Текст книги "Междуцарствие в головах"

РАЗЛОМ В ГОЛОВАХ

Год 2001-й. Осень. Много милиции – «понаехала». Напряжена. Голуби вокруг только черно-белые, подростки – бритоголовые, Пушкин как будто только что позеленел от ужаса.

Утром в редакцию звонила женщина, представившаяся Региной Зелик, она меня и пригласила: «Пожалуйста, приходите. Ровно в 17.30 у нас пикет на Пушкинской с антибудановскими плакатами. Мы хотим, чтобы родные и близкие замученной чеченской девочки прочитали об этом. Чтоб знали: Россия – это не только те, кто поддерживает и превозносит убийцу, что в Москве есть люди, которые глубоко сопереживают им и разделяют постигшее их горе». Время – 17.30.

Резко остановилась в нескольких шагах, ровно по центру от памятника, женщина с решительным лицом. Вот, началось! У нее сумка дорожная, ага, там, наверное, плакаты. Оглядывается. Ну?

Милиционеры кучкуются, лица у них веселые – больше нет напряжения. Оранжевоволосые подростки на роликах, рыжеватый голубь, и нет решительной женщины – потеряла я ее из виду, не заметила, как она растворилась. С сумками! Прошло сорок минут. Занавес?

Я усаживаюсь на скамейку, все чего-то ищу взглядом, хотя уже и сама не понимаю – чего. За спиной ресторан «Елки-палки», там монгольская кухня. Впереди кинотеатр – с афишей «Подземелье драконов». Под рукой кем-то брошенная газетка «Я русский». Она явно зачитана, сложена «под карман». Разглядываю, беру в руки, читаю. На черной плашке белыми буквами: «Русская цель». Заголовок: «Вступай в партию». «Брат! Мы знаем, что если ты читаешь эти строки – ты еще жив и желаешь прожить свою жизнь не бесполезно, хочешь иметь Цель и Смысл… Мы все должны… внушать своими акциями чувство тревоги у инородцев… Мы даем тебе ключи от смерти и ада, прими их, ибо нам надлежит установить русский порядок…»

Поодаль трое маленьких бритоголовых в недобром изумлении пристально смотрят на газетку в моих руках. Доходит – она ими оставлена! Самый щуплый из них метнул взгляд в меня, но я уклонилась, и взгляд размазался по спинке скамейки. Телепатирую: «Спокойно, скинята, команда “фас” еще не прозвучала. И не надо меня считать своей целью и смыслом, я невкусная». Осторожненько кладу их газетку на прежнее место рядом с собой и наконец смотрю на них впрямую – у-у, какие маленькие и печальные! «Кто знает, сколько скуки в работе палача…» И ничего им нельзя – даже волос. Приближаются. Берут свою газету.

– А можно вопрос?

– Чего?!

– Где такие газеты продают?

– Да всюду! На Театральную ехайте. Там прям возле метро.

– А вы сюда на пикет пришли?

– Чего?!

– Здесь вот люди с плакатами должны были стоять.

– Эти… (невоспроизводимо).

Уходят. Один поотстал:

– Вона они и стоят каждый четверг. В «Макдоналдсе».

– Чего?! – незаметно для себя обретаю их стиль разговора и вскакиваю. Перехожу дорогу. «Вона стоят!» На площадке перед Новопушкинским сквером, в самом деле близко от «Макдоналдса». И ведь собиралась уже уходить! И ведь кто подсказал!

Огромная растяжка-лозунг: «Война в Чечне – преступление против человечности!». И плакаты поменьше: «Потеряем совесть – потеряем Россию», «Защитники Буданова! Слышите ли вы крик замученной им девушки?». Последний придумала Регина Зелик. Она говорит:

– Я здесь каждый четверг, потому что у меня маленькие дети и я не хочу, чтобы они вырастали в безумной стране. Хочу остановить безумие.

