Текст книги "Лесной бродяга"

Глава V. Тайник бизоньего острова

На довольно продолжительном отрезке, начиная от Туманных гор вплоть до так называемой Развилки, Красная река течет по самой разнообразной местности: то ее воды шумят и клокочут по каменистому ложу среди отвесных скал, образуя пороги, через которые рискуют пробираться лишь трапперы или индейцы в своих утлых пирогах из коры дерева или буйволовой кожи; то река привольно течет среди низких берегов, покрытых такой густой и высокой травой, что в ней целиком скрывается буйвол или медведь, о присутствии которых можно догадываться лишь по колебаниям травяных стеблей. В других местах она нежится между песчаными берегами, омывая зеленеющие острова, покрытые непроницаемыми зарослями дикого винограда и испанского мха. Порой ее дремлющие воды медленно текут под сплошным сводом зелени, образуемым деревьями того и другого берега, ветви которых при этом тесно переплетаются друг с другом. В этих зеленых коридорах царит прохлада, и здесь истомленный путник забывает зной раскаленной солнцем равнины.

Через сутки после удачной охоты на мустангов и за трое суток до героического сражения на пирамиде к востоку от Развилки Красной реки странствовали пятеро лиц. Они продвигались двумя независимыми группами, расстояние между которыми не превышало полутора миль. Однако они вовсе не подозревали друг о друге и вообще предпочитали не попадаться на глаза кому бы то ни было.

Местность, где в данный момент находились эти группы, отстояла от Золотой долины в одном дне, а от Бизоньего озера в двух днях пути доброго пешехода.

Несколько более удаленная от озера группа состояла из трех человек, причем двое плыли вверх по течению в легком челне из березовой коры, а третий в некотором отдалении следовал за ними верхом вдоль левого берега.

Хрупкое на вид, но прочное, прошитое воловьими жилами и промазанное смолой суденышко было так нагружено, что борта его едва возвышались над водой.

Несмотря на это, под энергичными взмахами весел пирога довольно быстро поднималась вверх по Рио-Хиле. Груз ее был самый разнообразный. Тут были седла, разная одежда, разноцветные плащи, мешки, небольшие ящики европейской работы, наконец, ножи, сабли и полдюжины карабинов разных калибров.

Что касается пассажиров, то, не будь некоторых особенностей в костюмах и зловещего выражения их лиц, их можно было бы принять за обычных бродячих торговцев, едущих завязать торговые сношения с индейскими племенами.

Первый из них был седой старик, второй – молодой человек с длинными волосами, черными как воронье крыло. Если мы прибавим, что они имели характерную прическу индейцев папагосов, то читатель без труда узнает в них Кровавую Руку и Эль-Метисо, тех самых, кого он встретил в переодетом виде в лесу в тот вечер, когда дон Августин с дочерью и сенатором отправлялись на охоту за дикими лошадьми.

После дерзкого нападения, результатом которого был грабеж и смерть торговца из президио, тревога распространилась по всей провинции. Чтобы ускользнуть от преследования, оба бандита переоделись в другие костюмы и в таком виде повстречались с отрядом дона Августина де Пена.

Метис, как известно читателю, не остался равнодушен к красоте Розариты и следовал за ней вплоть до Бизоньего озера. Решившись похитить ее, несмотря на многочисленную свиту, окружавшую ее, он отправился к Туманным горам, близ которых, как ему сообщили, находился многочисленный отряд апачей.

Оба пирата были опасны не одной лишь своей отвагой и ловкостью. Мы видели, как они за несколько часов сделали то, чего индейцы, осаждавшие островок на Рио-Хиле, тщетно добивались почти сутки, – заставили умолкнуть два лучших, после их собственных, карабина пустыни.

Не менее следовало опасаться их неукротимой энергии, находчивости и стремительности. Они, как две хищные птицы, с поразительной быстротой перелетали с места на место.

Под равномерными сильными взмахами весел пирога быстро скользила по реке, берега которой в этом месте были покрыты непрерывной цепью маленьких курганов, скорее похожих на копны сена.

