Текст книги "Aномалия"

Эпизод 9. Медина замужем

Медина вышла замуж внезапно. Однажды дома у Антонины прямо на кухне нарисовалась синяя джинсовая спина. С лейблом.

«Кто это ещё?» – испугалась про себя Тоня.

А спина повернулась лицом и оказалась кареглазым молодым человеком с русыми кудрями до плеч. Медина молча стояла у окна, постукивая по подоконнику маникюром. А сама в чёрном шифоновом платье, она любила чёрное, но с цветком в волосах, убранных в воздушный пучок. Ни здравствуйте, ни до свидания.

– Сейчас будем у… ужинать, – запинаясь произнесла Тоня, привычно включая чайник, газовую плиту, микроволновку и быстренько домывая оставшуюся в раковине посуду. Ну, Медина, ну хоть она бы нарушила это мёртвое молчание. Тоня быстренько собрала на стол салатик, пару – тройку тресковых котлет, заварила чай с бергамотом. Задумавшись, нерешительно достала бутылку сухого вина

А в голове всё время крутилась одна мысль: кто это, кто это. Хоть бы познакомила нас, что ли. Но Медина по-прежнему молчала, лицо её было странным, отсутствующим и даже слегка подсвеченным полуулыбкой. Ласковым голосом, таким несвойственным для неё, старшенькая сказала, что всё произошло внезапно.

– Дело в том, что мы ждём ребёнка. Поэтому мы просто расписались. Это Валерий.

– Поздравляю, – бодро среагировала Антонина, она, конечно, разволновалась, хотя волноваться уже было поздно, всё уже случилось. Но она дёргалась. По радио очень некстати передавали «Белла, чао», пел Магомаев. А у Тони внутри отзывалось как «мама, чао», ведь по сути происходило прощание с дочерью! Она даже задрожала от этого вырастающего подтекста.

– Поздравляю вас, Валера, поздравляю, Дина. А где будете жить? Видимо, у нас.

– Где же ещё? – удивилась Медина, но как-то нехотя удивилась – я и так живу здесь.

– Тогда давайте знакомиться, раз такое дело. Валера, расскажите о себе

Но Валера оказался не таким словоохотливым, как можно было бы решить по его внешности.

– Это вряд ли интересно, – мягко сказал он. – Я просто закончил политехнический и работаю в одной солидной компании. На жизнь зарабатываю сам.

– Это концерн «Созвездие»?

– Да, это концерн «Созвездие». Как вы угадали?

– А ваши мама и папа?

– А мои мама и папа всю жизнь работали в театре. Там собака, которая сидит на тротуаре, собака Троепольского. Сидит напротив, на проспекте, помните?

Антонина всё это помнила, она немного успокоилась, решив, что родители работают в культуре, значит сын должен быть человек интеллигентный.

«Ах, мама, чао, мама, чао, мама, чао, чао, чао», – надрывался бедный Магомаев.

Отдельная двушка баб Наташи, куда переселилась Медина ещё в колледже, показалась тёмной и незнакомой. Она то жила в этой квартире, если не одна, а то жила дома. Не могла решить. В углу стояли чемодан и две сумки в клетку, будто набитые товарами с рынка. Просто старые вещи. Ванна была занята мокрым ковром. Тоня постирала и вытащила на лоджию ковёр весом, наверное, сто кило. Она его тащила, наверно, до самого вечера… Выдраила ванную комнату, отобрала бельё для стирки, потому что своей стиралки у Медины тогда не было, вынесла на помойку два ломанных стула. Смоталась на рынок за новой люстрой, не могла смотреть на голую лампочку, обёрнутую газетой. Упросила по телефону Танюшку сделать селёдку под шубой. Танюшку, второго сторожа-сменщицу в садике, ведущего конструктора, которая делала блюдо сельдь под шубой идеально, мелкодисперсно, воздушно, размером тридцать см в диметре.

Компоты Тоня притащила из своего подвала. Зажарила рыбу в кляре. Собрала лучшую посуду из дома, тарелки и бокалы. Всё это на своих плечах, на автобусах. Ещё был заказан торт с фигурками жениха и невесты и красные свадебные свечи. Тоня заняла по людям большую сумму денег, о последствиях старалась не думать. Это же дочка, кто ж ей ещё поможет?

