Текст книги "Хижина дяди Тома"

Еще несколько последних слов и слез, несколько пожеланий, и Элиза, сжимая в объятиях удивленного и напуганного ребенка, бесшумно скрылась из виду.

Глава VI
Открытие

Взволнованные своим продолжительным разговором, мистер и миссис Шельби долго не могли уснуть в эту ночь и на следующее утро проснулись позже обыкновенного.

– Не понимаю, что это с Элизой, – сказала миссис Шельби, которая напрасно звонила несколько раз. Мистер Шельби стоял перед зеркалом и точил бритву. В эту минуту дверь открылась и вошел темнокожий мальчик с водою для бритья.

– Анди, – сказала ему госпожа – подойди к Элизиной двери, скажи, что я три раза звонила ее. Бедняжка! – прибавила она про себя со вздохом.

Анди скоро вернулся с широко раскрытыми от удивления глазами.

– Господи помилуй, миссис! У Лиззи все ящики выдвинуты и все вещи разбросаны! должно быть, она сбежала! Истина мелькнула, как молния, в уме мистера и миссис Шельби.

– Она наверно догадалась и ушла! – сказал он.

– Слава Богу, – вскричала она. – Надеюсь, что это так.

– Жена, ты говоришь глупости! Для меня будет страшно неприятно, если она в самом деле ушла. Гэлей видел, что мне очень не хотелось продавать ребенка, он подумает, что я помогал Элизе бежать. Это затрагивает мою честь! – И мистер Шельби поспешно вышел из комнаты.

С четверть часа в доме царила страшная суматоха. Люди бегали, кричали и хлопали дверьми, в разных местах собирались лица всевозможных оттенков черного цвета. Одно только существо, которое могло бы пролить сколько-нибудь света на это дело, главная повариха, тетушка Хлоя, упорно молчала. Не говоря ни слова, с мрачной тучей на своем, обыкновенно веселом, лице, она пекла сухари к завтраку, как будто не видела и не слышала всего, что происходило вокруг неё.

Очень скоро около дюжины негритят уселись, точно воронята, на перила веранда: каждый хотел первый сообщить чужому массе о его неудаче.

– Он прямо с ума сойдет, честное слово, – говорил Анди.

– Вот-то заругается! – вскричал маленький, черненький Джек.

– Да, он знатно умеет ругаться! – заявила курчавая Манди. – Я слышала, как он ругался вчера за обедом. Я всё слышала, что они говорили, я сидела в чулане, где миссис держит большие бутыли и слышала каждое слово. – И Манди, которая до сих пор думала о значении того, что слышала, не больше какого-нибудь черного котенка, теперь принимала важный вид знающей особы и забывала рассказать, что, забравшись в чулан с бутылями, сна всё время преспокойно проспала там.

Как только появился Гэлей в высоких сапогах со шпорами, его со всех сторон приветствовали сообщением неприятной вести. Ребятишки не были разочарованы в своей надежде услышать его ругательства. Он так энергично выбранился, что они пришли в полный восторг, но при этом не забывали увертываться от ударов его хлыста. С громким криком они скатились с перил веранды на лужайку, где могли безнаказанно кувыркаться и орать.

– Ну, попадись вы мне, чертенята, – проговорил Гэлей сквозь зубы.

– А вот и не попались! – вскричал с торжеством Анди, делая отчаянную гримасу вслед несчастному торговцу, когда тот уже не мог его слышать.

– Однако же, Шельби, это очень странная история, – сказал Гэлей, входя в гостиную без всякого предупреждения. – Говорят, девка-то бежала и со своим детенышем.

– Мистер Гэлей, миссис Шельби здесь, – заметил мистер Шельби.

– Прошу извинить, сударыни, – сказал Гэлей, слегка кланяясь, по всё еще сильно хмурясь. – Но я опять-таки повторяю: до меня дошли странные слухи. Правда это?

– Сэр, – сказал мистер Шельби, если вы желаете разговаривать со мной, вы должны соблюдать приличия. Анди, возьми шляпу и хлыст мистера Гэлея. Садитесь, сэр. Да, сэр, я должен с сожалением сказать, что молодая женщина, вероятно, встревоженная какими-нибудь дошедшими до неё слухами, скрылась сегодня ночью и унесла своею ребенка.

