Автор книги: Гавриил Бунге
Жанр: Личностный рост, Книги по психологии
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
4
Проявления уныния
Проявления уныния столь же многочисленны и многообразны, как и индивидуальные проявления нашей подавленности и агрессивности. Евагрий приводит многочисленные примеры. Разумеется, они взяты прежде всего из его собственной жизни и его окружения. Но не требуется особой проницательности, чтобы увидеть общечеловеческий характер того, о чем он пишет. Порой его описания носят ярко выраженную ироническую окраску, доходят до карикатуры; некоторые, несомненно, вызовут у читателя смех – такова их цель. Кто умеет посмеяться над собственными слабостями – по крайней мере знает о них. Это знание совершенно необходимо для того, чтобы найти выход[188]188
Praktikos 83.
[Закрыть].
Список, приведенный ниже, дает первое представление о многообразии форм уныния. Некоторые элементы этого гротескного списка мы рассмотрим подробнее и попытаемся их объяснить.
Уныние – воздушная приязнь, хождение кругом – ненависть к трудолюбию, борьба с безмолвием – буря во время псалмопения, лень к молитве – расслабление в подвиге, безвременное усыпление – непрестанно возвращающийся сон, тяжесть безумия – ненависть к келье, противоборство трудам – противление терпеливости, узда размышлению – неведение писаний, причастница печали – часы, показывающие голод[189]189
De Vitiis 4. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 161.
[Закрыть].
«Уныние – изнеможение души», – говорит Евагрий, и мы увидели, что этот недуг отличается противоречивым характером. Все доступное – ненавистно, все недоступное – вожделенно. Все многообразие симптомов уныния происходит из этого состояния внутренней слабости, к которому примешивается неустойчивость душевных порывов. Мы попытаемся тщательно проанализировать эти проявления, поскольку, по крайней мере на первый взгляд, они не выглядят чем-то однозначно негативным. Сложный характер уныния, действительно, не только обусловливает самые разные его обличия, но также позволяет ему посредством всевозможных хитростей оставаться нераскрытым. Серьезным людям бывает особенно трудно признаться самим себе или другим, что в какой-то данный момент они просто оказались во власти уныния. Нет, они будут искать более убедительные объяснения, чтобы хоть как-то оправдать свое печальное состояние. Для этого люди пытаются найти какие-нибудь внешние, не зависящие от их воли обстоятельства, невинными жертвами которых они оказались. Вариации на тему самообмана и самообольщений безграничны сегодня, как и вчера. Объяснения состояний души меняются в зависимости от времени и места, хотя, по большому счету, мы просто придумываем другие «имена» унынию.
Итак, речь пойдет о различных проявлениях уныния, описания которых можно встретить практически во всех трактатах Евагрия, но мы рассмотрим эти проявления в порядке возрастания степени тяжести недуга, при этом отнюдь не претендуя на полноту картины. Евагрий по-разному расставляет акценты: великий психолог, он рассчитывает на проницательность своих читателей, о которых, увы, нам ничего неизвестно.
* * *
Итак, первый и самый достоверный признак уныния – состояние внутренней неустойчивости, которое может проявляться по-разному. Нас не устраивает наше местопребывание, ремесло, которому мы учились, или общество старых друзей и знакомых. Невозможно довести до конца начатый труд, дочитать книгу… Едва ты принимаешься за что-нибудь, тут же откладываешь… Причем нередко даже не отдаешь себе отчета в происходящем. Всегда находятся веские причины «хоть что-то изменить».
Сластолюбцу не довольно будет одной жены. И монаху в унынии недостаточно будет одной кельи[191]191
De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 129.
[Закрыть].Против помысла, который настойчиво внушает поискать другую келью и переселиться куда-нибудь, поскольку прежнее жилище становится ненавистным из-за сырости, от которой приключаются всевозможные болезни[192]192
Antirrheticus VI, 26.
[Закрыть].
