Текст книги "Святой из тени"

Глава 14

В самом сердце представительства Хайта располагался небольшой внутренний дворик. В середине двора стояла урна с нанесенными сигиллами смерть-бога, чье имя не произносилось никогда. Так устроено для сотрудников-молителей – если они умрут на чужой земле, то их духовные сущности соберут, поместят в эту урну и с оказией отправят домой, на завершающее служение. Теревант дотронулся до урны, но то был лишь обычный металл, холодный и пустой – не то что вихри текучей силы, заключенной в мече Эревешичей. Урна – не настоящая рака, она лишь бережет души от распада, от погружения в материальный мир и растворения в виде фонового волшебства. «Одно вместилище хранит души, – рассудил он, – другое направляет их силу, соединяет общим устремлением, возвышает. Вот разница между сосудом и оружием… Да, между мечом и урной разница очевидна». Боги, ему бы кофе.

Как по волшебству появился обед. В один миг дворик пуст, в следующий слуги уже вынесли стол. Один накинул на него белую ткань и внезапно на скатерти оказались фрукты, холодное мясо и горячий кофе. Другой слуга тут же приставил пару стульев.

– Добрый день, – прогудел Ольтик, показываясь из дверей посольства. Мановением руки отпустил слуг. Больше брат не гневался – его ярость, как летняя буря, проходит быстро. – Присядь, поешь, чтоб тебя. Я тут извиниться пытаюсь.

– За что?

Ольтик покрыл ломоть пышного хлеба таким слоем варенья, как будто решил его похоронить.

– Я был не в себе вчера ночью. За меч – и за то, что наговорил про твою будущую службу. Давай будем вместе, Тер, как в молодости. Мне нужны доверенные люди. И дело не в том, чтобы вытащить тебя из неприятностей. Неприятностей хватает и здесь.

– И что же тут происходит?

– Пока не могу всего рассказать. Хотел бы, но… – Он вздохнул. – Кстати, в прошлом месяце объявили Полсотни, и я вошел в их число.

– Поздравляю, – равнодушно сказал Теревант. Полсотни – список самых достойных и многообещающих хайитян среди разных каст. Для Хайта это тревожный знак, поскольку некроманты составляли Полсотни только в преддверии венчания Короной нового помазаника. Либо теперешний венценосец занемог, либо они опасались вторжения и нуждались в молодом, мужественном носителе. Тем не менее попасть в итоговый список кандидатов на обожествление – великая, высшая честь.

– Как и Лис.

– А-а-а-а. – Лис с Ольтиком поднимались, проталкивая друг друга, их союз катапультировал обоих к успеху в армии и в Бюро, но носить Корону может только одна голова. Следом за Короной шел меч Эревешичей – чуть менее значимая загробная жизнь.

– А… меч тебе обязательно нужен? – спросил Теревант. Корона требует верности. Если Ольтик считает себя серьезным претендентом на Корону, то мог бы добровольно отказаться от притязаний на меч, и это поднимет его позицию в расчетах некромантов. Так он показал бы свою приверженность Хайту, а не одному из его Домов.

При таком раскладе клинок Эревешичей переходит к Тереванту. Он овладеет силой наследного оружия, станет воителем их рода. Полубогом – всю его слабость выжжет и заместит собой могущество предков.

– Мне очень нужен меч, Тер, – сказал Ольтик, ломая мимолетную грезу. – В этом городе отныне неспокойно. А представь, что будет, если Гвердон вступит в войну? А если примкнет к Ишмире? Тебя тут не было этот год, во время Кризиса. Шестеро наших стражей пали от веретенщиков. Будь у меня тогда меч… кто знает, насколько иначе сложился б исход. – У Ольтика сияли глаза – ни дать ни взять провидит, как прорубается сквозь поток демонических ратей, крушит чернокнижные козни, спасает Гвердон. И завоевывает неугасимую преданность гвердонцев делу вечного Хайта.

– Как только Лис пошлет весть… – начал Теревант, но Ольтик его перебил:

– Ее ручной зверек уже с ней на связи. Неделя, и городской дозор чуточку утратит зоркость. Тогда я его доставлю.

– Ее зверек?