Беспокойный взгляд старого пирата перебегал с одного берега на другой, тщательно осматривая малейшие особенности почвы, и потом опять останавливался на грузе, сложенном на дне лодки.

– Ну что, старый мошенник, – промолвил метис, воспользовавшись моментом, когда Кровавая Рука греб один, чтобы выправить курс лодки, – не видишь на горизонте ничего подозрительного?

– Я вижу только твое безумие, – с горечью ответил американец, – а что касается названия, которое ты мне даешь, то в нем сказывается лишь твоя бессмысленная гордость! Что такое сын собаки? Собака. А сын мошенника?..

– Копия его отца! – со смехом отвечал метис. – Но ты гораздо более мошенник, чем твой сын, поскольку гораздо раньше сделался им!

– Доживи-ка сначала до моих лет! – с укором заметил Кровавая Рука. – Впрочем, тебе никогда не дожить до моего возраста! Помяни мое слово!

Метис был в этот день в хорошем расположении духа, а потому только рассмеялся, выслушав мрачное предсказание своего отца.

– Да, – говорил между тем последний, – когда жеребец или олень влюблены, благоразумие оставляет их!

– Не смог приискать для сравнения более благородное животное? – надменно усмехнулся метис.

– Какая разница? Ведь суть все та же! Мы дважды находили следы команча рядом с нашими. Вместо того чтобы, в свою очередь, пойти по его следам, ты гоняешься за этой белой голубкой, пренебрегая элементарной осторожностью. Не забывай: тот, кто в пустыне не обращает внимания на предостережения, находимые им на земле, никогда не умрет своей смертью!

– Наверное, трапперы, индейцы и путешественники или не видели таких следов, или не обращали на них внимания. Но довольно об этом, старик! Не кори меня за то, что я стремлюсь поскорее удовлетворить страсть, которую мне внушает эта девушка. Иначе последствия будут печальны! Для тебя, – уточнил молодой бандит, и глаза его загорелись, как у голодного хищника.

Отец промолчал, и оба разбойника принялись усиленно грести, не говоря ни слова.

Вдали уже показался один из многочисленных островков, носивший название Бизоньего.

На некотором расстоянии от бандитов, укрытый от них зеленой порослью правого берега, шел человек тем гибким и нервным шагом, каким умеют ходить одни индейцы и какой можно сравнить разве что с нашим гимнастическим шагом, доведенным до последней степени совершенства.

То был Сверкающий Луч, одиноко следовавший по тропинке войны. Честный индеец решился отомстить за свою честь, запятнанную, как он считал, вероломным убийством доверившихся его слову белых торговцев.

С того места, где он в данную минуту находился, ему не были видны бандиты, так как здесь река делала излучину. Достигнув берега, команч завернул свои припасы и одежду в бизоний плащ, прочно укрепил его на голове при помощи продетых под подбородком ремней, а поверх свертка привязал свой карабин. После этого он вошел в воду и быстро поплыл к противоположному, левому берегу.

Переплыв реку, команч поспешно оделся и, пользуясь с замечательным искусством всеми неровностями почвы, успел незаметно от разбойников перегнать их. Поравнявшись с Бизоньим островом, он проворно влез на высокое дерево и укрылся в его густой кроне так, что самый зоркий глаз не смог бы его обнаружить.

Вскоре пирога бандитов причалила к тому же островку и, достигнув середины его, остановилась. Сверкающий Луч не упускал из виду ни одного их движения. Он видел, как они привязали пирогу и, предварительно расстелив несколько бизоньих шкур, вышли по ним на берег. Подобным же образом они застелили небольшую лужайку, лежавшую в глубине островка и поросшую густой нежной травой, а также и часть окаймлявших ее кустов. Затем они перенесли сюда груз из пироги.

Человека, не знакомого с жизнью пустынь, наверно, поставили бы в недоумение эти таинственные приготовления. Индеец же отлично знал, что готовились делать бандиты. Бизоний остров казался им настолько уединенным, что они, скорее, для очистки совести осмотрелись и, не теряя времени, приступили к делу.