– Признаюсь, я ожидал, что со мной будут вести дело на чистоту, – проговорил Гэлей.

– Позвольте, сэр, – вскричал, мистер Шельби круто поворачиваясь к нему, – что вы хотите сказать этим замечанием? Кто бы ни затронул мою честь, у меня всегда один ответ.

Торговец струсил и, значительно сбавив тон, пробормотал, что, конечно неприятно, когда ведешь честный торг, и тебя вдруг одурачат…

– Мистер Гэлей, – сказал м. Шельби, – если бы я не понимал, что вы имеете право чувствовать неудовольствие, я не потерпел бы вашего грубого и бесцеремонного вторжения в мою гостиную. Предупреждай вас, что, хотя внешние обстоятельства и говорят против меня, я не допущу никаких подозрений и намеков, будто я принимал какое-нибудь участие в этом деле. Мало того, я считаю своею обязанностью оказать вам всякую помощь и лошадьми, и людьми и проч. для возвращения вашей собственности. Одним словом, Гэлей, – он быстро перешел от тона холодного достоинства, к своему обычному дону искреннего радушие, – самое лучшее для вас не волноваться и спокойно позавтракать; а затем мы посмотрим, что нам делать.

Миссис Шельби встала и извинилась, что не может завтракать с ними; она приказала почтенной на вид мулатке налить господам кофе и вышла из комнаты.

– Старая леди, кажется, очень не любит вашего покорного слугу, – сказал Гэлей, стараясь держать себя совершенно непринужденно.

– Я не привык, чтобы о моей жене говорили таким тоном, – сухо заметил мистер Шельби.

– Извините, пожалуйста, я просто пошутил, – сделанным смехом отвечал Гэлей.

– Шутка шутке рознь, бывают и неприятные.

– Однако он стал чертовски много позволять себе после того, как я подписал бумаги! – сказал сам себе Гэлей, – совсем важным барином стал со вчерашнего дня!

Никогда падение первого министра не вызывало такого волнения, какое вызвала весть о продаже Тома среди его товарищей. Все и всюду об этом толковали; и в доме, и в поле на все лады обсуждали возможные последствия этого события. Бегство Элизы – происшествие беспримерное среди невольников имения, – тоже немало содействовало общему возбуждению умов.

«Черный Сэм», как его обыкновенно называли, потому что он был темнее всех остальных чернокожих имения, глубокомысленно обсуждал дело со всех сторон и во всех его последствиях, с такою дальновидностью и с таким пониманием собственных интересов, что это сделало бы честь любому белому политику в Вашингтоне.

– Плох тот ветер, который никому не надует добра, это уж верно, рассуждал Сэм, поддергивая свои панталоны и ловко заменяя длинным гвоздем недостающую пуговицу, изобретательность, которая привела его в восторг.

– Да, плох тот ветер, который никому добра не надует, – повторил он. – Ну, вот теперь Том пошел на дно, значит, место очистилось, и какой-нибудь негр может подняться вверх. А отчего бы не этот негр? Это было бы не дурно. Том разъезжал верхом повсюду в чищенных сапогах, с пропускным билетом в кармане, что твой важный барин. Отчего же Сэм не может разъезжать точно также, хотел бы я знать?

– Эй, Сэм! Сэм! масса велел тебе оседлать Билли и Джерри. – прокричал Анди, прерывая его беседу.

– Ну, что там еще случилось, мальчуган?

– Эх ты! неужели же ты не знаешь, что Лиззи удрала и утащила своего мальчишку.

– Ишь ты! яйца учат курицу! Да я это знал гораздо раньше тебя. Небось, мне такие дела хорошо известны!

– Ну, всё равно! А только масса велел поскорей оседлать Билли и Джерри. Мы с тобой поедем вместе с массой Гэлеем искать ее.

– А, это отлично! пришло мое время! Когда придет нужда, зовут не другого кого, а Сэма. Значит, он и есть тот негр. Я ее поймаю, это уже верно. Масса увидит, на что способен Сэм.

