Текст книги "Хижина дяди Тома"

– Мне бы очень хотелось посмотреть, как он будет гореть, – сказал маленький Джон.

– Дети! – раздался вдруг голос, заставивший всех вздрогнуть. Это был дядя Том; он вошел незамеченный и слышал весь разговор. – Дети, – сказал он, – вы сами не понимаете, что говорите. Вечность страшное слово, дети; об этом и думать-то ужасно. Вы не должны желать вечных мучений никакому человеческому существу!

– Да мы никому и не желаем кроме душепродавцев, – возразил Анди, – а им нельзя не пожелать, они такие страшные злодеи.

– Я думаю, сама природа должна восставать на них, – сказала тетушка Хлоя. – Они отрывают младенца от груди матери и продают его. Они отнимают малых ребят, которые цепляются за подол матери, и продают их. Они разлучают мужа с женой – тут тетушка Хлоя начала плакать, – а ведь это всё равно, что отнять жизнь. И вы думаете, они что-нибудь чувствуют, они жалеют нас? Нисколько: они себе едят, пьют, курят, как ни в чём ни бывало. Господи! Уж если их чёрт не берет, так на что же он и нужен! – Тетушка Хлоя закрылась передником и разрыдалась не на шутку.

– Молитесь за оскорбляющих вас, вот что говорится в хорошей книге, заметил Том.

– Молиться за них! – вскричала тетушка Хлоя, – нет, это уж слишком! Я не могу молиться за них.

– Это в тебе говорит естество, Хлоя, а естество сильно, – отвечал Том; – но Божия благодать еще сильнее. Ты только представь себе, в каком ужасном положении находится душа несчастного грешника, который совершает такие дела. Тебе следует блогодарить Бога за то, что ты не такая, как они, Хлоя. Мне лучше, чтобы меня продали десять тысяч раз, чем иметь на душе такой тяжкий грех.

– Ну, это и мне тоже, – заявил Джон, – Господи, как нам-то было бы тяжело, Анди?

Анди пожал плечами и свистнул в знак согласия.

– Я рад, что масса не уехал сегодня утром, как хотел, – сказал Том, – меня это огорчило бы больше чем продажа, право. Может быть, для него это ничего, а для меня было бы тяжело, ведь я его знал, когда он был еще крошечным ребенком; но теперь я повидался с массой и начинаю примиряться с своей судьбой. Божья воля! масса ничего не мог поделать. Он поступил правильно, только я боюсь, что без меня у вас тут пойдут беспорядки. Масса не может за всем смотреть, как я смотрел, и сводить концы с концами. Наши рабочие – люди хорошие, да только уж очень они ветрены. Это меня беспокоит.

В эту минуту раздался звонок, и Тома позвали в гостиную.

– Том, – ласковым голосом сказал его господин, – я хотел предупредить тебя, что ты у меня на поруках. Я внес этому джентльмену залог в тысячу долларов, и он воспользуется им, если ты не будешь на месте, когда он тебя потребует. Он уезжает по другим своим делам, и сегодня ты свободен на весь день. Иди, куда хочешь.

– Благодарю вас, масса.

– Только смотри, – пригрозил торговец, – не сыграй со своим господином какой-нибудь вашей обыкновенной негритянской штуки! Я не спущу ему ни одного цента, если ты вздумаешь сбежать. Кабы он меня слушал, он не стал бы верить никому из вас; все вы, как угри, норовите выскользнуть из рук.

– Масса, – сказал Том и выпрямился во весь рост, – мне было восемь лет, когда старая барыня положила вас ко мне на руки и сказала, – а вам тогда еще и годика не было – Вот, Том, говорит она, эта твой будущий господин, береги его, говорит. А теперь позвольте спросить вас, масса, было ли когда-нибудь, чтобы я обманул или ослушался вас, особливо с тех пор, как я стал христианином?

Мистер Шельби был растроган, слезы навернулись на глаза его.

– Милый мой, – сказал он, – видит Бог, что ты говоришь истинную правду; если бы это от меня зависело, я ни за что не продал бы тебя.