Рядом невысокого роста девушка горячо жмет руку одной из пикетчиц. Поодаль на приличном расстоянии ее дожидается высокий молодой человек. Он смотрит на пикетчиков, как на «моржей» в ледяную стужу.

– Я просто проходила мимо, и я счастлива, что есть люди, которые стоят с такими плакатами, – говорит девушка, – что вижу такие лозунги и вижу таких честных и смелых людей. То, что они делают, – достаточно опасно. Но без противостояния тому, что позорит Россию, без противостояния этой дикой бойне не будет движения вперед.

Ее спутник смотрит на мой диктофон, как на мину.

– Вы не представитесь?

– Меня зовут Лазарина Анна Феликсовна. Я художница.

Молодой человек старательно отводит в сторону полный ужаса взгляд. Я просто вижу, как в нем растет и толстеет внутренний человечек – цензор. Или конвоир?

– Молодежь реагирует по-разному. Чаще всего поулыбаются и проходят мимо. Иногда крутят пальцем у виска, иногда кричат: «О! Прикольно, мы вас поддерживаем!» – и начинают с нами фотографироваться, ради веселого прикола, скорее всего. А только что были фашиствующие, вскинули руки: «Слава России! Добить гадину! Вы за бандитов – позор вам!» И скорей бежать, бежать. Боятся услышать ответ, и это – довольно частое явление. Не только молодые, но и люди среднего возраста могут выкрикнуть на ходу: «Какие же вы русские? Они наших мальчиков убивают, а вы за них» – и пускаются бежать. И это даже не отрицательное впечатление на нас производит, потому что остается надежда – они задумаются, решатся послушать и, может быть, поймут, что именно потому, что мы русские, мы хотим, чтобы эта война прекратилась, мы хотим, чтобы наши полковники не заболевали до такого состояния, в каком оказался Буданов. Мы хотим, чтобы не было на нашей армии такого позора… – Так говорит пикетчица, главный редактор бюллетеня «За мирную Россию» Людмила Вахнина. Вот уже второй год подряд, не пропуская ни одного четверга, она ходит сюда и держит плакат про «преступление против человечности».

С чего все началось?

С войны.

«Кто мы? Официальное название нашей неформальной организации – Комитет антивоенных действий. Возник комитет еще в начале весны 1995 года, когда было подписано “Соглашение о совместных действиях в защиту мира и свободы, против кровопролития в Чечне”. Возобновил свою деятельность он в конце 1999 года».

(Из первого и пока единственного журнала «Пикет на Пушкинской» – издан в виде брошюрки, раздается пикетчиками всем желающим каждый четверг, читается на одном дыхании.)

– На двух крупных митингах против «заасфальтирования» Чечни, которые проходили в прошлом году 19 февраля и 20 марта на Театральной и здесь, на Новопушкинской, нам казалось, что можно все-таки этот процесс повернуть вспять. Казалось, громкие действия дадут быстрые результаты, власти отреагируют. Когда этого не произошло, многие наши коллеги разочаровались в этих формах борьбы, идею пикета они не поддерживали, – рассказывает учительница истории, автор учебника «Что такое граждановедение» Елена Батенкова. – Я уважаю правозащитную среду, но в ней после выборов президента наступили апатия, неверие в собственные силы. Когда мы решили продолжать пикеты – мы, осколок, человек семь из того почти сотенного состава комитета, решили стоять, пока эта чудовищная война не будет прекращена, – нас сильно критиковали. Некоторые участвовали, но потом разбрелись по своим углам, в свои ниши и только спустя уже почти год, увидев, что мы так и стоим, несколько пересмотрели свое отношение к этой ситуации. Снова стали втягиваться в эту публичную работу и помогать нам. Например, Юрий Самодуров из центра-музея Сахарова, всегда были с нами мемориальцы…

Семь человек – жалкое зрелище, так многие говорят. Но около этих семерых остановились граждане, которые проходили мимо, и больше не ушли. Они теперь тоже держат плакаты по четвергам – озеленитель, водители, учителя…

«…Половина общества созрела до понимания сложности проблемы Чечни и, может быть, даже подошла к осознанию ответственности каждого гражданина за продолжение там необъявленной войны. Быть может, она (эта половина) увидела бесконечное кровопролитие в Чечне как свое вполне реальное будущее. Такая война – война без правил – это же полигон для обучения воровству, грабежу, садизму и убийству. Обученные этим навыкам потом идут к нам с вами…».

