Текст книги "Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины"

Пионерская правда

Орган ЦК ВЛКСМ и Центрального Совета пионерской организации имени В.И. Ленина

12. I. 1961 г.

Здравствуй, Галя!

Мы получили твое письмо и сразу отвечаем.

Не нужно обращать внимания, если ребята дразнятся. Нет ничего обидного в словах «грузин», «украинец», «узбек», «еврей», «татарин», «казах» и т. д. Всё это название национальностей, а в нашей стране все национальности равны. Когда высказывают свое мнение о человеке, то никогда не думают о том, какой он национальности, а берут во внимание его характер, отношение к труду, честность, умение дружить.

Нужно быть хорошим человеком, настоящим, и такой человек всегда заслужит право на уважение, какой бы национальности он ни был.

И наоборот, если человек плохой, его никто уважать не будет, это тоже независимо от национальности.

Ты это запомни, Галя, и пусть больше вопрос о национальности тебя не волнует.

Желаем больших успехов в учебе.

Литсотрудник /Кирнос/»

Вот читаю сейчас – а что? вполне приличный ответ. Уже сам факт ответа – признак внимания и уважения. Обижаться не на что. Написала? Задала вопрос? – Получи ответ.

Но я же спрашивала, как мне быть, как остановить оскорбления…

Мне ответили: «Не волнуйся».

Отчетливо помню чувство брезгливого стыда после прочтения этого ответа. Ребенок чувствует ложь, неискренность, как зверь приближение бури.

Сохранила я этот ответ. И теперь он – свидетельство.

Главное – не надо сейчас лить в уши новым поколениям сироп под названием: «Национальный вопрос в СССР был полностью решен». Уши слипнутся и завянут, как осенние лопухи.

А тогда… в зимние каникулы 1961 года я снова ощутила, как при первом знакомстве с окружающей средой, что вопросы, возникшие тогда, так и лежат в душе мертвым грузом…

– Ух-ё! Куда это я попала!

– Терпи.

– Какое все некрасивое!

– Подожди.

– Как страшно тут!

– Ничего, образуется.

– Ну и запахи!

– Задержи дыхание.

– Что мне делать?

– Не задавать лишних вопросов.

– Почему я здесь?

– Так надо.

Мужчина в доме

Мы очень хорошо и весело живем все вместе. Один минус. Нас пятеро, но нет мужчины в доме. А мужчина в доме очень нужен. Никто из нас не умеет сверлить дрелью стены. Или люстру к потолку прикреплять. Не можем мы – никто – полки на кухне повесить, кран починить, если течет…

Как только возникает необходимость такого рода, Танюся вздыхает:

– Нет мужчины в доме…

Когда накапливается много вздохов об отсутствующем в доме мужчине, появляется Максим. Его зовет Танюся. Он работает рабочим в Академии Фрунзе. Хоть в Академии полно мужчин, ремонтом занимаются специальные люди, которые все умеют. Максим – такой. У него золотые руки.

Он вообще особенный человек. Ни на кого не похож. У него заячья губа. Верхняя губа как будто рассечена надвое. Из-за этого он с трудом говорит. А когда говорит, получается не очень понятно. Но привыкнуть можно.

Я Максимом всегда любуюсь. Он очень красиво работает, никогда не оставляет за собой грязь. Все у него получается ловко, быстро. Кажется, и усилий никаких не надо, чтобы делать то, что он делает. А у нас почему-то так не получается. От Максима пахнет свежим деревом, он аккуратно одет. Приходит, снимает пиджак, достает из чемоданчика большой синий фартук, инструменты…

Потом, когда работа сделана, он садится обедать. Он и ест, как работает, красиво и аккуратно.

Берет черный хлеб, натирает корочку долькой чеснока, солит…

Я любуюсь.

– Аа тоэ хоэт, – говорит Максим.

Я уже знаю, что он сказал: «Она тоже хочет». Это про меня. Он обо мне заботится.

– Садись, – зовет Танюся. – Суп будешь?

– Нет, я только хлебушка с чесночком…

– Плохо кушает, – жалуется Танюся Максиму. – Суп не ест.

Максим показывает жестом, чтоб мне тоже дали суп.