– А я даю тебе честное слово, как христианка, что выкуплю тебя, как только мне удастся собрать необходимые деньги! – вскричала миссис Шельби, – Сэр, – обратилась она к Гэлею, – соберите точные сведения о тех, кому вы его продадите, и дайте мне знать.

– Господи, да с удовольствием, – отвечал торговец, – если хотите, я через год привезу его обратно и перепродам вам.

– Тогда уж я буду вести с вами дела, и вы не останетесь в убытке – сказала миссис Шельби.

– Понятно! – отвечал торговец. – Мне ведь всё равно, что продавать, что покупать, только бы получать барыш. Всякому пить-есть хочется, сами знаете, барыня.

Нахальная фамильярность торговца была неприятна и обидна для мистера и миссис Шельби, но они оба сознавали необходимость скрывать свои чувства. Чем более корыстным и бесчувственным он себя выказывал, тем более опасалась миссис Шельби, что ему удастся поймать Элизу и её ребенка, тем более старалась она задержать его отъезд всевозможными женскими хитростями. Она мило улыбалась ему, соглашалась с тем, что он говорил, болтала о разных разностях и всячески старалась, чтобы время проходило незаметно для него.

В два часа Сэм и Анди подвели к крыльцу лошадей, по-видимому бодрых и вполне отдохнувших после утренней скачки.

Сэм, возбужденный сытным обедом, был преисполнен усердия и услужливости. Когда подошел Гэлей, он самым цветистым слогом уверял Анди, что теперь их поездка будет вполне удачна, раз они принимаются за дело «в серьез».

– Ваш хозяин, должно быть, не держит собак? – задумчиво спросил Гэлей, собираясь сесть на лошадь.

– Собак у нас сколько угодно! – с торжеством заявил Сэм. – Вон у нас Бруно лает славно на весь дом, и потом чуть не у каждого негра есть еще своя собачонка, у кого какой породы.

– Фу! – вскричал Гэлей, и прибавил нечто столь нелестное по адресу собак, что Сэм проговорил:

– За что же их бранить, они ничем не виноваты!

– Я спрашиваю, твой хозяин не держит (наверно не держит) собак, чтобы выслеживать негров?

Сэм отлично понимал, о чём он говорит, но продолжал сохранять безнадежно глуповатый вид.

– У всех наших собак отличное чутье; они наверно годились бы для этого дела, если бы их обучить. Славные собаки, только поучите их! Бруно, сюда! – позвал он и свистнул Ньюфаундленду, который шумно прыгая, подбежал к ним.

– Чёрт бы его побрал! – вскричал Гэлей, вскакивая на седло. – Ну, живо, едем!

Сэм влез на лошадь, но мимоходом пощекотал Анди; тот разразился хохотом и вызвал негодование Гэлея, который вытянул его хлыстом.

– Удивляюсь я тебе, Анди, – проговорил Сэм с невозмутимою серьезностью. – Ведь это серьезное дело, Анди. Тут не до шуток. Мы должны думать, как помочь массе.

– Я поеду прямой дорогой к реке, – заявил Гэлей решительно, когда они доехали до границы имения, – Я знаю их повадку; они все стараются пробраться за реку.

– Конечно, – поддакнул Сэм. – Это всего лучше. Мистер Гэлей попал в самую точку. Теперь вот что: к реке ведут две дороги – нижняя и верхняя, – по которой хочет ехать масса?

Анди с удивлением посмотрел на Сэма. Это был совершенно новый для него географический факт, но тотчас же поспешил подтвердить его слова.

– Не знаю как, а мне сдается, – продолжал Сэм – что Лиззи скорей пойдет по нижней дороге, потому по ней меньше езды.

Хотя Гэлей был старый воробей, от природы подозрительный, но мнение, высказанное Сэмом, показалось ему правильным.

– Беда только, что вы оба такие отчаянные лгуны, – проговорил он задумчиво, задерживая на минуту лошадь.

Серьезный, убежденный тон, каким были сказаны эти слова, рассмешил Анди; он немного отстал и до того трясся от хохота, что рисковал свалиться с лошади. Сэм, напротив, непоколебимо сохранял полную серьезность.

– Конечно, – сказал он, – масса может делать как ему угодно, он может, если хочет, ехать прямой дорогой, нам всё равно. Теперь, как я подумаю, так, пожалуй, прямой-то оно будет лучше.