Кровавая Рука, глубоко прорезая ножом дерн, очертил окружность диаметром чуть более трех футов, затем оба начали принесенными лопатами умело и бережно подрезать дерновый круг с двух сторон, стараясь не уронить ни крошки земли за его чертой. Аккуратно уложив срезанный дерн на бизонью шкуру, бандиты споро принялись копать соответствующую кругу яму, сначала вдвоем, а по мере углубления сменяя друг друга. Вынутую из ямы землю они бросали на расстеленные бизоньи шкуры.

Через несколько часов яма достигла глубины шесть футов, причем они обровняли ее, придав ей форму котла. Тем временем груз их сушился на солнце, чтобы на нем не оставалось ни малейших следов влаги. Устлав дно и стены ямы бизоньими кожами, пираты уложили груз, накрыли буйволовой кожей, а на последнюю навалили сухих ветвей и, наконец, поверх всего земли. Утоптав ее и спрыснув водой, чтобы уничтожить запах свежей земли, могущий привлечь диких зверей, они с величайшей осторожностью положили дерн на свое место.

– Ну вот, – сказал старый пират, заботливо оправляя смятые травинки, – наша добыча, надеюсь, теперь укрыта надежно!

– Я думаю! – ответил метис, поднимая шкуры по мере того, как они переходили по ним, направляясь к пироге.

Оставалось убрать землю, место которой занимала теперь их добыча. Завернув ее в шкуру, пираты отнесли в пирогу и, когда последняя выехала на середину реки, высыпали в воду. Таким образом, теперь не оставалось абсолютно никаких следов их пребывания ни на берегу, ни на лужайке. Подобные кладовые практикуют в пустыне индейцы и трапперы, укрывая добычу или товары.

Облегченная от своего груза, пирога пиратов быстро продолжала путь вверх по реке к Туманных горам. Там спустя три дня их появление было замечено канадцем и Барахой.

«Очень хорошо! – подумал индеец, когда лодка с пиратами скрылась из виду. – Они закопали здесь свою душу и скоро возвратятся за ней!»

С этими словами команч спустился с дерева, тем же путем вернулся назад и переправился на правый берег. Через полчаса он достиг оврага, где его приветствовал радостным ржанием сильный и проворный конь.

Сверкающий Луч ласково погладил его рукой, вскочил в седло и поскакал на запад галопом. Вдруг и лошадь и всадник остановились и дружно начали нюхать воздух, подобно хорошо выдрессированным собакам ищейкам. И недаром: вдали виднелось двое одиноких людей.

Это были последние из пяти лиц, о которых мы упоминали в начале главы. Те, в свою очередь, тоже заметили индейца.

– Вильсон! – сказал один из них, занимавшийся в это время срисовыванием окружающего ландшафта.

– Сэр! – ответил американец.

– Вот это, кажется, касается вас!

Сказав это, сэр Фредерик спокойно углубился в свою работу. Уже самые приготовления ко взаимной встрече у американца и индейца показывали, какое недоверие существует в отношениях людей в пустыне. Вильсон, сделав рукой знак, что он хочет вступить в дружеский разговор, бросился в то же время в выемку почвы, откуда теперь виднелась лишь его голова.

В свою очередь, индеец, встревоженный маневром американца, скользнул с лошади и спрятался за нее таким образом, что наружу выставлялась лишь верхушка головы да дуло перекинутого через седло карабина. Осторожно толкая лошадь, индеец таким способом приближался к Вильсону.

Обменявшись, однако, несколькими словами и убедившись, что ни тот ни другой не горят желанием перерезать друг другу горло, американец и индеец покинули свою угрожающую позицию; первый вышел из своей ямы, второй снова сел на коня, и оба пожали друг другу руки.

– К какому племени принадлежит мой юный друг и куда направляется? – спросил Вильсон.

– К племени команчей! Он идет к своим братьям, чтобы вести их по следам неприятеля. Что делает мой белый брат в пустыне?