– Лемюэль, – сказал Ольтик, отцепляя от горшка с вареньем прилипшую мушку. – Когда я надену меч, все закончится. Пока я не буду прибегать к самым могучим дарам этого клинка, местные власти не осмелятся задевать Хайт, оспаривая мое право его носить. Так или иначе, – сказал он, выскребая дохлое насекомое на салфетку, – тебе повезло.

Теревант медленно кивнул. Если бы Лис не ждала их у Грены, чтобы подобрать Беррика, все могло бы сложиться гораздо хуже. Но, опять же, не напейся он с Берриком, не устрой свиданку с сестричками или не будь их бородатый наставник таким назойливым, все бы и обошлось. Крошечные поправки, каждая в отдельности незначительна вовсе, сговорились перекроить его судьбу. Интересно, не происходит ли так вообще со всеми? Не всякая ли душа всего лишь неуправляемая лодочка, которую несет по морю хаоса – или это просто он такой, без руля.

По сравнению с ним Ольтик – дредноут на паровом ходу, никакие ужимки судьбы его не собьют с непреложного курса.

– Теперь я старший Эревешич, – сказал Ольтик. – Мне необходимо заботиться о будущем нашего Дома. Если я умру без наследника либо не смогу носить меч по иной причине – его взвалишь на себя ты.

– Такой беды Дом Эревешичей не вынесет, – произнес Теревант самым легким тоном, но оба знали, что он шутит лишь отчасти.

– Дело не в твоей вине или ошибках прошлого. Суть лишь в том, чтобы семейный меч достался пригодному меченосцу. – Ольтик всадил большой палец в корку апельсина, надковырнул. – Даэринт устроил мне на сегодня встречу с алхимиками в гильдии. Хочешь побьемся, пока я не ушел? Нам надо поддерживать боевую форму, подавать пример другим живым.

Теревант допил кофе.

– Нет. Я хочу пройтись. Посмотреть город, понять, где я нахожусь. – Он не стал добавлять: я двадцать лет не побеждал тебя в честном поединке.

Ольтик опять к нему наклонился, стул заскрипел под весом.

– Я предпочел бы, чтобы ты не покидал расположение посольства – кроме официальных дел.

– Как прикажет его превосходительство. – Теревант встал, отдал честь и вытянулся смирно.

– Ох, брось ты церемонии. Двигай.

Теревант пошел по дворику.

Иссохшая рука, прицепленная к иссохшему плечу под иссохшей головой, остановила его у двери.

– Лейтенант?

Теревант подавил свой первый вопрос: почему вы еще не умерли?

– Да, первый секретарь?

– Юноша Лемюэль принес новости из города. Он ждет в вашем кабинете.

Теревант кивнул:

– Хорошо, благодарю вас.

– Не позволяйте ему заморочить вам голову. Парнишка он полезный и шустрый на улицах, но он не… не… – Даэринт смолк, словно забыл, что намеревался сказать, но руку Тереванта не отпускал. – Вы ведь не слишком похожи с послом, верно? – Глаза Даэринта до того заплыли бельмами катаракты, что Тереванту было невдомек – то ли старикашка высказал наблюдение, то ли просто искренне поинтересовался.

– Брат большой человек, не то что я. Всю жизнь было так.

– Вы не должны на него сердиться, – проговорил Даэринт. – Это очень трудно.

– С чего вдруг? В смысле, что трудно? – Теревант уже начал гадать, а не захирел ли у собеседника разум, под стать недужному телу? Первому секретарю полагалось быть ведущим дипломатом посольства, правой рукой посла в сложных отношениях с Гвердоном. Зачем доверять жизненно важные обязанности такому хилому исполнителю? Почему не взять молодого или хотя бы мертвого? Он бросил взгляд на его запястья – там чисто, волшебных отметин неусыпного нет. Эмблема его Дома не указывает на семейную раку. Когда Даэринт умрет – может статься, еще до конца их беседы, – то он, судя по всему, умрет молителем и окончит свой путь в кувшине, здесь на дворе.

– Быть одним из Полста. Уж мне-то известно.

– Вы из… были одним из них?