– Понятно она пошла по такой дороге, где меньше ездят, – сказал Гэлей, думая вслух и не обращая внимания на замечание Сэма.

– Этого никак нельзя сказать наверно, – возразил Сэм. – Женщины – странный народ. Они никогда не делают того, что вы от них ожидаете, а всегда наоборот. Такая уж у них природа. Если вы думаете, что она пошла по этой дороге, поезжайте по той, и вы наверно встретите ее. Я думаю так, что Лиззи пошла по нижней дороге; значит, нам лучше ехать по прямой.

Это глубокомысленное рассуждение о свойствах женской природы не очень расположило Гэлея в пользу прямой дороги; он решительно объявил, что поедет по нижней и спросил Сэма, скоро ли они доедут до неё.

– Да вот тут она будет, немного подальше, – сказал Сэм, подмигивая Анди тем глазом, который был ближе к нему, – а только я как подумал хорошенько, так выходит, что нам не след по ней ехать. Я никогда на ней не был, там, пожалуй, не встретишь человеческой души, мы еще, спаси Господи, заблудимся и заедем Бог знает куда.

– Ничего, – объявил Гэлей, – я всё равно по ней поеду.

– А еще я сейчас вспомнил: говорят, та дорога перегорожена заборами да перерезана ручьями и всё такое. Правда ведь, Анди?

Анди не знал наверно. Он слышал, что говорили про ту дорогу, но сам никогда на ней не бывал: одним словом, он не мог сказать ничего положительного.

Гэлей, привыкший во всём подозревать большую или меньшую долю лжи, решил, что в данном случае следует отдать предпочтение нижней дороге. Он был уверен, что, упомянув о ней, Сэм просто проговорился нечаянно; а попытки негра разубедить его, Гэлея, приписал лживости и желанию спасти Лиззи.

Поэтому когда Сэм указал дорогу, Гэлей круто повернул на нее в сопровождении обоих негров.

Дорога, о которой шла речь, была старым проселком, который вел к реке и был давно заброшен, после того как провели новую дорогу. С час по ней можно было ехать свободно, но дальше она была загорожена разными заборами и постройками. Сэму это было отлично известно. Анди же даже ничего не слыхал об этой дороге, так давно была она заброшена. Он ехал с видом смиренной покорности и только по временам ворчал, что здесь чертовски тяжело для ног Джерри.

– А ты помалчивай, – прикрикнул на него Гэлей. – Я ведь вас насквозь вижу! Что вы ни выдумывайте, вы не заставите меня свернуть с этой дороги. Так уже лучше молчите!

– Масса может ехать, куда ему угодно, – заметил Сэм почтительно и в то же время так выразительно подмигнул Анди, что тот еле удержался, чтобы не прыснуть от смеха.

Сэм был очень оживлен и уверял, что у него удивительно острое зрение: он то вскрикивал, что видит женскую шляпку на каком-нибудь отдаленном холмике, то обращался к Анди с вопросом, как ему кажется, не Лиззи ли это пробирается там в лощинке. И все эти замечания он высказывал в тех местах, где дорога была особенно крута или камениста, так что гнать лошадей было неудобно, и Гэлей постоянно волновался.

Проехав таким образом с час, наши всадники, быстро спустившись с пригорка, неожиданно очутились во дворе большой фермы. Людей никого не было видно, – должно быть все работали в поле, – но огромное гумно стояло как раз поперек дороги, очевидно им нельзя было ехать дальше в этом направлении.

– Ну, вот видите, масса, я ведь вам говорил, – заметил Сэм тоном оскорбленной невинности. – Где же чужому господину знать наши места лучше нас, когда мы здесь родились и выросли.

– Ах, ты мошенник! – вскричал Гэлей; – ты всё это отлично знал!

– Так ведь я же вам говорил, что знаю, а вы мне не верили. Я говорил массе, что там всё загорожено и застроено, и нам, пожалуй, будет не проехать. Анди слышал, как я говорил.

Всё это было бесспорно верно и злополучному торговцу оставалось только затаить свою злобу. Все трое повернули направо, к проезжей дороге.

