Текст книги "Ледоход и подснежники (сборник)"

На тот большак

Оля ехала поездом в город, где родилась, выросла и окончила институт, и где не была десять лет.

Утром, завтракая, она включила телевизор и, пощёлкав переключателем, остановилась на каком-то канале, ей показалось, это были «Новости».

Она пила кофе, на экран почти не смотрела, но звук был такой тихий, что не разобрать, она сделала погромче и… вздрогнув от неожиданности, застыла. Она услышала голос, который различила бы из тысячи, он мог принадлежать единственному человеку – Юрию.

Оля вгляделась в экран.

Это был он, Юра, но не тот бесшабашный, озорной и весёлый фантазёр, а чиновник, полноватый, респектабельный, вальяжный, который говорил о строительстве, дорогах, что-то ещё. Она слышала его голос, и она узнала его.

Оля решила мгновенно и неожиданно – оделась и поехала на вокзал, по дороге успокаивая себя:

«Хорошо, что дочка сейчас гостит у бабушки».

А с мужем она давно развелась.

«Как случайно получилось! Или не случайно? Пишут, что все наши встречи непостижимым образом предопределены, что мы встречаем именно этих людей, а не других. Неисповедимы пути. А «быть или не быть», остаться или уйти, решаем мы сами, только мы, каждый! и как часто мы уходим, уходим, уходим…» – так думала Оля под стук колёс, стоя у окна в вагоне поезда и глядя в беспросветную ночь.

Мимо проносились, оглушая грохотом и сверкая огнями встречные поезда, убегали яркие станции и еле освещённые дачные полустанки, появлялись и исчезали россыпи огней далёких селений и бесконечные фонари в ореоле тающего, как утренний туман, света.

Двери в купе были закрыты, пассажиры спали, и в проходе никого.

Неожиданно из-за полуприкрытой двери проводника послышалась тихая музыка.

«На тот большак», – обрадовалась Оля.

Она вспомнила, как любила фильм «Простая история» мама, и как часто напевала песню из него, иногда без слов, мурлыча одну мелодию, вспомнила, что в детстве «На тот большак» исполняли очень часто по радио и по телевидению, и редкий концерт обходился без этой, наверное, самой известной песни.

Оля подрастала, взрослела, и песня была вместе с ней столько, сколько она себя помнила, она стала родной и любимой.

Она подошла, чуть больше приоткрыла дверь и услышала:

 
На тот большак, на перекрёсток
Уже не надо больше мне ходить.
Жить без любви, быть может, просто,
Но как на свете без любви прожить?
 

Из купе вышла проводница, приятная женщина средних лет, и, увидев Олю, улыбнулась:

– Хотите фильм посмотреть?

– Хочу, конечно.

На столике в купе лежал планшет, на экране которого шёл фильм.

– Вас как звать? – спросила проводница.

– Оля.

– И меня Оля. Садись рядом, тёзка.

Две женщины смотрели старый, известный фильм так, как будто видели его не в десятый, сотый раз, а впервые, и улыбались, печалились, подпевали, и каждая вспоминала что-то своё, давнее и дорогое.

Утром, прощаясь, Оля-проводница спросила:

– Надолго сюда приехала, тёзка?

– Сегодня уезжаю. Вечером, – и увидев удивление в глазах, добавила. – Так надо, понимаешь?

Они улыбнулись и обнялись на прощание.

Оля шла, не узнавая ни привокзальную площадь, ни дома вокруг, как будто она приехала в незнакомый город.

Восемь часов утра.

Чтобы застать Юрия, надо было позвонить ему домой по старому номеру телефона, который за столько лет мог измениться не один раз, но она набрала номер.

– Алло, – раздался знакомый голос.

– Юра, здравствуй, это… Оля.

– Оля?! Ты где?

– Я около вокзала, приехала только что, и вот решила…

– …решила позвонить. Ну и молодец! Столько лет прошло, Оля!

– Да.

