Текст книги "Поэмки"

Ты в токио, а я в Москве

Ларисе Кассаи

 
Ты, как и я, в России родилась.
Ты – дух свободы и благая страсть.
Я – дух свободы, связанный с природой,
Философ, лирик, что-то в этом роде.
И жили мы в Москве, в районах разных:
Ты – в центре,
Я – на «Войковской»-чумазой.
 
 
С отличием окончила ты школу,
Я – с троечкой по физике, не скрою.
И шли мы каждый по своей дорожке:
Ты в лаковых ботинках, я – в сапожках…
 
 
Я в молодость вспорхнула словно птичка,
Влюбилась, как влюбляются москвички…
А ты была умней и прагматичней,
Ты женихов искала не столичных.
Искала – и в конце концов нашла,
Японца Такаси в мужья взяла.
 
 
А жизнь бурлила, словно водопад.
Взрослели мы, и каждый на свой лад:
В России я с поэтами дружила,
А ты в Японии – японский слог учила.
И время шло, и жизнь рекой текла.
Настал черёд – я сына родила
И Игорем родного нарекла.
И ты, как в сказке, на дороге млечной,
Рожаешь сына, называешь Сече.
А между нами – океан пространства,
Мой мальчик – русский,
твой – от иностранца.
И ты над колыбелью в тихий вечер
Мурлычешь по-японски песни Сече.
 
 
А время шло, и жизнь текла рекой,
И тридцать лет поток унёс с собой.
Да, ты японский быт, язык познала,
Увы, японкой, Ларчик, ты не стала…
 
 
Вновь ностальгия в путь тебя зовёт.
Ты в Токио садишься в самолёт —
В волненье вся, и с трепетом в груди,
И с мыслями о Родине в пути…
 
 
И вновь идёшь ты по родной земле.
За тридцать лет мы все давно не те…
И вымученная долгим перелётом,
Вдруг из воинственной
Становишься ты кроткой.
 
 
Нет, ненадолго, только на мгновенье.
Ты под контроль взяла своё терпенье.
С цветами бывшие друзья тебя встречали,
И вы в гостинице приезд твой отмечали.
 
 
Ты где смогла – везде побыть успела.
И что смогла – впитала, осмотрела.
И три недели быстро пролетели,
Так пролетели, как на карусели.
И в Йокохаму мчишься ты обратно,
Ведь там твой дом, и это всем понятно.
 

Три дня счастья

Ларисе Кассаи

 
Ты из Токио в Москву летела.
Долгий, утомительный полёт.
Через океаны вниз смотрела,
Вверх смотрела, а потом вперёд…
Мысли бередили твою душу,
Образы давно минувших дней,
На чужбине ты привыкла к суши[52]52
  Блюдо традиционной японской кухни.


[Закрыть],
И оно тебе уже милей.
 
 
Ты в Москве, контроль в аэропорте,
Вот багаж в руках, и ты в дверях,
Кровь кипит волнением в аорте,
Дрожь с улыбкой на твоих устах.
Я тебя встречаю. Экзотично
С лайнера японского встречать.
С поезда встречала я обычно
«Родичей» – как мне б сказала мать.
 
 
Сели мы в такси и едем.
И бегут кварталы по пути,
Рестораны, магазины – ретро,
Улочки и даже бутики,
И афиши, яркие рекламы,
И столбы с цветочками на них,
Светофоры – все в привычной гамме,
Скверы у палаток голубых.
 
 
Говорили мало, всё смотрели,
Познавали вновь наш край родной.
Я гуляю редко, в самом деле,
По столице, всё спешу домой.
У себя, на «Сходненской», в квартире,
Провожу обычно свой досуг —
За компьютером, за книжечкой с сатирой,
Иногда в «сортире»,
За письмом, не покладая рук.
 
 
Ну, конечно, гости приезжают,
И сама бываю я в гостях,
Сын с семьёй частенько навещает,
Выставки, скучая, посещаю,
В парках в одиночестве гуляю,
Вся в мечтах о разных чудесах…
 
 
И с тобой я закружилась в ветре
Так знакомых с юности чудес:
Выставки, музеи и концерты,
Магазины – сотни разных мест!
 