Вследствие этих задержек они подъехали к гостинице на берегу реки через три четверти часа после того, как Элиза в этой же самой гостинице уложила своего ребенка спать. Элиза стояла у окна и смотрела в другую сторону, когда ее заметили острые глаза Сэма. Гэлей и Анди на несколько сажен отстали от него. В эту критическую минуту Сэм сделал так, что ветром сдуло у него шляпу и испустил громкий, своеобразный крик, сразу поразивший Элизу. Она быстро отодвинулась от окна, всадники проехали мимо нее и остановились у подъезда.

В одну минуту Элиза пережила тысячу жизней. Её комната выходила боковою дверью к реке. Она схватила ребенка и кинулась вниз по лестнице. Торговец заметил ее в ту минуту, когда она уже спускалась с берега; он соскочил с лошади, позвал Сэма и Анди и кинулся за ней, как собака за оленем. В эту ужасную минуту Элиза не бежала, а летела, ноги её едва касались земли, и в один миг она очутилась у самой воды. За ней по пятам гнались её преследователи. Тогда, подкрепляемая силой, которую Бог посылает только в минуту отчаяния, она с диким криком сделала прыжок и перенеслась через мутный поток около берега на ледяную плотину. Это был отчаянный прыжок, возможный только в припадке безумия или крайней опасности. Гэлей, Сэм и Анди невольно вскрикнули и всплеснули руками.

Большая зеленая льдина, на которую она ступила закачалась и затрещала под её тяжестью, но она ни на минуту не оставалась на ней. С пронзительными криками и с отчаянной энергией она перескочила на вторую, потом на третью льдину; она спотыкалась, падала, скользила и снова прыгала с одной льдины на другую. Башмаки её свалились с ног, чулки спустились, она на каждом шагу оставляла за собой кровавые следы, но она ничего не видала, ничего не чувствовала, пока, наконец, смутно, точно во сне перед ней выступил Огайский берег, и какой-то человек протянул руку, чтобы помочь ей взобраться.

– Ну и молодец же ты, баба, кто бы ты ни была! – сказал этот человек с придачей крепкого словца.

Элиза узнала голос и лицо человека, который держал ферму по соседству с её прежним домом.

– О, мистер Симмес, спасите меня! спасите! спрячьте!

– Как? что такое? Э! да никак это женщина от Шельби!

– Мой ребенок… вот этот мальчик… его продали! Вон там его господин! – она указала на Кентуккийский берег. – О, мистер Симмес, ведь у вас тоже есть маленький сын!

– Да, есть! – сказал фермер, помогая ей грубо, но ласково взобраться на берег. – При том же ты смелая, храбрая женщина. А я люблю смелых! – Когда они взобрались на берег, фермер остановился.

– Я был бы очень рад сделать что-нибудь для тебя, – сказал он, но мне совершенно некуда спрятать тебя. Всего лучше будет, если ты пойдешь туда, – и он указал на большой белый дом, который стоял особняком на главной улице деревни.

– Поди туда, там живут добрые люди, они наверно помогут тебе, они всем помогают.

– Спаси вас, Господи! – с чувством сказала Элиза.

– Ну, что ты, полно, – отвечал он. – Я ведь ничего для тебя не сделал!

– А вы наверно никому обо мне не скажете, сэр, наверно?

– Ну, тебя к чёрту, баба! За кого ты меня принимаешь? Понятно, никому не скажу. Иди себе спокойно, как умная женщина. Ты еще не свободна, но наверно добьешься свободы, помяни мое слово!

Женщина прижала к груди ребенка и твердым, быстрым и шагом пошла, куда ей было указано. Фермер стоял и смотрел ей вслед.

– Шельби, пожалуй, скажет, что я не по-соседски с ним поступил. Ну, что делать! Пусть он, при случае также укроет одну из моих девчонок, вот мы и поквитаемся! Не могу я равнодушно видеть, как человеческое существо мечется, дрожит и всячески старается увернуться, а его травят собаками! Да и чего ради мне быть охотником и гончей, неизвестно для кого? Чего ради?

Так рассуждал бедный, невежественный Кентуккиец, полуязычник, не знавший какие обязанности налагает на него конституция, и потому поступавший по-христиански. Он не стал бы делать этого, если бы был просвещеннее и занимал более видное общественное положение.