– Этого я не знаю!

И так как индеец улыбался с недоверчивым видом, то сэр Фредерик соизволил ответить:

– Мы прогуливаемся, мой друг!

– Охотничьи угодья Кровавой Руки, Эль-Метисо и апачей полны опасностей! – значительно произнес индеец.

– Это меня не касается. Поговорите с Вильсоном!

– Мои братья предупреждены!

Сказав эти слова, индеец вскочил на коня и поскакал галопом, продолжая прерванный путь. Сэр Фредерик провожал их взглядом, любуясь и всадником, и его конем, которые неслись свободные, как ветер, свистевший в их ушах.

Восполнив пробелы прошлого, возвратимся теперь к Хосе и канадцу, оставленным нами в Туманных горах.

Глава VI. Отчаяние

Бушевавшая всю ночь неистовая гроза утихомирилась лишь поздним утром. Тучи рассеялись, исчезли без следа, небо заголубело, но земля хранила следы опустошительного ливня. С высот стекали бесчисленные ручейки, ручьи и бурлящие потоки. Их бурые от ила и глины воды несли вниз глыбы земли, сухую траву, сорванный со скал кустарник, мелкие комки и даже вырванные с корнем молодые деревца.

А под всей этой безотрадной картиной лучезарно сияло солнце.

На одном из обломков скалы, близ пирамиды, сидел с поникшей головой Розбуа, на энергичном лице которого горе в одну ночь провело глубокие борозды, подобно вымоинам, сделанным бурей у подножий Туманных гор. Его седые волосы трепались по впалым побледневшим щекам. Казалось, он не замечал знойных лучей солнца, падавших на его обнаженную голову. Его душевная твердость и сила духа казались окончательно сломлены последним ударом судьбы. Отчаяние будто отняло у него последние остатки энергии, обрекло на неподвижность и безгласность.

Долго оставался он в таком положении, но вот наконец поднял голову, как очнувшийся от забытья человек, в глубине души которого еще тлеет крохотная, неугасшая искра надежды, способная вдохнуть в измученное тело новую жизнь. Машинально пошарил он возле себя рукой, ища оружие, не найдя его, горестно вздохнул и поднял к небу безоружные руки. В этот момент он заметил Хосе, вышедшего из-за уступа скальной гряды. Легкая улыбка тронула губы канадца при виде верного сподвижника, и он невольно подумал, что, наверное, Провидение не зря посылает человеку друзей, чтобы поддержать их на крутых поворотах жизненного пути.

Это был Хосе. Не всегда ли лицо друга есть как бы отражение бодрствующего Провидения?

Мрачное облако на этот раз лежало на челе испанского охотника, обыкновенно столь беззаботного. Быстрый взгляд, брошенный им на товарища, успокоил его, ибо тот сам поднялся навстречу ему. Выражение лица Хосе прояснилось: он почувствовал, что старый дуб слишком глубоко пустил в землю корни, чтобы рухнуть под напором судьбы.

– Ничего? – коротко спросил канадец.

– Ничего, – отрезал бывший вояка, отбросив в сторону банальные утешения. – Но мы его найдем! – прибавил он.

– Это и я говорю себе. Пойдем же искать его!

Имя Фабиана не было произнесено между ними, но они знали, о ком шла речь.

И все же Хосе захотел удостовериться в возвращении друга к активной деятельности. Успех их предприятия требовал от них полной обдуманности в действиях и взаимной поддержки. Вот почему Хосе безжалостно дотронулся пальцем до свежей раны, испытывая силу пациента.

– Жив он или погиб, – сказал он, пристально глядя на канадца, – в том и другом случае мы обязаны найти его!

Пациент вынес испытание не дрогнув.

– Таково и мое мнение! – спокойно произнес он. – Если я найду его мертвым, я убью себя; если живым – буду жить. В том и другом случае я буду не долго страдать!