– Не я. – Старикан улыбнулся искренне, как ребенок. – Моя мать. Давным-давно. Она была поэтессой. Добилась места в Полсотне, но потом вдруг больше не смогла писать стихи так, как раньше. «Повсюду торчат лезвия кинжалов, – сказала она. – Во всем сокрыта возможная неудача». Мне было всего пять, но когда я плохо отвечал в школе, это означало, что двойку ставили ей как одной из Полста.

– Я буду держать это в голове. А теперь прошу прощения.

Иссохшая рука стиснула его крепче.

– Знаете, а она выиграла. Тогда война шла еще в нашу пользу, и Корону покорил мамин голос. Я рос во дворце, и меня прозвали Принц-Хохотушка.

– То были вы?!

Даэринт шутливо поклонился, то есть на самом деле еле сумел согнуться в талии.

– Понимаете, я боялся, что она перестанет меня любить. Как же иначе, думал я. Она стала частью Короны, тысячной долей души столь сиятельной, что как ей любить смертного сына, когда теперь она мать целой страны? Но я ошибся. Она любила меня. Да, любила – до поры до времени. Уже не моя мать, но Корона любила меня. – Даэринт медленно кивнул на мужчину во дворике: – Он тоже будет вас помнить. Даже потом.

Шпион посмотрел на заполненную судами гвердонскую гавань, на валы и бастионы Мыса Королевы с той стороны залива.

– Океан, наверно, должен помочь.

Он мысленно отступил на секунду назад, чтоб переслушать собственные слова и понять, как они подействовали на Эладору Даттин. Похоже, личина Алика не прочь поэтично порассуждать. Еще Алику нравится быть полезным; он с удовольствием чинит крышу Джалех и клеит плакаты промышленных либералов. Но Алик не шпион, хотя шпион в настоящий момент и Алик.

Даттин непросто прочесть. С первого взгляда она напомнила ему нечто беззащитное и пугливое. Может быть, зайца. Библиотечную мышку, что уткнулась в уютное бумажное гнездышко. Или ученую птицу, попугая, который умеет повторять чужую речь, но спокойнее всего ему в удобной клетке. Однако чем дольше он с ней говорил, тем отчетливей проступала в ней какая-то неспешная, глубокая сила. Она как ледник, неостановимо ползущий вперед. Сверху прохладный и влажный, но по сути тверже железа, и ему неведома жалость.

Она чувствовала его цепкий взгляд и отзывалась смущенной улыбкой. Говорит все о Келкине. Отвечает медленно, привыкла сомневаться в себе. Шпиону тут есть с чем работать.

Путь к улице Семи Раковин пролегал через участки самого ошеломительного зодчества Нового города. Белые проспекты внезапно ужимались в проулки, неоконченные башни навсегда застывали на грани обрушения. У одного особняка, похожего на кукольный домик, не было фасада.

Дорога шла через россыпь часовен и храмов. На их компанию взирали иконы и лики идолов. Среди них святые реликвии древности, спасенные из храмов проигравших на Божьей войне. Есть и новоделы, высеченные из местного белесого камня, слепленные из речной глины, из помойного хлама. Некоторых шпион признал – вот Царица Львов, Облачная Роженица и Благословенный Бол – его пухлое, с ухмылкой, лицо склеено из тысяч медных монеток. Все это южные боги, но были и иные сущности: Матерь Цветов и Нищий Праведник из Гвердона, Желтый Король и Безликий Принц, Ишрея Дева Зари и Уруах Горотворец с Серебряного Берега.

– Взгляните сюда! – воскликнула Эладора. Она нырнула в сокрытую тенью часовню. Следом в прохладную темень вошел и он. Часовня посвящалась Ткачу Судеб. Эладора стала у огромного изваяния. Высотой с нее, оно изображало чудовищного паука. Она провела пальцами по мрамору кумира.

– Интересно, как они его сюда затащили. Он же весит несколько тонн.

Шпион не смел и догадываться. Он ступал осторожно, боясь потревожить ту силу, какая бы ни сообщалась с этим местом. Стены часовни покрывали послания и молитвы, и все выведены тайными шифрами. Есть тут и подношения, клочки обожженных бумажек с нацарапанными секретами. Они шуршали под сапожками Эладоры, пока та обходила идола – эхо Папирусных Гробниц.