– Но у меня сегодня очень занятый день. Я смогу освободиться… – последовала долгая пауза, – где-то после обеда, часа в два. Дай мне номер мобильного.

– Записывай, буду ждать. Подожди, ты не сказал где.

– Давай встретимся на старом месте.

– Хорошо.

У Оли было шесть часов свободного времени.

Она не хотела бродить по городу, по старым местам, там, где они встречались, где радовались друг другу, где было столько хорошего и незабываемого – зачем ворошить прошлое, зачем терзать себя.

Однако, несмотря на это своё терзание, она приехала. Всё-таки приехала.

«Посмотрим друг на друга и помолчим, – уговаривала она себя, мучаясь от одной и той же неотступной мысли. – Зачем? Зачем я здесь?»

Оля доехала до центра города и зашла в торговый центр, где устроилась в уютном кафе, в котором кроме неё никого не было.

Заказала кофе, пирожок, открыла какой-то журнал, но не читала, кофе остыл, про пирожок забыла.

Она сидела у окна, кутаясь в шарф и глядя на родной, просыпающийся город, и вспоминала, вспоминала…

 
От этих лет куда мне деться?
С любой травинкой хочется дружить –
Ведь здесь моё осталось сердце,
А как на свете без любви прожить?
 

…забыв обо всём на свете, Саша Потапова примчалась к секретарю райкома Данилову, сидит в его приёмной, народа много… а зима, снег на валенках тает, тает, время идёт, уже и лужа от снега на полу высохла… она ворвалась к нему без очереди, и в её глазах всё: любовь, ожидание, надежда… а он про корма для коров… эх, Андрей Егорыч!

…свет в доме вздрагивает, то гаснет, то загорается, Саша и Данилов ждут, когда можно будет поехать в отстающий колхоз… свет, как трепетная свеча, дрожит, дрожит, будто заплачет сейчас… вновь погас, они стоят рядом… и этот взгляд Саши: «Неужели ты не понимаешь!» а он… он уходит, чтобы закурить… эх, Андрей Егорыч, Андрей Егорыч!

Раздался звонок мобильного.

– Оля, я задержусь, дела срочные на работе, позвоню тебе.

– Я подожду.

Она полтора часа стояла на старом месте у памятника на площади, ходила туда-сюда чтобы не замёрзнуть: март, холодно, и небо, как одна сплошная, серая туча.

Перейдя дорогу, Оля пошла по улице, которая тянулась вдоль площади:

«Пока похожу, погреюсь».

Метрах в тридцати от неё остановилась машина, из неё вышел Юрий и галантно открыл переднюю дверь, из которой выпорхнула молодая женщина. Она обняла Юрия, поцеловала, посмотрела на часы и исчезла в ближайшем универмаге.

Он ждал её в машине около получаса, потом встретил, женщина бросила пакет с покупками на заднее сиденье, села спереди, и машина исчезла.

Оля наблюдала за этой сценой, стоя за газетным киоском.

Юрий не мог увидеть её, впрочем, если бы и увидел, то узнал бы?

Вернее, захотел бы узнать? Вряд ли.

Он так и не позвонил Оле.

Обратно она ехала в том же вагоне, на том же месте, но проводница была другая.

Ожидая Юрия, Оля простудилась, болела голова, горло, она никак не могла согреться, хотя лежала под двумя одеялами, бил озноб, а перед глазами тот же фильм и песня та же.

 
Пускай любовь тебя обманет,
Пускай не стоит ею дорожить.
Пускай она печалью станет,
Но как на свете без любви прожить?
 

…тёмный зимний вечер, по накатанному большаку едет райкомовский газик, неразговорчивый шофёр сосредоточенно крутит руль, а пассажиры – Саша Потапова и Данилов – молчат и не смотрят друг на друга, даже отвернулись, словно не знакомы. О чём они думают?

Саша выходит и, отойдя от машины, смеётся: «Хороший ты мужик, Андрей Егорыч, но не орёл!»

