Текст книги "Молот и крест. Крест и король. Король и император"

– Держать строй и не пятиться, просто стоять! – крикнул Шеф, догоняя арбалетчиков.

Мало кто расслышал его слова в нараставшем хоре боевых кличей. Но Шеф знал: наступил миг, о котором Бранд высказался в том смысле, что ничего не получится – заморышам из рабского племени не выдержать полновесной атаки викингов.

Англичане выполнили приказ. Они замерли, выставив алебарды; вторая шеренга поддерживала первую. Даже тот, кто умирал от страха, понял, что деваться ему некуда. И викинги обрушились не всей своей мощью. Слишком многих из них перебили, включая вождей, а выжившие не были готовы к схватке и колебались. Они налетели на пики, их стали рубить с боков. Ответные удары были отражены длинными древками, которые выставила вторая шеренга. Строй остался непоколеблен, и викинги постепенно отошли, озираясь в поисках начальства.

Но сзади раздался победный рев. Видя, что фронт перед ним поредел и распался, Вига-Бранд бросил в его центр отборных рубак, чтобы единым махом смять силы Рагнарссона.

Неприятель начал бросать оружие.

Ивар Рагнарссон стоял на речном берегу и смотрел, как гибнут и сдаются его люди. Он ночевал на своей ладье под названием «Линдорм»[49]49
  Один из европейских драконов, его имя меняется в различных европейских районах: например, Линдворм, Линдвурм и т. п.


[Закрыть] и выскочил слишком поздно, чтобы принять участие в отражении штурма. Оставалось только наблюдать. Бескостный понял, что проиграл бой.

Он знал, почему это случилось. Последние дни, отданные кровавой расправе, принесли ему облегчение и радость. Ивар отчасти избавился от напряжения, что накапливалось годами и крайне редко получало выход благодаря насилию над женщинами, которых ему подсовывали братья, или грандиозным казням, которые Великая армия терпела как неизбежное зло. Он наслаждался, но войско устало от этих выходок. Они подорвали боевой дух. Не полностью, но достаточно, чтобы воин отдал чуть меньше сил и отваги обороне, в которой так отчаянно нуждались Рагнарссоны.

Ивар не жалел о содеянном. Он сокрушался лишь о том, что терпит поражение от Сигвардссона: никто иной не мог устроить нынешний штурм. Ночная атака, мгновенное преодоление палисада. Потом, когда воины Ивара бросились в сечу, – подлое нападение с тыла. Дело и впрямь проиграно. Он уже был разбит однажды – придется ли снова бежать? Победители находятся близко, а на другом берегу замерло десять натяжных стрелометов, перевезенных за пять миль по течению на неуклюжих плотах и лодках. Они выстроились колесо к колесу; их обслуживают добровольцы из окрестных керлов. Когда стало светлее, боевые расчеты навели катапульты на корабли Рагнарссона.

На «Линдорме» тоже стояла машина, и минстерские рабы сидели вокруг на корточках. Заслышав шум битвы, они сорвали с катапульты покров и приготовили ее к бою. Теперь они колебались, не зная, куда стрелять. Ивар пересек полоску воды и запрыгнул на планшир.

– Бросайте все, – приказал он. – Отчаливаем.

– Что, уже побежал? – осведомился Дольгфинн, остановившийся неподалеку с группой старших шкиперов. – Даже ни разу не ударив? Плохую же сложат об этом сагу!

– Я не бегу, а собираюсь дать бой. Полезай за борт, если хочешь. А хочешь, торчи тут столбом, как старая шлюха, которую выставили на продажу.

Дольгфинн побагровел от такого оскорбления, взялся за меч и шагнул вперед. На виске у него вдруг выросли перья, и он упал. Едва лагерь был взят, арбалетчики рассредоточились по периметру и принялись стрелять по любым видимым целям.

Ивар укрылся за машиной, взгроможденной на нос ладьи. Когда рабы неуклюже отогнали «Линдорм» чуть дальше, где медленно струилась вода, он нацелил палец на одинокую фигуру, оставшуюся на берегу.

– Эй ты! Живо прыгай сюда.

Архидиакон Эркенберт нехотя подобрал черную рясу, преодолел расширявшуюся полоску воды и очутился в руках Ивара.