 
Но поездка в Углич теплоходом
В памяти моей сейчас стоит.
По воде, с гуляющим народом,
Вместе с нами теплоход спешит.
 
 
Проплываем, радугой природа
Перед нами, сзади, по бокам,
И вода, пока ещё холодная,
Всплеском налетает на борта.
 
 
Дни стояли тёплые, ты даже
Загорать на палубе пыталась.
И однажды загорала дважды,
Пела песни, иногда смеялась.
 
 
Мы в каюте редко оставались,
В основном природой любовались.
«Как прекрасен Мир, – мы говорили. —
Как прекрасна Матушка Россия».
 
 
В Угличе музеи посетили,
Город осмотрели, погуляли,
Сувениры разные купили
И о разном просто поболтали.
 
 
И вдохнули радость в души наши,
Радость осознанья бытия.
Праздник наш сегодня – он вчерашний,
В памяти, как лучшие три дня.
 

Колоброд

 
С небосвода непогода на полгода,
Всё туман, и дождь, и моросинки.
Вот свобода колоброду в непогоду —
Есть бананы и притопывать лезгинку.
 
 
Всё простуженною осенью он дышит.
Вышло так, как в осеннем бреду,
И сегодня лишь вишни колышет
Ветер пришлый в вишнёвом саду.
 
 
Ну а он, колоброд, колобродит
По московской вечерней хмари,
Эпизоды кавказской родины,
Промерзая насквозь, вспоминает.
 
 
С небосвода непогода на полгода.
Будет май, и оживёт всё вокруг,
И кавказский колоброд, друг Володя,
Вдруг поедет весною на юг.
 
 
Будет праздник для души, для семейства,
На лимане камыши будут петь,
Сладкий говор морского ветра,
Шашлыки, чача, зелень и снедь…
 
 
Да и розы расцветут. Тётя Роза,
Помнишь, бегал я здесь во дворе,
И старик дядя Жора – «Спиноза»
Разъяснял о добре мне и зле:
 
 
Уважать стариков, мол, надо,
Почитать мать как святость в семье,
И тогда на горé, как отрада,
Будешь ты на коне да в седле.
 
 
С небосвода непогода на полгода.
Друг Володя колобродит по Москве,
Он на станции метро да выходит,
В дождь идёт, да наугад, к Москве-реке.
 
 
Вот сейчас бы на юг да в нарды
С братом Жорой на веранде сыграть,
Пить сухое вино виноградное,
Да на свадьбе, да лезгинку станцевать.
 
 
Тётя Роза, кавказская родина
Растеряла своих сыновей,
Бродят, бродят они, колобродят,
Словно бродит, колобродит суховей…
 
 
Так охота домой на охоту,
На рыбалку с Давидом на лиман,
Но Давид-то – погиб он в Нью-Йорке.
Бомжевал, рай в Нью-Йорке – обман.
 
 
С небосвода непогода на полгода,
Сыплет морось, и стучит в ушах лезгинка,
И Володя забегает мимоходом
В забегаловку (харчевню) по старинке,
 
 
Заказал себе харчо и обезумел,
То харчо похоже было на помои,
Здесь гуляли по кафе сизы гули,
И неубранные сплошь были стойки.
 
 
Как заныло на душе, так заныло,
Проходила жизнь, в кино уходила,
Отмывалась душа да мылом,
И казалось всё, что было, унылым…
 
 
Всё, что было, здесь в Москве-столице,
Здесь, в палатках да на рынках торговых,
Может, Вовка, тебе это снится —
Спал в палатках да в ночлежках дешёвых.
 
 
Из харчевни, что для «черни», он выходит
И бредёт, и задевает вдруг прохожего.
Тот в ответ: «Вот понаехали уроды.
Эй, чувак, смотри под ноги, как положено».
 
 
«Понаехали, уроды…» Кто же сможет
Слышать этакое в стойкую хмарь?
Получай-ка ты, прохожий, по роже,
Получай-ка ты за всё, сволочь, тварь.
 