Неоднократно Евагрий говорит об этом искушении «изменить»[193]193
Antirrheticus VI, 33. 52. 57; Ad Monachos 55; Epistula 27, 2; Mal. cog. 12.
[Закрыть] хоть что-нибудь, и можно легко понять, почему оно столь хорошо было знакомо анахоретам. Живя из года в год в четырех стенах своей кельи, пустынник начинает страдать просто от того, что лишен множества мелких развлечений, которые наполняют собой жизнь человека «в миру»[194]194
Mal. cog. 11.
[Закрыть], не позволяя ему тем самым увидеть, насколько он тоже бывает подвержен этому непостоянству.
«Сидеть» (в своей келье) – было настолько типичным для монаха, что на Западе в средние века это выражение означало просто «быть монахом». Физические скитания – зримое выражение блуждания помыслов – главное зло, которое наносит страшный вред духовной жизни. Именно поэтому анахорету надлежит «закрепить» свое тело в келье, а помыслы – в памятовании о Боге. В этом и состоит stabilitas loci, которая занимает столь важное место в духовном учении преподобного Венедикта Нурсийского.
В зависимости от обстоятельств унывающий каждый раз находит новые предлоги покинуть свое жилище, и, конечно, доводы пустынника будут существенно отличаться от доводов того, кто живет в миру. Все они действительно выглядят убедительными и совершенно оправданными, но кажутся таковыми только тому, кто в данный момент сам одержим унынием.
* * *
Желая оправдать эту потребность в перемене мест, можно найти и достаточно веские основания: сырость кельи или рассуждение о том, что угождение Господу не зависит от места и что поклоняться Ему можно везде[195]195
Cм. Ин 4, 21–24; Praktikos 12.
[Закрыть].
Ну кто поспорит? Однако разве не в поиске нерассеянного служения Богу вдали от мирской суеты наш отшельник однажды бежал в пустыню? Впрочем, Евагрий и не возражает, в этом отношении он гораздо снисходительнее, чем многие другие отцы. Мимоходом он указывает и на более серьезные причины: например, когда келья кажется слишком легкодоступной и уже не обеспечивает надлежащего уединения. В этом случае, действительно, не следует быть излишне привязанным к этому месту[196]196
Rerum monachalium rationes 5.
[Закрыть], решение и дальше оставаться в ней может оказаться проявлением тщеславия[197]197
Antirrheticus VII, 21.
[Закрыть].
В случае сомнения лучше испросить совета, как это однажды сделал Палладий, которому уныние доставляло немало бед:
Однажды я шел к духовному отцу Келлии Макарию Александрийскому, удрученный унынием, и говорю ему: «Отче, что мне делать, ибо я осаждаем помыслами, которые мне внушают: ты ничего не делаешь! Уходи прочь!» И авва ответил: «Скажи им, я остаюсь в этих стенах ради Христа!»[198]198
Historia Lausiaca 18.
[Закрыть]
Подобные сомнения относительно собственного призвания и смысла аскетического жития мы встретим еще не раз. Палладий стойко противостоял им в течение некоторого времени. Однако после смерти Евагрия он оставил пустынножительство, поскольку ввиду состояния его здоровья врачи посоветовали поменять климат (вероятно, он страдал болезнью селезенки или желудка[199]199
Historia Lausiaca 35.
[Закрыть]). Однако затем, в годы его беспокойного епископского служения и изгнания в Египет, он уже никогда не жаловался на слабое здоровье…
* * *
Палладий был хорошо знаком с учением Евагрия и знал, что озабоченность состоянием своего физического здоровья нередко происходит именно от уныния:
Против помысла уныния, которое внушает [мысль] о долгой старости, немощи рук, неспособных уже трудиться, будущем голоде и болезнях, скорбных тяготах бедности, которые могут убить наше тело… [200]200
Antirrheticus VI, 32.
[Закрыть] Против души, которая по причине телесных недугов уступает под натиском уныния…[201]201
Antirrheticus VI, 36.