Снаружи зашипела Барсетка, и зачарованность Ткачом Судеб осыпалась с Эладоры. Торопясь наружу, она задела в темноте шпиона. Прыткий, как упырь, он погрузил руку в ее сумку и схватил кошелек, сжал так крепко, что тот даже не звякнул. Эладора ничего не заметила.

Снаружи, на солнышке, он спросил у нее:

– А что там, на улице Семи Раковин?

– Моя, хм-м, двоюродная сестра. Я один раз ее навещала, но прошли месяцы, и тогда я шла другой дорогой.

– С ней стряслась какая-то напасть? – Шпион попытался увязать одно с другим – как член семьи Эладоры, очевидно, образованной, зажиточной, приближенной Эффро Келкина и высшего круга промлибов, живет в самых опасных трущобах Нового города?

– Скорее она сама напасть ходячая, – буркнула Эладора.

Барсетка провела их вдоль улицы чужеземных богов, потом, после сводчатой подворотни, их огорошил гомон базара. Продавцы вопили на дюжине языков, показывали товар, разложенный на покрывалах ярких расцветок. Здесь на прилавки выставляли продукты алхимии – складскую просрочку, оружие, лекарства в треснутых бутыльках. Каменный человек торговался за шприц алкагеста; мясник-трупоруб толкал из-под полы мясо для упырей. За рынком какая-то женщина произносила речь, и Эладора настояла туда подойти и выведать, из какой она партии, но та оказалась зазывалой наемничьей роты.

Шпион немного задержался, потолковал с распространителями алхимии. Ему будет что доложить Анне и Тандеру, а Эмлину будет что нашептать своему собрату-святому Ткача Судеб. Капитан Исиги насытится этими сведениями. Он лениво подумал: а жива ли еще капитан там, в Маттауре? Быть может, ее смертная оболочка не вынесла напряжения святости и разорвалась.

Барсетка, сделав круг, вернулась к нему.

– Далеко нам еще? – спросил он.

– Не очень. – Барсетка взглянула на сверток промышленно-либеральных плакатов, который до сих пор волокла с собой, и вздохнула: – Ой, Алик, чую, она не ради выборов идет на Семь Раковин.

Он пожал плечами:

– Политикой пронизано все.

– Давайте тогда поскорее закончим. – Барсетка порысила отлавливать в толпе Эладору и нашла ее у книготорговца. Шпион с расстояния наблюдал эту картину, словно лицедейскую сценку: Эладора воркует, увидав нежданное сокровище – редкую книгу; упыриха побуждает ее идти, тянет за рукав; торговец называет цену; Эладора лезет за кошельком и не находит его. В тревоге оглядывается по сторонам; на Барсетку накатывает смесь жалости и недовольства – а чего Эладора хотела, разгуливая по худшим местам Нового города?

Шпион скрылся из виду, выждал несколько ударов сердца, потом протолкнулся сквозь толпу к Эладоре. Он дышал нарочито тяжко, словно выиграл пеший забег.

– Я поймал воришку. Негодяй вырвался, но… – Он протянул кошелек, который украл у Эладоры.

Она не поскупилась на благодарности, а себя костерила за невнимательность. Лицо у нее пылало от стыда; пытаясь сбить цену за книгу, она начала заикаться. Вмешался шпион. Он принялся рядиться на жаргоне базаров Севераста – драть глотку и размахивать руками. Книгу он купил за половину исходной цены и вручил ее Эладоре.

– Спасибо вам, сударь, – ответила все еще пристыженная девушка. Притворилась, будто листает книгу, но он заметил, как она по-новому, признательно посматривает на него.

Лучше не лезть вперед слишком рьяно. «День-другой, – подумал он, – и она объявится у Джалех и снова попросит пройтись с ней по Новому городу». Внедрение – это отчасти соблазн, отчасти терпение. Теперь надо ждать, пока она сама не станет искать встречи. Это она должна отметить способности Алика, просить его о помощи, посвятить в свои тайны. Ей придется на него полагаться – и тогда он сможет доложить Анне и Таннеру о том, что внедрился в промышленно-либеральную партию. Лишь одна нить паутины отделяет Эладору от Эффро Келкина и высших эшелонов Гвердонского правительства.

И Эмлин шепотом донесет добытые секреты их руководству в Ишмире.

И небеса запылают.