Тот указал на арбалетчиков, которые все отчетливее проступали в рассветных лучах.

– Ты ничего не сказал о таких сюрпризах. Небось, снова заладишь, что их нет и не может быть. Если я переживу сегодняшний день, то вырежу у тебя сердце и спалю твой Минстер дотла.

Рабам же он крикнул:

– Хватит толкать! Бросайте якорь! Ставьте сходни!

Когда ничего не понимающие рабы спустили с планшира на берег тяжелую доску двухфутовой ширины, Ивар прислонился спиной к прочной раме катапульты, сжал запястье Эркенберта и приготовился наблюдать гибель своего войска. Не ведая страха, он думал лишь об одном: как бы испортить неприятелю праздник и превратить его победу в поражение.

* * *

Шеф, плотно окруженный свитой, шагал через воцарившийся в лагере хаос. Он был в шлеме, с алебардой через плечо. Ему так и не пришлось ни рубануть, ни увернуться от удара. Армия Ивара перестала существовать. Воины Пути сгоняли пленных, а несколько уцелевших по двое-трое бежали к реке и вдоль берега – кто куда, лишь бы скрыться. Таких было мало, и они не представляли ни малейшей угрозы.

Шеф твердил себе, что битва выиграна и победа далась без труда, в полном согласии с замыслом. Но что-то точило его изнутри: все получилось слишком легко. Неправдоподобно легко. Богам нужна плата за услуги. Чего они захотят?

Он перешел на бег, ориентируясь на шлем Бранда, который виднелся теперь во главе авангарда Пути, спешившего к реке и ладьям. В ту же секунду на мачте драккара, который виднелся всего в нескольких ярдах, возникло красочное пятно, в лучах восходившего солнца заиграло золото. Это был Кольчатый Гад. Ивар выставил свое знамя.

Бранд укоротил шаг при виде Ивара, который стоял, попирая ногой планшир «Линдорма», отделенный от берега шестью футами воды. Бескостный был при полном параде – в травянисто-зеленых штанах и котте, в кольчуге и посеребренном шлеме. Он отшвырнул алый плащ, зато надраенный умбон щита пылал кровавым отсветом зари. Рядом, с выражением ужаса на лице, томился человечек в черной рясе служителя христианской Церкви.

Бойцы опустили оружие, увидев, какая наметилась схватка. Викинги с обеих сторон, идущие Путем и воины Рагнарссона, взглянули друг на друга и кивнули, признав кто победу, кто поражение. Как только приблизились английские алебардщики, которые не были столь прагматичны в своем подходе к делу, те мелкие отряды Рагнарссона, что еще продолжали сопротивляться, принялись бросать оружие и переходить под опеку недавних врагов. Затем все вместе – англичане и норманны, идущие Путем и пираты – образовали круг, желая взглянуть на действия своих вожаков. Шеф, страшно бранясь, протискивался сквозь толпу зрителей.

Бранд постоял, переводя дыхание после отчаянной десятиминутной борьбы. Затем устремился к сходням и вскинул правую руку, рассеченную промеж пальцев в прошлогоднем бою с отрядом короля Эдмунда. Он пошевелил ими, показывая, как хорошо зажили.

– Помнишь ли ты, Ивар, наш разговор? – сказал Бранд. – Я посоветовал лучше заботиться о твоих женщинах. Ты не послушал. Может, просто не знал, как это делается. Но ты пообещал припомнить мои слова, когда твое плечо заживет. А я сказал, что не дам тебе забыть, когда заживет моя рука. Что ж, я свое слово сдержал. А ты свое сдержишь? У тебя такой вид, будто подумываешь об отплытии.

Ивар ухмыльнулся, показав ровные зубы. Он демонстративно обнажил меч и бросил в Уз расписные ножны.

– Иди и попробуй сразить меня, – пригласил он.

– Почему ты не хочешь драться на твердой земле? Никто не кинется мне на помощь. Если победишь, то сможешь спокойно вернуться на место.

Ивар покачал головой:

– Раз ты настолько смел, дерись на моей территории. Вот здесь. – Он запрыгнул на планшир и сделал два шага по сходням. – У меня не будет преимуществ. Мы оба встанем на одну доску, и все увидят, кто запросит пощады.