Только горьким кажется её смех, да и смех ли это?

А песня всё звучит.

Звучит и не забывается через года и десятилетия.

Она о любви… простая история.

«На тот большак» – песня на слова Н. Доризо, музыка М. Фрадкин из художественного фильма «Простая история» режиссёр Ю. Егоров.

Адажио Альбинони

Недавно, путешествуя по бескрайним просторам интернета, я случайно наткнулась на удивительные сочинения двух школьниц, одна из пятого, другая из шестого класса, назывались они одинаково – Сочинение на музыку Альбинони «Адажио».

Обе девочки рассказывали приблизительно об одном и том же, что прослушав «Адажио» они поняли: нужно быть милосердными, нужно учиться понимать других, быть добрыми, не завидовать, в общем, нужно учиться быть хорошим человеком.

Эти незатейливые и трогательные сочинения подтолкнули меня рассказать о моём восприятии неповторимого и прекрасного «Адажио» Альбинони, которое является одним из самых известных музыкальных произведений, и которое исполняют лучшие певцы, музыканты и оркестры всего мира.

О чём оно?

Может быть, «Адажио» о трагическом непонимании других, непохожих на всех, смелых и талантливых людях, их не признаёт серая толпа, их высмеивают и забрасывают камнями, над ними смеются, их подвергают пыткам, но они поднимаются, оплёванные, в грязи и крови, они встают и идут до конца, до Распятия, неся свой Крест на Голгофу.

Об этом рассказывают простенькие фигурки из бумаги в гениальном фильме Гарри Бардина «Адажио». Без музыки Альбинони представить этот кино-шедевр невозможно.

Может быть,

«Адажио» о Любви, счастливой и печальной, неразделённой и взаимной, убивающей и дающей силы, вдохновение и рождающей новую жизнь.

 
Сколько крика надо для шёпота?[13]13
  Сан Хуан де ла Крус (Св. Иоанн Креста) – стихи.


[Закрыть]
Сколько горечи для печали?
Сколько надо позднего опыта,
Чтобы жизнь была как в начале?
Сколько, сколько всего, что хочется,
Когда хочется так немного.
Сколько надо иметь одиночества,
Чтобы не было так одиноко.
 

* * *

 
Я научилась просто, мудро жить,[14]14
  Анна Ахматова – стихи.


[Закрыть]
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
 
 
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
 
 
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озёрной лесопильни.
 
 
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
 

Может быть,

«Адажио» Альбинони о самой Жизни, когда неповторим каждый день и час, и каждое мгновение… розовый рассвет и мерцающий закат, первая тающая снежинка на ладони и первая улыбка внука, встречи, разлуки и потери, смех детей, звездопад светлой ночью и пройденные дороги…

 
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.[15]15
  Иван Бунин – стихи.


[Закрыть]
А счастье всюду. Может быть, оно –
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
 
 
В бездонном небе лёгким, белым краем
Встаёт, сияет облако. Давно
Слежу за ним. Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
 
 
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка.
И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
 
 
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне.
Я вижу, слышу, счастлив.
Всё во мне.
 

Может быть,

«Адажио» Альбинони о Времени…

…серый ноябрьский день, морозно, пустынно, просторно.

На разбитой, в рытвинах и лужах грунтовой дороге стоит старое такси, рядом курит шофёр, поглядывая то на часы, то в сторону деревенского кладбища.

Невдалеке, над обрывом, виден небольшой холм рыхлой, недавно насыпанной земли, в который воткнуты два куцых похоронных венка и фотография.

Обхватив холм двумя руками, прижавшись лицом к земле, лежит женщина, тёмный платок её съехал, ветер треплет светлые волосы, ни стонов, ни плача, тишина.

С кем она не успела проститься и кого оплакивает так безутешно?

Внизу обрыва узкой змейкой вьётся речушка, за ней, на той стороне, лежат грустные осенние поля, окантованные у горизонта тёмной полоской леса.