Я ем и суп, чтобы составить Максиму компанию. Вкусно вот так: с хлебом, натертым чесноком…

Потом Максим ест второе.

А потом мы с ним пьем чай. Максим любит чай с вареньем. У нас на антресолях полно разных банок. Летом варят на всю зиму.

Максим больше всего любит смородину. Живой витамин. Я смородину не люблю. Я люблю малину. Но малину дают только больным. Здоровым: сливу, смородину, клубнику. Ладно, буду сливу.

Максим кладет в чай несколько кусков сахару, потом смородину из розеточки добавляет ложкой в свой стакан, перемешивает. Опять у него так все вкусно получается. И запах от его чая свежий-свежий, смородинный.

– Я тоже буду смородину. Как Максим, – заявляю я.

Максим смеется. Это видно по его глазам.

– Тебя надо звать, чтоб ее кормить, – улыбается Максиму Танюся. – Так ведь не упросишь тарелку супа съесть…

Я добавляю в чай смородину… Вкусно!

После обеда Максим надевает свой пиджак, кепку, прощается и уходит с чемоданчиком в руке. До следующего раза, когда понадобится мужчина в доме. Денег он никогда не берет. Он просто помогает. Потому что мужчина,

Если б не война, у нас бы в доме тоже были бы мужчины.

Но ничего. Я вырасту. Я все научусь делать, как Максим.

Буду аккуратным и спокойным мужчиной. В пиджаке по выходным, в синем рабочем фартуке, когда потребуется.

Косы отрежу, научусь говорить низким голосом, чемоданчик с инструментами соберу…

Будет у нас мужчина в доме… Потерпите…

Весь мир перед глазами

Однажды Танюся приносит мне с работы особенный подарок. Вообще-то она дарит мне подарки каждый день. Это книжечки. Тоненькие, с бумажными обложками. Я бегу ее встречать и спрашиваю:

– Что ты сегодня принесла?

Всегда в ее сумке есть для меня радость. Обычно я хватаю свой подарок и бегу читать.

А в тот раз Танюся держит в руках большой рулон. Разворачивает: карта! Вернее, даже две. На одной написано: Политическая карта мира, а на другой Географическая карта мира.

Карты довольно потрепанные.

– Это списанные наглядные пособия, – объясняет Танюся. – Их выбрасывать собрались. Я тебе принесла, чтобы ты по ним путешествовала.

Мы раскладываем на полу политическую карту. Там каждая страна обозначена своим цветом. Получается очень ярко и красиво. Я отправляюсь в свое кругосветное путешествие. Это даже интереснее, чем читать книги. Со мной что-то происходит необыкновенное. Я могу представлять себя птицей. Вот я лечу над пустыней, высматривая добычу. Я могу быть китом, нырять глубоко-глубоко, на дно океана… Или мореплавателем… Или летчиком…

Я читаю названия разных стран… Они кружат мне голову. Я знаю, зачем я родилась: мне нужно повидать весь мир!

Он, этот мир, мой, подаренный мне от рождения, оправдывает мое существование, объясняет мне смысл моего появления на свет. Смысл прост: я должна все увидеть своими глазами, должна надышаться веселым ветром странствий. Тот, кто создал этот мир, ждет моего восхищения…

Так я чувствую.

А пока – удивляюсь формам отдельных стран и континентов.

Италия – четко очерченный сапог на каблуке.

Это разве не чудо?

Скандинавский полуостров – профиль хищного зверя, скорее всего, тигра.

Но больше всего все-таки «обувных» форм:

Каспийское море – тоже сапог, как и Италия.

Южная Америка – остроносый башмак, как на средневековых картинах.

Африка – валенок.

Как же так получилось?

За всем этим мне видится чья-то улыбка…

Но главное: я знаю, что ждет меня впереди. Я везде побываю. Все увижу своими глазами. Познакомлюсь с жителями каждой страны. Стану говорить с ними на их языках.

А пока – мне достаточно карты.

Вечерами я лежу на изображении мирового океана и материках, вчитываюсь в названия рек, горных хребтов, низменностей, возвышенностей, городов, стран. Я не бездельничаю. Я там живу. На своей планете Земля.