Зрители оценили ситуацию и возбужденно загудели. На первый взгляд исход поединка был очевиден. Бранд весил как минимум на семьдесят фунтов больше, был выше на полторы головы, а опытом и умением не уступал противнику. Однако ни от кого не укрылось, как прогибается доска даже под тяжестью одного человека. Удобно ли будет драться двоим, один из которых так дороден? Оба ли будут действовать неуклюже?

Ивар ждал, расставив ноги, насколько позволяла доска, и вытянув меч, как фехтовальщик, а не прикрываясь щитом, как делали викинги.

Бранд медленно подошел к доске. В одной руке он держал свой огромный боевой топор, к предплечью был пришнурован небольшой круглый щит. Великан неторопливо отвязал его, бросил на землю и взял топор в обе руки. Когда запыхавшийся Шеф ужом проскользнул к берегу, Бранд прыгнул на доску, дважды шагнул и вдруг нанес слева и снизу широкий удар, метя Ивару в лицо.

Ивар с легкостью увернулся, сместившись всего на шесть дюймов – ровно настолько, чтобы избегнуть топора. Он моментально поднырнул и рубанул по бедру. Атака была отбита окованным древком, а лезвие топора немедля полетело к запястью. В течение десяти секунд мужи осыпали друг друга градом ударов, и лезвия мелькали быстрее, чем удавалось проследить зрителям; бойцы разили, приседали, бросались корпусом, делали выпад или увертывались. Ни тот ни другой так и не сошли с места.

Затем Бранд решился. Отразив удар Ивара вверх, он сделал полшага вперед, подпрыгнул и приземлился всей тяжестью в самый центр доски. Та прогнулась, спружинила, и оба взмыли в воздух. В полете Бранд обрушил на голову Ивара железный конец топорного древка, и тот с неимоверной силой лязгнул о боковую пластину шлема. Ивар в тот же миг сноровисто вогнал клинок в живот Бранда, пробив кольчугу и кожаную одежду.

Бранд приземлился и зашатался, Ивар моментально обрел равновесие. Секунду они стояли неподвижно, соединенные железом. Когда же Ивар сжал рукоять, готовый со всей свирепостью провернуть лезвие, чтобы рассечь артерии и кишки, Бранд резко отпрянул и снялся с меча. Он замер в конце доски, зажимая левой ладонью пробитую кольчугу, откуда хлынула кровь.

Шеф ухватил его за ворот и пояс, сдернул с доски и оттолкнул, шатающегося, назад. В реве зрителей слились осуждение, негодование и ободрение. Взявшись обеими руками за алебарду, Шеф двинулся вперед. Впервые с того момента, как был ослеплен, он глянул Ивару в глаза, но быстро и резко отвел взор. Если Ивар дракон, как в том видении, где Шефу явился Фафнир, то может и наложить драконово заклятье, сковав противника ужасом. Такие чары не разобьешь сталью.

Лицо Ивара расплылось в победной и презрительной усмешке.

– Ты припозднился, малыш, – заметил он. – Неужели надеешься преуспеть там, где проиграли лучшие из лучших?

Шеф вновь поднял глаз и стоически выдержал взгляд Ивара. При этом он заставил себя подумать о Годиве и представить, что собиралась учинить над ней эта тварь. То же самое, что проделала над многими рабами и пленными. Если и существует средство от Иваровых чар, то оно называется правосудием.

– Я уже преуспел там, где ты проиграл, – сказал он. – Большинство мужчин умеет делать то, что тебе не под силу. Потому-то я и послал тебе каплуна.

Оскал Ивара застыл, словно схваченный судорогой, и уподобился зубастой улыбке голого черепа. Бескостный чуть качнул острием меча.

– Иди же, – шепнул Ивар. – Иди сюда.

Шеф уже решил, как действовать. У него нет шансов в ближнем бою. Он должен воспользоваться иным оружием. Стащить Ивара вниз. Обратить против врага его откровенную спесь.

Осторожно ступая по сходням, Шеф сделал неловкий выпад пикой. Ивар отбил его, не дрогнув ни телом, ни взором и дожидаясь, когда его неумелый противник подойдет ближе или раскроется.