Ветер срывает последние листья с берёз, они кружатся и зависают в воздухе золотыми монетками.

Шофёр садится в машину, давит на гудок, в тишине звук его резкий, колючий.

С низкого неба посыпался мелкий снежок, он тает, не долетев до земли.

И не поймёшь, снег ли это или дождь, похожий на невыплаканные слёзы.

Что есть Время?

Некоторые учёные пишут, что его просто нет, просто придумали люди такое понятие – Время, придумали для удобства подсчёта часов, дней, секунд и тысячелетий, и потекла река Времени, направленная как стрела из прошлого, через настоящее в будущее.

«Разница между прошлым, настоящим и будущим – это всего лишь иллюзия».

Так сказал Альберт Эйнштейн.

Мы переживаем Время, находясь здесь и сейчас, и нам трудно представить, что Время бесконечно, как бесконечна и Вселенная.

Один остроумный учёный написал, что Время и состоит из таких вот «сейчасов».

Время рассматривалось с физической, математической, космологической и биологической стороны, а также философской и религиозной, Время изучали величайшие мыслители всех времён, но до сих пор нет чёткого определения понятия Время.

Или есть лишь иллюзия Времени?!

Начитавшись научных статей о Времени, мне хотелось написать о том, что я как будто бы поняла, но случайно встретились трогательные сочинения двух школьниц о милосердии, доброте и любви с одинаковым названием «Сочинение на музыку Альбинони «Адажио», и я написала…

…льётся и летит к небесам бесконечно красивая и бесконечно печальная, возвышенная, космическая музыка – «Адажио» Альбинони, её подарили нам звёзды.

Соловей

 
Где ж вы, судьи мои?
Я пред вами стою
И готов головой заручиться,
Что покуда у нас
Так пред Богом поют,
Ничего на Руси не случится.
 

Иеромонах Роман (А. И. Матюшин)

Приметила его давно, когда шла однажды ранней весной по одной из центральных дорожек парка, что рядом с моим домом. На одной из веток берёзы, отстоящей далеко к середине дороги, на самом её конце сидел соловей и пел ещё робко, несмело.

Говорят, белый гриб если увидишь, ни с каким другим не спутаешь, будь он тёмный, коренастый, вроде боровика рядом с могучей елью, или светлый колосовик, появившийся в июне.

Так и соловей, даже если вы никогда его не видели, не слышали, если запел вот только что, ещё тихо, изредка, он всё равно заставит вас остановиться и слушать, слушать…

 
Ах, как птицы поют,
Так в неволе не спеть,
Ублажаю тебя,
Божье слово, свобода.
Соловьи, соловьи,
Я б хотел умереть
Под акафист
Подобного рода.
 

Зима отступала, сдавала свои позиции, стесняясь грязного снега, луж, голых деревьев и всей межсезонной неухоженности. В последнюю очередь таяли тропинки, где снег был ещё плотный, утрамбованный любителями прогулок, детьми, колясками.

На фоне оттаявшей тёмной земли оставались только эти белые полосы дорожек-тропинок, но им оставалось жить недолго. К звукам весны подключалась весёлая капель.

 
Не ищите во мне
Злы язычества суть,
Кто ж меняет Творца на творенье?
Отложите пока человеческий суд,
Распахните сердца на мгновенье.
 

Мой соловей сидел и пел из года в год на той же самой ветке той же берёзы.

Ждала его весной – прилетит ли снова? И тот же самый? Прилетал.

Интересно, у слов «соло» и «соловей» один корень?

Запрокинув голову и забыв обо всём на свете, мой солист заливался трелями, и вскоре он был уже не один.

 
Что вас манит сюда
Из заморских широт,
Там гораздо сытней и красивей,
Или воля не та, или воздух не тот,
Знать, и вам не прожить без России.
 

Снег таял, на проталинах появилась трогательная молодая трава, почки деревьев позеленели, весёлые воробьи собирались стайками-оркестрами и вовсю щебетали о чём-то своём, радостном.