Тоня горела как в огне, кипела как вода в титане. «Перестань, – сказала старшая дочка, это никому не надо». Но Тоня билась двое суток, не присела, как будто она без сознания была. Не потому, что люди скажут, не потому, что хотела купить доброе отношение. Просто ей казалось – иначе не по-людски, и главное – это была Медина, одна-единственная, её счастье и надежда…

После венчания в той церкви, где настоятелем был друг Валерочки отец Георгий, Валерий с попом пришли в чисто прибранную квартиру с новой люстрой, с накрытым длинными столом. Венчать было запрещено без документов, поэтому свидетельство о браке тоже пришлось Валерочке доставать. Невеста приехала заранее и ждала в соседней комнате. Ждали час, никто не пришёл. Только жених, отец Георгий, Танюшка и младшенькая Мила. Как же? Дочка никого не звала, выходит. У Танюшки был приготовлен обряд выкупа, а вообще она этот сценарий обкатала не один раз. Но невеста в обряды играть отказалась. Тогда жених сложил коробки конфет прямо на Танюшкины руки. Та ему частушку: «Ах, жизнь большая, свадьба только миг, гулять на свадьбе надо за троих!» Подняли тост в гробовом молчании. Пригубили. «Вы бы покушали», – дрожащим голосом просила Тоня. Но гости почти ничего не кушали. Кто их знает. Танюшка, будучи в сенокосной рубахе со шнурочком и вышивкой, начала было плакальную невестину: «Ой подойди ко сюды родитель ты моя ма… и не убойся ты меня белоей лебё… и я лебёдушка со волюшкой прошча… и на обидушку родитель созыва…» Тонкий голос подруги пронзил Тоню насквозь, и она чуть не зарыдала. Но подруга вовремя шепнула – не реви ты, это игра, обряд… Невеста смотрела на всё это так ехидно, что тетрадка с подпевками была тут же спрятана. У Танюшки в тетради был сценарий, всякие смешные прибаутки да присказки в народном стиле, но, увы. До торта вообще не дошло. Танюшка унесла его на дежурство, всему садику хватило. Тоня молча плакала и даже не попробовала ничего. Осталось только поскорее забыть и не вспоминать ни стол, ни белое в бусинах платье, ни грустное лицо младшенькой Камиллы. Непохоже, чтоб там сквозила обида. Нет, она всегда держалась уважительно и ничему не удивлялась. Она никогда не напоминала сестре тёмные моменты их детства. Как, например, горькая и долгая борьба Милы с заиканием на нервной почве. Милка попадала в ситуации, когда с заиканием было тяжело справиться, а Дина при этом смеялась и злословила. А Мила ей прощала.

***

Мама интеллигентного Валеры позвонила Тоне сама.

– Я всё понимаю, – хрипло произнесла она низким прокуренным голосом, – и хочу помочь.

– Вы бы лучше за сыном своим смотрели, – деревянно отозвалась Тоня. – Вы знаете, что моя дочь ждёт ребёнка от него?

– Конечно, знаю, дорогая, – продолжал низкий голос женщины, будто они сто лет знакомы, ни здравствуйте, ни до свидания. – И хочу помочь. То есть, получилась проблема, в которой виноват мой сын, и мы могли бы как-то вместе её решить. Ну, например, у меня есть знакомый врач…

– И это всё? – таким же потухшим деревянным голосом отозвалась Тоня, у которой жестоко ныло сердце.

– Нет, не всё! – с подъёмом, чтобы как-то сгладить свой напор, – ещё компенсировать расходы.

– Компенсировать кому? Мне или дочери?

– Ну, конечно же, дочери, я говорю про Медину. Валерочка, конечно, безответственный человек, но я понимаю, нельзя портить судьбу девушки в самом начале.

– А ребёнок, по-вашему, это порча судьбы? Или наоборот? А, может быть, она его родит.

– – Да что вы говорите, – продолжала властно настаивать женщина. – Чего она там родит? Она ещё ребёнок, они вообще оба дети. Сама я, в общем, порешаю и вам позвоню.