Глава 15

Когда прибыл Теревант, Лемюэль по-кошачьи дремал в кресле Эдорика Ванта. Йорас в дверях неодобрительно цокнул челюстью.

– У вас есть для меня новости?

Лемюэль медленно разлепил веки.

– Я, кажется, отыскал Ванта. В Новом городе. Осведомители рассказали. На улице Семи Раковин. Я решил, что вы захотите сами сходить и взглянуть.

– Ходит или умер? – Для народа Хайта слово «ходит» включало в себя как по-настоящему живых, так и дозволенное некромантами посмертное неуспение.

– Сказали, умер, – отвечал Лемюэль.

– Как?

– Точно не знаю. Говорят, его оприходовал какой-то святой. – Лемюэль встал, потянулся. – Пойдемте, посмотрим.

– Разве в Гвердоне святые не под запретом? – спросил Теревант, вспоминая дозорных волхвователей в поезде и как Лис настаивала, чтобы он спрятал меч.

Лемюэль воздел очи.

– Пришлых отваживает городская стража. Кого выловят, отправляют в лагерь на Чутком, но некоторые, бывает, и проберутся. А в Новом городе беспорядок.

Теревант обернулся к Йорасу.

– Йорас, надень маску, – велел он.

– Неусыпному нельзя покидать посольство без разрешения, сэр.

– А я не могу тебе его дать?

– Никак нет, сэр. Только в случае крайней необходимости.

– Провались оно. – Гарнизон укомплектован и живыми солдатами, но он их пока что не знал и не мог на них полагаться. – Хорошо. Вернусь через несколько часов.

– Буду ждать, затаив дыхание, сэр.

Он оторопело взглянул на Йораса, но тот нынче улыбался всегда. Теревант накинул поверх мундира полинялый плащ и двинулся за Лемюэлем на выход из обширного здания посольства.

Лемюэль быстрыми, размашистыми шагами мерил расстояние между посольским комплексом и станцией Брин Аван. Они миновали вычурных идолов Ишмирского представительства, гнетущую завесу тьмы Ульбиша, сияющие минареты Двойного Халифата. Теревант вспомнил один из докладов Ванта об ишмирском шпионе, здесь его застрелили в живот – и в уме родился набросок сатирического стихотворенья. Эта улица – Божья война в миниатюре, с точки зрения крысы, которая увиливает от ног топочущих тут непостижимых титанов. Такие помыслы следовало душить на корню – он снова на офицерской службе, надо исполнять свои обязанности и восстанавливать доброе имя, да и записывать стихи некогда – но мысль увлекла настолько, что он проскочил мимо станции, и Лемюэлю пришлось его попридержать.

Стены лестничного спуска облепили предвыборные плакаты. Лемюэль порылся в кармане, извлек пару бантов, передал один Тереванту.

– Натяните плащ поверх мундира, – посоветовал он, – и застегните этой застежкой.

Бант был свернут из гофрированной бумаги на дешевой медной заколке в виде короны.

– Что это такое?

– Значок партийного активиста. Им подобные не будут вам докучать, если увидят, что ваш голос уже отдан.

Теревант сделал, как предлагали.

– Какой партии? – спросил он.

– Монархистской. Кучка чеканутых, которые возомнили, будто должен вернуться король и спасти город. – Он тоже нацепил бант, заменив им значок Хранителей.

– Вы сказали, что Ванта убил святой. Какой святой? Какого божества? – допытывался Теревант.

На платформе почти безлюдно, однако Лемюэль все равно шикнул:

– Не сейчас. Полно ушей.

Они вошли в полупустой вагон. Загремели в поезде вниз по туннелю. Сидели друг напротив друга в молчании. Лемюэль зевал, начищая пуговицы на кителе.

– Где вы служили? – спросил Теревант, кивнув на китель.

– Да я его с покойника снял. – Снова та же надменная улыбочка. – Мне сказали, вы писали стихи.

– Ну да. До войны.

– А мне театр больше нравится, – хитро усмехнулся Лемюэль, будто подшучивал.

– Вы знаете, где сейчас Лис… где можно найти леди Эревешич?

– Ее можно найти, почитай, везде. Она вечно поблизости, наша Лис. – Лемюэль потянул из рукава ворсинку. – Знаете, это она меня натаскивала. Мы с ней вместе уже не один год.