Взметнув алебарду над головой, Шеф изготовился к мощному удару, который разрубил бы Рагнарссона от макушки до чресел. При виде этого Ивар улыбнулся шире и уловил недоверчивый гул, донесшийся с берега. Это был не хольмганг, где противники обязаны стоять на месте. От такого широкого маха увернется и старый дед, а после, когда нападающий утратит равновесие, шагнет и пронзит ему горло. На подобное мог отважиться только глупый трэлл, которым Сигвардссон и являлся.

Шеф рубанул со всей силы, но не по Ивару, а по доске. Огромное лезвие без всяких помех рассекло дерево. Как только изумленный и потерявший равновесие Ивар попытался отпрыгнуть на два шага к своему кораблю, Шеф уронил алебарду, метнулся вперед и обхватил его руками. И оба рухнули в холодные и мутные воды Уза.

Шеф сделал непроизвольный вдох, его рот и трахея мгновенно наполнились водой. Задыхаясь и кашляя, он было вынырнул, но его удержали и потянули на дно. Алебарду он бросил, однако в просторный шлем натекла вода, и голова отяжелела. Чужая рука, похожая на извивающуюся змею, схватила его за горло; другая, свободная, сжимала потрошильный нож и пыталась ударить в живот. Шеф отчаянно вцепился левой рукой в правое запястье Ивара.

На миг они вынырнули, и Шеф успел прочистить легкие. Затем Ивар снова потащил его вниз.

Внезапно леденящее отвращение и страх перед драконом, державшие Шефа с начала схватки в состоянии полупаралича, отступили. Нет ни чешуи, ни брони, ни ужасных глаз – всего-навсего человек. «Даже не мужчина», – возликовала какая-то часть сознания Шефа.

Извиваясь, как угорь, он притянул к себе противника. Пригнул голову, ударил ободом шлема, который был наточен до бритвенной остроты. Что-то хрустнуло и подалось, а Ивар впервые сделал попытку вырваться. С берега донесся оглушительный рев, когда вытягивавшие шеи зрители увидели, что вода обагрилась кровью. Шеф боднул еще и еще, но вдруг осознал, что Ивар изменил захват и подмял его под себя, а сам очутился сверху, выставил на воздух лицо и с отчаянным упорством удерживает врага под водой. И он был слишком силен, с каждым вздохом становился сильнее.

Шеф резко вытянул правую руку, поймал Ивара за колено. «В этом нет дренгскарпа, – пронеслось у него в голове. – Бранду было бы стыдно за меня. Но Ивар заберет Годиву и выпотрошит, как кролика».

Он уверенно сунул руку Ивару под котту и схватил за мошонку. Пальцы судорожно сомкнулись на мужском достоинстве Рагнарссона, сжались и рванули со всей силой, приобретенной за годы работы в кузнице. Откуда-то сверху донесся приглушенный смертный вопль. Но он захлебнулся, потопленный Узом, и мутные воды запечатали горло. Когда изнемогшие легкие Шефа тоже сдались и впустили холодную напористую влагу, готовую остановить его сердце, он думал только одно: «Давить! Не отпускать!..»

У постели сидел Хунд. Какое-то время Шеф смотрел на него, затем испытал внезапный укол затаенного страха и резко сел.

– Ивар?

– Тише, тише, – сказал Хунд, укладывая его назад. – Ивар мертв. Мертв и обращен в пепел.

Шефу показалось, что язык слишком распух, им невозможно ворочать. Он с усилием выдохнул:

– Как?

– Трудно сказать, – благоразумно ответил Хунд. – Возможно, захлебнулся. Или истек кровью. Ты раскромсал ему своим шлемом лицо и шею. Но лично я думаю, что он умер от боли. Ты же его так и не выпустил. В конце концов нам пришлось резать. Если он еще не был мертв, то сдох под ножом. Забавно, – добавил Хунд не без задумчивости. – Он оказался совершенно обычным – телесно. Не знаю, что уж там не заладилось с женщинами – а Ингульф про это наслушался, – но дело было в голове Ивара, и больше ни в чем.

Затуманенный разум Шефа постепенно прояснился, чтобы думать о важнейших вещах.