– Хорошо, а почему вы говорите со мной, а не с ней? Ведь рожать ребёнка или не рожать – это её, решение, а не моё.

– Хорошо, хорошо, – продолжала женщина. – Порешаем этот вопрос…

В общем, они говорили, потом решали, потом Медина вошла в медицинский центр вместе с Валерочкой и деньгами его мамы… Тоня их провожала до двери. Потом села на лавочку и стала сжимать руки, чтобы унять дрожь. Где-то через час в дверях центра появилась Медина, она пошла прямым шагом к лавочке, где сидела напряжённая донельзя Тоня.

– Сиди, не вставай, – остановила она величественным жестом бедную мать, – я слезла со стола, хотя деньги уже отданы. Нельзя на меня давить. Я. Буду. Рожать.

Старшенькая срок ходила тяжело. Было похоже на то, что у неё сперва наступил токсикоз первой половины беременности, а потом плавно перешёл во вторую. Динино белое до зелени лицо со сжатыми губами оставалось таким же прекрасным, но есть она не могла ничего, только иногда пила йогурт. И как должен был выживать ребёнок в таких условиях бесконечного голодания, непонятно. При этом будущая мать примерно ходила в церковь и так же примерно – на приём к врачу, обследования были положительные.

Однажды Медина проронила в разговоре с матерью:

– Там есть кое-какие проблемы, – сказала она, – делали УЗИ, кажется, у ребёнка может быть водянка мозга.

– Ну вот, – испугалась Тоня, – а что, раньше было незаметно?

– Раньше было незаметно, – спокойно ответила дочь, – но теперь уже поздно что-либо делать

«Какие у неё нервы. Надо же, – удивилась Тоня. – Не видно слез, не видно какого-то вообще переживания, как будто, так и надо».

В оглушительно жаркий летний день, когда солнце нагрело город до сорока градусов, Медина поехала на такси в родильный дом и родила девочку на три двести, здоровенькую, без водянки. Но нервы, которые рвались и шипели у Тони, пожалеть было некому. Ладно, все нервы достались на долю Антонины. А что чувствовала сама молодая мамочка, то никому не известно, она переносила всё это молча и, похоже, была уверена в том, что всё кончится хорошо. Антонина с мужем когда-то пошли на рискованные комбинации для того, чтобы разменять большую бабушкину квартиру за рынком и получить вместо неё двухкомнатную поменьше, на первом этаже, но изолированную, с лоджией.

Медина будто ушла в свободное плавание. Но это было так на бумагах, а фактически она продолжала жить у матери.

Дина, конечно, гуляла с коляской, но стирала пелёнки мать и, если дочка пыталась съехать к себе на самостоятельное жильё, вдобавок за ней на такси ехали кастрюльки и завинченные банки с Тониными маринадами.

Вскоре явился виноватый Валерочка и привёз от Дины кошку: у дочки пошла аллергия. А когда снова вернулась к матери Дина с ребёнком, кошку надо было прятать у соседки. А кошка капризная, сиамская, соседку бедную вообще невзлюбила.

Но самое страшное не это. Самое странное то, что со вторым ребёнком Медины, а это был мальчик, всё повторилось с точностью до самой последней мелочи: беременность, медицинский центр, деньги, слезание со стола в последней момент. «Буду рожать».