Гэлей был так ошеломлен, что не двигался с места, пока Элиза не скрылась на противоположном берегу; тогда он повернулся и посмотрел вопросительно на Сэма и Анди.

– Экую штуку удрала! – проговорил Сэм.

– В этой бабе должно быть семь чертей сидит! – вскричал Гэлей, – Скачет точно дикая кошка!

– Надеюсь, масса простит, что мы не пошли по той же дорожке, – сказал Сэм, почесывая себе голову, – у меня, правда сказать, не хватит на это духу! – И он хрипло хихикнул.

– А, ты еще смеешься! – закричал торговец сердито.

– Господи помилуй, масса, право слово, не могу больше терпеть! – сказал Сэм, давая волю своей долго сдерживаемой радости. – Уж до чего она была потешная! бежит, скачет, а лед так и трещит, шлеп, крак, шлюп! Ей всё ни по чём! Знай себе, скачет! – И оба негра расхохотались до того, что слезы потекли у них по щекам.

– Я вам дам смеяться! – закричал торговец, замахиваясь на них хлыстом.

Но они ловко увернулись, пустились бежать и, прежде чем он успел догнать их, уже сидели на лошадях.

– Прощайте, масса. Покойной ночи, – проговорил Сэм совершенно серьезно. – Я боюсь, что миссис беспокоится насчет Джерри. Мы больше не нужны массе Гэлею. Миссис ни за что не позволила бы нам гнать лошадей по Лиззиному мосту. – Он шутливо ткнул Анди в бок и пустил лошадь вскачь. Анди последовал за ним, они скрылись из виду, и только взрывы их смеха издали доносились по ветру.

Глава VIII
Последствия бегства Элизы

Были уже сумерки, когда Элиза совершила свою отчаянную переправу через реку. Сероватый вечерний туман, медленно поднимавшийся с реки, окутал ее, когда она шла по берегу, а вздувшаяся река и движущиеся массы льда положили непреодолимую преграду между нею и её преследователями. Поэтому Гэлей медленно и угрюмо вернулся в трактирчик, обдумывая, что предпринять дальше. Хозяйка открыла ему дверь в маленькую гостиную, со старым ковром на полу, со столом покрытым блестящею черною клеенкой и с несколькими стульями с высокими деревянными спинками. На полупотухшем камине стояли ярко раскрашенные гипсовые фигурки; перед камином тянулась длинная деревянная скамья. Гэлей опустился на нее и стал размышлять о непрочности человеческих надежд и земного счастья вообще.

– И зачем мне, – говорил он самому себе, – так понадобился мальчишка, чтобы из-за него я до того опростоволосился? – И он облегчил себе душу, повторив по собственному адресу целый ряд отборных ругательств, которые были вполне заслужены, но которые мы ради приличия не беремся повторять.

Вдруг его заставил вздрогнуть громкий неприятный голос человека, очевидно, слезавшего с лошади перед подъездом. Он подбежал к окну.

– Чёрт возьми! Да это прямо то, что люди называют Провидением! Кажется, я не ошибся: это Том Локер.

Гэлей поспешил в буфет у самого прилавка, в углу комнаты, стоял плотный мускулистый человек футов шести ростом и соответственной полноты. На нём было пальто из буйволовой кожи шерстью наружу, что придавало ему грубый и свирепый вид, вполне соответствовавший всему характеру его физиономии. Всякая черта его лица и головы выражала грубую, необузданную жестокость, развитую до последней степени. Если бы читатель мог представить себе бульдога в образе человека, одетого в шляпу и пальто, он имел бы довольно ясное представление об общем впечатлении, производимом этой физиономией. Его сопровождал спутник, который составлял во многих отношениях полную противоположность ему. Он был маленького роста, худощав, с кошачьими движениями, с острыми черными глазками, которые беспокойно бегали, что-то высматривая, с заостренными чертами лица и длинным, тонким носом, выдвигавшимся вперед, как будто стараясь проникнуть в самую суть вещей; его жидкие черные волосы были тщательно начесаны вперед, во всей его манере сказывалась сухая, осторожная расчётливость. Высокий налил себе полстакана водки и выпил ее не говоря ни слова. Маленький привстал на цыпочки, наклонил голову сначала на одну сторону, потом на другую, понюхал воздух по направлению к различным бутылкам, и. наконец, тонким, дребезжавшим голосом заказал себе мятной настойки. Когда ему налили стакан, он осмотрел его внимательным, довольным взглядом, как человек, который сознает, что поступил правильно и попал в самую точку, затем он начал прихлебывать короткими, рассчитанными глотками.