(Из журнала «Пикет на Пушкинской».)

– Настроения прохожих – пестрое варево, но я стою в пикете уже давно и могу свидетельствовать, что половина нас поддерживает, – рассказывает Валентина Василевская. – Мы – как флажок для нормальных людей, и они радуются, увидев нас, потому что им так же, как мне, казалось – до того как я узнала про этот пикет и стала приходить сама, – что все общество впало в остервенение. Есть люди, которые говорят с нами с ненавистью, если они говорят от себя – их можно переубедить. Хуже, когда виляют. Согласия с самими собой нет, вот и виляют. Активно настроенных против нас тоже половина, и данные эти подтверждает ВЦИОМ: войну в Чечне сегодня поддерживает уже не 70, а 50 процентов населения…

Пятьдесят на пятьдесят? Это – как желтый свет светофора. Нам кажется, что уже мигает красный, только потому, что нам так говорят. Нет другой информации. Но желтый свет – это знак «внимание», только и всего.

Никто не знает, какой замигает свет.

Семь часов вечера – сворачиваются плакаты. Один из них порван.

– Обратите внимание, плакат гласил: «Разорвем порочный круг насилия». Они разорвали… – иронизирует пикетчик, постоянный автор «Учительской газеты» Евгений Беляков.

– Было так: в самом начале пикета подошли двое парней лет 25 – 30, – объясняет правозащитник Виктор Сокирко. – Я как раз держал антибудановский лозунг, и один из них мне сказал: «Так хочется, чтобы мы отошли, я тебя урою!» Другой стал вызывать по мобильнику своих пацанов: «Давай сюда!» Одновременно появилась группа подвыпивших женщин лет 40 – 45, и посыпались мат, оскорбления.

«А че это вы здесь стоите? Вы за чеченов? Ах, вы за них?» Одна из женщин начала плеваться, другая истошно завопила: «Продажные! Вам кто платит? Жиды? Чечены?» И неожиданно схватилась за плакат, начала его рвать, – рассказывает Лев Сухвалко. Он водил 120-тонные машины, теперь, с возрастом, перешел на более легкую работу, а по четвергам стоит с лозунгами собственного сочинения про войну «сортирную» и «тупую». – Я ей говорю: «Вот у тебя слов-то нету, милая, ты насилием, ты только это можешь».

– Я здесь регулярно, но такого взрыва ненависти, как сегодня, не наблюдал никогда, – вступает в разговор их товарищ, член редколлегии газеты «Человечность» Владимир Сиротин. – Я это связываю с политикой властей, с тем, что нагнетаются шовинистические, фашизоидные настроения в обществе.

Мнения пикетчиков разделились: часть считает, что случившееся было провокацией. Их хотели во что бы то ни стало втянуть в драку, в какие-то действия, которые можно было бы посчитать противоправными. Но не втянули и потому ушли.

Другие убеждены: не было спланированной провокации. Все просто совпало: пьяные дамы, агрессивные «братки», отсутствие милиции в течение первых сорока минут пикета – впервые, кстати, за все четверги. Обычно милиция ждет, чтобы проверить разрешение на пикет: у нее имеется информация от Тверской управы – где, во сколько, как долго будет длиться. И милиция обязана пикет охранять. И был здесь недавно человек, который считал, что он обязан этот пикет и, соответственно, пикетчиков ликвидировать как пособников террористов. Как врагов народа. Он, воевавший по контракту в Чечне, просто замер на месте, увидев такие лозунги. Замер на несколько мгновений, потом резко опустился на колени, видимо, хотел, но не решился ударить и чиркнул зажигалкой, подставив пламя к материи плаката. Но нарвался на Дмитрия Бродского – одного из инициаторов пикета, педагога, психолога, руководителя общественной библиотеки, в которой собраны все, даже самые редчайшие документы правозащитного движения России. Дмитрий Бродский быстро сориентировался и среагировал нормально – отвел пламя зажигалки. А подоспевший милиционер попытался довольно твердо, но не грубо отвести этого человека в сторону, и тут пикетчики услышали не крик, а стон: «Да кто им разрешил это?»