– Эх, Сэм, заметил Анди, ты прежде подумай, а потом говори; ведь миссис-то совсем не хочет, чтобы Лиззи поймали. Тебе от неё достанется.

– Как! – вскричал Сэм, тараща глаза. – Почему ты это знаешь?

– Слышал собственными ушами, как она это говорила сегодня утром, когда я принес массе воду для бритья. Она послала меня посмотреть, отчего Лиззи не идет одевать ее, а когда я ей сказал, что Лиззи ушла, она вскочила и говорит: «Слава тебе, Господи!» А масса был точно помешанный, говорит: «жена, ты говоришь глупости!» Но это не беда, она его повернет на свой лад, у них это всегда так бывает, гораздо выгоднее быть на стороне госпожи, поверь моему слову!

Черный Сэм почесал свою кудластую голову, не заключавшую в себе очень глубокой мудрости но зато опадавшую способностью, которая в большом спросе среди политиков всех стран и всякого цвета кожи, способностью знать, где зимуют раки, как говорится в просторечии. Поэтому он прервал свои рассуждения и опять поддернул панталоны, что он делал всегда, когда ему приходилось раздумывать над каким-нибудь трудным вопросом.

– Да, надо правду сказать в этом мире ни о чём нельзя говорить наверно, – промолвил он наконец.

Сэм рассуждал, как философ, и сделал ударение на слове «этом», как будто он видал много различных миров и свое заключение вывел на основании опыта.

– А я-то думала, что миссис перевернет весь света, чтобы вернуть Лиззи, – прибавил он задумчиво.

– Да и перевернула бы? – отвечал Анди; – но неужели ты не понимаешь черномазая голова? Миссис не хочет, чтобы этот масса Гэлей увез Лиззиного мальчика, вот в чём штука.

– Так! – проговорил Сэм с непередаваемой интонацией, которую могут знать только слышавшие разговор негров.

– И вот что я тебе еще скажу, – заметил Анди, – поторапливайся-ка ты, иди за лошадьми, вон миссис зовет тебя, я слышу; полно тебе стоять тут да валять дурака.

После этого Сэм, действительно, начал поторапливаться, и через несколько минут торжественно подскакал к дому на одной из лошадей, держа другую в поводу, соскочил на землю, прежде чем они остановились, и с быстротой вихря подвел их к месту стоянки лошадей. Лошадь Гэлея, пугливый, молодой жеребчик, заржала, стала лягаться и сильно натягивать поводья.

– О-го-го! – сказал Сэм, – ты, кажется, пуглива? – Черное лицо его осветилось странной лукавой улыбкой. – Постой-ка, я тебя успокою!

Лошади стояли под тенью развесистого бука и вокруг по земле валялось множество мелких, острых треугольных буковых орешков. Сэм поднял один из этих орешков и подошел с ним к жеребчику. Он стал гладить и ласкать лошадь, стараясь, по-видимому, успокоить ее. Как будто желая поправить седло, оп ловко подсунул под него острый маленький орешек таким образом, что малейшее давление на седло должно было страшно раздражать нервное животное, не оставляя на коже его никаких царапин или ранок.

– Так – сказал он сам себе, одобрительно ворочая белками глаз и скаля зубы, – дело налажено!

В эту минуту миссис Шельби вышла на балкон и подозвала его. Сэм подошел, с твердым намерением подделаться к барыне, не хуже любого кандидата на вакантное место в Сен-Джемском дворце или в Вашингтоне.

– Что ты так копался, Сэм? Я посылала Анди поторопить тебя.

– Господи помилуй, миссис! – отвечал Сэм– лошадей не поймаешь в одну минуту! Они забежали чуть не на южное пастбище, Бог их знает куда!

– Сэм, сколько раз я тебе говорила, что не слезет употреблять таких выражений как: «Господи, помилуй»; «Бог знает»; это грешно.

– О, Господи, спаси мою душу! Я помню ваши слова, миссис, я больше не буду.

– Да ты ведь и опять сказал, Сэм!

– Неужели! Ах, Господи! Я не думал… я это нечаянно, миссис.

– Надо быть осмотрительнее, Сэм.

– Дайте мне только собраться с духом, миссис, и у меня всё пойдет, как по маслу. Я уж буду осмотрителен.