Появились и другие голоса птиц, их становилось всё больше, рождалась весенняя симфония Жизни.

 
Но солировали соловьи!
Так ликуй же, ликуй
Непогоде назло,
Окажи здесь живущим услугу,
Совершай до утра прославленье без слов,
Призывай благодать на округу.
 

Первой в парке зацветала ольха.

Ещё утренние заморозки, ещё местами старый поседевший снег, ещё прозрачная весенняя пустота, а жёлтые, распушившиеся, словно цыплята, соцветия уже видны издалека.

Срываю несколько веточек тополя, ставлю в вазу на подоконник, через несколько дней появятся молодые, клейкие и невероятно душистые листочки – вот и знакомый со школы весенний букет.

В Вербное Воскресенье добавлю к нему веточки вербы.

В Пасху поздравляем друг друга:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

На пригорках появилась мать-и-мачеха, а вот и первые одуванчики в молодой траве.

Зацвела черёмуха, немного похолодало как всегда.

Окна открыты, поют, поют и не дают спать соловьи.

 
Где ж вы, судьи мои?
Я пред вами стою
И готов головой заручиться,
Что покуда у нас
Так пред Богом поют,
Ничего на Руси не случится.

Поют соловьи… ах, как птицы поют!
 

Нiч яка мiсячна

Нiч яка мiсячна – Киев

«Любимый, наш теплоход остановился у причала Речного вокзала Киева. Днепр на самом деле очень широкий, к моему удивлению. Помнишь, в школе учили наизусть:

«Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнёт, ни прогремит. Глядишь и не знаешь, идёт или не идёт его величавая ширина…»

На всю жизнь запомнила. От причала минут десять ходьбы до метро, еду две остановки, и вот она, главная улица – Крещатик».

«Дорогая, со мной всё в порядке. Одет тепло, хотя мороз около десяти. С едой нормально. Ты не представляешь, каким стал Крещатик! Помнишь, год назад, оказавшись в Киеве, ты писала, как удивилась, что пишется Хрещатик – начальная буква Х, даже фотку с названием улицы прислала. Сейчас на Крещатике много народа, строят баррикады, мостовые разрушены, исковерканы. Много сожжённых автобусов. Берегу фото– и видеотехнику. Писать буду коротко».

«Костик, в метро, на улицах, площадях, на Крещатике продают ландыши. Они намного крупнее подмосковных, и букеты большие, наших, наверное, будет пять-шесть. Везде дивный аромат, женщины идут с ландышами и улыбаются. Я сама себе подарила – тебя же нет со мной! Температура около двадцати, хотя только начало мая. Рядом с метро плакат с надписью: «Перемога!» Означает: «Победа!»

«Помнишь, ты писала о ландышах, каштанах, но то было в прошлом году, а сейчас, Маруся – дым, гарь от горящих шин, развороченные дороги, булыжники и мороз».

«Любимый, каштаны в Киеве не только с белыми, но и с розовыми цветами, не знала. Такая красота! Цветущие пышными, белыми и розовыми соцветиями каштаны, стоят вдоль всего Крещатика – широкой улицы с высокими красивыми домами и сияющими, нарядными витринами магазинов. По выходным закрывают движение, и люди гуляют и по дороге, и по тротуарам. Под деревьями много скамеек, купила мороженое, сижу и смотрю по сторонам, никуда идти не хочется. Так хорошо здесь! Сфотографировалась с двумя белыми голубями, их дали фотографы. Подняла руки вверх, а они и улетели. Говорят, вернутся – ручные».

«Сегодня была в Святой Софии и Михайловском соборе, между ними площадь, где установлен памятник Богдану Хмельницкому – визитной карточке Киева. Хотя здесь любой памятник, любой собор может быть визитной карточкой. Отдохну немного, потом по плану Киево-Печерская Лавра. Как плохо без тебя! Фотографировать меня некому… А виды Киева потрясающие!»