 
И Владимир бил незнакомца,
Собралась народа толпа,
Из-под туч прогля́нуло солнце,
Вдруг удар прохожему в пах.
 
 
«Ах-х-х! – в толпе. – Убил, черномазый!»
Подоспела с сиреной полиция,
Только он, кавказец без глаза,
Был готов и с полицией биться.
 
 
С небосвода непогода на полгода,
Хоть и солнце, но вовсю моросинки.
Сквозь решётку смотрит глазом Володя,
Да в окно, да на небо в синьке.
 
 
А прохожий, тёзка Володя,
На погосте уже сорок дней.
В облаках душа его, на свободе,
Он барашков пасёт в Судный день…
 

Сквозь линзы

 
Сквозь линзы всё экраны —
рекламные щиты,
А в них политиканы —
наследники тщеты.
И мы почти привыкли,
и нам почти не странно,
Что мы, почти как крабы,
краснеем без вины.
 
 
Сквозь линзы всё экраны —
там где-то чудо-страны,
Там где-то мёд послаще,
там где-то нет войны.
А мы почти привыкли,
и нам почти не странно:
Жируют бонвиваны[53]53
  Человек, любящий жить в своё удовольствие, богато и беспечно; кутила, весельчак.


[Закрыть],
и грабят «пацаны».
 
 
Сквозь линзы всё экраны,
но нет там нганасанов[54]54
  Коренной народ севера Красноярского края.


[Закрыть]
Из Усть-Авамы[55]55
  Посёлок в Красноярском крае.


[Закрыть],
и нет там нганасанов в обуви – файмы[56]56
  Обувь из белых камусов – шкур с ног оленя.


[Закрыть],
Собак с оленем-манщиком,
и лютой нет зимы.
Но есть у нас бананы
из солнечной Панамы,
И есть у нас с Кавказа
достаточно хурмы.
 
 
Сквозь линзы всё экраны,
в них вести о майданах,
И грохоты украинской войны.
И мы почти привыкли,
и нам почти не странно,
И мы почти как крабы:
краснеем без вины.
 
 
Сквозь линзы всё экраны,
в них слышим речь Обамы,
Что санкции России продлены.
А может быть, не странно —
уехать к нганасанам
И поселиться там в олении чумы[57]57
  Жилище народов Севера России. Конический остов из шестов покрывался оленьими шкурами, берестой или корой.


[Закрыть]?..
 

Поэмки-шванки[58]58
  Небольшое произведение юмористического или сатирического содержания, иногда в стихах. Происходит название от немецкого swanc – «весёлая идея».


[Закрыть]

Пассажир не пешеход

 
Косоглазый дождик прописи линует
По листу дорожному, заигравшись всуе,
Балагурит струйный.
 
 
Ветер-обалдуй по прописям дует,
Абстракцию малюет вживую,
Что-то на что-то похожее,
Бездарную живопись множа.
 
 
Голосует ёжик, пешеход-прохожий,
Одинокий, у шоссе,
Правой рукой к левому боку,
Съёжившись кротко,
В мокрой короткой обёртке,
Согреваясь в «шассе»[59]59
  Движение в танце, скользящий шаг.


[Закрыть],
Заклиная в душе шоу сие.
 
 
Мог бы встать под тополь,
Весь промок до нитки.
Светофор мигает – робот в чётком ритме.
Шум дождя, и ветра, и колёс машинных.
Тормознули шины. Голос из кабины:
«Ты куда? А сколько? Триста? Маловато».
И таксист с улыбкой, явно нагловатой:
«Нет», – ответил быстро, кратко и понятно.
И опрятный газик мчится без оглядки,
И мигает глазик фары для порядка.
 
 
Пешеход-прохожий шаг дорогой множит,
А в ботинках хлюпает слякоть грязной рожей.
Тело трусит дрожью, всё в гусиной коже,
А на щуплой голове чуб ко лбу скорлупкой.
На глазёнках лупы, в оправе хрупкой, мутные,
На леденцы похожие.
 
 
Вот и остановка, и троллейбус тут же.
Замедляет ловко, и колёса юзом.
И троллейбус грузный выставляет рожки,
Открывает пузо прямо у дорожки,
На которой лужа. Но куда же хуже?
Хуже – «босы ножки».
 
