытался доверительно обнять Дерковского. – Поселки закрываются, людей просто гонят с Севера на «материк», все пропадает, приходит в негодность. Рудник Сарылах по добыче сурьмы строили и заключенные, и те, кто был на воле. Вместе. Плечом к плечу. Этот рудник единственный в бывшем СССР, а сейчас в России. Из тысячи двухсот человек осталось там всего триста, но он еще жив. Нет Аляскитового, где работали заключенные, остались только могилы на том прииске. Я не хочу, чтобы это случилось и с Сарылахом!

Борис Геннадьевич силой усадил любителя Севера.

– Не случится, Андрей Ильич, ничего с Саралы… Сарылахом не случится, если вы нам поможете. Вы хорошо меня слышите? Я могу задавать вопросы?

– Дайте воды. – Якут в два глотка выхлебал воду из протянутого стакана. Вернул, чтобы налили еще. Выпил опять. И успокоился. – Уффф… Железно. Задавайте.

– Вы давно в Сочи?

– Не знаю. Сегодня что? Двадцать первое?

– Двадцать четвертое сентября.

– Ага. Завтра будет ровно месяц. И мне останется отдыхать всего лишь только две недели.

– То есть вы приехали отдыхать двадцать пятого августа?

– Да. У меня и билет есть. В номере с паспортом лежит. Можете проверить. Я порядок люблю. А у нас на Севере сейчас…

– Поверьте, у нас, на юге, тоже бардака хватает, – довольно невежливо перебил его следователь, начиная раздражаться. – Вот отдыхающие, например, гуляют по ночам, на пляжи ходят, песни орут, спать мешают. Многие жалуются. А вам не мешают? Вы где остановились?

– Вот! Мешают, именно что мешают. Еще как! Спать мешают. И жить спокойно мешают… Сначала в «Черноморье» я поселился. Но там, железно, много по ночам кричали. Я в «Факел» на Войкова съехал. Там также орут. Безобразие! У нас в улусе вообще никто никогда не орет. Пусть попробовали бы.

– А кто кричал по ночам в первом отеле? И когда?

– Да только приехал я. Дня три прошло. Вечером взял фляжечку коньяку и к морю пошел…

Выяснилось, что Андрей Горохов, естественно, приукрашивал. Никаких особенно душераздирающих воплей под окнами своего номера он не слышал. Да и никто не слышал – это подтверждалось и отсутствием аналогичных заявлений от других отдыхающих. И никто спать отдыхающему своим громким исполнением серенад и бренчанием на гитаре у отеля не мешал. Но уж больно ему не понравилось увиденное на берегу буквально на третий вечер после приезда.

Он тогда по велению души затарился в городской лавке пузатой флягой с коньяком и искал, с кем разделить свою радость. И хотел было уже шагнуть из-за прибрежных кустов на морской песок к двум полураздетым мужикам, лежавшим рядом друг с другом неподалеку от кромки воды, чтобы по доброй северной традиции поделить содержимое фляги на троих в честь приятного знакомства. Но из темноты вдруг материализовались три зловещие фигуры и направились к несостоявшимся собутыльникам Горохова. Те поднялись – и начался разговор на повышенных тонах, становившийся все горячей. Слов было не разобрать, да и разглядеть в лунном свете происходящее было довольно проблематично. Но выглядело действо настолько зловеще, что золотоискатель предпочел сделать осторожный шаг назад и раствориться в темноте за спасительным кустарником.