«Маруся, между «Беркутом» и оппозицией встала братия Десятинного монастыря Рождества Пресвятой Богородицы, стоят с иконами, молятся за мир. Тишина. Маруся, тишина, какой давно не было. И мороз».

«Костик, столько впечатлений, всё время разговариваю с тобой – посмотри сюда, сюда. Была в Киево-Печерской Лавре, говорят, это стиль украинского барокко, знаешь про такой? Купила себе в Лавре два красивых платка, один в мелкий цветочек, другой чисто голубой, и тебе сувенир. Не скажу какой! Костик, ты что сейчас делаешь без меня? Пытаюсь сделать строгое лицо. Ты без меня грустишь. Я знаю».

«Всё залито водой, замёрзшей водой, очень скользко, падал несколько раз. Батюшки стоят на поддонах, вокруг них настоящее озеро. Батюшки обращаются к людям, митингующим на баррикадах, умоляют быть благоразумными и молиться о мире в Украине. Вспоминаю детей, тебя, твои письма, которые ты писала из Киева, когда была там без меня. Это сон? Разбуди меня, любимая!»

«Завтра наш теплоход отходит, завтра я прощаюсь с Киевом, старинным и молодым, цветущим, полюбившимся мне. Грустно. Когда ещё буду здесь! Помнишь мою любимую песню? Летним вечером мы сидели, обнявшись, на крыльце и тихо мурлыкали:

 
Ніч яка місячна, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай,
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!
Скучаю, жду. Твоя».
 

«Маруся, помнишь, дети засыпали, а мы сидели на крыльце вдвоём и тихо пели твою, нет, нашу любимую на украинском языке?

 
Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько,
Тепло – ні вітру, ні хмар.
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, як жар.
Будем молиться о мире на святой украинской земле».
 

26 января 2014 года

Нiч яка мiсячна – Севастополь

«Костик, какую ты выбрал «неблагодарную» для семьи профессию – профессию журналиста!

Поэтому сижу я одна-одинёшенька с двумя маленькими детьми, а тебя «носит» по просторам, городам и весям. Это я от усталости, не сердись. Только что уложила спать Анечку и Васютку, делать ничего уже не могу вот и села написать тебе. Мой дорогой, я горжусь твоей профессией, знаю все твои репортажи, статьи, собираю вырезки из газет в отдельный альбом, и ты это знаешь.

Когда-нибудь, тихим-тихим, зимним вечером сядем вместе с внуками у камина в нашем небольшом доме… потрескивают дрова, падает снег за окном, белый, пушистый, сугробы намело, синие сумерки сгущаются, а мы смотрим старый альбом. И ты рассказываешь, где был, что видел, а главное, главное, Костик, ты говоришь, как тебе грустно было без нас.

Вот и сейчас ты приехал в Севастополь из Киева.

Мы редко куда-то выбирались отдохнуть вдвоем – то твоя работа, то я в больнице очень занята, то дети. Но два года назад, в мае, мы были в Севастополе вместе. Только три дня.

Как в песне, «три счастливых дня было у меня», у нас, конечно. Помнишь, любимый?»

«Маруся, не забываю вас ни на секунду.

Вспоминаю, как был с тобой в Севастополе в позапрошлом году, кажется, совсем недавно, вроде бы рукой подать, а столько всего случилось за два года и в нашей семейной жизни, и в жизни страны. Из Киева уезжал расстроенный, даже злой: на Крещатик невозможно смотреть.

Да разве только на Крещатик? Что будет с Украиной? Как дальше сложатся наши отношения? Столько семей породнились, промышленность, наука были общие. Мы с тобой так любим украинский язык, почти разговариваем на нём, песни поём – «Нiч яка мiсячна» или:

 
Дивлюсь я на небо
Та й думку гадаю:
Чому я не сокіл,
Чому не літаю,
Чому мені, Боже,
Ти крилець не дав?
Я б землю покинув
І в небо злітав!
 