– Кто меня вытащил?

– Квикка с дружками. Викинги просто стояли и смотрели – с обеих сторон. Наверное, у них на родине есть такая потеха – топить друг дружку, и никто не захотел вмешиваться, пока не объявится победитель. Это было бы очень дурным тоном. К счастью, Квикка не обучен хорошим манерам.

Шеф унесся мыслями к тому, что произошло до его схватки с Иваром на узких сходнях. Он вспомнил страшную и неожиданную картину: Бранд отшатывается, чтобы избавиться от Иварова меча.

– А что с Брандом?

Лицо Хунда стало профессионально озабоченным.

– Он сильный, может и выкарабкаться. Но меч вошел прямо в кишки, они не могли не пострадать. Я дал ему моей каши с чесноком, а потом нагнулся и обнюхал рану. Оттуда сразу завоняло. Обычно это означает скорую смерть.

– А на этот раз?

– Ингульф сделал то же, что и всегда. Вскрыл его, сшил кишки и затолкал обратно. Но это было трудно, очень трудно, несмотря на отвар мака и белены – тот самый, которым мы опоили Альфгара. Бранд не забылся. Брюшные мускулы у него толстые, как канаты. Если внутри разольется отрава…

Шеф свесил ноги с постели, попробовал встать, и у него тотчас закружилась голова. Собравшись с остатками сил, он не позволил Хунду уложить его вновь.

– Я должен увидеть Бранда. Особенно если он при смерти. Он должен рассказать мне… кое-что важное. О франках.

* * *

За много миль к югу изможденный человек уныло грелся у очага в кособокой лачуге. Мало кто признал бы в нем недавнего этелинга Уэссекса и без пяти минут короля этой страны. Исчез золотой венец – его сбили со шлема ударом копья. Узорные щит и кольчуга тоже пропали, будучи сорваны и брошены на привале. Не осталось даже оружия. Он срезал ножны, когда после долгой дневной сечи встал перед выбором: бежать, или пасть, или сдаться на милость франков. Он пронес обнаженный меч несколько миль, вступая в схватку снова и снова при поддержке последних телохранителей, чтобы избавиться от преследовавшей легкой конницы. Загнав же насмерть коня, он откатился в сторону. Когда противники, не задев его, удалились и он, шатаясь, поднялся на ноги, вокруг уже не было ни души. С пустыми руками, как нищий, он устремился в гостеприимные сумерки и скрылся в густом лесу кентского Уилда. Ему повезло заметить свет очага и напроситься на ночлег в бедняцкой хижине, где он сидел теперь, присматривая за жарившимися на сковороде овсяными лепешками, пока хозяева запирали коз. И обсуждали, наверное, кому его выдать.

Альфред не думал, что это произойдет. Даже беднейшие жители Кента и Сассекса успели понять, что связываться с заморскими крестоносцами смертельно опасно. Франки говорили по-английски хуже викингов и сожалели о причиняемом зле не больше язычников. И вовсе не страх за себя согнул плечи Альфреда и поселил в глазах постыдные слезы.

Этот страх был вызван загадочными переменами в мире. Альфред уже дважды столкнулся с этим молодчиком, одноглазым Шефом. В первый раз тот оказался в его власти: Альфред был этелингом и предводителем непобедимого войска, а Шеф почти полностью истощил свои ресурсы и ничего не мог противопоставить могучей мерсийской армии. Тогда этелинг выручил карла и возвысил его до олдермена – или ярла, как выразились идущие Путем. Во второй раз уже Шеф, ставший ярлом, возглавил сильное войско, а он, Альфред, стал парией и попрошайкой. Но даже тогда он сохранил надежду и не совсем растерял свою силу.

А как обстоят дела сейчас? Одноглазый отправил его на юг, заявив, что у каждого своя война. Альфред сразился на своей, повел в бой всех людей, кого удалось собрать в восточных шайрах королевства, – тех мужей, которые изъявили готовность биться с захватчиками. И все они рассеялись, как жухлая листва на ветру, не сдержав чудовищного натиска конных латников. В глубине души Альфред не сомневался, что в той войне, на которую отправился его союзник и соперник, дела обернулись иначе. Шеф должен был победить.