– Пусть так, – кивнул Хосе, мысленно делая оговорки и рассчитывая на благоприятное влияние времени, которое излечивает всякое горе, что бы там ни говорили поэты, воспевающие неизлечимые скорби. – Теперь пора действовать, нам надо опять пойти по следам гнусного метиса, которого мы попотчуем своими ножами гораздо скорее, чем он предполагает!

– Сперва давай попытаемся установить, каким образом Фабиан попал в руки индейцев! – предложил Розбуа. – Слушай-ка, видишь этот плоский камень, который служил нам там, на пирамиде, прикрытием? Выходит, во время рукопашной схватки он скатился вниз, увлекая за собой и обоих боровшихся?

– Вероятно, так все и произошло. Я сейчас пойду наверх посмотреть, нельзя ли определить, в каком положении происходила борьба. Ты понимаешь, что это очень важно. Если Фабиан упал вниз головой, – а это неизбежно случается, когда стоишь на ногах и вдруг потеряешь точку опоры, – то он разбил себе череп; но, может быть, он боролся с индейцем в лежачем положении и потом уже вместе с ним скатился вниз, тогда он мог отделаться всего несколькими ушибами.

Хосе направился было на верх пирамиды, когда Красный Карабин остановил его.

– Подожди, – сказал он ему, – поднимемся вместе, по возможности не держась за кусты. Мне пришла в голову одна мысль. Осмотрим их внимательнее.

Охотники медленно стали взбираться по откосу, тщательно исследуя каждый знак. Как и ожидал канадец, едва они поднялись вверх на несколько футов, как увидели то, что им хотелось знать.

– Посмотри, – воскликнул канадец, указывая на два куста, росших на одном уровне по склону скалы в расстоянии трех футов один от другого, – видишь эти сломанные ветки? Это сломал кто-нибудь из боровшихся. Без сомнения, противники катились поперек склона. Вон и ямка, где лежал камень. Они задели его выступ и своей тяжестью сорвали его с места. Я ручаюсь, что мы найдем его поблизости!

– Не стоит терять времени. Теперь уж для нас обоих ясно, что Фабиан скатился не вниз головой.

– Да, но он в плену и у каких врагов!

– Главное, что он жив. А вот отыщем ли мы его…

– Господи, – вскричал канадец, преодолевая дрожь ужаса, – где, в каком месте вроют столб пыток для него?

– Ты ведь находился в таком положении, и…

– Ты меня спас, хочешь ты сказать? Спас, мы и его спасем!

– Главное, повторяю, то, что он почти наверняка жив!

Красный Карабин принял это утешение, чувствуя себя готовым на все ради спасения Фабиана.

– Итак, этот вопрос решен. Теперь…

Тут канадец прервал друга, сжав ему с такой силой руку, как будто хотел переломить ее.

– Постой! – вскричал он, словно пораженный внезапною мыслью. – А где трупы убитых нами индейцев? Конечно, в этой пропасти. Кто же поручится, что не там же лежит и тело Фабиана?

– С каких это пор эти краснокожие шакалы, и в особенности этот проклятый метис, стали так заботиться о трупах своих врагов? Без сомнения, негодяи унесли трупы своих людей, чтобы избавить их от поругания со стороны живых, это их обычай. Нет, нет! Если бы Фабиан был мертв, мы бы увидели здесь, по крайней мере, его обезображенный труп. Будь уверен, что метис не снял бы так поспешно осады, если бы не имел на этот счет особого плана. Он знает, что дону Фабиану известно местонахождение богатств, которые я так хорошо упрятал. И пока золото не будет им найдено, жизнь Фабиана для него священна!

Предположение Хосе было весьма правдоподобно, и канадец был счастлив, что может принять его как вполне установленное. Однако один тревожный признак вдруг разрушил его уверенность.

Красный Карабин приблизился к пропасти, куда низвергался водопад. Тщетно искал он на краю ее человеческих следов: дождь смыл и сровнял почву. Неожиданно один предмет привлек его внимание. Он порывисто наклонился и мрачным жестом указал испанцу. Это был нож Фабиана; ливень не смыл полностью следы крови с медных гвоздиков, украшавших его роговую рукоятку.