Эпизод 10. Донжуанство

Камилла, застенчивое кареглазое существо с тихим голоском, умела быть и гневной. Это дома она бесшумно передвигалась по квартире, не поднимая глаз. Девушка, одевающаяся на двадцать штук в месяц, дома безропотно мыла полы, посуду, окна, обувь, накрывала на стол и мгновенно крошила салаты. А как только встал вопрос о курсах вождения автомобиля – ясно, на кого посмотрели. Ну надо же смотаться на дачу там или в «Сити-Гранд», или на озёра позагорать… Сначала били челом Валерочке, мужу старшей сестры. Ведь в этой семье он мужчина самый молодой, самый обучаемый, поэтому ему и на курсы идти. К тому же он технический чел. Он не отказывался, но застенчиво попросил оплатить курсы. Стал ходить, даже пособие купил печатное, но потом как-то забросил. Антонина, которая всегда всем в доме заворачивала, сурово напомнила ему о долге перед семьёй, на что Валерий, так же застенчиво улыбаясь, снова попросил денег. На этот раз Тоня не смогла удержаться, отправила его к его же матери. История повторялась трижды. В конце концов, добрейший Валера каждый раз доходил до финала и срывался на практической сдаче. Вот такая загадка. А кричать на Валеру было бессмысленно. Он же добрый, как оладик толстый, и сам никогда ни на кого не кричал. Жена его, старшенькая Медина, рванулась было спасать честь семьи сама, но её диоптрии ей не позволили. Доктор даже сказал, что ей пора принимать срочные меры и что-то делать с отслоением сетчатки. Оставалась Камилла, у которой зрение было немногим лучше, чем у сестрёнки, но она всегда носила линзы, и таким образом получалось, что выглядела вполне.

– Иди! – напутствовала её Антонина. – Сама видишь, больше не кому. Отец у нас тоже минус десять, а мне нельзя, поскольку нервная я. Держись.

Камилла и стала ходить на курсы и занятий не пропускала. Она всегда была очень честная, очень примерная ученица, и когда пришла пора сдавать на права, вдруг выяснилось, что индивидуальных занятий недостаточно, нужна машина. На другой день Антонина ворвалась к мужу с весёлым смехом и выключила его телевизор.

– Аа! – закричал потрясённый муж. – Убить меня хочешь? Там Формула-1 идёт! Я целую неделю ждал.

– Потом посмотришь по другой программе. Иди машину покупай.

– Да у меня и денег таких нет!

– Не волнуйся, я тебе дам деньги. Вот, держи.

– Аа! – попытался снова закричать муж, но сбавил тон. – Где взяла-то?

– Не шуми, накопила. Я тебе хоть раз тройную порцию котлет не выдала или, может, борща недолила? Остаток, помнишь, был с той дачи?

– Так мы продали ту дачу в прошлом году.

– Да, продали, долги вернули, и на новую начали собирать. Давай, вставай, помоги дочке. Она боится одна.

Камилла в это время, лёжа в постели в широкой батистовой ночнушке в мелкий цветочек, безмятежно листала каталог Avon и понимала, что деньги с неба не падают. Но деньги упали с неба, и ей пришлось вставать и краситься. Они поехали с отцом в салон. Выбрали пежо французской сборки, за что и получили краткий, но мощный выговор от Антонины. Она, конечно, предпочитала внедорожники и мечтала о джипе. А пежо – это же баловство для дамочек, и посадка вон какая низкая – в первой же деревенской рытвине захлебнётся. Муж развёл руками:

– Что я сделаю, если машинка ей к лицу?

Да, Камилла смотрелась уютно в окошке нового автомобиля. Первые два раза она выехала на нём с инструктором, то есть вела свою личную машину по доверенности, а там уж отцу надоело деньги давать на инструктора, и он взялся за дело сам. Камилла вскоре сдала на права и стала возить дорогих родственников на дачу, в «Сити-Гранд», на озёра и в другие необходимые места. Однажды, когда в очередной раз к ним приехала тёть Валя, мамина сестра – встречать её нужно было в три часа ночи на загородной станции – Камилла испытала даже лёгкую гордость.

– Мила! – закричала тёть Валя, выпадая из ночного поезда с тремя чемоданами.

– Тебя тоже заставили проснуться среди ночи?

Увидев машину, Валентина потеряла дар речи, молча стояла, пока сестра Тоня, её муж и их дочка не стали её тормошить за рукава.

– Боже мой, Мила! – без конца восклицала тётя. – Ты всегда была такой робкой! Я тебя совершенно не узнаю!

И потом, когда они уже ехали по ночному городу, и Мила изящно объезжала ямы и увиливала от «крутых» водителей, все снова и снова убеждались, что Мила – человек без нервов. Железная Тоня и то ойкала, а Мила, не дрогнув, говорила:

– Спокойно мама, три к носу, и всё будет хорошо.