Христианская религия не до конца поколебала веру Альфреда и его соплеменников в судьбу – силу более древнюю и глубинную. В личную удачу. В родовое везение. В то, что не менялось годами и либо имелось, либо нет. Величие королевского дома Альфреда и слава потомков Кердика втайне зависели от сокровенной веры в счастливую звезду, благодаря которой эта семья правила на протяжении четырехсот лет.

Изгою, гревшемуся у очага, казалось, что везение кончилось. Нет, не так. Его судьбе пресекла дорогу чужая, более сильная – судьба одноглазого человека, который начинал рабом – трэллом, если воспользоваться языческим наречием; который прямо от плахи шагнул в карлы Великой армии, а после, не останавливаясь на достигнутом, сделался ярлом. Какое еще нужно доказательство, чтобы поверить в удачу? И если так везет одному, то что останется его союзникам? Его соперникам? Альфред со всей пронзительностью испытал отчаяние человека, который отдал свое достояние без борьбы, с легким сердцем и не задумавшись о последствиях, а потом наблюдал, как оно умножалось и росло, навсегда перейдя в чужие руки. В этот скорбный момент он почувствовал, что везение покинуло и его, и весь род, и целое королевство. Оно отвернулось от Англии.

Альфред шмыгнул носом и тотчас учуял запах гари. Он поспешил перевернуть лепешки, но было поздно. Они превратились в угли, в несъедобную дрянь. У Альфреда свело живот, едва он понял, что после шестнадцатичасового пути ему совсем нечего есть.

Дверь хибары отворилась, вошли керл с женой, посыпались злобные проклятия. Эти люди тоже лишились еды. Последние припасы сгорели по вине бездельника и бродяги, слишком трусливого, чтобы погибнуть в бою, и слишком ленивого, чтобы выполнить простейшее задание. Чересчур гордого, чтобы заплатить за еду и кров.

Под градом брани Альфред испытал наказание худшее: он понял, что бедняки сказали правду. Он не видел ни малейших шансов на возвращение к власти. Он угодил на дно ямы, откуда еще никто не выбирался. Для него и ему подобных христиан Англии будущее закрыто. Так решат, договорившись между собой, франки и норманны, крестоносцы и идущие Путем.

Альфред вышел в бесприютную ночь, его сердце разрывалось от отчаяния.

* * *

На этот раз подле одра сел Шеф. Бранд чуть заметно повернул к нему голову. Его лицо было серым под бородой. Шеф видел, что даже мельчайшие движения причиняют раненому муку: в брюшной полости растекся яд, готовый сразиться с мощью, которая еще скрывалась в массивном теле.

– Мне нужно узнать о франках, – сказал Шеф. – Всех остальных мы разбили. Ты был уверен, что они разгромят Альфреда.

Бранд слабо кивнул.

– Что в них такого страшного? Как их одолеть? Я вынужден спрашивать у тебя, потому что в войске больше нет человека, который повстречался с ними на поле брани и уцелел. И в то же время многие похваляются богатой добычей, которую годами вывозили из франкского королевства. Как же так получается – грабить себя эти люди позволяют, но при этом они такие грозные, что даже ты их считаешь непобедимыми?

Бранд напрягся – не для того, чтобы пошевелить губами, а подбирая минимум слов. Наконец он заговорил сиплым шепотом:

– У них усобицы. Вот нам и удавалось проникать в их страну. Они не моряки. И воспитывают мало воинов. У нас как? Взял копье, щит и меч – вот тебе и боец. А у них одного человека снаряжает целая деревня. Кольчугу ему, меч, пику, шлем. Но главное у них – кони. Здоровые кони. Черти, каких не вдруг обуздаешь. Надо учиться верховой езде с копьем в одной руке и щитом в другой. Начинают с малых лет, иначе никак. С одним франкским всадником справиться легко: надо зайти сзади и перерезать коню поджилки. С пятьюдесятью уже трудно. С тысячью…

– А с десятью тысячами? – перебил его Шеф.

– Ни разу не видел. Это жуть как много. У них полно легкой конницы. Она опасная, потому что быстрая; сейчас ее нет, а через минуту глядь – уже рядом.