 
Пешеход-прохожий прыгает из лужи
В дверь мысками, пятками, в пузо, без оглядки,
Съежившись, разъёжившись
Лужей вертикальной,
В луже между ножек, в луже уже в множителе,
Выросшей нахально.
 
 
Косоглазый дождик по окошкам дрожью.
Пассажир в троллейбусе согревает кожу.
Обсыхает кожей.
Трои́,
лей,
бузи,
Косоглазый дождик!
Пассажир не пешеход и не прохожий —
Вот.
Косоглазый дождик,
Трои́,
лей,
бузи,
Пассажир по лужам да плывёт
В трол-лей-бусе —
Вот.
 

Детство мчится каруселью

Шуточная песня

 
Детство мчится каруселью
И хохочет.
Я хочу на карусель,
Я хочу на обозренье,
Видеть всё воочию,
Видеть всё свысока,
Но на нём ликуют детки,
Так, как мы когда-то в детстве,
К облакам.
 
 
Дух взлетел над колесом,
Закружился колесом,
Ах, какая красотища!
Вот Москва-река и крыши,
Как ступени по земле.
Вот по этим бы ступеням,
Вот по этим бы ступеням
Да к луне.
 
 
Крымский мост живой,
Он дышит,
Пёстрый и толпой колышет.
Леденцы и сладости везде.
Вот бы нам бы по ступеням,
По высоткам карамельным
Да к луне.
 
 
В детство я лечу! И ШОК!
Карамельный петушок
Тут как тут.
В колесе, уже над парком,
В клетке, словно в зоопарке,
Капут.
 
 
Что же в детстве есть такое,
Что не даст душе покоя,
Озорное и шальное?
В нём в полёте мы свободном
 
 
В карамельную погоду
Дышим зноем.
В карамельных-то озёрах
Пряничных безделиц горы,
Продают там облака
Сладкой ваты.
На эстраде альпакá
Пляшет с братом.
 
 
Там фонариками кроны,
Там мороженого тонны,
Ешь, хоть лопни.
Ходят дяденьки в погонах,
С ними маленькие гномы,
С ними важные мадонны,
Да по тропкам.
В детство я лечу, И ШОК!
Карамельный петушок
Тут как тут.
В колесе, уже над парком,
В клетке, словно в зоопарке,
Капут.
 

Шутка от скомороха

 
Я, после юга, мулатке сродни.
Летят, пролетают июньские дни.
Вот вернулась в Москву незавидную,
Хоть красивою, но ковидную.
 
 
Я в метро. Человеки – в масках,
Все в смартфонах, единой массой
Информацию цедят внимательно,
В основном в падеже страдательном.
 
 
И сквозняк, как попутчик времени,
В микрофон шелестит уверенно:
«Находиться в метро только в масках
И в перчатках (для очень несчастных).
На экране табло с большим минусом —
Сделай прививку от коронавируса.
Далее шутка от скомороха:
«Если тебе хорошо – будет плохо».
 
 
Но я уколов не боюсь,
Если надо, уколюсь,
Если надо, то привьюсь,
Только надо ли сейчас?
На прививку, старый класс!
 
 
Мы – рабы, и Божий глас
Отвечает: «Надо, надо
Уколоть сегодня вас,
Места мало, люда много,
А пожили – славьте Бога».
 
 
О, спасибо, Боже наш.
А составлю я коллаж,
Да с загадкой.
Время не для жизни сладкой,
Время – камни собирать[60]60
  Это из Библии. Время разбрасывать камни и время собирать камни, то есть всему своё время. «Время собирать камни» – это значит, что без нового «приобретения» нет дальнейшего «развития», движения.


[Закрыть].
Можно жить, можно мечтать?
 
 
Я уколов не боюсь,
Только смертью не колюсь.
В семьдесят с большим хвостом
Я мечтаю лишь о том,
Чтоб по свету погулять.
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду тебя искать,
мой Бог!
 