[Закрыть]
Этот страх болезни блестяще описан в «Слове о духовном делании», в главе, посвященной чревоугодию[202]202
Praktikos 7.
[Закрыть]: желудок, печень, селезенка, водянка, продолжительные болезни, недостаток необходимых вещей, отсутствие врачей проходят перед внутренним взором анахорета. Этот страх отчасти оправдан: действительно, в пустыне чаще всего не хватает и самого необходимого. Но для монаха недуг – это удобный случай принести хвалу Богу за все перенесенные мучения, а также научиться с терпением относиться к братьям, которые за ним ухаживают; именно этому стараются воспрепятствовать бесы[203]203
Praktikos 40.
[Закрыть], внушая ему тревогу и в час уныния предрекая прочие всевозможные недуги.
Кроме того, Евагрий указывает на связь соматических болезней с недугами души – излюбленная тема современной медицины. В главе Антиррезиса («Опровергатель»), посвященной печали, – а ее связь с унынием хорошо известна[204]204
Antirrheticus IV.
[Закрыть], – он описывает любопытные психосоматические явления, череду состояний крайней встревоженности, которые могли бы заинтересовать и современных психиатров. Многое можно сказать о чудовищных кошмарах, явлениях бесов и т. д. Ограничимся лишь упоминанием этих тревожных явлений, связанных с печалью, которые были хорошо известны древним.
* * *
Есть и более безобидные симптомы, которые чаще всего не воспринимаются как проявления уныния, по крайней мере на первый взгляд.
Во времена Евагрия соблазну объяснить собственное неблагополучие условиями труда или спецификой своего ремесла поддавались многие; во всяком случае он не раз говорит об этом[206]206
Antirrheticus VI, 33; De Octo Spiritibus Malitiae VI, 12.
[Закрыть]. В наши дни такие объяснения не менее редки, и по тем же самым причинам. Древние монахи зарабатывали на жизнь своими руками, большинство занималось плетением корзин и циновок; эта простая и монотонная работа со временем начинала казаться нестерпимо однообразной. Однако подобная монотонность их вполне устраивала, поскольку такая работа не только не отвлекала ум от молитвы и размышления, но даже благоприятствовала духовному деланию. Но как только монах впадает в уныние, монотонность становится неприятной и начинает тяготить. Нередко можно наблюдать и обратное: особые условия пустынножительства, которое вначале казалось столь привлекательным с его уединенностью, безмолвием, отказом от мирских наслаждений, в определенный момент становятся невыносимыми.
Подобный опыт хорошо известен современному человеку. Всевозможные технические достижения призваны облегчить повседневный труд для того, чтобы освободить время для других видов деятельности. Но упрощение труда угрожает монотонностью, которая в конце концов умерщвляет ум. Стоит впасть в уныние по какой бы то ни было причине, и это освобождение тут же оборачивается зияющей пустотой; и повседневный труд уже представляется источником всех несчастий. Но чаще всего это лишь самообман: кто живет насыщенной внутренней жизнью, может выполнять любую работу, какой бы однообразной она ни была, почти не обращая на это внимания, – он поистине «свободен для других вещей».
* * *
Причина этих несчастий, может быть, кроется отнюдь не в труде: эту роль могут сыграть «начальники», «коллеги», одним словом, твой ближний. И вот унывающий с мучительной остротой перебирает в памяти нанесенные ему обиды, реальные или воображаемые, вспоминает несправедливость, которую ему пришлось претерпеть:
Это искушение, скорее всего, встречалось довольно часто, во всяком случае Евагрий говорит о нем неоднократно[208]208
Antirrheticus VI, 13. 30. 48. 55.