– Вот уж не думал, что мне посчастливится встретить вас! Здравствуйте, Локер! Каково поживаете? – сказал Гэлей, выступая вперед и протягивая руку высокому человеку.

– Чёрт возьми! – был вежливый ответ. – Как вы сюда попали, Гэлей?

Маленький человек, имя которого было Маркс, тотчас же перестал смаковать свою настойку и, вытянув вперед шею, с любопытством всматривался в нового знакомого, точно кошка, которая всматривается в сухой лист, или какой-либо другой предмет, готовясь броситься на них.

– Право, Том, это удивительное счастье! Я попал в чертовски скверное положение, вы должны помочь мне.

– Уф! Аф! Как же! – проворчал его услужливый знакомец. – Уж если вы рады кого-нибудь видеть, значит, вам что-нибудь от него нужно. Ну, валяйте, в чём дело.

– С вами, кажется, приятель? – спросил Гэлей, подозрительно поглядывая на Маркса. – Не компаньон ли?

– Да, компаньон! Маркс, слушайте, вот тот человек, с которым мы вместе работали в Натчезе.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Маркс, протягивая длинную, тонкую руку, очень похожую на воронью лапу. – Мистер Гэлей, если не ошибаюсь?

– Точно так, – сказал Гэлей. – А теперь, джентльмены по случаю нашей счастливой встречи я позволю себе предложить вам маленькое угощение здесь, в этой самой гостиной. Ну, ты, старина! – обратился он к человеку за прилавком, – подай-ка нам горячей воды, сахару, сигар, да побольше «существенного», мы тут и попируем.

Свечи были зажжены, огонь в камине запылал, и три почтенные джентльмена уселись вокруг стола, на котором появились все вышеупомянутые принадлежности дружественной беседы. Гэлей начал трогательный рассказ о постигших его неудачах. Локер молчал и слушал его с мрачным вниманием. Маркс, который старательно приготовлял пунш по собственному вкусу, временами отрывался от своего занятия и, приближая свой острый нос и подбородок к самому лицу Гэлея, с большим интересом следил за его рассказом. Конец истории сильно рассмешил его, он беззвучно хохотал до того, что у него тряслись плечи и бока, а тонкие губы его раздвигались с выражением полнейшего удовольствия.

– Так! Знатно вы попались! – сказал он, – Хе! Хе! Хе! Ловко обделано.

– С этими ребятишками масса хлопот в нашем деле, – сказал Гэлей грустно.

– Да, если бы нам удалось развести такую породу баб, которые не думали бы о своих ребятишках, это я вам скажу было бы величайшее изобретение нашего времени, – и Маркс самодовольно усмехнулся собственной остроте.

– Да, это верно, – сказал Гэлей; – я этого никак не могу понять. Ребята доставляют им страшно много хлопот, кажется, они должны бы радоваться, когда избавляются от них, а они совсем наоборот. И обыкновенно, чем больше хлопот с каким-нибудь детенышем, чем они старше, тем они больше к нему привязываются.

– Так-с, мистер Гэлей, – заговорил Маркс, – будьте добры, сэр, передайте мне горячую воду, – так-с, сэр, вы высказали именно то, что я чувствую и всегда чувствовал. Когда я еще занимался этим делом, я раз купил бабенку. Славная была бабенка, хорошенькая, бойкая такая. У неё был сынишка слабый, больной мальчишка. У него кажется рос горб на спине, или что-то в этом роде. Я взял да и продал его одному человеку; а тот думал: вот выращу, так может и получу за него что-нибудь, благо дешево пришелся. Мне, знаете, и в голову не пришло, что моя бабенка примет это к сердцу, а она… Господи, чего она только не выделывала! Оказывается, она особенно сильно любила этого ребенка именно за то, что он был больной, горбатый и мучил ее. Просто ничем нельзя было ее утешить: плачет, мечется из угла в угол, точно у неё на всём свете ничего больше не осталось. Даже смешно вспомнить. Господи! Чего только не заберут себе в голову женщины!