Каким образом нож Фабиана очутился так близко от пропасти?

Хосе хранил молчание. На этот раз, несмотря на всю изворотливость своего ума, он не мог придумать естественного объяснения, и оба друга оставались под бременем угнетающей неизвестности.

Впрочем, бывший микелет испанской армии отнюдь не признал себя побежденным. Приблизившись к тому месту, где, судя по сломанным кустам, скатились вниз оба противника, он мысленно провел прямую линию посередине между кустами. Линия оканчивалась у подошвы пирамиды.

– Нож Фабиана, – промолвил он, – во время падения, вероятно, выпал из его рук и откатился к тому месту, где ты его нашел. Теперь представим себе такого рода вещь, весьма вероятную: они продолжали борьбу у подошвы пирамиды, когда двое или трое негодяев подбежали к своему на помощь. Мгновенно они окружили Фабиана и взяли в плен, прежде чем он успел подобрать оружие.

Розбуа удовольствовался этими объяснениями. Надежда снова заставила его стряхнуть подавленность духа, которую он вновь было ощутил.

Охотники покинули место своих изысканий, обогнули выступ скальной гряды, проследовали чуть дальше и обнаружили более доступный подъем на саму гряду. Причем они прошли мимо той укромной лощинки, в глубине которой Кучильо привязал своего коня. Утолившее жажду дождевой водой, а голод травой и побегами окружавшей его пышной растительности, животное ни единым звуком не выдало своего присутствия. А ведь оно сделалось бы для охотников поистине благодатной находкой и не столько благодаря скромному запасу провианта, хотя и насквозь промокшего в Альфорхе, сколько, главным образом, благодаря притороченной к седлу винтовке бандита. Несчастное животное, даже если позже и сумело сорваться с привязи, все равно сделалось добычей койотов.

– И все-таки я остаюсь при своем прежнем мнении, – продолжал Хосе начатый разговор, пытаясь мысленно восстановить ход происшедших событий, более удовлетворительное объяснение которых было у них отнято ночной грозой. – Дон Фабиан – в руках метиса. Несомненно, его попытаются донять угрозами и обещаниями. Конечно, храбрый молодой человек посмеется над первыми и с презрением отвергнет вторые и так или иначе даст нам время добраться до него.

– Эх! – с горечью воскликнул канадец. – Такой старый волк, как я, и позволил себя обезоружить! Позор на мою седую голову!

– У нас осталось еще оружие, которого никто у нас не отнимет: добрый нож, мужественное сердце и упование на Бога, который, разумеется, не для того так чудесно навел нас на след Фабиана, чтобы навсегда отнять его у нас. Правда, ты на это возразишь, что нам грозит голод, и это совершенно верно!

– Голод – сущие пустяки. Мы будем питаться кореньями, подобно тому, как это делали в прошлом году в канадских лесах.

– Молодец, брат мой, Красный Карабин! Помнишь тот день, когда ты оказался нельзя сказать, чтобы в приятном положении? Я видел, как ты спокойно курил трубку, хотя уже стоял у столба пыток. Помню, как ты при звуке хорошо тебе известного карабина повернул только голову без малейших признаков удивления, между тем как индеец, уже надрезавший тебе кожу на голове, падал с раздробленным черепом.

– Без сомнения, это правда; я ждал тебя, Хосе! – просто сказал канадец. – И знал, что ты придешь!

– Я упомянул об этой маленькой услуге только для того, чтобы показать, что никогда не следует отчаиваться!

Охотники достигли места на гряде, которое накануне занимали индейцы. Стоя на гребне откоса, канадец невольно бросил печальный взгляд на площадку возвышавшейся перед ним пирамиды, где еще недавно они отбивались от индейцев с таким единодушием и мужеством.

Теперь связь между ними была разорвана, силы надломлены, осталось одно мужество.

– Наконец-то! – воскликнул канадец. – Вот первая радость, которую я испытываю со вчерашнего дня!

– В чем дело? – спросил Хосе, подходя.

– Взгляни сам!