«Тетя, тетя Кошка…»

Я учусь во втором классе. Однажды нас всех ведут в кинотеатр – мультфильмы смотреть. Телевизоры есть не у всех. Увидеть сразу несколько мультфильмов – большое счастье.

Все бы хорошо, но показывают среди прочих одну душераздирающую историю.

Там двое котяток остались без дома. Им совершенно некуда идти. Они маленькие и беспомощные. И вот они идут к своей тете. К взрослой самодостаточной кошке.

У кошки жизнь сплошной праздник. Гости: козлы, петухи и прочая живность. Она веселится и наслаждается жизнью. Песни, танцы, дом – полная чаша.

А маленьким котяткам уже совсем плохо, одиноко, страшно.

Куда им деваться?

Естественно, к тете.

И вот они стоят под окном ее дома и поют:

– Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»

А Кошка их не пускает! Ну, не ее это проблема – пускать в свой дом каких-то бедных родственников.

Дальше я и смотреть не могу.

Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, стараюсь прогнать ужас и жалость.

Я закрываю глаза и зажимаю уши. В темноте кинозала никто этого не замечает – и хорошо!

Реветь нельзя! Увидят – засмеют. Нельзя показывать свою слабость. Это я уже хорошо усвоила. А слезы – безусловная слабость.

В голове звучит жалобное пение маленьких котят: «Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»

Все-таки мне удается загнать слезы глубоко-глубоко.

Фильм заканчивается, зажигается свет, мы отправляемся по домам. Я обо всем забыла. Делаю уроки, читаю, ложусь спать.

А глубокой ночью просыпаюсь от собственного крика. Я во сне начала истошно рыдать, оказывается. Все сбежались:

– Что случилось? Галенька, что случилось?

– Котяток жалко! – рыдаю я. – Они одни, у них дома нет. Их никто не любит. Они маленькие…

Вот когда выскочили наружу мои запрятанные глубоко-глубоко слезы! Когда я уснула и перестала их держать там, где им полагается быть.

Я говорю про мультфильм, про горе котят.

– У них все в порядке! Кошка одумалась! Она сама поняла, что такое без дома быть, – объясняют мне наперебой.

– У них все в порядке потом! А было не все в порядке. Мне их жалко, когда у них все не в порядке, – объясняю я.

Выплакав свой ужас, я успокаиваюсь.

– Ребенок очень впечатлительный, – говорит Танюся. – Нечего ребенку всякие ужасы смотреть. Пусть подрастет еще.

Как мы гуляем

Все то время, что мы не спим, не сидим на уроках в школе и не делаем домашние задания, мы гуляем.

Гулять – это наше святое законное право: дети должны как можно больше находиться на воздухе. Детям необходимы подвижные игры. Иначе они не вырастут здоровыми. Вот и все. И говорить больше не о чем.

– Га-ля! Га-ля! Ты выйдешь?

Это подружки снизу кричат. Надо открыть окно и крикнуть на весь двор:

– Иду!

Я бегу по ступенькам, скачу через две, а иногда получается и через три перепрыгнуть. Но через три – это летом, это когда не в пальто или в шубе. В руке у меня зажата битка для классиков, а талия обмотана прыгалками. В кармане мелок (а иногда – о счастье – даже цветные мелки).

Мы расчерчиваем на асфальте домик для классиков. Десять клеток. Самое простое: из первой клетки до последней на одной ножке, подталкивая битку, проскакать, ни разу не покачнувшись и не послав биту в другой квадрат. Это легко, если годами тренируешься. Есть классики без биты. Двумя ногами прыгаешь в Первую и десятую клетки. Потом, подпрыгнув с поворотом, оказываешься на Второй и Восьмой. Так допрыгиваешь до Пятой и Шестой. Оттуда – зигзагом.

Вариантов – множество. Они не надоедают. Но есть и еще десятки развлечений. Самое любимое: прыгалки. Для них нужна длинная и толстая веревка. Две девочки крутят.

– Раз, два, три… Прыг!

Впрыгиваешь… Главное – не сбиться, не запутаться.

Веревка крутится все быстрее, быстрее…

– Раз, два, три…

И вот к тебе впрыгивает подружка.

Это уже посложнее. Главное – слаженность. Если кто-то сбился, уступаешь место другим, кто ждет своей минуты рядом.