– Да, со мной было то же самое, – сказал Гэлей. – Прошлым летом на Красной реке я купил женщину с мальчиком. Мальчишка был прехорошенький и глазки у него были такие яркие, не хуже ваших. Только стал я его ближе рассматривать, оказывается – слепой, так-таки слепой. Ну, думаю, не беда, если мне, не говоря худого слова, удастся кому-нибудь спустить его, и тут же я выменял его за бочонок виски. Но вот стали мы его отбирать у матери, она рассвирепела, словно тигрица. Мы еще не выходили тогда из гавани, так что на моих невольниках и оков не было, и что же бы вы думали она сделала? Как кошка влезла на тюк с хлопчатой бумагой, выхватила нож у одного из матросов и давай размахивать им так, что сразу всех разогнала, потом видит, что это ни к чему, повернулась да и бултых в воду вместе со своим детенышем, пошла прямо ко дну, так и пропала.

– Ба! – вскричал Том Локер, который слушал все эти истории с дурно скрываемым неудовольствием. – Вы оба не умеете вести дела. Мои бабы никогда не выкидывают со мною таких штук, смею вас уверить!

– Неужели! А что же вы с ними делаете?

– Что делаю? Если я покупаю бабу и у неё есть ребенок, которого я хочу продать, я подхожу к ней, приставляю кулак ей к лицу и говорю: «Слушай, если ты осмелишься сказать мне хоть слово поперек, я размозжу тебе всё лицо. Не смей говорить мне ни слова, ни полслова. А этот мальчишка, – говорю я, – мой, а не твой, и тебе нечего о нём думать. Я продам его, когда подвернется случай, и, пожалуйста, никаких штук не выкидывай, или я такое над тобой сделаю, что ты будешь жалеть, зачем на свет родилась». Уверяю вас они сразу видят, что со мною шутки плохи и делаются тихими, как рыбы. А если которая вздумает выть, я, – мистер Локер с такою силою ударил кулаком по столу, что недосказанное им стало вполне ясно.

– Это можно сказать выразительно, – заметил Маркс, хихикая и толкая Гэлея в бок. – У Тома на всё свои порядки! Хе, хе, хе! Я уверен, Том, вы умеете втолковать им, что нужно, хотя у негров и бараньи головы. Они, конечно, отлично понимают вас. Если вы не сам чёрт, Том, то наверно его родной брат, право слово.

Том принял этот комплимент с подобающею скромностью и сделался настолько любезен, насколько это было совместимо «с его собачьей натурой», как говорить Джон Буниан.

Гэлей, оказавший полную честь угощению, почувствовал значительный подъем его нравственного настроения, явление довольно обычное при подобных обстоятельствах у джентльменов с серьезным и глубокомысленным складом ума.

– Нет, Том, – сказал он, – вы, по правде сказать, слишком жестоки, я это всегда вам говорил. Помните, мы с вами часто рассуждали об этом в Натчезе, я доказывал вам, что мы и на этом свете ничего не теряем, когда обращаемся с ними хорошо, да и на том нам прибавится лишний шанс попасть в царство небесное. А умирать всякому придется, сами знаете.

– Ба! – вскричал Том, – точно я этого не понимаю. Оставь ты свои рассуждения, меня от них тошнит! У меня и без того желудок немного расстроен, – и он выпил полстакана голой водки.

– Я вот что вам скажу, – заговорил Гэлей, отклонившись на спинку стула и усиленно жестикулируя, – я всегда хотел вести торговлю до тех пор, пока наживу денег, много денег, но я никогда не забываю, что торговля не всё, и деньги не всё, что у человека есть душа. Мне всё равно, кто меня слышит, я об этом чертовски много думал, надо же мне когда-нибудь высказаться. Я верю в Бога и, как только покончу свои дела, сведу все счеты, так стану заботиться о своей душе и всё-такое. Зачем быть более жестоким, чем необходимо? Это, по-моему, совсем нерасчетливо!

