Текст книги "Последний ход"

Когда мои слёзы утихли, измождённая рука отца Кольбе накрыла мою. Я продолжала сжимать его чётки, а ласковый шёпот достиг каждого уголка комнаты:

– Живи, Мария. Живи ради своей семьи. Борись ради своей семьи. Спасись ради них.

* * *

Я не питала иллюзий по поводу того, что смерть гарантированно будет обходить меня стороной. Никто от неё не застрахован. Шахматные фигуры расставлены на доске, передо мной сидит соперник – более безжалостный и непредсказуемый, чем все, с кем я когда-либо сталкивалась. Каждый сделал свой первый ход, игра началась.

После разговора с отцом Кольбе я почти всю ночь не спала, пришивая к нижней части своей форменной юбки небольшой карман с клапаном на пуговице. На следующий вечер, когда я возвращалась в лагерь после работы, чётки были со мной, в кармане.

Когда я прошла через ворота, то увидела Фрича – он стоял у блока № 24, где обычно ждал меня, если хотел закончить день игрой в шахматы. После кивка Фрича охранники махнули мне рукой, и я направилась к нему.

– Старая добрая шахматная партия, повторяющаяся из раза в раз, уже порядком поднадоела.

Я не знала, что он ожидал услышать в ответ на этот резкий выпад вместо приветствия. Возможно, он проверял меня. Если всё, на что я была способна, – это развлекать его за шахматными партиями, то, возможно, он хотел узнать, как я восприму намёк на свою близкую смерть, – с облегчением или в мольбах о пощаде. Я не знала, изменит ли какой-либо из вариантов его решение, когда придёт время. Пока Фрич контролировал ситуацию, моё пребывание в этом месте полностью зависело от него.

Но лишь пока он её контролировал. Если я выживу здесь, то, возможно, почувствую, что хоть немного восстановила справедливость в отношении своей семьи. И если я собиралась выжить в этом месте, я должна была пережить Фрича.

– Мы могли бы устроить турнир.

Услышав моё предложение, он не изменился в лице. Молчание повисло между нами на мгновение, затем он повернулся и зашагал прочь.

Когда я смотрела, как он уходит, что-то зажглось внутри меня. Чувство, которое я впервые испытала в начале работы на Сопротивление. Моя стратегия изменилась. Может быть, я всё-таки смогу выиграть эту игру.

Глава 10

Аушвиц, 26 июля 1941 года

Услышав отдалённый гул голосов на улице, я собрала веточки и камешки с пола в блоке № 14, куда мы с отцом Кольбе недавно переехали.

– Сегодня вечером снова сыграем, – прошептала я, пока он проводил рукой по грязному полу, чтобы стереть нашу шахматную доску. – В следующий раз вы будете играть белыми, а я – чёрными. Вам нужно преимущество первого хода.

Я постаралась сдержать смешок, а отец Кольбе поднял бровь, поддразнивая меня.

– Ты ведь помнишь, что я только что выиграл, не так ли?

– А я выиграла партию до этого. Вы достойный соперник, отец Кольбе, но, надеюсь, вы не слишком расстроитесь, когда я верну себе титул победителя.

– Это вызов?

– Именно.

– Я его принимаю, – сказал он, блеснув азартной ухмылкой. – Но если ты победишь, потребую реванша.

Я забралась на свою койку, отметив про себя, что она куда удобнее тюфяков в старом блоке.

– Я ждала, что вы это скажете.

Улыбнувшись, отец Кольбе вернулся на свою койку, а я устроилась поудобнее под тонким одеялом. Когда я закрыла глаза, чтобы притвориться спящей, дверь распахнулась и в блок зашёл охранник, выкрикивая мой номер.

Потирая глаза, как если бы меня действительно только что разбудили, я спустилась с кровати и поспешила к двум охранникам, ожидавшим у двери. Они ничего не сказали, но я знала, зачем они пришли. Я последовала за ними в тёмное утро, на плац для перекличек, где уже собралась толпа наблюдателей.