Есть еще салки, жмурки, есть игры «по книгам»: берешь за основу какой-то сюжет, распределяешь роли, а дальше импровизация, фантазия…

Дочки-матери, магазин…

Иногда, набегавшись, мы садимся на лавку у песочницы и играем в города: надо быстро, без раздумий, назвать город на ту букву, на которую заканчивается предыдущий:

– Москва – Амстердам – Магадан – Нью-Йорк – Караганда…

Тут мне нет равных, с моими-то географическими познаниями!

Есть и любимые сезонные игры.

Весной пускаем кораблики по ручьям. Кораблики делаем из скорлупы грецких орехов, из пробок – кто во что горазд. Я стараюсь, потому что уверена: кораблик мой по ручью поплывет в реку, из реки – в море, из моря – в океан… Пока плывет мой кораблик. Без меня… Но когда-нибудь…

Самые исступленные гуляния происходят почему-то зимой. Мы, в шубах, шапках, валенках, шароварах с начесом, часами скатываемся с ледяной горки. Стоя, сидя на картонке, просто на попе… Как у кого получается. Залезть – скатиться, залезть – скатиться. Вот и весь смысл игры.

Но – запах снега! Азарт! Ощущение жары на морозе!!!

Темнеет рано. Мы темноты не замечаем. У нас полно сил и желания скатываться, скатываться, хоть всю ночь.

Но вот из окон:

– Лена! Домой!

– Витя! Домой!

– Галя! Домой!

Дома начинается ужас. Оказывается, руки мои заледенели до полного окоченения. Как это я не заметила?

– Вся мокрая! – ужасается Танюся. – Подумать только! Вся мокрая насквозь!!! Как завтра в школу пойдешь?

Это все ерунда. Главное: мои синие руки начинают болеть. Ноют ужасно. Я бегу в ванную, чтобы подержать руки под теплой водой.

– Не мочи! Это вредно! Растирай сухим шерстяным платком, – велит Стелла.

Но я никогда не слушаюсь. Бегу к воде. Включаю воду. Сую руки под кран.

– Ойййй! Больно!!!! Ойййй!

Каждый раз одно и то же…

Изо дня в день. Из года в год.

Кажется, никогда не кончится это счастье. Ну, разве что – после зимы наступит весна. Потом лето… Осень…

А мы все будем бегать друг за другом, скатываться с горки, пускать свои кораблики в далекое плавание и скакать по расчерченным квадратикам…

Моя настоящая первая учительница

Когда мы переехали, я пошла в новую школу. У меня появилась самая лучшая учительница, о какой только можно было мечтать! Вот ее-то я и считаю Первой учительницей.

Наталья Николаевна Овчинникова. Благодаря ей школа стала для меня большой радостью. На целых три года: второй, третий и четвертый класс. Три года детской жизни – это огромный срок. С Натальей Николаевной нам повезло.

Только сейчас удивляюсь, не могу себе поверить: ей было 19 лет, она только закончила педагогическое училище, когда ей вручили наш класс. Но сколько же всего она знала! Сколько умела! И каким терпением и пониманием детей была одарена!

Она привлекала красотой: голубоглазая, светловолосая – ярко выраженный славянский тип внешности, она наделена была ровным характером – за три года она только один раз повысила на нас голос, и то за дело!

Она никогда не пугала, никогда не ругала. Она учила. И подавала нам пример во всем.

Дети пришли в класс разные. Сразу было видно, кто любимый ребенок, о ком заботятся, а кто – просто случайный человек на свете. Случайных было гораздо меньше, но они несли в себе что-то очень особенное, неспокойное, стихийное. Был мальчик Коля Ф. – вечно чумазый и вечно голодный. Наталья Николаевна, ни слова упрека не говоря, вела его умываться, причесывала специальной Колиной расческой, которая лежала в ящике ее учительского стола. Была девочка, Таня К., умевшая виртуозно выражаться словами, значение которых не понимал у нас никто. Наталья Николаевна заплетала ей косички, о чем-то тихо с ней говорила… Таня менялась… Рядом с учительницей она выглядела ребенком, а не развязной теткой, какой казалась в первые дни сентября…

Моя учительница – ровесница моей Женечки… Удивительное поколение рожденных в год начала Великой Отечественной. Не только солдаты, вернувшиеся с фронта, казались наделенными особой благодатью. Дети, выжившие в ту войну, были особенными. Наверное, не все… Наверное, это опять же мое особое везение. Воспоминания о Наталье Николаевне и сейчас заставляют меня улыбаться…

«Воровка!»