– Хорошо, Сэм. Ты сейчас поедешь с мистером Гэлеем, чтобы показать ему дорогу и помогать ему. Смотри хорошенько за лошадьми, Сэм! Ты знаешь. Джерри хромала на прошлой неделе, не гони ее слишком сильно.

Миссис Шельби проговорила последние слова тихим голосом, с особенным ударением.

– Уж будьте спокойны! – не Сэм, многозначительно закатывая глаза. – Богу известно! Нет, нет, я этого не сказал! – Он быстро перебил себя на полуслове с таким забавным испугом, что госпожа его невольно рассмеялась. – Хорошо миссис, я буду смотреть за лошадьми!

– Ну, слушай, Анди, – сказал Сэм возвращаясь к лошадям под буковое дерево, – я не удивлюсь, если лошадь этого господина начнет брыкаться, когда, он сядет на нее, ты ведь знаешь, с лошадьми это часто бывает; – и он весьма многозначительно толкнул Анди в бок.

– Так! – проговорил Анди, сразу поняв в чём дело.

– Да, видишь ли, Анди, миссис хочет оттянуть время, это ясно для всякого наблюдательного человека. Я думаю помочь ей немножко. Ну-ка, отвяжи наших лошадей, пусть побегают на лугу а, коли захотят, так и в лес зайдут, мне сдается, что этот масса не очень-то скоро уедет от нас.

Анди оскалил зубы.

– Видишь ли, Анди, продолжал Сэм, – если случится такая штука, что лошадь массы Гэлея начнет беситься, мы с тобой должны помочь ему, и мы поможем, уж поможем. – Сэм и Анди запрокинули головы и разразились тихим, неудержимым смехом, от восторга прищелкивая пальцами и притопывая ногами.

В эту минуту Гэлей вышел на веранду. Несколько чашек прекрасного кофе вернули ему хорошее расположение духа. Он вышел, смеясь и разговаривая с хозяином. Сэм и Анди, захватив по пальмовому листу, обыкновенно заменявшему им шляпы, подбежали к лошадям с полною готовностью помочь массе. Пальмовой лист Сэма не был ничем оплетен по краям; доли его топорщились во все стороны и торчали вверх, придавая лицу негра вольнолюбивый и воинственный вид, не хуже, чем у иного вождя с острова Фиджи; а у Анди полей совсем не было; он нахлобучил тулью себе на голову и самодовольно огляделся, как бы говоря: – Кто смеет сказать, что у меня нет шляпы?

– Ну, ребята, – сказал Гэлей, – шевелитесь, нам нельзя терять времени.

– Ни минуточки, масса! – поддакнул Сэм, подавая Гэлею поводья и держа его стремя, пока Анди отвязывал двух других лошадей!

Только что Гэлей коснулся седла, его лошадь взвилась на дыбы и сбросила седока; Гэлей отлетел на несколько футов и упал на мягкую, сухую землю. Сэм с громким криком ухватился за поводья, но развевающийся лист его самодельной шляпы попал прямо в глаза, лошади, и это не могло послужить к успокоению её нервов. Она вырвалась, опрокинула Сэма, раза два, три презрительно фыркнула, лягнула и пустилась со всех ног бежать на противоположный конец луга, в сопровождении Билли и Джерри, которых Анди выпустил согласно уговору, и подстрекнул несколькими грозными окриками. Поднялась страшная суматоха. Сэм и Анди бегали и кричали, собаки лаяли, Мико, Мося, Мэнди, Фанни и вся детвора мужского и женского пола, носилась по лугу, хлопала в ладоши, визжала и орала с самою обидною услужливостью и с неутомимым усердием.

Белая лошадь Гэлея, горячая и легкая на ногу, быстро вошла во вкус этой скачки. Местом действия был большой луг около полумили в длину слегка отлогий и ограниченный со всех сторон огромным лесом; ей представлялось необыкновенно приятно подпускать своих преследователей па самое близкое расстояние, и, когда они уже протягивали к ней руку, мчаться снова во весь опор и в какой-нибудь лесной просеке. Сэм никак не хотел допустить, чтобы какую-нибудь лошадь поймали прежде задуманного им срока, и он делал героические усилия, чтобы помешать их поимке. Как шпага Ричарда Львиное Сердце всегда сверкала или впереди войска, или среди самых густых схваток, так пальмовый лист Сэма виднелся всюду, где была опасность, что лошадь поймают. Он кидался туда со всех ног и его страшные крики «Попалась! Держи ее! Держи!» способны были обратить в безумное бегство каких угодно зверей.