Канадец указал на лоскут от куртки Фабиана, занесенный, вероятно, ветром в кусты.

– Он проходил здесь, – продолжал старик печальным тоном, – и, вероятно, во время рукопашной у него был вырван этот лоскут.

– Да, бедный мальчик порядочно-таки обтрепался, хотя и мог бы жить в богатстве! – заметил, смеясь, Хосе. – Но это доказывает также, что я не ошибся, утверждая, что он жив. Ну а теперь взгляни-ка вниз и сам убедишься, много ли заботятся индейцы о трупах белых!

– Правда твоя! Мне и в голову не приходило искать здесь подтверждений этого!

Печальное зрелище красноречиво указывало на верность предположений испанца. Это был труп Барахи, распростертый под тем самым местом, где его свалила пуля канадца. Несчастный, казалось, еще держал в своих объятиях золото, лежавшее под его телом.

– Если бы эта собака метис заботился о мертвых, как ты думал, – промолвил Хосе, – то это золото вознаградило бы с лихвой все его труды. Как подумаешь: Фабиан обязан своей жизнью счастливой мысли, внушенной мне самим Богом, – прикрыть россыпь.

В самом деле, как часто играют в жизни роль так называемые внезапные наития, одно из которых испытал испанский охотник!

– Не взять ли нам золота, Розбуа, за неимением другого оружия?

– К чему золото в пустыне? – возразил канадец. – Разве оно прогонит диких зверей? Разве можно на него обменять бизонов и косуль, пасущихся в прерии? Нет, оставим это место таким, как оно есть. Для меня этот лоскут бесконечно дороже, чем все эти бесполезные богатства!

Не найдя больше ничего интересного, охотники направились к Туманным горам: туман, покрывший их, быть может, скрывал в своих складках объяснение многих других тайн, которые им важно было знать.

– Остановимся здесь на минутку, – молвил Хосе, когда оба они не без труда поднялись по крутой тропинке; голод уже давно давал себя чувствовать. – Быть может, пираты проходили здесь!

Охотники закусили остатками еще бывшей у них провизии. Это был первый завтрак после того, который они вкушали накануне в обществе Фабиана.

Сколь бы сильное горе ни постигло человека, Бог не позволяет ему преступать права природы далее известного предела, так как и вся-то жизнь человеческая есть не что иное, как непрерывные чередования горя и радости, которых никто не может избежать. Вот почему человек хоть и негодует на свою слабость, но в конце концов принужден бывает принимать пищу.

Окончив свою скудную трапезу и не ведая, каким образом они добудут себе пропитание без ружей, друзья терпеливо возобновили исследования почвы. Здесь было еще труднее найти какие-либо следы на размытой дождем земле. Кроме густого тумана, вечно висевшего над вершинами Туманных гор, из недр промокшей почвы беспрерывно выходили новые испарения, а из глубоких ущелий пары поднимались высокими спиралями.

Подробный осмотр окружающей местности не дал охотникам никаких руководящих признаков. Закутанные в густой туман, друзья даже потеряли друг друга из виду, а когда Хосе, желая переговорить с канадцем, окликнул его, то не получил ответа. На вторичный оклик ему отвечал чей-то голос, но это не был голос канадца. Изумленный испанец вскричал тоном, который он принимал обыкновенно берясь за карабин:

– Кто там, чтоб вас всех черти взяли?!

– На кого это ты сердишься? – произнес из тумана голос канадца.

– Сеньор Красный Карабин, сеньор Хосе, где вы?

– Здесь! – отвечал Хосе, узнавая голос Гайфероса.

– Слава богу, я нашел вас и теперь не умру с голоду среди этих проклятых гор! – говорил гамбусино, выходя из полосы тумана.

«Вот еще один кандидат на питание кореньями», – подумал он и продолжил уже вслух:

– Ты в плохую минуту попал к нам. Охотники без ружей – плохие помощники!

– А дон Фабиан? – поспешно спросил Гайферос, не забывший, что вмешательству молодого человека он был обязан своей жизнью. – Неужели случилось несчастье, которое я предчувствовал?