[Закрыть]. Что, впрочем, и понятно, ибо более всего мы уязвимы именно в наших чувствах, и унывающего будет терзать мысль, что
Понятно, почему именно те, кто живет в целибате (монахи и священники), легче всего впадают в иллюзию, будто источник всех бед – их безбрачие, отсутствие душевных привязанностей. Но разве в подобной ситуации женатые не страдают от того же одиночества в своей супружеской жизни? Вероятно, в данном случае все-таки мы имеем дело с общечеловеческим опытом. Многие, увы, поддаются этому заблуждению, тогда как подлинный характер их депрессии остается для них закрыт. Они не осознали, что оказались вовлечены в странное единоборство с самими собой: их противниками выступают не социальные институты, и не обеты безбрачия, и не супруги, и не коллеги по работе, не кто бы то ни было, а просто их собственное уязвленное эго, плод той самости (philautia), в которой Евагрий усматривает общий корень всех основных нечистых помыслов.
* * *
Испокон века существует испытанное средство, во всяком случае на первое время, облегчить тяжесть уныния – это развлечения:
Против помысла, который нам внушает в момент уныния идти к братьям, чтобы они нас утешили… [210]210
Antirrheticus VI, 24.
[Закрыть] К Господу из-за помысла уныния, который сокрушает терпение и внушает немного передохнуть, пойти навестить после долгого времени свой дом, родных…[211]211
Antirrheticus VI, 39.
[Закрыть]
Сегодня целая индустрия развлечений направлена на то, чтобы облегчить нашим современникам бремя уныния, то есть отвлечь от сознания, что они подвержены этому недугу. Только никакой передышки, никакой пустоты. «Разделенные страдания – наполовину утешены», и разве мы не испытали на себе благотворное воздействие путешествий? Однако зла этим не устранить; оно лишь еще более осовременилось. Мираж рассеялся – уныние вернулось еще более неистовым и беспощадным.
Эта потребность в развлечении и в человеческом сочувствии, столь характерная для унывающего, порой становится просто неутолимой.
Сколько бы ни длилось это состояние, оно в конце концов может принять формы неврастении, столь реалистично описанные в тексте, который мы приведем чуть ниже. Как объясняется в «Антиррезисе», жертва уныния действует со знанием дела, но под гнетом такого состояния потребность искать прибежища у своих ближних буквально хватает за горло… Это убедительно показывает, что уныние поистине является страстью (pathos) и пораженные им страдают и оно искажает саму их природу.
Значит ли это, что вообще следует избегать общества людей? Разумеется, нет! Как нам известно из апофегм и творений Евагрия, отцы-пустынники с охотой и довольно часто ходили друг к другу в гости, особенно в поисках совета, разумеется у более опытного старца. А уклонение от посещений иногда расценивалось как выражение гордыни:
Как показывает приведенный выше эпизод из жизни Палладия, в случае уныния посещение духовного отца считалось не только позволительным, но и обязательным, то есть рассматривалось как долг смирения и, в конце концов, как проявление простого благоразумия. Потому что собственную душу не всегда можно увидеть достаточно ясно. По этой причине Антоний Великий, предоставленный самому себе, нуждался в посещении Ангела, который указал ему выход из бедственного положения.
* * *
Тогда как подлинный лик уныния чаще всего внушает отвращение и страх, другая его особенность состоит в том, что иногда оно предстает в обличии добродетели. Ну кому приятно проводить время в обществе унывающего?
Предавшийся унынию выставляет в предлог посещение больных, удовлетворяет же собственному своему намерению. Монах в унынии скор на служение и удовлетворение себе самому вменяет в заповедь[214]214
De Octo Spiritibus Malitiae 13. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 129.
[Закрыть].
Душевная неустойчивость ведет к неутомимой активности, внешне принимающей окраску христианской любви. Опасность такого самообмана состоит в том, что плотно заполненное расписание дня позволяет хоть как-то отвлечься от собственной внутренней опустошенности. Такая активность тем разрушительнее, что прикрывается самыми возвышенными чувствами и от этого становится неуязвимой. Чем дольше она длится, тем более разрушительными оказываются ее последствия. Ибо рано или поздно наступает страшный момент пробуждения. И тогда либо в упадке духа бросают все то, в чем до сих пор находили смысл жизни, либо ищут спасения во всевозможных развлечениях. Какой же дар различения духов необходимо иметь для того, чтобы отличить подлинное от ложного! Воистину бес – друг всякой крайности, и нам еще представится случай убедиться в этом.