18.06.2021

Купите поэта

Выдержки из эссе Дмитрия Пэна

«Из всех прекрасных дам…»

Конфета «Лето» не из простых сказок о природе и лесе, хотя и они в ней есть. В греческих мифах Лето – дочь титанов, рождающая от Зевса Артемиду и Аполлона. Водитель муз, красивейший атлет-бог с серебряным луком. Это он, Аполлон! Сам Феб! Здесь не до шуток, точнее, позволяйте их себе, только испросив покровительства самой Талии, музы комедии.

Птичья душа лирической героини Галины Богапеко – христианская, московская, женская. Это не одиноко кричащий в осеннем небе Америки ястреб Иосифа Бродско-го, но классификационное гнездо у лирических героев Богапеко и Бродского, как и Александра Кушнера, – одно. Интеллектуально-артистическая лирика. Александр Семёнович Кушнер, Иосиф Александрович Бродский. Их поэтические миры, как и классификационное гнездовье, не назовёшь уютно тёплыми гнёздышками, которые могут быть и в канареечной, зоопарковой клетке.

 
Палатки вокруг разноцветные,
А в них продаётся Лето.
Но где-то, но где-то, но где-то
Совсем не бывает Лета.
Купите черешню – Лето,
Купите малину – Лето,
Купите дыню – Лето,
Купите в придачу поэта.
 
 
Но где-то, но где-то, но где-то,
Но где-то, на крае света,
Совсем не бывает Лета,
А где-то оно круглый год…
Куплю я в палатке Лето,
В обёртке от сладкой конфеты,
С медовой начинкой и светом —
Горячего солнца аккорд.
 
 
Конфетой я стану у Лета.
В зелёную массу одета
Будет моя конституция
Весь нескончаемый год.
Но кто мне устроит обструкцию?
Графы нет такой в Конституции,
Чтоб мне помешать быть конфетой
Мятной в разгаре лета.
 
 
Я стану «зелёным» поэтом,
И в партии буду «Зелёных»
И защищать всюду клёны,
И защищать всё зелёное
Я стану на всей Планете.
«Союзы» везде разноцветные,
И в них продаются поэты,
О том уже пишут газеты…
Купите поэта летом.
 
 
Но где-то, но где-то, но где-то
Совсем не бывает поэтов,
Совсем не бывает лета,
Совсем не бывает весны.
 
 
Там дуют холодные ветры,
Там льдины в огромных багетах,
Там яркого белого цвета
Постелены всюду ковры,
 
 
Там белые бродят медведи
И лисы белого цвета,
Сияния кольцами меди,
Там рай – оконечность света…
 
 
А я здесь в аду, но желанном,
Рождённая белой вороной,
Я стала конфеткой зелёной,
Я стала кокеткой жеманной,
Поэтом, в планету влюблённой,
У Лета зелёной забавой…
 
 
Палатки вокруг разноцветные,
И в них покупают поэтов
Медведи с окраины света
За ледяные монеты.
 
 
Уж мне надоело лето,
И что в мире значит конфета?
И я не хочу быть забавой,
Пусть стану вороной-поэтом,
Белой вороной славной,
Белой окраины света.
 
 
Ведь белый медведь меня купит
За белый «прозрачный» рублик,
За ледяные монеты
В палатке белого цвета…
Купите, купите поэта!
 

Я потягиваю время из коктейля

 
Я потягиваю время из коктейля,
Я мечтаю о морях и океанах,
И хотела бы поехать в Коктебель я,
И читать свои стихи под фортепьяно,
 
 
Да, под музыку, какую – не столь важно,
Я пропела бы «приличные частушки».
Может, кто-то потом скажет: это лажа,
Может, даже посмеются и «зверушки».
 
 
Я потягиваю время из коктейля,
А коктейль не убывает, прибывает.
За столом моим сидит «дурак Емеля» —
Информацию с планшета добывает.
 
 
Под навесом-то прохладно и спокойно,
Ну а в парке, как обычно, летний зной,
Мимо арочек поклонницы, поклонники,
Мимо – шустрые подросточки гурьбой.
 