– Сегодня завершающий день нашего турнира по шахматам, – объявил Фрич, когда мы подошли. – Ты знаешь правила, заключённая 16671. После переклички, вместо того чтобы присоединиться к своей рабочей группе, ты встретишься со мной здесь, у сторожевой будки. Первый раунд будет состоять из пяти партий между охранниками. Эти пять победителей будут играть против тебя.

Фрич рассказывал о том, кто сегодня будет соревноваться, и о других пустяках, а я подавила зевок. Хотя турнир был моей идеей, я предпочитала игры с отцом Кольбе этим бесконечным партиям с охранниками, которые длились целый день на плацу, где не было никого, кроме Фрича и эсэсовцев. Я сбилась со счёта, сколько партий сыграла за день, но охранникам это так понравилось, что Фрич уже пообещал устроить ещё один турнир в ближайшее время. По крайней мере, мой план избавлял меня от физического труда, а главное – сохранял мне жизнь.

Два охранника, которые меня привели, оставались позади. Пока Фрич продолжал говорить, один из них вполголоса обратился к соседу:

– На кого ставишь?

– Сегодня я не буду смотреть, – пробормотал другой охранник, прикуривая сигарету. – Комендант Хёсс вернулся из Берлина, и если он увидит, как я бездельничаю, после того, что произошло вчера, мне крышка.

– Точно, ты говорил мне об этом, – сказал первый охранник, прокручивая в руках дубинку. – Какого чёрта комендант так разозлился из-за простого вопроса?

Второй пожал плечами:

– Я поприветствовал его и спросил, как прошла поездка, после чего он запретил мне лезть в секретные дела рейха и пригрозил переводом в другое место. Моя семья никогда не простит мне этого, поэтому отныне я выполняю приказы и держу язык за зубами. – Он достал карманные часы и проверил время. – Я думаю, комендант Хёсс скоро будет здесь. Вчера вечером он говорил, что проведёт сегодняшний день в главном лагере.

– После переклички нужно предложить Фричу перенести турнир. Не дай бог кому-то ослушаться приказа коменданта, – сказал первый охранник с усмешкой.

Пока я слушала разговор, моя рука потянулась к маленькому карману на форменной юбке. Я прижала пальцы к ткани, чтобы почувствовать бледно-голубые чётки и серебряное распятие, спрятанные внутри.

Жить. Бороться. Спастись.

Я хотела жить. Каждая моя частичка хотела жить. Аушвиц забрал у меня так много, но я не могла позволить ему забрать и самоё себя. У него ничего не выйдет, для этого я сделаю всё, что в моих силах. Это была игра, которую я поклялась выиграть. И разговор между охранниками вдохновил меня на следующий этап моей стратегии.

Когда остальные заключённые присоединились к нам для переклички, я заняла своё место рядом с отцом Кольбе. Хотя я выигрывала время с помощью шахматных турниров, этого было недостаточно, чтобы отвоевать контроль у Фрича. Но, возможно, тот новый этап, который я задумала, и станет моим решением. Нужно было только успеть сделать всё до того, как он решит, что я ему больше не нужна.

Слева от меня отец Кольбе напевал отрывок из Шуберта на знакомую богородичную молитву. «Аве Мария».

Мелодия напомнила мне о доме, я прикрыла глаза. Мама сидела в своей комнате за туалетным столиком, вооружившись шпильками. Пока её пальцы закручивали и укладывали белокурые локоны, она смотрела на своё отражение и тихонько напевала, как часто делала, когда была сосредоточена. Её голос был чистым, благоговейным, а губы пропевали каждое латинское слово, пока ловкие пальцы закрепляли шпильками элегантную причёску. Тата остановился у входа, прислушиваясь, не желая её беспокоить. Она улыбнулась, поймав его взгляд в зеркале, но не стала прерываться.

Напевы отца Кольбе закончились, унося мамин голос прочь и возвращая меня на плац. Я подождала, пока тяжёлые шаги проходящего вдоль наших рядов Фрича станут отчётливо слышны. Пришло время проверить мой план.

Я вдохнула, призывая всю свою храбрость, и произнесла шёпотом:

– Моя мама постоянно пела этот гимн.