А я, любимая, сейчас бы не «в небо злiтав», а к тебе и детям. Целую нежно».

«Костик, мы были в мае, жара выдалась двадцать пять градусов, пошли в центр пешком, а там грандиознейшая демонстрация в честь Первого мая, каких давно не было в Севастополе, как сами жители говорили. Нам просто очень повезло. Вышел буквально весь город: школы, институты, заводы, порты, больницы, все предприятия, магазины, спортсмены, военные, моряки, даже детские садики – детки старших групп в нарядных русских и украинских костюмах».

«А ты смеялась, когда шли крепкие, молодые люди и несли плакат: «Южный торговый рынок». Их было всего человек пять-шесть, но ведь вышли!»

«Помнишь, Костик, мы оказались в самом центре города, на тротуаре, трибун никаких нет, а мимо нас шли и шли праздничные колонны. Мы всех приветствовали, это было так неожиданно, волнующе и радостно. Нам улыбались, махали рукой, и мы тоже, я фотографировала много.

По радио пели патриотические песни, и в колоннах подпевали. Как же здорово было!»

«А потом, Маруся, мы пошли через весь центр к музею Панорама «Обороны Севастополя 1854-1855 годов».

«Да, устали, отдохнули чуток, съели по какому-то пирожку и на двух автобусах с пересадкой доехали до Балаклавы. Знаешь, Костик, я такая глупая иногда бываю!

Скажу тебе на ушко:

Я долго думала… думала, «балаклава» – это рыба такая, которая только здесь водится… ой, смеюсь, не могу… которую «шаланды, полные кефали», смеюсь, смеюсь… «в Одессу Костя привозил!»

«Ты долго про «балаклаву-рыбу» думала?»

«Не скажу – секрет».

«Открою тебе страшную тайну: балаклава – это ещё головной убор, закрывающий голову, лоб, лицо и оставляющий только небольшую прорезь для глаз и рта. Фактически одежда спецназа».

«Костик, ты меня не позорь и не говори про страшное. Для меня теперь Балаклава, бухта под Севастополем – красивейшее место на свете, где столько всего интересного! Помнишь, как мы катались на маленьких катерках, которые выходили в открытое море из бухты между двумя высоченными утёсами, а за нами плавали и игрались дельфины. Костик, это было?»

«Было, любимая. А на следующий день поехали в Херсонес. Как нам повезло с экскурсоводом! Без неё было бы не так интересно. Мне нравится твоя фотка, где ты в джинсах, в дурацкой белой шляпе, натянутой до бровей, стоишь в проёме античных дверей, нагло так облокотившись, как ковбой. И под колоколом тоже – шляпу свою держишь в руках, голову подняла, даже рот открыла от удивления».

«Костик, ты меня обидеть хочешь?»

«Я дико скучаю по тебе и детям. Вот иди прямо сейчас и поцелуй их за меня. Иди».

«Иду. Поцеловала. Спят, как ангелочки. Костик, как настроения людей?»

«Маруся, город живёт в привычном режиме, люди заинтересованы в стабильности. Не знаю, когда приеду домой. Скучаю без вас. Если бы ты знала!»

«Я знаю.

На 8 Марта Васенька принёс из детского сада подарок – аппликацию «Нарцисс».

На синей бумаге наклеены пять белых лепестков нарцисса, жёлтая серединка и тоненький стебелёк с двумя зелёными листочками. Повесила на стене, на кухне. Любуюсь.

Анечка скоро пойдёт сама, без поддержки. Надо купить ей на весну ботиночки – ножками топать.

Ой, забыла, у нас же от Васеньки всё осталось».

«Знаешь, какую песню любил мой папа и часто пел?»

«Знаю, «Севастопольский вальс». Мне она тоже нравится. Помнишь?

 
Севастопольский вальс,
Золотые деньки,
Мне светили в пути не раз
Ваших глаз огоньки!»
 

«Помню, любимая».

14 марта 2014 года