Гэлей бросался взад и вперед, проклинал, бранился и сердито топал ногами. Мистер Шельби напрасно старался с балкона руководить ловлей лошадей, а миссис Шельби, глядя на всю ату сцену из окна своей комнаты, то смеялась, то удивлялась, отчасти догадываясь о тайной подкладке всей этой суматохи.

Наконец, около двенадцати часов явился Сэм, торжественно восседая на Джерри и держа в поводу лошадь Гэлея, всю в мыле, но с горящими глазами и раздувающимися ноздрями доказывавшими что её вольнолюбивый дух не вполне усмирен.

– Поймана! – с торжеством объявил он. – Если бы не я, им никогда бы не справиться с ней, но я поймал ее!

– Ты! – далеко не любезно проворчал Гэлей. – Да если бы не ты, ничего бы этого не случилось!

– Господи помилуй, масса, – проговорил Сэм, глубоко огорченным тоном, – а я-то старался для вас, бегал до того, что с меня пот так и льет.

– Ну хорошо, хорошо, из-за твоей проклятой глупости я потерял целых три часа. Едем скорей и больше не смей дурить.

– Да что вы, масса! – умоляющим голосом проговорил Сэм. – Неужели же вы хотите уморить и нас, и лошадей. Мы еле на ногах держимся, а лошади все в мыле. Нет, уж, как хотите, а до обеда выехать нельзя. Лошадь массы надобно почистить, видите, как она выпачкалась. И Джерри тоже опять стала хромать. Барыня не отпустит пас в таком виде. Благослови вас Бог, масса, мы всё равно успеем нагнать беглянку. Лиззи никогда не была хорошим ходоком.

Миссис Шельби, которая с веранды слышала весь этот разговор и втайне потешалась им, решила, наконец, принять в нём участие. Она подошла к Гэлею, вежливо выразила сожаление по поводу неприятного происшествия, случившегося с ним, и просила его остаться обедать, обещая, что велит кухарке сейчас же подавать.

Подумав немножко, Гэлей с весьма сомнительною любезностью направился в гостиную, а Сэм проводив его взглядом, не поддающимся описанию, с важным видом повел лошадей в конюшню.

– Видел ты его, Анди? – спросил Сэм, когда они зашли под навес сарая и привязали лошадей к столбу. – О, Господи! Да ведь это лучше всякого митинга! Как он плясал и топал ногами, и бранил нас! Ты думаешь, я не слышал? Ладно, думаю себе, старина, ругайся сколько влезет! Хочет получить свою лошадку, – думаю себе, – так подожди или лови ее сам. Господи, Анди, я как сейчас вижу его перед собой. – Сэм и Анди прислонились к стене сарая и хохотали до упада.

– Жаль, что ты не видел, каков он был, когда я привел лошадь, чисто сумасшедший. Господи, он, кажется, убил бы меня, если бы смел. А я-то стою перед ним, как ни в чём не бывало, такой смиренный.

– Да, я тебя видел, – отвечал Анди, – ты ловкач, Сэм.

– Надеюсь, что ловкач. А видел ты миссис под окном? Я видел, как она смеялась.

– Ну я так убегался, что ничего не замечал.

– Вот видишь ли, Анди, – сказал Сэм с важностью, начиная чистить лошадь Гэлея, – я взял себе привычку к тому, что называется наблюдательностью, Анди. Это очень важная привычка, Анди, и я советую тебе развивать ее в себе теперь, пока ты молод… Подними-ка ей заднюю ногу, Анди… Видишь ли Анди в этой наблюдательности и состоит вся разница между одним негром и другим. Разве я не заметил, с какой стороны дует ветер? Разве я не видел, чего хочется миссис, хоть она ни одним словом не обмолвилась. Это вот и значит наблюдательность, Анди. Ты, пожалуй, скажешь, что это особая способность. Способность бывают разные у разных людей и их можно развивать это самое важное.