Фрич подошёл ближе. Я надеялась, что он меня услышал. Хотя и не смотрела на него, но чувствовала, что он внимательно изучает меня. Чтобы мой план сработал, это должно было произойти, но задача оставалась трудной – надо было ровно дышать, пока надо мной сгущались тучи.

Фрич не спеша наблюдал за мной.

– Заключённая 16671, ты что-то сказала?

– Да, герр лагерфюрер. – Отвечай как можно короче. Никаких подробностей, пока не спросят.

– К кому из этих жалких ублюдков ты обращалась?

Я попыталась заговорить, тяжело сглотнула и сделала вторую, более успешную попытку:

– Ни к кому, я… я говорила сама с собой.

Самая жалкая ложь, которую я когда-либо произносила, но не это важно. В мой план не входило уличать отца Кольбе. Мне просто нужен был повод, чтобы заговорить. Краем глаза я увидела, как отец Кольбе открыл рот, но не успел вмешаться, – дубинка Фрича ударила мне в живот и повалила на землю. Стиснув зубы от знакомой, пульсирующей боли, я постаралась не доставить ему удовольствия от мучительного крика, но, конечно, мне это не удалось.

– Это за твоё неповиновение, – произнёс Фрич. – И ложь.

Удар по рёбрам был резким и едва выносимым, но всё, что я могла делать, это стонать от боли. Я попыталась вздохнуть, на глаза навернулись слёзы, но когда Фрич крикнул, чтобы я встала, мне пришлось подчиниться. Как только я поднялась на ноги, он схватил моё лицо своей рукой в кожаной перчатке и заставил встретиться с его злобным взглядом.

– Слушай внимательно, 16671. Либо ты скажешь мне, с кем из этих паразитов ты разговаривала, либо я выбью эту информацию из тебя.

– Простите меня, герр лагерфюрер, но это всё моя вина, – вступился отец Кольбе. – Не нужно наказывать девочку.

Я никогда не понимала, как отцу Кольбе удавалось всегда говорить так спокойно, и мне хотелось, чтобы он не произносил этих слов. Это не входило в мой план. Фрич должен был поймать на неповиновении меня, и только меня. Я не подумала о том, что, независимо от того, говорила я с отцом Кольбе или нет, он, конечно, попытается помочь. Худшего момента, чтобы проверить стратегию, нельзя было придумать.

Оттолкнув меня, Фрич подошёл к своей новой цели. Отец Кольбе не издал ни звука, когда Фрич ударил его по лицу, но мне потребовалось всё моё самообладание, чтобы сдержаться и не вступиться.

– Вы оба останетесь здесь после переклички, – сказал Фрич. Он зашагал прочь, на ходу нанося удары заключённым.

Я не осмеливалась повернуть голову, чтобы посмотреть на отца Кольбе, но в тишине своего сознания принесла ему извинения. Тем не менее в груди моей зародилась надежда. Я не была уверена, противоречило ли желаниям коменданта пребывание заключённых на плацу после переклички, но мне хотелось, чтобы это было так.

Перекличка закончилась, а мы всё так же стояли на плацу, пока заключённые роились вокруг нас и расходились по своим рабочим местам. Когда все ушли, мы остались наедине с Фричем. А коменданта Хёсса нигде не было видно.

Было слишком поздно что-либо менять, и я сожалела о своём поступке. Может быть, охранники ошиблись насчёт того, что комендант придёт в лагерь. Я спровоцировала Фрича наказать меня без всякой причины и навлекла ту же участь на отца Кольбе.

Фрич смотрел куда-то между нами.

– Вы друзья?

Я сразу отрицательно покачала головой, хотя и не могла понять почему. Ложь не принесёт мне ничего хорошего. Фрич кивнул, затем поднял свою дубинку и подошёл к отцу Кольбе.

– Стойте, нет… точнее, да. Да, герр лагерфюрер, – произнесла я на выдохе, когда Фрич на мгновение остановился, прежде чем нанести удар. – Мы друзья.

– В таком случае ты облегчила мне работу. – Фрич опустил дубинку и повернулся ко мне: – Ты выберешь наказание для него. А он для тебя.