– Вы знаете, где она?

– Будь ей нужно вас поставить в известность, она бы сама вам сказала.

Стыд Тереванта боролся с досадой. Если бы он не накосячил в поезде через Грену, то, возможно, Лис поделилась бы с ним некоторыми секретами. А ведь он основывал на расследовании великие планы: раскроет гибель Ванта, проявит себя на этом поприще. Вместо этого Лемюэль уже вышел на след. Лицо его побагровело от злости.

Лемюэль расхохотался.

– Нижние боги, вас так легко дразнить. – Сказано не в оскорбление, а к сведению – так механик докладывает о повреждениях артиллерийской батареи. – Вас в городе живьем съедят. Надо бы вам обучиться актерству.

– Вы имеете в виду не отсвечивать?

– Нет, с вашим-то акцентом – и не пытайтесь. Да и вашего доблестного брата все знают. – Лемюэль опять подхихикнул. – Видите? Вот вы опять за свое. Только сравнил вас с его превосходительством, как вас перекосило. Вы – легкая мишень. Надо поменьше держать на виду. Прятать то, что вам и правда небезразлично. То, что может стоить вам головы.

Он посерьезнел, придвинулся ближе. Понизил голос.

– Приведу вам пример. Прежде, до Кризиса, у меня была девчонка, она грела постель одному алхимику из гильдии. Я ее знал – а звали ее Дженни – с десяти лет. Она уломала любовника вынести из гильдии некоторые документы, алхимические тайны, за которыми гонялось Бюро. Только о том пронюхали сальники. Они проследили за Дженни до места нашей с ней условленной встречи.

Лемюэль сглотнул.

– Я засек их. Правильно вычислил, что происходит. И прошел мимо. Я прошел рядом с Дженни и даже не посмотрел на нее. И не оглянулся, когда сальники проводили захват. Не оглянулся, когда раздались ее крики. Я был для них просто случайным прохожим. Как будто она мне никто.

– Вы гордитесь тем, какая превосходная сволочь из вас получилась.

– Сам я из Мойки. Там, где я вырос, гордость – непозволительная роскошь. – Лемюэль, будто сраженный, драматически откинулся на сиденье. – Понимаете, как только вас узнают получше, узнают, кто вы в действительности, то станут использовать. Перед ними нельзя открываться. Как тот алхимик – когда я узнал, что он не слишком доволен жизнью, то подсунул ему Дженни и поймал его за волосатый хрен. Разных людей ловят на разное. Деньги, страх, месть, любовь. Не важно. Как только попадетесь на крючок, вы пропали. – Он согнул палец, изображая, как рыбацкий крюк проходит сквозь мягкую плоть.

– Лучше вам убраться, пока вас никто не закогтил, – добавил Лемюэль. А потом обратил все внимание на мелькание огней за окном. Лицо бесстрастно и пусто, словно они с Теревантом незнакомые попутчики и просто ненадолго столкнулись в вагоне.

«Гадость», – подумал Теревант. Подлюга навязывает свое помойное мировоззрение всему вокруг. Разумеется, Бюро не целиком из таких. По юношеской впечатлительности он начитался в Паравосе книг, где методы Бюро сплошь дерзкие уловки, дипломатия высшего уровня, мастерство и талант. А не бедные девчонки, которых ставят наживками, а потом бросают на улице выпотрошенных сальниками, точно рыбу.

Остановка за остановкой, Гвердон, как заправский мим, показывал множество своих лиц. На станции Пять Ножей город, словно уличный отморозок, подначивал их зайти в переулок. На Замковом холме он был усталый письмоводитель, беспокойный и занятой. На площади Мужества – воротила-предприниматель.

А за старыми причалами творилось и более странное. Они оказались на краю чуда – рожденного здесь Нового города. Эта станция едва не сгинула в Кризис, но уцелела божественным попущением. Ребра и балки призрачно-белого камня подпирали крышу, прорезаясь сквозь нее, как корни окаменелого древа. Железные рельсы кончались посередине туннеля, их продолжали рельсы из камня.

– Не отставайте, – сказал Лемюэль. – Вант встретил здесь свой конец. Было бы неловко, отправься вы за ним следом.