Однако имеется достаточно надежный критерий, который позволяет отличить истинную любовь от ложной, – это ее плоды. Любовь делает человека доброжелательным и любезным; Евагрию она видится прежде всего в облике кротости, мягкости; активизм, порожденный унынием, делает человека тяжелым и нетерпимым.
* * *
В следующем фрагменте, который по справедливости получил широчайшую известность, Евагрий не без иронии изображает, к какому гротескному поведению может привести уныние:
Глаз преданного унынию непрестанно устремлен на двери, и мысль его мечтает о посетителях. Скрипнула дверь – и он вскакивает; послышался голос – и он выглядывает в окно, не отходит от него, пока не оцепенеет сидя.
Преданный унынию, читая, часто зевает и скоро склоняется ко сну, потирает лицо, вытягивает руки и, отворотив глаза от книги, пристально смотрит на стену; обратившись снова к книге, почитает немного, переворачивая листы, любопытствует видеть концы слов, считает страницы, делает выкладку о числе целых листов, охуждает почерк и украшения; а напоследок, согнув книгу, кладет под голову и засыпает сном не очень глубоким, потому что уже голод возбуждает его душу и заставляет позаботиться о себе[215]215
De Octo Spiritibus Malitiae 14. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 129.
[Закрыть].
Другая карикатура того же рода, но на сей раз более приближенная к условиям жизни отшельников, дает общую картину всех проявлений этого порока. Ранее мы уже приводили отдельные фрагменты, и вот этот пассаж целиком:
Бес уныния, который также называется «полуденным»[216]216
Пс 90, 6.
[Закрыть], тяжелее всех. Он приступает к монаху около четвертого часа и осаждает его вплоть до восьмого часа[217]217
10 и 14 час.
[Закрыть]. Прежде всего этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остается неподвижным, и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из кельи, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько еще осталось до девяти часов[218]218
15 час.
[Закрыть], или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого-либо из братии. Еще этот бес внушает монаху ненависть к [избранному] месту, роду жизни и ручному труду, а также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его. А если кто-нибудь в такие дни опечаливает монаха, то и это бес [уныния] присовокупляет для умножения ненависти. Далее [сей] бес подводит монаха к желанию других мест, в которых легко найти [все] необходимое [ему] и где можно заниматься ремеслом менее трудным, но более прибыльным. К этому бес прибавляет, что угождение Господу не зависит от места, говоря, что поклоняться Ему можно повсюду[219]219
Ин 4, 21–24.
[Закрыть]. Присовокупляет к этому воспоминание о родных и прежней жизни; изображает, сколь длительно время жизни [сей], представляя пред очами труды подвижничества. И, как говорится, он пускается на все уловки, чтобы монах покинул келью и бежал со [своего] поприща. За этим бесом уже не следует сразу другой бес, а поэтому после борения [с ним] душу охватывает неизреченная радость, и она [наслаждается] мирным состоянием[220]220
Praktikos 12.
[Закрыть].
Разумеется, это описание отражает особые условия отшельнического жития в пустыне.
Продолжительное воздержание от пищи (пост соблюдался до 15 часов) превращает уныние в «часы голода». Отсутствие постоянных сношений с другими людьми может легко создать впечатление, будто тебя все покинули, и никого не удивит, что одиночество и монотонная работа внушают желание изменить обстановку. Действительно, что может быть понятнее тоски по семейному уюту, от которого в самом начале раз и навсегда отрекся аскет? Достаточно заглянуть в собственное сердце, чтобы убедиться в уязвимости всех людей, которая наиболее остро проявляется в этой предельной ситуации. Две последние главы нашей книги могут оставить в полной растерянности. Итак, худшее ждет впереди.