Пот струйками стекал по моей шее и бровям, и не только потому, что с каждой секундой день становился всё жарче. Прежде чем я успела подобрать слова, отец Кольбе шагнул вперёд.

– Герр лагерфюрер, я беру на себя всю ответственность и приму последствия для нас обоих.

– Держи свой поганый рот на замке, или я отправлю вас обоих на виселицу. – Фрич толкнул отца Кольбе, тот попятился на своё место и замолчал.

Фрич ждал, что я заговорю, но я не могла. Глупый, безрассудный план! Я взглянула на отца Кольбе, который слегка кивнул мне, как бы заверяя, что не будет держать зла за мой выбор.

– Чем дольше ты будешь тянуть, тем более сурового наказания я буду требовать. – Фрич приблизился, его глаза сияли, как будто в разгаре шахматной партии он поставил мне шах.

Как я должна была выбирать? Две недели половинного пайка? Наш паёк и так был достаточно скудным. Неделя в карцере в блоке № 11? Мои ноги болели в конце каждого рабочего дня, и лишиться шанса отдохнуть стало бы абсолютным страданием. Двадцать пять ударов плетью? Я понятия не имела, насколько болезненной может быть порка, и не хотела этого знать. Даже если бы я смогла определить наиболее милосердный вариант, подвергнуть отца Кольбе любому из наказаний было для меня невыносимо.

– Почему заключённые не выполняют свои трудовые задания?

На мгновение я подумала, что головокружительная жара и сухость в горле вызвали в моём воображении новый голос, но это было не так. Он пришёл.

– Заключённые говорили во время переклички, герр комендант, – ответил Фрич. – Мы определяем наказание.

– Отстранение от выполнения трудовых обязанностей не улучшит их поведение, – сказал комендант Хёсс, подойдя к нам и нахмурившись. – Ваша задача – наказывать их в подходящее время, а не мешать им работать. Всё, что вы сделали, это повлияли на эффективность отлаженного мною процесса. – Хёсс подошёл ко мне и отцу Кольбе. – Считайте это предупреждением. Не рассчитывайте на снисхождение, если снова ослушаетесь.

– Да, герр комендант, – синхронно ответили мы.

Комендант Хёсс сказал Фричу зайти к нему в кабинет, чтобы обсудить поездку в Берлин, а потом в последний раз взглянул на нас. Когда он смотрел на меня, морщина между его бровями углубилась. Он поджал губы и пошёл прочь, крикнув нескольким охранникам доложиться Фричу. Охранники подчинились, а Фрич посмотрел на отца Кольбе.

– Заключённый 16670, какое у тебя задание?

– Строительство, герр лагерфюрер.

Фрич, казалось, был доволен этой новостью. Он приказал охранникам сопроводить нас обоих на стройку – хотя это была не моя коммандо, – и мы последовали за ними из лагеря. Стройка должна была меня напугать, но трудность работы меня не волновала. Стратегия оказалась успешной! Отныне я должна была упорно идти к главной цели: побудить Фрича нарушить протокол, когда комендант будет рядом и сможет поймать его с поличным. Чтобы выжить ради своей семьи, я должна была добиться перевода Фрича.

Глава 11

Аушвиц, 20 апреля 1945 года

– Союзники охотятся на таких, как ты.

Я не знаю, почему выпаливаю это. Может быть, надеюсь застать Фрича врасплох, чтобы он занервничал. Союзники, стоящие на пороге победы над Германией и другими странами «оси»[16]16
  Военно-политический блок стран «оси» (то же, что гитлеровская коалиция или нацистский блок) был основан Германией, Италией и Японией. – Прим. ред.


[Закрыть], несомненно, заставят их расплачиваться за последствия. Они наверняка призовут к ответу таких людей, как Фрич. Возможно, он опасается ожидающей его участи, поэтому моя угроза должна задеть его за живое. Он смотрит вверх, вертя в руке одного из захваченных чёрных коней.

– Правда?