 
Я потягиваю время из коктейля,
Я мечтаю о морях и океанах.
А Емеля? Не совсем дурак Емеля —
Говорит, что РЖД его забанило,
 
 
Говорит, что в Коктебель никак нельзя нам,
Дескать, близко там война, что там опасно,
Полетим на самолёте к океану.
Или к морю? Говорю ему: согласна.
 
 
Я потягиваю время из коктейля
И мечтаю об открытом океане.
А Емеля продолжает, что-то мелет:
 
 
«Что ж, билеты на полёт почти в кармане,
Было время, я на печке, да по свету,
А теперь на самолёте, как ни странно,
В самолёте я Емеля, да с поэтом,
На край света, да к седому океану!»
 
 
Он зовёт официанта: «Счёт нам дайте,
Собираемся, пора, уже пора».
 
 
Мы выходим, направляемся к лужайке,
Дивный вечер, спáла знойная жара…
 

Поэмки-фантазии

Лилит

 
Я часто «карамболюсь» – витаю в облаках:
То в прошлом я, то в будущем, то у Лилит
во снах…
Реально в нереальности от скуки я блуждаю
И непременно странности
В пространстве наблюдаю.
 

1

 
О чём мифическая драма?
Бог создал юношу – Адама.
Бог создал его из чистого праха.
В Эдеме Адам жил, не ведая страха…
 
 
Из шлака и грязи Бог создал Лилит.
Женою Адама ей быть – Бог велит.
Лилит превосходства не терпит от мужа,
Ей равенство в их отношениях нужно.
 
 
Адама бросает навеки Лилит
И, став дьяволицей, всем яростно мстит:
Мужчинам, познавшим земные пороки,
Мужчинам-ревнивцам и одиноким…
 

2

 
Расправив пышные крыла,
Летит Лилит через века,
Врезаясь грудью в облака,
И изумрудными очами,
Искрящими мечтой печальной,
Глядит на землю свысока.
Вдруг дом богатый на пригорке
Приметил взгляд Лилиты зоркий.
 
 
В том доме из одной светёлки
Свет в темноту струился
Из неприкрытой кем-то створки.
Он на макушке сизой ёлки
Чуть тусклым светом отразился.
 
 
Вот та Лилит, что тёмной силы жрица,
Летит к земле: и женщина, и птица,
В едином теле и в одном лице.
Вот на земле, присела в чабреце,
Здесь освежилась в бисерной росе,
И превратила два крыла в косицы,
И облик изменила, став девицей.
Собрав цветов и трав охапку
И словеса над ними прошептав,
Она обзавелась:
Бельём, накидкой, шляпкой,
Взглянула на луну украдкой,
Ей колдовские почести отдав.
 
 
И вдруг скакнула вверх, как акробатка,
И хохотнула, на землю припав,
Потом босою по лужайке
К пригорку понеслась, гонима ветром.
Ещё прилично было до рассвета,
И воробьи под веткой спали стайкой,
 
 
И в доме из одной светёлки
Свет в темноту ещё струился.
Лилит уже вблизи от ёлки,
И к свету, в дом, Лилит стремится.
И быстро одолев пригорок,
По саду шелестит она.
Окинув сад недолгим взором,
Лилит срывает плод зелёный.
И вот Лилит вблизи окна.
Бросает плод – и в створку попадает.
В светёлке силуэт мелькает.
Открылось верхнее окошко,
В нём появилась голова:
«Кто ты? Ты заблудилась, крошка?»
Потом невнятные слова…
 

3

 
То был грузин – его Гайозом звали.
Уж год как жил Гайоз совсем один.
Здесь, на краю прекрасного Цхинвали,
Гайоз из ревности свою жену убил.
 
 
Уж год как он жену похоронил —
Свою любимую Наталью,
Под пышным деревом миндальным,
Прибавив горем голове седин.
 
 
С тех пор живёт затворником Гайоз,
Почти не спит, без радостей, без слёз.
Он полон сил, красив, умён…
А тут Лилит. А может, это сон?
Взыграла страсть, желание любить,
Любить до смерти и любимым быть.
Он по ступенькам вниз бежит к Лилит,
Хватает на руки, в светёлку с ней летит,
На кресло опускает осторожно,
Включает свет – поверить невозможно:
 
 
«Откуда ты? Так на жену похожа,
Тебя я ждал, тебя я звал весь год.
Меня, убийцу, проклял близкий род.
Наталья, ты? Но если нет, то кто же?»
«Я – вечная Лилит».
«Не верю, Боже».
 