– Ну кто-кто, Лужков разрешил! – добродушно отговорился милиционер, и вот в этот момент, говорят, надо было видеть, какая метаморфоза произошла с воином. Вот только что он готов был биться, драться, мочить, сжигать, и вдруг плечи у него опустились, и весь он сник, казалось, что у человека в этот момент мозги просто смещаются: какая-то личная драма, трагедия за этим просматривалась. Да он же кровь проливал там, в Чечне, а здесь, в Москве, называют эту войну преступлением! Как быть властепослушным, когда неясно, как отличить, что говорится всерьез, а что – ради приличия? Какую услышать часть, как правильно уловить суть слабомыслящему человеку, если двоится все! В день рождения Гитлера убили чеченца на Красной площади, и власти заговорили о том, что рост шовинистических настроений недопустим. Но в Чечне этот рост нужен, там было можно, нужно убивать. И куда их теперь деть, если они уже вышли наружу, эти инстинкты? Взять на Театральной «ключи от смерти и ада» и идти на салют в честь Дня Победы над фашизмом?

Да развалится все что угодно, когда говорят, делают и требуют несоразмерные вещи.

РАЗЛОМ В ГОЛОВАХ – 2

Год 2002-й. Осень. Идет холеная, стильно одетая, сильно молодящаяся дама. Приостановилась, развернулась, сделала два шага назад и шаг в сторону от прохожих. Пригляделась, будто прицелилась, и смачно плюнула. Слюна до адресатов не долетела. Но они все равно брезгливо поморщились. И как-то, может быть инстинктивно, выше подняли головы и плакаты. Самую длинную растяжку – лозунг «Война в Чечне – преступление против человечности» я уже видела год назад. И тогда же уже рассказывала о пикетчиках и реакции на них прохожих. Просто все совпало: место, день недели, время. Вот уже третий год подряд, с самого начала второй чеченской войны, каждый четверг, в любую погоду (в смысле климата и в смысле социально-политических ситуаций) люди держат этот лозунг. Остальные плакаты меняются, но этот есть каждый четверг, его держат на вытянутых руках по полтора часа с 17.30 до 19.00.

Это происходит всегда на площадке перед Новопушкинским сквером; слева – первый наш «Макдоналдс», напротив, через дорогу – бронзовый Александр Сергеевич, место встречи всех влюбленных, «Пушка».

На пушку взять не удалось, никто не стал вступать в слюнявую войну, и дама закричала что-то про позор.

– Послушайте, а вы не могли бы мне пояснить, что – позор? – шагнула я к ней.

– Объясню, – почему-то обрадовалась она (может быть, потому, что наконец-то хоть кто-то на нее отреагировал). – Я объясню! Потому, что мне больно! Больно, что эти вот, вот эти стоят в самом центре Москвы! И ведь наши же, русские! Это же… Это… – дама стала оглядываться, и я решила, что она собирается сказать мне что-то по секрету, шепотом, встала ближе и зря. Потому что она, наоборот, набирала в легкие воздуха, чтобы закричать, и она так закричала, что нас стали окружать люди.

– Измена! – закричала она. – Это государственная измена!

– А почему вы так решили? – с небрежно-ленивой интонацией артиста Игоря Костолевского спросил у нее один из окруживших – очень высокий мужчина лет тридцати. – У нас демократия. Каждый имеет право мыслить по-своему.