Странная история. Мы жили в одном доме, учились в одном классе.

Девочка Лена…

Она оставила в моей жизни неизгладимый след.

Мама ее предварительно познакомилась с одноклассниками дочери. Видимо, решала, с кем можно дружить ребенку, а с кем – нет. Лене не разрешалось ходить в гости к подружкам. К ней приходить было можно. Это, видимо, считалось безопаснее: игры под наблюдением старших.

Лена редко гуляла с нами после уроков, ей не разрешали, но по характеру была лидером. Если в школьном дворе она предлагала игру, за ней устремлялись все. Она много читала, легко училась… Нам с ней было о чем поговорить.

Были ли мы подругами? Ну, тогда-то казалось, что да. С кем идешь из школы домой, та и подруга… Тем более я к ней приходила. Жили же в соседних подъездах. Мы играли. У нее была удивительная кукла, семья долго жила за границей, вот и привезли… Кукла умела ходить! Берешь куклу за ручку, чуть нажимаешь на нее – кукла идет. Чудо!

Еще мы рассматривали альбомы по искусству. Таких альбомов не было в то время ни у кого. Часами можно было смотреть на картину, полностью погрузившись…

Видимо, моя кандидатура была одобрена в их семье. Я не только приходила в гости, меня приглашали в выходные гулять вместе с Ленкиными мамой и папой. Под присмотром.

…В школе организовали для всех нас дополнительные уроки. Почему-то всем старшим хотелось, чтобы мы научились танцевать. Они договорились на родительском собрании и наняли нам учительницу ритмики из бывших (когда-то давным-давно) балерин. Мы сдавали каждый месяц деньги на эти уроки. Для ритмики требовалась специальная одежда: у девочек нарядные платьица, у мальчиков школьные брюки и белые рубашки. И обувь полагалась специальная: чешки. Они тогда только появились и казались верхом удобства и элегантности.

Ритмику мы все не просто невзлюбили – возненавидели. Прежде всего – из-за учительницы. Она отличалась удивительной, жалящей злостью и умела в каждом из нас мгновенно увидеть какую-то слабую сторону, а потом унижать и эксплуатировать это детское беспомощное унижение в своих непонятных нам целях. Может быть, когда-то именно так учили их в балетной школе. В школах для одаренных детей всякое происходит… Но мы были обычными детьми – вольными жителями улиц и дворов. У нас не полагалось обзываться, оскорблять… Человек, способный на такое, во дворе делался вне закона.

Ну, ритмичка, конечно, в любом случае к нам не относилась, однако какие-то основные правила человеческой жизни попирала настолько основательно, что народного гнева ждать пришлось недолго.

Помимо подлых манер – она еще и учила нас каким-то несусветным танцам, стыдно даже было названия произносить: падеграс, падеспань, полонез…

Вот «плывешь» в танце под аккомпанемент расстроенного пианино в актовом зале (подыгрывала нам на занятиях очень древняя старушка в букольках), а ритмичка учит:

– Эй, там, горбатая, ты, ты, выпрямись!

– Лысый, не смотри в пол! Смотри на свою даму.

– Толстая, поворачивайся четче, выглядишь как студень на жаре…

После каждого такого урока приходилось делать серьезные усилия над собой, чтобы жить дальше, как будто ничего не произошло.

Пытаюсь вспомнить, как же она меня называла… Не получается. Помню – ощущение жгучей обиды, стыда… А само прозвище стерто памятью напрочь. Видимо, иначе бы совсем уж невыносимой казалась жизнь…

За год «танцев» мы не научились ничему, кроме ненависти к ритмичке и к ее урокам. Каждый раз, собираясь на ритмику, таща за собой мешок с ненавистной формой, я чувствовала тоску. Но что поделаешь?