– Заботиться о своей душе! – повторил Том презрительно, – да ты прежде сообрази, есть ли у тебя душа-то! Если чёрт протрет тебя через волосяное сито, он и то не найдет ее.

– Полно, Том, – заметил Гэлей, – вы не в духе! Отчего вы не можете быть вежливым, когда человек говорит для вашего же добра?

– Придержи ты свой язык! – сказал Том угрюмо. – Я могу вести с тобой какой угодно разговор, но твои набожные разглагольствования нестерпимы. В конце концов, какая разница между тобой и мной? Точно и вправду у тебя больше жалости или какого-нибудь чувства, пустяки, просто всё это чисто собачья низость, тебе хочется надуть чёрта и спасти свою шкуру! Я тебя насквозь вижу. Что ты говоришь о Боге да о вере, так это одна подлость. Всю жизнь принимал услуги от чёрта, а как пришло время расплаты, так и увильнул! Фу, ты!

– Полноте, полноте, господа! – сказал Маркс, – так дела не делаются. На всякую вещь можно смотреть с разных точек зрения. Мистер Гэлей очень почтенный человек, несомненно, он судит по совести. А у вас, Том, свои взгляды, тоже прекрасные взгляды, Том; и ссориться вам совершенно не к чему. Перейдем лучше к делу. Вы чего собственно желаете, мистер Гэлей? Вы хотите поручить нам поймать эту беглую бабу?

– Бабы мне не нужно, она не моя, а Шельби; мой только мальчишка. Я был дурак, что купил эту обезьяну.

– Ты вообще дурак! – угрюмо проворчал Том.

– Перестаньте, Локер, не задирайте! – сказал Маркс облизываясь; вы видите, что мистер Гэлей хочет поручить нам хорошенькое дельце: помолчите немножко. Этого рода сделки по моей части. Ну-с мистер Гэлей, что же это за женщина? Какова она из себя?

– Она белая, красивая, хорошо воспитанная. Я давал за нее Шельби 800, даже тысячу долларов, и рассчитывал остаться в барышах.

– Белая, красивая, хорошо воспитанная! – повторил Маркс его острые глаза, нос, рот всё задвигалось, почуяв поживу. – Видите, Локер, начало не дурно. Мы можем тут и для себя обделать дельце; мы их поймаем, мальчишку, понятно, отдадим мистеру Гэлею, а женщину свезем в Орлеан и там продадим. Разве это не хорошо?

Том слушал его, разинув свой огромный рот, а теперь сразу закрыл его, как собака, которая схватила кусок мяса; он как будто хотел на свободе переварить слышанное.

– Видите ли, – обратился Маркс к Гэлею, помешивая свой пунш, – у нас в разных пунктах по берегу реки есть знакомые судьи, хорошие, покладистые люди, которые всегда готовы помочь нам обделать мелкое делишко. Том больше по части мордобития и тому подобное, а я являюсь, когда надобно давать присягу, – сапоги вычищены, платье от первого портного, – Маркс сиял профессиональною гордостью, – жаль что вы не видали, как я умею задавать тон. Сегодня я мистер Твикем из Нового Орлеана; завтра я помещик, только что приехал из своего имения на Жемчужной реке, где у меня работает 700 негров; в другой раз я дальний родственник Генри Клея или какой-нибудь важный гусь из Кентукки. У всякого свои способности, сами знаете. Том первый сорт, когда надо с кем-нибудь биться, кого-нибудь поколотить; а врать он не умеет, нет, это не дело Тома, у него выходит как-то неестественно! Но зато хотел бы я видеть человека, который лучше меня сумеет присягать, когда угодно и в чём угодно, сумеет так рассказать и прикрасить все обстоятельства дела! Правду сказать, мне кажется, я сумел бы провести всякого судью, даже более придирчивого, чем наши. Иногда мне даже хочется, чтобы они были попридирчивее, интереснее было бы вести с ними дело, веселее, знаете ли.

При этих словах Том Локер, медлительный в своих мыслях и движениях, прервал Маркса, стукнув по столу своим тяжелым кулаком так, что вся посуда зазвенела. – Согласен! – проговорил он.