– Да, – слегка сбавив тон, ответила женщина, – это так. Но когда идет война, все должны быть едины, а не копать изнутри, не становиться на сторону врага.

– А кто враг? – спросила я.

– Ну-у, милочка, ну что же вы, с луны свалились, война у нас с кем? С Чечней.

– Со всем народом Чечни? До полного истребления? – спросил «Костолевский».

– Нет. Я не хочу крови младенцев, но когда они вырастают, так становятся бандитами, и поэтому, я считаю, политика у нашего государства сегодня правильная.

– То есть, вы говорите, что политика сегодня – геноцид чеченского народа? – уточнила я.

– Ну, знаете ли, вы все не так понимаете… я слова геноцид не употребляла. Я вообще за депортацию. Вот в передаче у Шустера Дмитрий Рогозин из общин обещал подготовить законодательную базу для этого несчастного одинокого казачка, который все бьется один против турок…

– Меня вы запутали, – помотал головой мужчина, – какие-то общины, чеченцы, Рогозин, турки откуда ни возьмись, казачок какой-то засланный

– Нет. Это вы специально запутываете, а я только сказала, что в популярной программе по телевизору Дмитрий Рогозин заявил, что очень скоро, может быть даже к лету, он даст этому юноше в очках все законы, оперевшись на которые он сможет, наконец, не в одиночку, а на основании закона выселить к… всех этих… турков, чеченцев, курдов. Хотя бы для начала со своей Краснодарской земли.

– И намордоранцев? – уточнила я.

– Их в первую очередь.

– А кто это – намордоранцы? – заинтригованно спросил мужчина.

– Ну… видите ли, это очень молодая нация, – сказала я

– И уже на юге России! – тяжело вздохнула дама. – А может быть, и в самой Москве!

– Что значит – молодая нация? Сколько примерно лет она существует? – не отступал мужчина.

– Э-э… ну… года два-три, – сказала я и, не выдержав, расплылась в широкой улыбке…

– Вам смешно, а мне больно! Больно. Потому что просто не могу это видеть, – взмах в сторону пикета. – Хочется плеваться, плеваться. Потому что свои же, русские.

Я тоже посмотрела в сторону пикета. И улыбка сама сошла на нет: среди пикетчиков появились люди с фотографиями Виктора Попкова, уникальнейшего миротворца и правозащитника не по месту работы, а по какой-то чисто природной собственной сути.

Это был такой особый четверг – 18 апреля. Именно в этот день год назад его убили.

Он умер 2 июня, но убили, выстрелили в него именно в этот день.

* * *

« – Как объяснить чужую боль? Я знаю, что такое находиться в районе, на который сыпятся бомбы и летят снаряды… А что я могу сделать, я, один человек? Вот я и решил выразить им свое сострадание, сочувствие и стыд. Это мое правительство, мой народ совершает то, что совершает. Мне стыдно. Поэтому я нахожусь здесь…»

(Из монолога-размышления Виктора Попкова в документальном фильме Татьяны Фурман и Натальи Сергеевой «Кавказский метроном».)

Люди, держащие плакаты, раздают небольшие брошюрки – сборники статей под общим названием: «Памяти Виктора Попкова». Я полистала: «…Да, странник с картины художника XIX века. Удивленный странник… Со своей экзотической бородой, одетый чуть ли не в лохмотья (во что-то темное, длинное и очень пыльное)… Впрочем, его облик вполне соответствовал фантастическому пейзажу грозненских руин…» – это пишет Лидия Графова. «…Неделями этот странный белобородый человек в монашеской рясе бродит по каменистым тропам, останавливаясь на ночлег в затерянных горных селениях. Я видел и федеральных солдат, просящих у него благословения, и чеченских стариков, протягивающих ему хлеб…», – автор этих строк Станислав Божко стоит в пикете, и я только что с ним познакомилась. Рядом – пенсионерка Валентина Василевская. Это она мне говорила год назад: «…Настроения прохожих – пестрое варево, но я стою в этом пикете уже давно и могу свидетельствовать, что половина нас поддерживает. Мы стоим, как флажок для нормальных людей, и они радуются, увидев нас, потому, что им также, как мне, казалось – до того, как я узнала про этот пикет и стала приходить сама, – что все общество впало в остервенение».