Тон ровный, беззаботный, в нём нет и тени страха, который я надеялась пробудить, – или, возможно, Фрич просто тщательно скрывает его от меня. Тем не менее я киваю, хотя и не уверена, что в моём утверждении есть хоть доля правды. Но Фричу это знать не обязательно.

– Да, и сомневаюсь, что я единственная бывшая заключённая, которая ищет тебя. Кто-нибудь другой найдёт тебя точно так же, как это сделала я.

Мне удаётся звучать гораздо увереннее, чем я себя чувствую. Даже если он мне поверит, то не признается в этом, но я могу поклясться, что на мгновение в его лице что-то меняется. Эмоция не задерживается достаточно долго, чтобы я могла её расшифровать, но всё же придаёт мне решимости.

Фрич усмехается:

– Союзники охотятся на мужчин, которые служили своей стране? На людей, которые стремились избавить мир от паразитов и сделать его лучшим местом? И те же самые паразиты думают, что у них есть хоть какая-то власть над теми из нас, кто предан рейху?

На этот раз усмехаюсь я, двигая слона.

– Если эти так называемые паразиты не имеют над тобой власти, почему же ты решил встретиться здесь с одним из них?

Хотя Фрич не отвечает, его пальцы обвиваются вокруг коня. Чувство успеха – прохладное и успокаивающее, избавляющее от смятения, – подобно далёким раскатам грома. Контролирую ситуацию я. Не Фрич.

Прежде чем сделать ход, он вздыхает и вытирает с лица капли дождя.

– Я надеялся, что дождь прекратится, но раз этого не случилось, нам следует переместиться в помещение. Что думаешь? Как насчёт блока № 11?

Вдалеке раскаты грома сотрясают небо, а воспоминания снова вспыхивают, пытаясь лишить меня самообладания. Я знала, что лучше не провоцировать Фрича, но тем не менее сделала это. Сделала, потому что я глупая и безрассудная.

– Ты же вспомнишь расположение своих фигур, правда? – спрашивает он, жестом указывая на доску. – Давай бери свои, а я возьму свои. Нам будет удобнее внутри.

Я провожу рукой по шее и спине, ощущая грубую кожу – паутину шрамов. Они тут же начинают пульсировать, будто свежие.

– Я никуда не пойду.

– Давай не усложнять. Я бы предпочёл блок № 11, а ты? – Фрич берёт несколько фигур, затем улыбается: – Мы можем расположиться в камере № 18.

Разумеется. Я знала, что он это скажет, но, услышав эти слова, ощутила внутри что-то, вот-вот готовое лопнуть. Я впиваюсь ногтями в ладонь, отчаянно пытаясь держать ситуацию под контролем.

– Ты и близко не подойдёшь к камере № 18.

– Не собираешься взять свои фигуры?

– Нет, я никуда не пойду. Сказала же, что никуда не пойду…

– Не стоит так нервничать, – говорит Фрич, заглушая начинающуюся у меня истерику. – Я думал, что ты с радостью воспримешь идею укрыться от дождя, но это было только предложение. Простого «нет, спасибо, герр лагерфюрер» было бы достаточно. – Он ставит фигуры обратно, двигает пешку и кивает мне: – Твой ход.

Мой ход. Шрамы на спине пульсируют так сильно, что я уже сомневаюсь, действительно ли эта игра мне под силу.

Глава 12

Аушвиц, 29 июля 1941 года

Рано утром солнце выглянуло из-за блоков, обещая знойный день. Но не удушающая жара мешала мне дышать, а дикие крики охранников.

Заключённый сбежал. Заключённый из моего блока. Тех, кому не удавались попытки побега, наказывали, часто убивали; те, кто всё-таки сбегал, оставляли позади других – тех, кому предстояло принять уготованное беглецам наказание.

Я изо всех сил старалась оставаться незаметной, не обращая внимания на громкие проклятия Фрича. Как только охранники закончили перекличку, он объявил о наказании.

– Следующие десять заключённых из блока № 14 приговорены к казни заточением.