– А мне всё-таки сдается, что кабы я не помог твоей наблюдательности сегодня утром, ты бы не сумел так ловко повести дело, – сказал Анди.

– Анди, – заявил Сэм, – ты многообещающий парен об этом и говорить нечего. Я тебя высоко ставлю и нисколько не стыжусь следовать твоим мыслям. Мы никого не должны презирать Анди потому что бывает так что и самый ловки! попадает иногда в просак. Так-то, Анди а теперь пойдем в дом. Я уверен, что миссис угостит нас чем-нибудь хорошеньким.

Глава VII
Борьба матери

Невозможно представить себе человеческое существо более несчастное и удрученное чем была Элиза, когда она вышла из хижины дяди Тома.

Страдания и опасности её мужа и опасность, грозившая её ребенку, перепутывались в её уме со смутным и гнетущим чувством страха при мысли о том, что она покидает единственный дом, который она когда-либо знала, и лишается покровительства доброй госпожи, которую она любила и уважала. Кроме того ей приходилось прощаться со всем, к чему она привыкла, с местом, где она выросла, с деревьями, под которыми она играла, с рощами, где она в более счастливые дни гуляла по вечерам с молодым мужем; каждый предмет в эту ясную, морозную, звездную ночь, казалось, с упреком глядел на нее и спрашивал, куда она уходит из этого верного убежища.

Но сильнее всего прочего говорила в ней материнская любовь, доходившая до безумия, вследствие близкой и страшной опасности. Её мальчик был настолько велик, что мог бы идти на своих ножках, и в другое время она просто вела бы его за руку. Но теперь ей было ужасно страшно выпустить его из своих рук, и она судорожно прижимала его к груди, быстро шагая вперед.

Замерзшая земля хрустела под её ногами, и она дрожала, слыша этот звук. При каждом шелесте листьев, при каждой мимолетной тени кровь приливала ей к сердцу, и она ускоряла шаг. Она сама удивлялась, откуда взялась у неё такая сила: ребенок казался ей легким, как перышко, и при всяком приступе страха сверхъестественная сила, поддерживавшая ее, как будто возрастала, а бледные губы беспрестанно шептали молитву: «Господи, помоги! Спаси меня, Господи!»

А что, если бы это был твой Гарри, читательница – мой или твой Вили, и ты бы знала, что грубый торгаш возьмет его у тебя завтра утром, если бы ты видела этого торгаша и знала, что все документы подписаны и переданы ему, что в твоем распоряжении, чтобы спастись бегством всего несколько часов от полуночи до утра, как шибко могла бы ты идти! Сколько верст могла бы ты пройти в эти короткие часы, если бы твое ненаглядное дитя прижалось к твоей груди маленькая усталая голова лежала бы у тебя на плече, а маленькие нежные ручки доверчиво обнимали бы тебя за шею.

Мальчик спал. Сначала новость обстановки и тревога не давали ему заснуть. Но мат так поспешно останавливала каждую его попытку крикнуть или заговорить, так уверяла его, что, если он будет лежать тихо, она наверно спасет его, что он сел смирно, обвив её шею своими ручонками, и только чувствуя, что засыпает, спросил:

– Мама, ведь мне нельзя спать, правда?

– Можно, мой дорогой, спи себе, если хочешь.

– Мама, а если я засну, ты не отдашь меня ему?

– Нет, ни за что! Бог поможет мне! – отвечала мать, и щеки её побледнели, а большие черные глаза засверкали.

– Наверно, мама?

– Наверно! – сказала мать таким голосом, которого сама испугалась; ей показалось, что это слово произнесла не она, а кто-то чужой, какой-то дух внутри её; и мальчик опустил маленькую, усталую головку к ней на плечо и скоро заснул. Прикосновение этих теплых ручек, легкое дыхание, которое она чувствовала на своей шее, по-видимому, придавали ей бодрость и энергию. При каждом легком движении доверчиво спавшего ребенка ей казалось, как будто какой-то электрический ток вливает в нее новые силы Велика эта власть души над материей, благодаря которой тело и нервы становятся временами нечувствительными, мускулы приобретают силу стали и слабый делается силачом.