Бранд собрался с последними силами.

– Они затопчут тебя, если позволишь. Или порубят на марше. Мы обычно жмемся к реке. Или прячемся за частоколом.

– А в чистом поле?

Бранд слабо качнул головой и что-то прошептал. Шеф не разобрал слов – то ли «невозможно», то ли «не знаю». В следующий миг на плечо легла рука Ингульфа, и Шефа вывели вон.

Щурясь на свету, Шеф понял, что у него опять хлопот полон рот. Надо выделить охрану для доставки трофеев в нориджскую казну. Необходимо решить судьбу пленных, среди которых и изверги, и простые вояки. Нужно получить и отправить депеши. И неизменный вопрос, маячивший на границе сознания: Годива. Почему она ушла с Торвином? И что за дело возникло у самого Торвина – настолько важное, что не могло подождать?

Но сейчас перед Шефом оказался отец Бонифаций, его личный писец и бывший священнослужитель, рядом с которым стоял еще один коротышка в черной рясе, хранивший на лице скорбное и злобное выражение. Шеф не сразу сообразил, что уже видел его, но только издалека. В Йорке.

– Это архидиакон Эркенберт, – сказал Бонифаций. – Мы сняли его с личного корабля Ивара. Он ведает машинами. Рабы-катапультисты, которые сперва были невольниками в Минстере, а потом у Ивара, говорят, что это Эркенберт их построил. Они сказали, что йоркская Церковь не покладает рук ни ночью ни днем и работает на Рагнарссонов. – Он посмотрел на архидиакона с откровенным презрением.

«Хозяин машин, – подумал Шеф. – Когда-то я отдал бы все за возможность потолковать с этим человеком. А сейчас диву даюсь – ну что он мне скажет? Я вполне способен разобраться в устройстве его катапульт, да и всяко пойду их осматривать. Мне известны их скорострельность и сила удара. Я только не знаю, что еще понапихано в его голову и понаписано в книгах. Но вряд ли он скажет. И все-таки поп может пригодиться».

Слова Бранда неуловимо переваривались сознанием Шефа, преобразуясь в план.

– Хорошенько присматривай за ним, Бонифаций, – распорядился Шеф. – Проследи, чтобы с рабами из Йорка обращались достойно, и объяви, что отныне они свободны. Потом пришли ко мне Гудмунда. И Луллу с Озмодом. И не забудь еще Квикку, Удда и Озви.

* * *

– Мы не хотим это делать, – категорически возразил Гудмунд.

– Но можете? – поднажал Шеф.

Гудмунд замялся, не желая ни солгать, ни уступить.

– Можем. И все равно мысль неудачная. Вывести из войска всех викингов, посадить в ладьи Ивара, превратить его людей в галерных рабов и обогнуть побережье, чтобы встретиться с кем-то в этом Гастингсе… Послушай, господин! – взмолился Гудмунд, стараясь подольститься, насколько позволяла его натура. – Я понимаю, что мы с ребятами не всегда были справедливы с твоими англичанами. Обзывали их недомерками, скрелингами – заморышами. Говорили, что от них нет и не будет толку. Ну а они пытались доказать, что не лыком шиты. Но ведь мы сомневались в них неспроста, а теперь и вдвойне правы, коль ты собрался воевать с этими франками и их конями. Твои англичане наловчились стрелять машинами. Один трэлл с алебардой не хуже одного нашего с мечом. Но все равно они многого не умеют, как бы ни тужились. Силенок-то маловато. Теперь возьмем этих франков. Чем они так страшны? Все знают, что дело в лошадях. Сколько весит лошадь? Тысячу фунтов? Вот то-то и оно, господин. Для того чтобы сделать хоть несколько выстрелов по франкам, их нужно на какое-то время сдержать. Может, наши ребята и справятся – с алебардами и всем остальным. Может быть. Они никогда этого не делали. Но точно ничего не выйдет, если ты всех отошлешь. А вдруг между тобой и франками окажется только жалкий строй твоих коротышек?

«Ни сил у них, ни выучки, – добавил про себя Гудмунд. – Стоять и смотреть, как на тебя несутся вооруженные полчища, а после крошить их в капусту? Да куда им, тем более если это конница. Им всегда помогали мы».