4

 
Гайоз ей ставит угощенья:
Чурчхелу, фрукты и вино.
Ну а Лилит? Горит лишь мщеньем,
Которое задумала давно.
 
 
Луна в окошке вестовая,
В день полнолунья – огневая,
Магически сияла караваем,
Коварное деянье предвещая.
 
 
И песнь струилась тихо неземная
Давно забытого хорала,
С загробного подземного причала,
И в дом, как дым свечи,
Сквозь створки проникала
В зловещей, колдовской ночи.
 
 
Уж сотни лет Лилит ревнивцев губит,
Она к нему, целует его в губы,
Холодными перстами обнимая.
Фалдит, спадая с плеч Лилит, накидка,
К её пятам в неуловимом ритме
И оседает на ковёр персидский.
Бездушная и неземная, Лилит – нагая.
 
 
Она, как ведьмовской магнит,
Пылает изумрудными очами
И ворожит шелкóвыми речами.
Он с ней! Он в ней, уже огнём горит!
С последним вздохом он кричит:
«Лилит… Любимая… Лилит…»
Лилит ликует, труп к ногам бросает.
Уж предрассвет. И канул след
Той, о которой все мечтают…
 

Неуловимое дуновение весны

 
Звук, цвет, запах —
неуловимое дуновение весны —
начало марта.
Я представила город, в котором не бывает солнца,
Иногда не бывает луны, не цветут сады, нет пестрины,
Нет электричества, нет фонарей и нет эмоций.
И только огромные люди-светляки живут у сосен.
 
 
Они светятся и освещают всё вокруг космическим
голубым или зелёным светом,
Блёкнут, когда ходят в гости,
для решения каких-то вопросов
или просто за советом.
Часто они собираются для демонстрации группами на
берегах речек…
Они вечно
рассказывают небылицы первому встречному —
Например, эту:
 
 
Рассказывают о том, что сто лет назад
было солнце, был Нескучный сад,
Который принадлежал князю Шаховскому.
В ту пору было много разных споров,
Но бесспорно
было то, что с середины моста
открывался вид на ущелье густое,
поросшее деревьями, и даже росли там сорока —
метровые вязы
с широкой листвой,
Был и небольшой пруд,
водились ужи, летучие мыши,
и светляки сто лет назад
летали,
Будь уверен, брат.
Особенно раз в году – в ночь на Ивана Купалу.
 
 
Звук, цвет, запах —
неуловимое дуновение весны – начало марта.
Время промчалось, как карт[61]61
  Гоночный малолитражный автомобиль упрощённой конструкции без кузова.


[Закрыть],
бодрствую, не до сна.
Пора гадать на картах, какой будет весна.
 

Магический кристалл

 
Он много лет один сидел
В пещере, в стенку всё смотрел
И просветленья ожидал.
И вот его как будто нет,
И только у пещеры свет
Его наружу звал.
 
 
Что ж, дух его был просветлён
И внешний образ изменён,
Он из пещеры вышел.
И светом был он ослеплён,
Вдохнул чарующий озон,
Природный шум услышал.
 
 
Он стал прозрачным, словно лёд,
Он по дороге шёл.
Смотрел вперёд,
вперёд смотрел,
Смотрел и песню пел:
 
 
«Инстинкта жизни я лишён,
Животной силы тоже,
От мыслей я освобождён,
Освобождён от кожи,
Я светлым стал,
Прозрачным стал.
Я – лунный свет,
её кристалл,
Я многогранный свет эфира,
Его магическая сила».
 
 
Но он споткнулся и упал,
Разбился ровно пополам…
 
 
Бежал мальчишка, часть поднял,
Светился пламенем кристалл,
Зарю рассвета отражал.
И мальчуган возликовал.
Девчонку рыжую позвал
И дал в ручонки ей кристалл,
Вторую половинку.
И с пылом девочке сказал:
«Люблю тебя, Кристинка!»