Очевидно, Лемюэль отлично знал Новый город. Он вел Тереванта по лабиринту лестниц, проходов, змеистых улиц, неожиданных поворотов. Теперь, среди диковинной архитектуры, он еще сильнее ускорил шаг. Тереванту хотелось не спешить, испробовать разные дороги. По пути он заметил рынок, улицу с часовнями, башню в убранстве красочных знамен, какие-то глыбы: жилища, памятники или надгробия чудовищ – однако на нетвердых ногах плелся за Лемюэлем.

Но Лемюэль остановился. В отдалении послышались крики, ружейный огонь. Рука Тереванта потянулась к мечу, но Лемюэль придержал его.

– Е-мое, – самонадеянность Лемюэля явственно пошатнулась. – Ждите здесь. Только, сука, не уходите. – Он метнулся за какую-то дверь и закрыл ее за собой.

Сбитый с толку, Теревант осторожно заглянул в проулок. Короткая очередь выстрелов стихла, и город зловеще молчал, сдерживая дыхание. Стены вокруг неожиданно заскрипели, как будто каменная твердь на минуту преобразовалась в парусину и затрепетала на морском ветру. Теревант вытащил меч, пригнулся. Чувствовалось чье-то присутствие, словно за плечом стоял некий бог. Походило на высадку в Эскалинд, перед тем как с небес словно пушечные ядра хлынули чудеса. Сердце заухало, желудок растекся. «Ванта убил святой», – сказал Лемюэль.

Лемюэль велел ему ждать. В пекло его. Теревант попытался отыскать дорогу в направлении стычки, но улицы невероятно перекручивались, и всякий путь, казалось, уводил в сторону от того места, где слышалась стрельба. Сделав петлю, Теревант попытался найти нужную дверь, чтобы отправиться за Лемюэлем. Оказалось, она заперта, но ниже по переулку ему попалась другая.

Она открылась в резкий, прохладный мрак небольшой молельни. Над алтарями начертаны знаки Хранимых богов. Молельня новенькая, рождена тем же каменным чудом, что и вся улица, но на алтаре древний ларец. «Святой реликварий, – догадался Теревант, – куда старше Нового города. Может быть, старше и города старого».

В церкви ни души, кроме лысоватого священника, который поднялся с передней скамьи.

– Отложите меч, добрый сэр. Здесь вам никто не причинит хлопот.

– Вы не слышали стрельбу?

Чудаковатый священник сложил ладони. На одной руке у него недоставало двух пальцев.

– Округа полна опасностей и страхов, но здесь нас сберегут от бед руки Милосердной Матери. – Он блаженно улыбнулся сквозь сломанные зубы. – Меня зовут Синтер.

– Вот она, – сказала Барсетка. – Улица Семи Раковин. – Короткий ряд уютных домиков с видом на открытое море. Здесь Новый город заступал в океан. Часть скоса набережной выцвела до болезненной желтизны, и с нее капала слизь. Наверно, по ходу чуда случайно оказался заложен канализационный колодец. Внизу лазали беспризорники, искали среди камней раков или прибитые морем обломки. Позади домов изгибалась стена, кривая, подобно застывшей волне. Будто кто-то построил на берегу волнолом высотой в двести футов, а потом решил добавить рядок домишек у его основания. Смысла в этом ровно столько, сколько и в остальном Новом городе.

Улицы пусты, но шпион подметил, что в окнах мелькали испуганные лица. Нюх чуял неприятности.

Неприятности и копоть.

Последний дом в ряду выгорел. Дверь вынесли, пустоглазые окна почернели. Со стен ниспадали полосы сажи. Без единого слова Эладора побежала туда, перескочила порог. Все внутри первой комнаты сгорело дотла. То не был естественный пожар. Даже если бы каждую щепку и клочок ткани в этом доме сложили бы в кучу и запалили костер, не получилось бы этакой геенны. Стало быть, волшебство. Или божье чудо. Или алхимия.

– Здесь… Карильон здесь жила.

Шпион наскоро оглядел останки жилища. Остальные две комнаты уничтожены сходным образом. Других выходов нет.

Барсетка принюхалась, помедлила, опять посопела, потом заскреблась в кучке пепла. Там лежало тело, частично обожженное.