Вроде бы всё хорошо, но на работе ей как раз предложили двухгодичную командировку в Тамбов. Ехать так далеко не хотелось, но на карьере это могло отразиться самым неожиданным образом. Мощная строительная корпорация, у которой был филиал в Тамбове, оценила Камиллу высоко. Действительно, поработав в Тамбове полгода, Камилла попала в другой филиал той же корпорации, но теперь уже московский. Машина всё это время тихо стояла у знакомых в гараже, за который приходилось платить не слабую аренду. Однажды на Новый год Камилла приехала с очень таинственным видом и шепнула матери, что она, конечно, поможет приготовить стол, но, вероятно, к ней приедет гость. Поскольку комната Камиллы была на втором этаже, гостя не сразу бы и заметили, но в темноте гость нечаянно наступил на собачку, поднявшую вой на всю квартиру. Испуганная Тоня, вбегая на второй этаж, столкнулась у лестницы с голым мужчиной.

– Кто? Кто здесь?

– Я друг Милы – Герман, – и мужчина церемонно протянул матери руку, поклонившись ей в лунном свете безо всего.

– Здравствуйте, – поклонилась ему Тоня, стыдливо одёргивая свою ночную рубаху.

Так они и познакомились. Весь день Герман не показывался в парадной, столовой, внизу, а вечером они на втором этаже весело хохотали под его байки и под бутылочку Чинзано. Друг Милы, человек худой и подвижный, с хищным индейским лицом и чёрной лохматой шевелюрой, оказался такой компанейский. Суровый отец так и не понял, что у Милочки друг приезжал.

После Нового года всё стихло, и Тоня даже было подумала: «Ну и хорошо, а то предыдущий был слишком старый. Ну и ладно, лишь бы любила». Тоня, намучившись с женихами старшей дочери, не хотела забивать себе голову, понимая, что по её желанию всё равно ничего не будет. Камилла нравилась мужчинам в возрасте! То ли потому, что была достаточно мягкой и воспитанной, не похожей на современных отвязных девушек, и с ней не стыдно было показаться в любом обществе. То ли потому, что была плавная, стройная, поступь модели. То ли потому, что Мила не только казалась, но и была чистым существом, не искушённым в любовных делах. И когда она поворачивала в сторону собеседника своё личико со смеющимися смородиновыми глазками и большим лбом, у собеседника стесняло дыхание – восемнадцатый век!

Но радоваться было нечему. Герман оказался, естественно, женат. Жена оказалась, естественно, тяжело больной женщиной, да ещё истеричкой, тяжело переживающей любую измену. Всякий раз, когда нужно было платить взнос квартирного кредита, она, картинно откидываясь на подушках, напоминала Герману, что ей, в сущности, осталось недолго, и квартира нужна для их сына, которому уже четырнадцать. Вопрос с разводом постепенно тонул и утонул в достаточно тяжёлой вине Германа. Мила на это ничего не говорила. Она вообще никогда ничего не говорила, и никогда сама не звонила мужчине, не качала права, потому что в ней было достоинство и понимание своей истинной цены. Если ночью у Камиллы начинал пиликать будильник, мать из любой точки квартиры догадывалась, что это звонит Герман, и что мешать нельзя. Так минуло два года. Камилла получила повышение, стала ведущим специалистом сметного отдела, и её оставили в Москве.

Жизнь в Москве Камилла ощущала как затянувшийся праздник или бесконечный день рождения. Конечно, трудового энтузиазма у неё хватало, но что ни день, то обед в ресторане, что ни вечер, то презентация проекта. Обычно спутник всегда находился сам собой, и основной проблемой было выбрать платье. Но не потому, что «надеть нечего», а потому что много вариантов…

Иногда прискакивал из Тамбова Герман, оказавшийся в командировке, а это было довольно-таки часто, и Камилла, улыбнувшись, исчезала в разгар вечеринки без слов, без объяснений. Некоторые молодые люди в корпорации догадывались, что у неё есть покровитель, но стоило им открыть рот – Камилла начинала улыбаться. И улыбка её своим затаённым сиянием выключала все расспросы.