– Ты забываешь о короле Альфреде, – возразил Шеф. – Он уже должен собрать свое войско. Знаешь же, что английские таны не слабей и не трусливей твоих воинов, им просто не хватает дисциплины. Но я об этом позабочусь.

Гудмунд неохотно кивнул.

– Вот и выйдет, что каждый займется тем, что умеет лучше других, – продолжал Шеф. – Твои люди поведут корабли. Мои вольноотпущенники будут обслуживать машины и стрелять. Альфред и его англичане – ждать и делать то, что им скажут. Доверься мне, Гудмунд. В прошлый раз ты не поверил. И в позапрошлый. Как и при набеге на монастырь в Беверли.

Гудмунд снова кивнул, теперь уже с чуть большей готовностью. Повернувшись к выходу, он напоследок заметил:

– Ты не моряк, господин ярл. Сейчас пора жатвы. Любой моряк знает: когда ночь становится такой же длинной, как день, погода меняется. Не забывай о погоде.

* * *

Известие о полном разгроме Альфреда дошло до Шефа и его урезанного войска на третий день похода на юг. Он выслушал изможденного, бледного тана, изложившего новости в заинтересованном кругу – Шеф положил конец традиционным секретным совещаниям, Гудмунд и его норманнские соратники взошли на борт захваченных кораблей. Пока он внимал, вольноотпущенники следили за его лицом, которое изменилось лишь дважды. В первый раз это случилось, когда тан осы́пал проклятиями франкских лучников, которые обрушили такой ливень стрел, что наступавшим воинам Альфреда пришлось остановиться и прикрыться щитами, – тут-то на них, неподвижных, и налетела франкская конница. Во второй раз – когда тан признал, что с тех пор никто не видел короля Альфреда и ничего не слышал о нем.

После рассказа повисло молчание, которое нарушил Квикка. Воспользовавшись своим положением неизменного спутника и спасителя Шефа, он выразил общую мысль:

– Что будем делать, лорд ярл? Повернем назад или двинемся дальше?

– Двинемся дальше, – немедленно ответил Шеф.

Той ночью мнения насчет разумности этого решения разделились, у лагерных костров разгорелись споры. Войско изменилось после ухода Гудмунда с викингами из числа идущих Путем. Вольноотпущенные рабы-англичане всегда побаивались своих союзников, которые свирепостью и силой напоминали былых господ, а воинской доблестью намного превосходили оных. Без викингов поход превратился в праздник: дудели волынки, в строю звучал смех, англичане окликали сборщиков урожая, которые больше не бросались врассыпную при виде передовых отрядов.

Но этот же страх был залогом успеха. Недавние рабы гордились чем угодно – своими машинами, алебардами и арбалетами, – но только не самими собой. И не имели той уверенности, которая приобретается ценой многолетних побед.

– Легко сказать «двинемся дальше», – посетовал кто-то невидимый в ночи. – А что начнется, когда мы дойдем до места? Альфреда нет. Норманнов нет. Уэссексцев, чью помощь нам обещали, тоже нет. Только мы. Что с нами будет?

– Мы их перестреляем, – уверенно заявил Озви. – Разгромим, как Рагнарссонов. У них, небось, и в помине нет таких машин, да и арбалетов, и всего прочего.

Ему ответил согласный и довольный гул. Однако воеводы ежеутренне сообщали Шефу все возраставшее число людей, улизнувших под покровом ночи и прихвативших серебряные пенни, которые каждому выплатили из отнятого у Ивара; посулом земель и иного имущества дезертиры не соблазнились. Шефу уже не хватало как обслуги для пятидесяти машин – камнеметов и крутопульт, – так и стрелков для двухсот арбалетов, изготовленных в кузницах Удда.

– Что будешь делать? – спросил у него на четвертое утро похода Фарман, служитель Фрейра: он, Ингульф и жрец Тира Гейрульф были единственными норманнами, которые остались с Шефом и вольноотпущенниками.

– Мне нечего сказать, – пожал плечами Шеф. – Я отвечу, услышав от тебя, куда отправились Торвин с Годивой. И зачем. И когда вернутся.

Теперь уже Фарман воздержался от ответа.