Тесное замкнутое пространство и голод. Ужасный способ умереть. Фрич ходил вдоль наших рядов, оценивая каждого окаменевшего заключённого, одну за другой выбирая своих жертв. Когда он называл номера, охранники вытаскивали бедных, ни в чём не повинных людей из очереди и собирали их вместе, чтобы сопроводить туда, где заключённые встретят свою смерть. Мне было жаль их, но разум был слишком затуманен единственной просьбой, мешающей сосредоточиться на жалости.

Пожалуйста, только не я и не отец Кольбе.

Эта фраза изгоняла все прочие мысли, и я повторяла её снова и снова, как будто моё отчаяние могло как-то повлиять на решение Фрича. Конечно, он не выбрал бы меня. У него были планы на будущие шахматные турниры – если только он не передумал и не решил, что я ему всё-таки надоела. Никакая стратегия не могла к этому подготовить. Я зависела от лагеря, его правил, его распорядка; не важно, как сильно я хотела добиться перевода Фрича, как сильно хотела почтить семью своим спасением, следующий ход противника мог разрушить всё.

Когда он дошёл до моего ряда, оставалось выбрать ещё одного человека. С каждым его шагом безмолвная мольба внутри меня звучала всё громче, пока не переросла в крик. Пожалуйста, только не я и не отец Кольбе, пожалуйста, только не…

Дойдя до меня, Фрич остановился, и крики в моём сознании смолкли.

Взглянуть на него сейчас – всё равно что бросить ему вызов, это было бы самым худшим решением. Я могла только смотреть на его сапоги, молиться и просить его уйти, проклиная свои стенания за то, что от них не было толка, хотя я изначально осознавала их никчёмность. Фрич стоял передо мной неподвижно, и я чувствовала, как его глаза скользят по моему номеру, пока он делает вдох.

Усмехнувшись, он двинулся мимо стоявшего рядом отца Кольбе. Не успела я опомниться, как он объявил десятого и последнего заключённого, приговорённого к казни.

– Заключённый 5659.

Последней жертвой был мужчина рядом со мной, и когда он услышал свой номер, его лицо побелело. Он рухнул на колени с пронзительным воплем:

– Моя жена, мои дети… Я их больше никогда не увижу.

Когда крик сорвался с губ отчаявшегося человека, отец Кольбе решительно шагнул вперёд. Он сказал что-то, чего я не смогла расслышать за мольбами заключённого о пощаде, но Фрич заметил, что отец Кольбе вышел из строя. Он поднял руку, и охранник остановился, прежде чем увести заключённого 5659. Фрич велел причитающему мужчине замолчать, а затем с усмешкой глянул на отца Кольбе.

– Какого чёрта тебе надо? – спросил он, и отец Кольбе повторил в своей спокойной, мягкой манере.

– Я католический священник. Я хотел бы занять место этого человека, потому что у него есть жена и дети.

При этом все впали в ошеломлённое молчание – и заключённые, и охранники, и тот молодой мужчина. Даже Фрич потерял дар речи. Ему потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя; выйдя из ступора, он с ещё большим интересом посмотрел на отца Кольбе:

– Ты католический священник?

– Да, герр лагерфюрер.

Фрич обменялся довольным взглядом с другими охранниками, пнул ошарашенного отца семейства и приказал ему вернуться в строй.

– 16670 пойдёт вместо 5659. Отведите заключённых в блок № 11.

Замена произошла так быстро, что я не успела осмыслить происходящее, а охранники уже уводили отца Кольбе. Он оглянулся на меня. Мой дорогой, бескорыстный друг. Я почти слышала его успокаивающий голос, прощающийся со мной, умоляющий меня понять. И я поняла. Но, когда он скрылся из виду, громкий голос в голове закричал, приказывая отменить решение, и крик продолжался до тех пор, пока шёпот не пронзил нахлынувшее состояние опустошения.

Я буду бороться за каждое мгновение, которое у нас ещё осталось.

Мой план сработает, я была уверена в этом. Я знала Фрича, и я точно знала, как он отреагирует на то, что я собираюсь сделать.

С воплем я упала перед ним на колени.

– Пожалуйста, герр лагерфюрер, не убивайте отца Кольбе, прошу вас!