Камилла не осталась в Москве и легкомысленно вернулась домой. Ей надоело бесконечное празднество, она раздумала строить карьеру, но в один пасмурный вечер по родному дворику застучали колёса её дорогого чемодана – и всё. Герман не звонил. Камилла взяла отпуск от любовного романа и вообще как-то ушла в себя.

Мать на неё подозрительно поглядывала. Она привыкла, что Камилла в Москве не сидела вечерами дома. То картинг, то фитнес, то салон косметический. А дома Камиллочка всего два раза сходила на встречу с однокурсницами и всё. Вечерние бдения перед телевизором не могли, конечно, заглушить в девочке грусти по тамбовскому коллеге. Герман обладал быстрым хищным умом и внешностью Донжуана, эти нахмуренные брови, длинные волосы, бородка богемная, шкиперская трубка янтарная, всегда в чёрном, все эти фишки для романтичных раззяв. И ведь выстреливало, никуда не деться.

Новая работа – ещё одно проявление благосклонности судьбы. Как водится, были разосланы резюме. Как водится, на них не было ответа. Несмотря на то, что ослепительно молодая Камилла имела уже солидный стаж по специальности и отличный послужной список, потому что работала она, учась заочно. И тут вдруг ей позвонили и вкрадчивым голосом предложили та-акую зарплату… Отказаться было просто невозможно. И так новое очень солидное управление, новые знакомства и повторение истории с карьерой. Теперь ей уже не надо было добиваться отдельных мелких повышений. Теперь ей расширяли участок, и повышение происходило автоматически.

Корпоративные дамы благожелательно поглядывали на Камиллу, помогали ей, но никто не мог похвастать особо близкой дружбой. Мила была со всеми ровной, ласковой, но чуть гордячкой. Кто бы мог подумать, что дома она всё так же крайняя: моет полы, обувь, окна, посуду, красит наличники, заборы, мотается с матерью на своём пежо по загородным супермаркетам… И всё без капризов, безропотно. Наталья – соседка по отделу – всё приставала к Милочке с рассказами о своих заграничных турах. Объехав уже десяток стран, она пыталась раскрутить Милу на откровенность. Мила пожимала плечиками. «Ещё не накопила», – улыбалась она. Наталья втянулась в распространение продукции Avon, и вскоре оказалось, что почтовое отделение, где нужно было получать посылки, находится прямо рядом с домом Камиллы. «Милочка, ну вы же мне не откажете, – ворковала Наталья. – Вы представляете, каково мне будет тащить домой в пригород эту тяжесть, а потом снова на работу». Камилла взглянула на неё укоряюще, но посылку привезла. Наталья приняла это как должное и в очередной раз пристала с тем же вопросом. Камилла резко отказалась.

Весь отдел – а это было пять дам и два мужчины – накинулся на Милу с упрёками: «И ты де такая молодая и такая упрямая, и не хочешь помочь женщине вдвое старше. И не так надо входить в коллектив. И думать надо о своём будущем…». В разгоревшемся скандале Камилла не проронила ни слова, только щёки у неё пылали. Выходя из отдела, она слегка обернулась и сказала через плечо:

– Никто не может никого заставить. Даже по работе я не стала бы злоупотреблять такими словами. Когда вы, Наталья, уезжали, я молча ваши отчёты отправляла, жаль, вы не оценили. Теперь вы скажете мне спасибо, если я что-то попрошу сделать вас.

Вот эти тихие слова всех просто потрясли. На другой день, когда нужно было идти на планёрку к управляющему, попросили Камиллу. Управляющий спросил:

– Кто в курсе последних контактов с санэпидемстанцией? Что там у них за новая концепция? – и показал рукой на Милу, как будто она была санэпидемстанцией. Мила встала со своего места и, скрипнув сиденьем, проронила:

– Когда вы, сударь, включите меня в свою свиту, и я буду ходить вместе с вами на совещания по санэпиднадзору, я непременно буду в курсе, а вчера, насколько я знаю, вы сами там были. Поэтому мы рады всё узнать от вас.

Какая дерзость. Повисло неимоверное молчание. Какая-то приготовишка, молодая специалистишка посмела открыть рот перед управляющим, которому нужно было только поддакивать, только. Все молчали, а управляющий спросил:

– Как её фамилия?

– Славнова.