* * *
Уныние заражает леностью, которая ведет к небрежению в исполнении обязанностей монашеской жизни, и прежде всего – при совершении богослужений:
Монах в унынии ленив в молитве и иногда не выговаривает молитвенных речений. Как больной не выносит тяжелого бремени, так преданный унынию не сделает прилежно Божия дела: то телесными силами расстроен, то ослабел в силах душевных[221]221
De Octo Spiritibus Malitiae 14. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 130.
[Закрыть].Против помысла уныния, который нас отвращает от чтения (Священного Писания) и размышлений над смыслом духовных поучений, внушая нам: «Да, но такой-то святой старец знал только два псалма и все равно снискал Божье благоволение»[222]222
Antirrheticus VI, 5.
[Закрыть].
Итак, другим характерным признаком уныния является минимализм, который обычно нетрудно распознать, хотя во втором фрагменте он и не бросается сразу в глаза. Кто из нас не слышал, например, таких возражений: «Все равно подобающим образом читать так много псалмов просто невозможно»? В самом деле, монаху Евлогию Евагрий пишет: «Когда дух уныния осаждает тебя, он внушает душе, что псалмопение ей не по силам, и, чтобы угасить твое рвение, пускает в ход неравдивость»[223]223
Ad Eulogium 8. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 138: «Когда нападает на тебя дух уныния, тогда подаст он душе мысль, что псалмопение обременительно, и противоборником тщательности противопоставляет леность».
[Закрыть]. Этот довод уныния показался убедительным стольким монахам, которые в конце концов уже просто не могли выносить богослужений. То же происходит и со многими мирянами, независимо от того, посещают они церковь или нет. Рано или поздно любой человек сталкивается с ситуацией, когда все начинает казаться «уж слишком», будь то в мелких домашних делах или профессиональной деятельности, которые до сих пор не казались трудными, будь то при исполнении совершенно иных обязанностей. Мы чувствуем себя на последнем издыхании, как человек, который бежит за уходящим поездом и в конце концов сдается. Но кому может прийти в голову, что в этот момент он просто стал добычей уныния?
* * *
Иные не без причины нам возразят, что это чувство перегруженности может иметь и объективные основания. Древние отцы прекрасно знали, что такое переутомление, и Евагрий не проявляет в этом отношении ни беспощадного максимализма, ни излишней щепетильности.
Так, совершенно замечательным образом он предостерегает от любых целей, к достижению которых принуждают себя клятвой, поскольку эти крайности чужды самому духу монашества[224]224
Antirrheticus I, 27.
[Закрыть] и внушаются лукавым. В этом он усматривает подлинный смысл монашеского подвига.
За этим предостережением стоит поразительный, на первый взгляд, опыт: враг не только подстрекает нас все свести к минимуму, но при любом удобном случае склоняет к разрушительному максимализму! Он коварно меняет поле состязания, чтобы предстать рекордсменом в самых возвышенных добродетелях.
Но демону чревоугодия подражает и противоборник истины – демон уныния, внушая терпеливому мысль о самом строгом отшельничестве, призывая стать соревнователем Иоанна Крестителя и начатка отшельников – Антония, чтобы, не перенесши долговременного и вышечеловеческого отшельничества, бежал подвижник со стыдом, оставив место, а он мог наконец в похвальбу себе сказать: «Укрепихся на него» («Я одолел его!»)[225]225
Пс 12, 5; Mal. cog. 25. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 179.
[Закрыть].
Такая проницательность вызывает лишь восхищение: в мире, где, как кажется, все служит на пользу аскетическим подвигам, Евагрий искусно отличает истинную правду от бесовской лжи. И речь об этом заходит не случайно. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к «Слову о духовном делании», где Евагрий разоблачает демонские внушения, которые в данный момент могут нанести наибольший вред:
Позже мы увидим, кому именно Евагрий обязан столь утонченным чувством меры, – в этом он выступает истинным наследником лучших монашеских традиций.