Строения, фермы, роща, лесок быстро мелькали перед ней; она шла всё дальше и дальше, оставляя один знакомый предмет за другим, не замедляя шага, не останавливаясь; занимавшийся день застал ее на большой дороге, за много миль от всего, что было близко её сердцу.

Она часто ездила со своей госпожой в гости к одним знакомыми жившим в маленькой деревушке Т., недалеко от Огайо и хорошо знала дорогу. Добраться туда и переправиться через реку Огайо это было первое, что она наметила в своем наскоро задуманном плане бегства; дальше она рассчитывала на милость Божию.

Когда на дороге появились экипажи и лошади, Элиза поняла с тою чуткостью, какая свойственна людям в минуты сильного возбуждения, – что её быстрая ходьба и расстроенный вид могут обратить на нее внимание и вызвать подозрение. Она спустила мальчика с рук, оправила свое платье и шляпу и пошла настолько быстро, насколько позволяли правила, приличия. В её маленьком узелке был запас пирожков и яблочков, и она пользовалась им, чтобы заставить ребенка идти поскорей. Она катила по дороге яблоко, мальчик со всех ног пускался бежать за ним и, благодаря этой хитрости, они незаметно проходили милю за милей.

Через несколько времени они подошли к густой роще, среди которой журчал светлый ручеек. Мальчик стал просить пить и есть, она перелезла с ним через забор и, усевшись за большим камнем, который совершенно скрывал их от проходивших по дороге, дала, ему закусить теми запасами, что несла в узелке. Мальчик удивлялся и огорчался тем, что мать не хочет ничего есть; обхватив шею её своею ручкой, он втиснул ей в рот кусочек пирожка, но ей казалось, что клубок, стоявший у неё в горле, задушит ее.

– Нет, нет, Гарри, мой дорогой! Мама не может есть, пока ты не будешь в безопасном месте. Мы должны идти, идти как можно скорей, пока не дойдем до реки. И она поспешила на дорогу и опять старалась идти ровным и спокойным шагом.

Теперь она была уже далеко от тех мест, где ее знали лично. Если бы ей случайно встретился кто-нибудь знакомый, то всем известная доброта Шельби ограждала бы ее от всяких подозрений, никому не пришло бы в голову, что она могла бежать от них. Кроме того цвет её кожи был настолько бел, что только при внимательном осмотре можно было заметить у неё примесь черной крови, ребенок её тоже был беленький и, благодаря этому, ей легче было идти, не возбуждая подозрений.

Успокоив себя этими соображениями, она в полдень зашла да одну ферму, чтобы отдохнуть и купить чего-нибудь поесть себе и ребенку. По мере того, как расстояние от дома увеличивалось, и опасность уменьшалась, неестественное – напряжение её нервной системы ослабевали и она начинала чувствовать голод и усталость.

Хозяйка фермы, добродушная и болтливая, по-видимому, очень обрадовалась тому, что явился человек, с которым ей можно поговорить. Она с полным доверием отнеслась к объяснению Элизы, что она идет погостить с недельку у знаковых. В глубине души Элиза надеялась, что слова эти окажутся верными.

За час до солнечного заката она вошла в деревеньку Т. на берегу Огайо, усталая, с больными ногами, но с тою же бодростью в душе. Прежде всего, она посмотрела на реку, которая, как Иордан, лежала между нею и обетованною землею свободы.

Была ранняя весна, река вздулась и бурлила. Большие льдины носились по мутным волнам. Вследствие особой формы кентуккийского берега, который длинным мысом выдвигался вперед, лед задерживался и скоплялся в этом месте. Узкий канал, образуемый рекою, был наполнен льдинами, которые громоздились одна на другую, преграждая путь спускавшемуся с верховья льду, который образовал здесь огромную волнующуюся плотину, наполнявшую всю реку почти до самого кентуккийского берега.

Элиза с минуту глядела на реку. Она сразу поняла как неблагоприятно для неё это положение вещей, так как при ледоходе паром, обыкновенно поддерживающий сообщение между берегами, не мог ходить, и пошла в маленькую гостиницу на берегу, чтобы навести справки.