Был у ритмики и еще один побочный эффект. Если в школу я шла с одним мешком для танцев, то из школы возвращалась, как правило, с двумя. Дело в том, что Ленка всегда забывала свой мешок в парте. Она, как только заканчивался последний урок, немедленно убегала из класса.

Я была копушей, собирала свои книжки-тетрадки медленно…

Наталья Николаевна, обнаружив, что Ленка опять оставила свою форму, вручала ее мешок мне:

– Вы рядом живете, занеси ей.

Иногда это счастье доставалось другой девочке, но чаще всего подворачивалась я. Я и относила.

Ни Ленка, ни ее родители не считали это чем-то особенным или достойным благодарности. Я звонила в их дверь:

– Вот, Лена забыла.

Мешок забирали, дверь закрывалась…

Перед самыми зимними каникулами я шла домой. Опять с портфелем и двумя мешками ненавистной танцевальной одежды. Мне было плохо, я еле дошла до двери нашей квартиры. Болела голова, знобило…

Грипп.

– Нам всегда везет! – стонала Танюсенька, глядя на градусник…

Несколько дней температура никак не желала снижаться.

Я проболела все зимние каникулы. Я совсем забыла про Ленкину форму. Наши два мешка лежали рядом в кладовке.

За день до окончания каникул в дверь позвонили.

– Галь, к тебе девочки! – позвала Женечка.

На пороге стояла Ленка с нашей одноклассницей. С этой девочкой я сидела за одной партой. Я подумала, что они пришли меня проведать.

Ленка не поздоровалась. Она выдержала паузу, значения которой я не придала.

– Отдай мою форму! – очень зло произнесла Ленка.

Снова пауза, непродолжительная. И потом она произнесла слово:

– Воровка!

Вот что она сказала.

Мне даже сейчас страшно об этом вспоминать.

Я схватила из кладовки Ленкин мешок и кинула в ее сторону. Что-то невообразимое творилось со мной. Слово, которое она выкрикнула, прожгло меня насквозь. Такого со мной еще не случалось.

Вся эта сцена длилась не больше минуты. И видели все это Женечка и тетя Аня – они как раз вышли в прихожую.

Женя вышла на лестницу и, прикрыв за собой дверь, что-то говорила Ленке.

Я ушла в комнату и легла. Температура снова поднялась. В голове прокручивалось без остановки эхо произнесенного Ленкой слова.

– Воровка…

Зачем я носила ей этот мешок все время?

Отказалась бы сразу. Сказала бы, что не хочу, что это несправедливо, что я никогда не забываю свои вещи, что мне никто ничего не приносит… Но я носила, и она привыкла…

– Воровка…

Я хорошенько, по второму кругу прогорела.

За время болезни я приняла твердое решение. В школу эту я больше не пойду. И правда: а как? Вот только представить: я захожу в класс, а там Ленка. И еще: сажусь за одну парту с той, которая молча стояла с ней рядом. Это невозможно.

– Переведи меня в другую школу, – сказала я Танюсе.

Но она даже слушать не захотела. Она велела не отступать перед трудностями.

Я пошла. В классе случилось неожиданное.

Наталья Николаевна прямо на первом уроке коротко рассказала о случившемся. (Оказывается, Танюся была в школе вместе с Ленкиными родителями.) Потом к учительскому столу вышла Лена и попросила у меня прощения. Ей это трудно далось, но она смогла.

– Ты прощаешь Лену? – спросила Наталья Николаевна.

Я встала и ответила:

– Да.

В этой простой процедуре примирения содержался большой смысл. Сказав «да», я действительно простила.

Мы снова общались, вплоть до окончания школы.

Но что интересно: Ленка больше никогда не оставляла свои вещи в классе. Она перестала их забывать.

Значит, и тогда, прежде, не забывала. Она не уносила свой мешок намеренно: ей просто лень было его тащить. Ведь всегда находился человек, который «по дружбе» делал это за нее. Она так к этому привыкла, что первый же сбой отлаженной системы вызвал ее огромное возмущение и желание наказать бунтаря.

Что касается меня, я поняла, какую силу имеет слово. Словом запросто можно убить. А можно и оживить.

И еще: слова как семена. Ты рассыпаешь их, а из них вырастает что-то новое. Плохое или хорошее.

Человек уходит, а слово его остается.

Каждое слово – волшебное.