О том же соблазне чрезмерности, как нам кажется, речь идет и в одном изумительном фрагменте, который мы приведем ниже. В нем, не вскрывая глубокие корни уныния, Евагрий указывает на непосредственную причину этого недуга – переутомление (kamatos) в духовном делании. Прилагаемые усилия и здесь должны иметь меру; так, Иаков, по слову Евагрия, «пася свои стада» днем и ночью[227]227
Mal. cog. 18. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 174.
[Закрыть], умел не выбиваться из сил.
* * *
Из вышеприведенных текстов явствует, что в духовной жизни, как нигде более, не следует ограничиваться поверхностными суждениями. Уныние – это зло с очень глубокими корнями, которое искусно скрывает свою подлинную природу. Тогда возникает вопрос, как в данном конкретном случае отличить истинные мотивации от ложных.
Евагрий специально возвращается к этому вопросу в своих письмах. Надежным критерием в оценке действий человека ему служит намерение, которое обусловливает тот или иной поступок. Иными словами, следует точно знать, благо избирается ради него самого или – как в случае эгоизма – ради чего-то постороннего[228]228
Praktikos, prol. 3.
[Закрыть]. Эгоизм во всех своих обличьях есть не что иное, как склонность к себялюбию, к той самости, которая является общим корнем всех пороков.
Увы, бесу удалось проникнуть даже внутрь наших намерений и расставить сети «на стезях правых». То есть ему удается придать эгоистическую направленность даже самым благим побуждениям. Евагрий предлагает свой выход из этого порочного круга и советует решительно держаться первого благого намерения, поскольку Дух Святой знает, что в борьбе с бесами человек не может без искушений сохранить благой помысел.
Впрочем, справедливо и обратное. Дурные намерения не устоят при испытании («искушении») их теми неистребимыми «семенами добродетели», которые Бог заронил в самую почву нашего первозданного естества[229]229
Epistula 17–18.
[Закрыть].
В этой своеобразной игре, где «помыслы пресекают и пресекаются, благие пресекают лукавые и, в свою очередь, пресекаются последними»[230]230
Epistula 18, 3.
[Закрыть], развивается свободная человеческая личность. По своей природе человек добр, «ибо мы не были злыми вначале, поскольку Сеятель – Господь наш – сеял на Своем поле лишь добрые семена»[231]231
Epistula 18, 2.
[Закрыть]. Из этого доброго семени происходят все «благие порывы», общие для всех людей[232]232
Epistula 18, 1.
[Закрыть]. Ангелы приходят им на помощь своими добрыми внушениями, в то время как бесы их искушают своими лукавыми наваждениями. Кто одержит победу – зависит от человеческой воли, от нашей изобретательности и целеустремленности или нерадивости и равнодушия. Итак, свобода воли предполагает личную ответственность. Теперь вернемся к проявлениям уныния.
* * *
Если отшельник сразу же не покинул свою келью, бес уныния будет вызывать в его душе состояние общей подавленности духа.
И если оно проникает в душу, легко представить, к чему это может привести. Нет ничего удивительного, если в конце концов ставится под сомнение и сам смысл монашеского жития:
Кто не слышал этого довода, который, как ни странно, звучит весьма современно? И не только в том, что касается монашеской жизни, но в зависимости от обстоятельств и в отношении всего, что не отвечает нашим наклонностям.
И это еще не все. Сомнения относительно смысла монашеской жизни могут радикально поставить под вопрос и само это призвание:
В конце концов у несчастного одна лишь мысль: поскорее снять с себя монашеские одежды и «бежать с поля брани»[236]236
Praktikos 12.
[Закрыть].
Никто не станет утверждать, будто подобные помыслы знакомы исключительно отшельникам. И какую проницательность обнаруживает Евагрий, разоблачая тайные сомнения относительно подлинности призвания, относительно выбора определенного образа жизни, будь то монашество, священство или брак! Они проникают тихо и незаметно, и подобно тому как вода точит камень, эти сомнения постепенно подрывают нашу уверенность в самих себе. Обычное коварство уныния.