Хозяйка, хлопотавшая у печки над приготовлением разных кушаний к ужину, остановилась с вилкой в руках, услышав тихий, жалобный голос Элизы.

– Чего вам? – спросила она.

– Нет ли какого-нибудь парома или лодки, которые бы перевезли меня в Б.?

– Конечно нет, люди уже не могут переправляться.

Отчаяние и испуг, выразившиеся на лице Элизы, поразили трактирщицу, и она спросила:

– А вам, верно, очень нужно переправиться? Что у вас там, кто-нибудь болен? У вас такой встревоженный вид!

– У меня ребенок опасно болен, – сказала Элиза. – Я узнала об этом только вчера вечером и сегодня прошла много миль в надежде, что попаду на перевоз.

– Экая беда какая! – сказала хозяйка, – в ней проснулось сочувствие к материнскому горю. – Мне, право, ужасно жаль вас! Соломон! – позвала она, высунувшись из окна и обращаясь к маленькому строению на заднем дворе. Человек в кожаном переднике и с грязными руками показался в дверях.

– Слушай, Сол, – сказала хозяйка, – что тот человек будет переправлять сегодня ночью свои бочки?

– Он говорил, что попытается, если только будет можно, – отвечал Соломон.

– Один человек из наших деревенских хочет сегодня ночью переправить на тот берег некоторые вещи, если будет возможно. Он придет к нам ужинать, посидите, подождите его. Какой миленький мальчик, – прибавила женщина, протягивая Гарри сладкую булочку. Но бедный мальчик до того устал, что расплакался.

– Бедняжка! Он не привык много ходить, а я так торопила его, – сказала Элиза.

– Так идите в эту комнату, уложите его! – И хозяйка открыла дверь в небольшую комнату, в которой стояла хорошая кровать. Элиза уложила на нее уставшего мальчика и держала его ручки в своих, пока он не уснул крепким сном. Сама она не могла спать. Мысль о погоне жгла ее словно огнем; и она с тоской глядела на мрачную, волнующуюся реку, лежавшую между ней и свободой.

Здесь мы должны на время проститься с нею и вернуться к её преследователям.

Хотя миссис Шельби обещала, что обед будет скоро подан, но на деле оказалось не то. В присутствии Гэлея она посылала, по крайней мере, полдюжины молодых гонцов к тетушке Хлое, но эта почтенная особа только фыркала в ответ, трясла головой и продолжала производить все свои операции необыкновенно медленно и аккуратно.

По какой-то необъяснимой причине вся прислуга была убеждена, что миссис не рассердится за промедление, и, удивительно, как много случалось в этот день разных бед, которые задерживали ход дела. Какой-то злополучный малый опрокинул соусник с подливкой; пришлось делать подливку снова с полною старательностью и по всем правилам искусства. Тетушка Хлоя кипятившая и мешавшая ее с величайшею аккуратностью, на все приглашения поторопиться резко отвечала, что «не намерена помогать кому-то ловить людей». Один слуга упал с ведром воды и должен был идти второй раз на колодец за свежей водой, другой уронил кусок масла. От времени до времени в кухню приходили вести, что масса Гэлей очень беспокоится, что ему не сидится на стуле, что он беспрестанно подбегает то к окну, то к двери.

– Так ему и надо! – с негодованием проговорила тетушка Хлоя. – Ему придется еще больше беспокоиться, если он не исправится. Каков-то он будет, когда Господь призовет его к себе!

– Он наверно попадет в ад! – решил маленький Джон.

– И по делам, – угрюмо сказала тетушка Хлоя: – он разбил много, очень много сердец! Говорю вам всем, – проговорила она, останавливаясь с поднятой вилкой в руках, – это совершенно так, как масса Джорж читал в Апокалипсисе: «души их вопиют к престолу Божьему, они взывают к Господу об отмщении, и скоро Господь услышит их»; да услышит!

Тетушку Хлою очень уважали в кухне, и теперь все слушали ее с разинутыми ртами. Так как обед был, наконец, отправлен на стол, то вся кухонная прислуга могла спокойно болтать с ней и слушать её речи.

– Все, такие, как он, будут гореть в вечном огне; это уж как дважды два четыре, правда, ведь? – спросил Анди.