Фрич с отвращением отпихнул меня, но я продолжала молить и кричать на немецком и польском. Ничто не могло меня остановить. В ещё более сильной истерике я подползла к нему и вцепилась в его щиколотки, прежде чем он снова отпихнул меня.

– Заткнись, мерзкая полька! – Фрич подхватил меня за плечи и встряхнул, его глаза горели садистским наслаждением. – Ты переведена в блок № 11. Можешь наблюдать, как 16670 умирает.

Он бросил меня на землю, где я свернулась калачиком и зарыдала.

Я знала, что это сработает, ты, тупой, злобный ублюдок.

Фрич приказал заключённым освободить место вокруг – и наблюдать, как меня наказывают за несдержанность. Я догадывалась, что ему не хватит терпения дождаться публичного наказания во время вечерней переклички. Я подняла голову, чтобы осмотреть своих зрителей – равнодушных заключённых и довольных офицеров СС. Лишь один из них, пожилой мужчина, выглядел смущённым; казалось, будто я его уже где-то видела, но времени подумать над этим не было.

Я знала, что меня ждёт, – наказание, на которое я рассчитывала, независимо от того, сработает мой план или нет. Это был единственный способ получить то, что я хотела. Несмотря на ужас ожидания, нависший надо мной, я смогу это перебороть.

Я скорчилась на земле, ожидая медицинского осмотра перед грядущим наказанием, когда рядом послышались шаги Фрича. Он схватил меня сзади за воротник, сжал руками тонкую ткань. Я съёжилась, ожидая, что он поднимет меня на ноги, но услышала звук рвущейся ткани, прозвучавший как предсмертный крик. Зачем он порвал мою форму?

Его кнут просвистел в воздухе.

Чистая, пронзительная боль разорвала мою спину и вырвала из горла крик, не похожий ни на один из тех, что я издавала раньше. Фрич совсем не следовал протоколу. Он просто хотел посмотреть, как я истекаю кровью.

Мой допрос в гестапо был детской забавой по сравнению с этим. Боль была ещё сильнее, чем я опасалась. И я знала, чего от меня ждут.

– Айнс. Цвай. Драй[17]17
  Eins. Zwei. Drei (нем.) – Один. Два. Три.


[Закрыть]. – Мои слова больше походили на рыдания, я вслух считала удары, но на четвёртом мой разум помутился. Четыре по-немецки, как будет четыре по-немецки? Ну же, я ведь знала этот язык всю свою жизнь…

Пронзительный свист, укус за спину. Пятый удар плетью. Я опоздала. Я сбилась со счёта, хотя и знала, что происходит, когда заключённый сбивается.

– Начинай сначала! – проорал Фрич. Я отчётливо слышала удовлетворение в его голосе.

Слёзы навернулись на глаза, когда кожа кнута впилась когтями в мою плоть, слово пыталось вырваться сквозь стиснутые зубы.

– Айнс.

Мы продолжили, удар за ударом, пока мои удушающие всхлипы и крики отмечали каждую новую полосу на спине. Боль была непреодолимой, в разы сильнее испытанной мною до этого, я не могла совершить ещё одну ошибку, не могла этого больше выдержать.

Пока я считала удары, мои мысли вернулись к тому моменту, когда штурмбаннфюрер Эбнер нашёл в корзине свидетельства о крещении и когда он угрожал пытками моей семье, чтобы заставить меня признаться. Он знал, что победил; и сейчас, когда Фрич наказывал меня, совершенно игнорируя протокол, он тоже думал, что победил. Я снова столкнулась с человеком, уверенным в собственной победе. Разница была лишь в том, что Эбнер перехитрил меня, а Фрич сыграл мне на руку.

Он сделал паузу после пятнадцатого удара.

– Будешь ещё открывать рот, когда вздумается, 16671?

Когда я спровоцировала штурмбаннфюрера Эбнера после того, как он назвал меня глупой девчонкой, это был небольшой, но приятный акт бунтарства. Сейчас я снова была не в том положении, чтобы провоцировать своего мучителя. Опрометчиво тогда, опрометчиво сейчас. Но мои планы всегда отличались безрассудством.