Говоря простым языком, всякое решение содержит в себе клубок истинно благородных и поверхностных, лукавых мотивов. Но «Бог пишет прямо и непрямыми письменами» именно потому, что Он призывает грешников, а не праведных. С точки зрения веры всякий «выбор» оказывается в конечном итоге благодатным избранничеством. Таинственное «соработничество» человеческой немощи и силы Божией непременно ускользает от поспешного неверия; и тогда бес начинает свою игру, убеждая унылого, что в выборе монашеского жития не было ничего человеческого. Мы и сегодня нередко поддаемся этому коварному лукавству. Какой дар различения требуется тогда, чтобы разобраться в том, что же в наших помыслах является подлинным, а что тысячу раз – лишь бесовская уловка!
* * *
По различным внешним и внутренним причинам унылый не видит для себя никакого выхода из своего печального положения, по крайней мере пока он не исчерпал все обычные способы развлечений; и по-прежнему он пребывает в унынии. При этом он может легко впасть в состояние глубокой нервной депрессии, симптомы которой Евагрий описывает с удивительной точностью:
Против души, которая по причине инертных помыслов и уныния, которые задержались в ней, ослабела и утомлена; которая изнемогает от горечи, и силы которой иссякли из-за чувства удрученности; которая оказалась на грани отчаяния по причине ярости этого беса, в бешенстве, и всхлипывает, как дитя, с горючими слезами, и которой уже не найти облегчения…[238]238
Antirrheticus VI, 38.
[Закрыть]
Последний проблеск сознания – тщетность любой попытки бегства. Abyssus abyssum invocat[239]239
Пс 41, 7.
[Закрыть] («Бездна бездну призывает»), бездна внутреннего небытия зовет к небытию – пустота, вопиющая в пустоте.
Если отчаяние не проходит, оно душит ум, убивает личность[240]240
Praktikos 36.
[Закрыть], и унылый испытывает то, что Евагрий говорит о печали – непосредственной причине уныния:
Все демоны учат душу сластолюбию. Один демон печали не берется делать это, даже расстраивает помыслы об удовольствиях, уже привзошедших в душу, пресекая в ней и иссушая печалью всякое наслаждение, так как «унылый дух сушит кости».[241]241
Притч 17, 22 (LXX).
[Закрыть]. Нападая умеренно, демон сей делает отшельника благоискусным, потому что убеждает его не терпеть ничего мирского и избегать всякого удовольствия. Когда же нападает с большим ожесточением, тогда порождает помыслы, которые советуют отшельнику извести душу свою и понуждают его бежать далеко от места. Сие помыслил и потерпел некогда и святой Иов, тревожимый сим демоном, ибо сказал: «Аще бы возможно было, сам бых себе убил или молил бых иного, дабы ми то сотворил»[242]242
Иов 30, 24; Mal. cog. 13. Цит. по кн.: Творения преподобного отца нашего Нила Синайского. М., 2000. С. 170–171.
[Закрыть].
Кто бы мог подумать, что поддавшийся в начале просто дурному настроению кончит столь плачевно? Однако Евагрий это ясно предвидел: во многих случаях самоубийство представляется не чем иным, как последней и отчаянной попыткой избежать чувства внутренней опустошенности. Впрочем, Евагрий решительно отвергает вариант подобного «исхода»[243]243
Kephalaia Gnostika IV, 83.
[Закрыть]. Разумеется, он тоже мог бы под ударом судьбы, потеряв своего отца, возопить стихами псалма: «Изведи из темницы душу мою, исповедатися имени Твоему»[244]244
Пс 141, 7; Epistula 56, 1.
[Закрыть]. Но он настаивает, что эту молитву подобает произносить только тем, кто чист сердцем, кто способен предаваться познанию сущих независимо от крепости телесных сил[245]245
Kephalaia Gnostika IV, 70.
[Закрыть]. Кто пребывает узником собственных страстей и просит Бога как можно скорее взять его душу, подобен больному, который просит плотника поскорее разрубить свое ложе[246]246
Kephalaia Gnostika IV, 76.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