Фамилию он запомнил. И у него теперь появилась ехидная присказка: «Зайдите ко мне, я отчитаюсь о последних совещаниях». Управляющий был достаточно молодой, амбициозный и быстро понял, что на таких женщин, как Камилла, катить бочку бесполезно. В то же время, если с ними по-человечески, то всегда можно положиться. Камилла виду не подавала, что ей что-то нравится или нет. Она была в беседах с ним ровной, ласковой, а временами начинала так улыбаться, что управляющему казалось – вот сейчас, сейчас что-то попросит, вот что-то надо ей, и немаленькое, иначе откуда этот свет неземной, гипнотический?

Наступил вечер, когда Камилла позвонила матери и сообщила, что задержится, пойдёт в ресторан.

– Ага! – воскликнула Антонина. – Ага! Наконец-то!

Весь вечер управляющий непрерывно рассказывал что-то Камилле, упорно глядя на её шею с ниткой жемчуга, на простое лёгкое платье, которое просвечивало четырёхзначной суммой. Он понимал, что если он начнёт её за руку брать, то это будет в последний раз, поэтому он не прикасался, только заглядывал в глаза и тут же отводил их. А Камилла на него взглянула только один раз. Она уже к тому времени все блюда перепробовала, насытилась, напитки отдегустировала, и ей стало скучно.

– Виталий Васильевич, вечер был бесподобен, но мне уже пора.

Виталий Васильевич побагровел.

– Камилла, вы уходите так быстро, что я могу истолковать это как упрёк.

– Полно, я выдержала все приличия, а теперь уже двенадцатый час.

– Приличия? Да вам просто скучно, но я не буду вас задерживать. Просто мне показалось, что прошло несколько минут.

Он её отвёз на такси. Когда Мила захрустела в прихожей огромным букетом роз в кружевной обёртке, Тоня, конечно, услышала, но вставать не стала. Утром только спросила: «Он женат?» – «Не знаю» – пожала плечиками Камилла.

Виталий с его гонором высокого руководства и фигурой культуриста вскоре потерялся, не знал, как ему себя вести. Окриками, строгостью – бесполезно. Камилла не относилась к числу людей, которых можно было шпынять за работу. Кроме того, в коридорах управления о ней никто ничего не мог нашептать. Непонятная, тёмная лошадка. Оставалось подбираться издалека и приглашать в ресторан, на корпоратив, на какие-то официальные встречи, которые самому ему не нравились.

У Виталия была подруга, старая, надёжная, боевая подруга. Но он не был женат. И Камилла, высокая, белокожая, молчаливо-затаённая, казалась ему идеальной девушкой для брака. Только удалось бы как-нибудь с ней сблизиться.

Теперь Камилла могла спокойно сидеть на летучках, планёрках и совещаниях управляющего, её не трогали, но, если она сама хотела возмутиться, ей не возражали. Такие вещи передаются по воздуху. На корпоративе в честь юбилея управления Виталий всё хотел вклиниться в кружок дам в вечерних платьях, но как только он приближался, кружок таял сам по себе. Взяв два бокала с подноса, Виталий подошёл к Миле. И вздохнув так, что чуть не треснул белый его пиджак, весело спросил:

– Вы опять ничего не пьёте, Камилла? А вот это вам как?

– Изумительно, – ответила она, отхлебнув из поданного бокала.

– Может, продолжим где-нибудь в другом месте? – полуспросил он.

– Мы ещё здесь не закончили.

– Не хотите потанцевать?

– Почему бы и нет?

Вдруг он увидел, что она не против, не против.

Ну, во-первых, эта странная растопляющая улыбка. Во-вторых, неуловимо изменилось её поведение: то она держалась прямой, как струна, а то вдруг как-то вольно откинулась в его руках и заговорила сама. Пусть ерунду – пустяки. Но адресно, для него лично.

– Почему у нас коллеги так любят чёрное? Смотрите, весь банкетный зал в чёрных пиджаках, пардон, в смокингах и в маленьких чёрных платьях. А вы в белом. Любите белое? Я тоже. Не сегодня, правда, – она чуть двинула плечом в изумрудном топике. – Но у меня много белого. Где вы хотите продолжить? Мы ведь и так в ресторане.