Сегодня под «флажок» встало вдвое больше людей, чем их было в прошлом году. Екатерина Смирницкая, историк и этнограф, говорит, что пришла сюда сразу, как только прочитала мою статью о пикете, потому что, если бы не прочитала – пошла бы в одиночку стоять с плакатами у какой-нибудь станции метро.

– Вот такое у меня было состояние, – говорит она, – не могла уже просто выносить, что это от нашего имени, от имени всех россиян творится чудовищное беззаконие, Чечня, – как скелет в шкафу, сколько же можно с этим жить? Мы просто требуем прекратить насилие над людьми, а аргументы у тех, кто против, – трафаретные: «все чеченцы бандиты, все, кто здесь стоит, – продажные». Ну просто слоган уже у них такой: «Сколько вам платят?» Это – страшно обидно…

– Сколько вам заплатили? – будто услышав ее, возопил мужчина, и я увидела, как очень устало и пытаясь оставаться спокойной, что-то отвечает ему Елена Батенкова, учительница истории. Это она мне позвонила накануне, сказала о том, что будет годовщина со дня убийства Виктора Попкова, пригласила прийти. Еще сказала, что глубоко возмущена скинхедами и хочет обратиться ко всем своим коллегам – учителям России – с вопросом: «Что сделали мы, учителя, для того чтобы страх и ненависть не поселились в детских душах?» Заметьте, это было 17 апреля, за три дня до всеми на тот момент ожидаемого, мощно распиаренного дня рождения Гитлера. Зачем его так страшно пиарили? Психиатры вам скажут, что есть такие лекарства, после которых все люди, самые разные, становятся мало отличимы, – аминазин и галоперидол. Но карательной психиатрии сегодня больше нет, и в ход пошли манипуляции. Нас пичкали гексогеном, теперь – скинами; страх делает людей похожими. Это тот же аминазин…

* * *

– Даже с этими зоологическими типами можно говорить и нужно говорить, не покладая языка, – продолжала тем временем разговор со мной Екатерина Смирницкая, – обычно они – эти детки бритоголовые пробегали мимо с угрозами, но пробегали. А однажды подошли. Мордочки высунули, и разговор получился. Подошли сначала с матом, я им сказала, что если такие будут слова, то никто здесь в разговор с ними не вступит. Они делали большие усилия для того, чтобы, избегая этих выражений, все-таки проговорить то, что им хотелось. Простенькие аргументы, и вот начинаю я занудно простраивать в их головах элементарные, прописные истины, терпеливо так – уже все плакаты свернули, время наше истекло, а я с ними все говорила и говорила. И в какой-то момент, на второй, наверное, уже час разговора они стали нормальными людьми. Я понимаю, что это – капля в море. Что они потом вернулись в свою среду. Но это среда, она же так умело подпитывается. Вы почитайте газеты, которые когда-то раньше были властительницами дум, посмотрите телевизор. А фильмы! Что смотрят эти дети, – «Спецназ», «Брат-3», «Брат-25». Они просто мало знакомы с человеческой речью…

– Извините. Извините, что прерываю, могу ли я тоже обратиться к вам с человеческой речью? Пожалуйста, откройте мне тайну намордоранцев, я вас очень прошу, – ну конечно, это снова «Костолевский».

– Да придумала я их. Сразу после взрывов в Москве, когда все требовали «раздавить гадину в ее же собственном логове», мы с психологом пошли по улицам Москвы и говорили прохожим, что вот только что Путин выступил с обращением к народу. С тем, что вот только что получены неопровержимые доказательства, что взрывы в Москве совершили не чеченцы и что наши войска теперь начнут бомбить не Чечню, а Намордоранию, – говорю, двигаясь в направлении к Батенковой, потому что вижу, что она совсем уже изнывает от какого-то тупого разговора. Вижу, как стоящая рядом с ней Валентина Василевская размахивает свободной рукой, – она явно вышла из себя, и это на нее не похоже.