– Он в плену у индейцев, а мы, как видишь, без оружия и припасов, брошенные, словно дети, в жертву диких зверей, индейцев и, что всего хуже, голода. Впрочем, прежде чем поведать тебе о наших злоключениях, дай мне сказать пару слов Розбуа.

Испанец обратил внимание канадца на следы человеческих ног у подножия куста полыни, сохранившиеся, несмотря на дождь.

– Вот след индейского мокасина, а здесь отпечаток подошвы сапог белого! – заметил он.

Канадец не долго разглядывал следы, на которые указал ему испанец.

– Это следы не Фабиана, – ответил он. – Помнишь, как всего несколько дней назад мы встретили подобные же следы, когда гнались за убитой нами косулей? Надеюсь на Бога, но ничто не указывает, что Фабиан еще жив!

– Разве вы еще сомневаетесь в этом? – спросил с участием Гайферос.

Здесь, в первый раз со времени присоединения к ним гамбусино, канадец бросил на него признательный взор. Он был поражен переменой, произведенной в этом человеке сорока часами голода и страданий.

– Сомневаемся ли мы, что Фабиан жив? – спросил испанец. – Еще бы! Мы покинули его буквально на полчаса и больше уже не видали. Но что вы говорили сейчас о несчастии, которого вы опасались?

– Вчера вечером, – начал Гайферос, – видя, что вы не возвращаетесь, несмотря на данное мне обещание, и опасаясь погибнуть от голода, поскольку оставленный мне вами запас провизии истощился, я решился сам помочь себе. Сначала я пошел было по вашим следам, но потерял их близ этих гор и продолжал идти дальше наугад. Уже в сумерках я прибыл в одно место, у подножия которого текла река. Бросив туда взгляд, я заметил на поверхности воды соломенную шляпу Фабиана.

– Где же это? – вскричал радостно канадец. – Хосе, дружище, мы напали на след похитителей. Лодка, которую я видел, несомненно, этих людей. Ведите нас в то место!

Замечательно, что теперь, когда он испытал тяжкий удар судьбы, канадец уже не честил пиратов и их союзников прозвищами негодяев и демонов, что бывало прежде. Несчастье, подобно очищающему действию огня, по-видимому, облагораживает тех людей, которых оно постигает.

Радостью было проникнуто все существо старого охотника, и, пока они оба шли вслед за Гайферосом, он заботливо расспрашивал последнего о перенесенных невзгодах.

– Богу было угодно, – отвечал гамбусино, – чтобы вокруг меня оказалось множество той чудесной травы, которая известна под названием «трава апачей» и сок которой немедленно затягивает раны. Я растер немного этой травы между двумя камнями и из мякоти ее сделал себе компресс. Через несколько часов я почувствовал такое облегчение, что мне так захотелось есть, что я уничтожил весь оставленный вами запас провизии.

– Вы видели шляпу Фабиана, когда шли к нам? – спросил Хосе.

– Да, и это открытие заставило меня опасаться несчастия, которое, с сожалением вижу, уже совершилось.

Испанец, в свою очередь, вкратце сообщил их новому спутнику, ниспосланному им судьбой, о выдержанной ими осаде и о печальной развязке ее.

– Кто же эти пройдохи, оказавшиеся сильнее, храбрее и искуснее вас? – спросил Гайферос с тем изумлением, которое ясно показывало, как высоко ценил он опыт, силу и неустрашимость своих спасителей.

– Негодяи, не боящиеся ни Бога, ни черта, которым мы, однако, жестоко отомстим! – отвечал Хосе, называя имена пиратов пустыни, с которыми злая судьба их сталкивала уже вторично.

– Они еще попадутся нам! – прибавил испанец.

После многочисленных обходов, сделанных совершенно напрасно из-за скверной памяти гамбусино, трое путников подошли к месту, недалеко от которого охотникам только что встретился Гайферос. Это был тот самый пункт, с которого Бараха видел пирогу с двумя пиратами, исчезнувшую в подземном канале.