Мне стоило немалых усилий поднять голову и посмотреть на Фрича. С кнута, зажатого у него в кулаке, капала кровь. Моя кровь. Когда я зашевелилась, один из охранников окликнул Фрича, тот остановился и посмотрел на меня. Когда я заговорила, мой голос был хриплым, но не дрогнул.

– Меня зовут Мария Флорковская.

Я была готова к тому, что за этим последует. Непокорность придавала сил.

Он набросился на меня, нанося удары плетью так быстро, что я не смогла бы сосчитать их вслух, даже если бы захотела. Когда я кричала под мучительными ударами, во мне бурлила новая энергия. Я жила, я боролась.

– Фрич, какого чёрта ты делаешь?

К тому времени, когда крик достиг моих ушей, Фрич отступил. Мне показалось, что голос принадлежал коменданту Хёссу, но я не была уверена. Из-за боли невозможно было сосредоточиться.

– Эта польская сука вздумала открыть рот, герр комендант. – В голосе не было раскаяния – впрочем, я его и не ждала.

– Тогда следуйте протоколу, чтобы наказывать её. Я не вижу стола для порки. Она прошла медицинский осмотр перед исполнением наказания?

– Нет, герр комендант.

– Бога ради, Фрич, я не потерплю некомпетентных офицеров в своём лагере. В следующий раз, когда будете наказывать заключённого, следуйте протоколу, понятно?

Мир плыл вокруг меня, меня омывало море обжигающей боли, голос коменданта начал стихать, когда он обратился к кому-то ещё. Я решила, что он уходит. Охранники приказали заключённым расходиться по рабочим местам, и их шаги становились всё тише, по мере того как удалялись, но чьи-то шаги, наоборот, становились громче.

Он крепкой хваткой вцепился в мои тощие, изодранные плечи и с силой потянул меня вверх, вновь разжигая огонь. Я закричала.

– Блок № 11 ждёт, 16671. – Когда его насмешка достигла моих ушей, холод смешался с палящим жаром, охватившим спину. Фрич снова бросил меня на землю, всё вокруг продолжило вращаться.

По моей искалеченной спине растекалось липкое тепло, а по лицу – остатки пота и солёных слёз. Боль была невыносима. Но я должна была идти на своё новое задание.

Лишь только я попыталась привстать, опершись на руки и колени, как тут же рухнула. Я должна была встать, я должна была добраться до отца Кольбе, я должна была жить и бороться. Но я так устала, мне было так больно, хотя я и не жалела о том, что сделала. Мой план удался, и неповиновение приказам Фрича вооружило меня новой энергией. Эта же энергия велела мне встать, и я встану, я должна встать, но солнце било так же неистово, как Фрич, отнимая у меня все силы, и мой рот, губы и горло пересохли, как горячая пыльная земля под щекой. Может быть, стоит немного отдохнуть…

На меня упала чья-то тень, возвращая меня в настоящее, напоминая, что я должна идти к отцу Кольбе. Я протащила себя несколько сантиметров по земле, грубый, пропитанный кровью гравий впивался мне в грудь и ладони, меня вырвало. Я напряглась, ожидая новых ударов, которые заставят встать на ноги, но их не последовало. Руки, вдруг прикоснувшиеся ко мне, были нежными. Должно быть, это руки отца Кольбе – нет, это невозможно, он был в блоке № 11. Может быть, это мама…

– Ш-ш-ш, я не причиню тебе вреда. Не закрывай глаза, понятно? Останься со мной. – Женский голос. Не мамин. Этот звучал немного глубже и чётче. Знакомый.

Каким-то образом я оказалась над землёй. Может быть, я шла, может быть, меня тащили или несли, но я так или иначе перемещалась. Женщина продолжала говорить со мной ласковым, утешающим голосом, и я услышала: «Не волнуйся». Довольно странное высказывание. По моему опыту, такая фраза означает, что тебе как раз таки стоит волноваться. Это должно было обеспокоить меня, но я слишком устала, чтобы беспокоиться. Вместо этого я закрыла глаза, хотя женщина и сказала мне этого не делать.