– Подождите, – не отстает «Костолевский», – и что? Как люди реагировали?

– В основном требовали все равно заасфальтировать Чечню. А Намордоранию оставить в покое – пусть те, кому положено, с ними разбираются…

Я подхожу к Василевской как раз в момент, когда она говорит:

– Ну как же вы можете говорить, что «Ночевала тучка золотая», что это добрейшее, трагическое произведение раскрывает жестокость чеченцев? Ну там есть жестокость времени, жестокость всех, и чеченцев в том числе, но книга не о жестокости. Не об этом.

– Об этом, – ледяным тоном судьи сказал ее раздражитель. – И генерал Ермолов нам об этом говорил. И Приставкин об этом. Их убивали наши деды, прадеды. И дети наши должны их убивать. Как Буйнов поет: «Вы навсегда в ответе за тех, кого приручили».

– Кто? Кто поет? – изумилась я.

– Буйнов, – не поворачивая ко мне головы, ответил «судья».

– А… фамилия Экзюпери вам ничего не говорит? – вмешался снова «Костолевский»

– Зачем мне чужие. У нас достаточно хороших русских писателей, – а в глазах почему-то такая скука черная. И почему это говорят: «Скука божья», что в ней божественного?

«…А потому, что нельзя так считать, что вот давайте выделим Чечню и там будем делать все, что угодно… Это все перетекает…» – говорила мне год назад та же Валентина Василевская. Перетекло?

Та часть людей, что прежде подбегала с восхищением – «Спасибо вам за то, что вы здесь за нас мерзнете!», «Какое счастье, что все-таки есть еще нормальные люди», – сегодня ведет себя четче: «Скажите, чем я могу вам помочь? Может быть, где-то расписаться? Скажите что-нибудь конкретное». Год вообще все конкретизировал, и в другой части – прошел насквозь: кто не спрятался (он не виноват) в частную жизнь – того догнал, доломал, доистребил. Прогнул все барьеры этических норм. Прибил уже и без того перевернутые истины, продавил сам факт возможности спецзаконов.

Убил миротворца.

* * *

Тогда на слуху был полковник Буданов, сегодня губернатор Ткачев – мельчают «герои». Первый опустился, спился, дал волю «зверю в себе», потому что не понимал, что он должен делать на этой войне, кого защищать. Второй все отлично понимает и, как патронов, просит изготовить поскорее «хороших законов», чтобы обезопасить в итоге себя самого от законов уже имеющихся…

Год назад воевавший по контракту в Чечне человек, увидев такой пикет, замер, потом чиркнул зажигалкой и поднес ее к материи плаката. Подоспевший милиционер повел его в сторону, и контрактник застонал: «Да кто им разрешил?» А услышав, что власти – сжался, сник, казалось, что у человека в этот момент мозг как мост разводится на части, белая ночь… Власти послали его на эту войну кровь проливать. Власти разрешают называть эту войну преступлением! Сегодня такой непосредственности просто нет, сегодня такой же персонаж сам ищет милиционера. О чем-то шепчется с ним и возвращается к пикету с видом победоносным:

– Ну, все, недолго вам осталось тут. Скоро бошки поотрывают…

Но почему-то все-таки не уходит сразу. Стоит, смотрит с ненавистью, перечитывает и перечитывает плакаты, будто учит их наизусть. Будто говорит молча: ну дайте же мне их убрать. Ну дайте же «хороших законов». Ну сделайте же хоть что-нибудь. Пока они здесь – мне плохо. В голове разлом и страх. Он их боится? Контрактник – стариков, женщин – учительниц, озеленителей, библиотекарей?

Боится людей…