– О нет, боги, нет, – таращась в ужасе, пролепетала Эладора. Она отвернулась, держась за обугленную стену.

Шпион стал на колени, помогая упырице разгрести останки. Несколько ребер раскрошены – пулевое попадание. А на запястьях… металлические вживители.

Он одернулся, показалось, что скелет сейчас подымется и на них нападет.

Барсетка с упырьей ухмылкой подняла на них смешливую морду.

– Вы чего, решили, что это Кари? – Она почти с нежностью провела когтем по обгорелому бедру. – Труп-то мужской.

– Мужчина из Хайта, – проговорил шпион. – У него вживленные обереги.

Барсетка поизучала маленький подкожный талисман на лодыжке трупа.

– Ой, так вот какие они, эти штуки? – неприязненно произнесла она. – А он не должен сейчас скакать, а не валяться мертвым?

Эладора, все еще смертельно бледная, присоединилась к ним. Прикоснуться к телу она не осмелилась.

– Что… Можете сказать, что с ним произошло?

– Застрелен. Зарезан. Сожжен, – отвечал шпион, по очереди показывая на раны. Тело обгорело, но не так сильно, как мог предполагать шпион, учитывая уничтоженную обстановку. Он собрался начать объяснения… как позади него разлетелся подоконник, обдав осколками и пылью. Пронзительный треск алхимического пистолета, едкий запах флогистона. Нападение снаружи, с улицы.

Он тут же упал на бок, уходя с линии огня. Барсетка скакнула к двери, жеманно сняла с себя вуаль и шляпку, а потом заревела животным ревом. Эладора замерла в неожиданности. По щеке бежала кровь, но ей повезло – только царапина от пролетавшей шрапнели. Шпион метнулся к ней и утянул под прикрытие стены, пригнул ей голову книзу. Кровь налипла на его пальцы. С улицы новые выстрелы, вдобавок зашуршало, будто кто-то скребется по крыше. Кто они? Хороший вопрос. Но для шпиона только второй по неотложности – сразу за «Есть ли у меня оружие получше, чем этот рулон плакатов?».

– Держите! – Эладора вложила ему в ладонь пистолет. Маленький, алхимический, для одиночной стрельбы. Игрушка – но хотя б смертоносная. Шпион на миг замешкался – должен ли Алик хорошо стрелять, а затем один из напавших прошел в переднюю дверь этого дома, и оказалось, что Алик стреляет отменно. Злодей скомкался, уцепился за раздробленную коленную чашечку – между пальцев хлестала кровь. Боги, он только на пару лет старше Эмлина, еще один ребенок, посланный воевать.

Эладора завизжала. Барсетка сгребла второго врага – тот слишком близко подобрался к входной двери. Ее когти, созданные рвать мертвую плоть, вошли в живые предплечья, и кровь брызнула по сторонам. Она крутанула его от себя, повела, в нелепом вальсе, за кровеносные жилы, подставляя между собой и стрелком с той стороны улицы.

Шпион решился выглянуть в окно. Там, через улицу, еще четверо-пятеро неприятелей – сходят с крыльца, поднимаются из укрытий. Неплохо работают, кем бы они ни были – наступают осмотрительно, короткими перебежками. Значит, лежали в засаде, подкарауливали… кого? Эладору? Ее таинственную родственницу? Или ждали, когда воспрянет мертвый хайитянин?

Крики. На улицу вбежал мужчина, как припадочный размахивал руками, под плащом бугрилась армейская куртка.

– Рано! Рано! – проорал он. – Быстро, избавьтесь от них!

Один из нападавших отстегнул ручную вспышку-призрак. Эфирный разряд, который убьет в доме все живое. Шпион пальнул навскидку – бойцу пришлось пригнуться, бросить гранату не получилось. Выстрел далеко отклонился от цели и зацепил в плечо Военную Куртку. Новоприбывший с проклятиями упал на мостовую. Шпион полез за новой обоймой, но перезаряжать эту кроху, как орудовать отмычкой, и Военная Куртка успел уползти с обзора.

– Надо уходить! – крикнул шпион Барсетке. Упырица кивнула, смещая немного в сторону свой человеческий щит. Выйти из двери означало выйти под шквал из пуль.