– А что вы скажете про яхту? Можно покататься на яхте.

Она говорила чуть врастяжку, чуть заикаясь, это было так трогательно, до сумасшествия.

– О, у вас личная яхта? Нет, давайте лучше на пароходе. Там большие палубы, ветер.

– Давайте. Если, конечно, они ещё ходят.

Они исчезли с корпоратива вместе. Заметили это все абсолютно, но не удивился никто. Теперь придя на работу утром, она получала эсэмэски по телефону. В каждой эсэмэске был рассказ о её пальцах, либо её волосах, либо её улыбке. Открывая дверь в свой отдел, она видела на столе цветы: да что говорить, ведь эта фаза отношений почти у всех одинаковая. И что самое смешное – все эти примитивные вещи, они бьют без промаха…

Ночью ей позвонил Герман, он битый час рассказывал, во что превратилась его серая жизнь без неё. Он говорил ей, как его задушили долги, как его убивает работа, и какой сказкой был их роман в Москве.

– Радость моя, ты, кажется, меня не слушаешь? – спрашивал он, и голос его невероятно вибрировал, и было полное впечатление, что он сходит с ума от тоски.

– Нет, я всё слышу и очень сострадаю.

– Насколько же сильно сострадаешь?

– Безмерно.

– Не понимаю, как можно так страдать, ходя по ресторанам с мужчинами.

– А что же мне остаётся? Ты далеко, мне не звонишь, надежд никаких…

– Да у тебя полно надежд, причём небезосновательных!

– Не понимаю.

– Отлично понимаешь. Что ж, не спорю, Виталий – неплохая партия. Но как же я?

– А мы с тобой расстались год назад.

– Расстались географически. Ну, такое забыть невозможно. А ты, значит, забыла.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Камиллочка, сон смутной радости, мечта прибрежная, ветер мой весенний. Слышишь, забыла ты меня.

– Конечно, нет.

– Конечно, да.

– Конечно, нет.

– Конечно, да.

– А у тебя в каком ресторане осведомитель был?

– Я не так низок, чтобы следить. Я чувствую…

На следующий день жизнь была так же прекрасна, душа была так же полна светлыми мелодиями, а новое платье удивительно подбадривало. Только цветов на столе не было. Телефон помалкивал. Три дня молчания. Что бы это значило? На очередной планёрке Камилла уже не блуждала взором по искусственным растениям офиса, она смотрела прямо на Виталия. А у того при всех его белых костюмах было совершенно похоронное лицо. Ей даже показалось, что в глазах возник некий горячечный блеск.

Она ушла с совещания, ничего не сказав. Он не подавал признаков жизни. Впервые она первая ему написала: «Что случилось?» – «Всё кончено». – «Почему?» – «А Вам жаль?» – «Мы были на ты». – «Мы снова на Вы». Она задумалась. Кажется, дело нечисто. Стала перебирать в памяти свои фразы, свои жесты, чем могла обидеть. И не находила их. Она вообще была настолько добродушным человеком, что ей бы это и в голову не пришло. «Надо поговорить».

– Пообедаем?

– Там, где в первый раз.

Они приехали в ресторан почти одновременно. Небольшая заминка, она хотела сидеть у окна, а он заказал столик в кабинете. Это был странный обед. Еда на столике почти не уменьшилась. Столик почти сразу был отодвинут, и они стали обниматься. Они молчали почти всё время, как бы понимая, что это последний шанс, что больше ничего не будет, что впереди много всяких столиков, скатертей-самобранок, яств, вин, компаний, банкетов, но эта дрожь рук не повторится.

– Неужели до такой степени? – прошептала она. – Вы же не будете скрывать, что знаете Германа?

– Конечно, нет. Мы с ним друзья, а друзей предавать не принято.

– И что? Он вам пригрозил?

– Да он не пригрозил, он просто по всему управлению раззвонил, что я отбил у него девушку.

– Он посмел сказать, что я его девушка? Да ведь мы давно расстались.

– Пойди, докажи. Я сейчас выгляжу полным подлецом. Мои же приятели на меня косятся.