Текст книги "Ричард Длинные Руки – граф"

Глава 15

Зайчик несся стрелой, я начал притормаживать, но не успел вовремя, выскочили на берег, там Зайчик уперся всеми четырьмя и пропахал копытами глубокие борозды. Я спрыгнул на землю, Зайчик тяжело вздохнул. Я снял мешок с оружием и доспехами.

– Возвращайся, – сказал я. – К сожалению, не могу пока что даже через мост… кто знает, как он среагирует? Но мы еще потопчем его твоими алмазными копытами!

Я обнял его, поцеловал в губы, Зайчик печально взмахнул ресницами, до чего же у коней и коров глаза кроткие и печальные, повернулся и понесся ровными прыжками в темную чащу. Хрустнули ветки, все стихло.

Доспехи в мешке тихонько звякнули, я устроил их на спине поудобнее, с опаской ступил на мост. Если поднимется тревога, то успею вернуться и снова спрятать оружие и доспехи. А если кто и прибежит проверять, из-за чего мост поднял тревогу, то вовсе не обязательно тут же пойдут пересчитывать народ в людской.

Доски тихонько поскрипывают, вода под мостом не просто черная… у меня вдруг закружилась голова, я ощутил, что иду по тонкому мостику по бесконечному космосу, внизу мириады звезд, до них мириады миль, и по бокам звездное небо, и сверху, и вообще я – пылинка в этой бесконечности…

– Да, – продавил я через стянутое судорогой страха горло, – зато какая пылинка!.. Человек, мать-мать-мать, это птица без перьев, а не какой-нибудь диплодок динозаврий…

Крадучись, пробежал к руинам, скользнул во мрак часовни. Луна серебрит только верх стен, а здесь сплошная темень, хотя и не для моих глаз. Я сбегал за колом, камень благоразумно оставил здесь же в уголке, подбил острый край под плиту, навалился. Кол начал гнуться, очень земля не хочет отпускать плиту, наконец чмокнуло, пахнуло сыростью.

Я торопливо сунул в приготовленную яму мешок с оружием и доспехами, плита опустилась беззвучно. Напрягая зрение, тщательно убрал все следы моей деятельности, кол унес и спрятал среди хлама вне стен часовни, еще раз осмотрелся, без собаки-ищейки не отыскать, да и то надо знать, что искать, осторожно потащился обратно к воротам замка.

Мелькнула мысль, что слишком уж беспечно леди Элинор живет. Конечно, единственный мостик зачарован, а в воде обитает страшный Зверь, что пожирает моментально все, что попадает в озеро после захода солнца. А вдруг и днем пожирает, если на то пошло, все, что крупнее гуся. Однако же если кто-то сумеет преодолеть эти минные поля…

– Как? – спросил я себя. – Парашютисты?

В людской все спят без задних ног, куда столько влазит, ведь не рвут жилы на тяжкой работе, еще как не рвут… Едва я лег и поворочался, устраиваясь, как далеко-далеко в селе прокричал петух. Тут же заорал второй, крик подхватили еще и еще. Ипполит заворочался, всхрапнул, сел и посмотрел дикими глазами.

– Ох… снова утро… И снова работа?

– Если хочется работать, – сказал я сонным голосом, – ляг, поспи, и все пройдет.

– О, Дик, уже проснулся? – спросил он. – Я знаю народную мудрость: лучше пузо от пива, чем горб от работы…

– Кто тяжело работает, – утешил я его, – тот зато тяжело отдыхает. Как спалось?

– Да вот все снилось, что Адальберта наконец-то черти взяли. А тебе?

– Бабы, – ответил я смущенно. – Не знаешь, к чему?

Пока мы ржали, начали просыпаться остальные. Я лежал, пока не поднялись Раймон и Лавор, только потом встал, долго зевал, чесался и тер кулаками глаза, всем видом показывая, что с превеликим удовольствием продлил бы свой крепкий и здоровый сон. Главное – ничем не прерываемый, даже кошмарами.

Франлия хороша своей страстью вызнавать все сплетни. В другой жизни стала бы журналистом, а здесь часами может перемывать кости как другим слугам, так и самой леди Элинор, тут же переходит к рассказам о дивных случаях в замке могущественной хозяйки.

Сегодня во время завтрака от нее узнал, что существует еще народ, именуемый Заоблачным. Якобы всегда живут там, за облаками, никогда не опускаясь к нам, грешным. На них, оказывается, проклятие: сразу умирают, едва коснутся земли. Я прикинул, что это могли быть обитатели орбитальных станций, оранжерей и прочих летающих городов, что как-то уцелели. На землю опуститься не могут, потому что отвыкли от гравитации, а во-вторых, здесь микробы, а там – стерильность.

– А откуда известно, – спросил я тупо, – что они есть?

– Старые люди говорят, – объяснила она важно.

Я представил себе, как там, наверху, пытались выжить с теми скудными регенерационными установками, без них не комплектуют станции, с каким ужасом смотрели на разверзшийся внизу ад… Конечно, часть станций погибла, но кто-то выжил, сумел поддержать угасающую жизнь приборов, а потом горстка людей только выживала, с каждым поколением теряя связь с высокотехнологичным веком, пока он не отодвинулся в область легенд и преданий, а достижения науки стали из-за необъяснимости просто магией.

Возможно, со временем собрали и как-то приспособили обломки тех орбитальных станций, где экипажи не сумели выжить. Возможно даже, что перехватывают кометы и метеориты, что улавливаются гравитационным полем Земли, утилизируют их. Это не много, но если учесть, что проходят века, энергии от Солнца получают больше, чем могут истратить, то за это время могли с толком использовать каждый миллиграмм.

Кстати, все орбитальные станции не рассчитаны на искусственную гравитацию, там все в невесомости, но когда срок работы невелик, то это лишь как забавное приключение и незабываемые ощущения, но если жить в невесомости, то уже третье поколение не сможет ступить на поверхность Земли, будет раздавлено, как кит, выброшенный волнами на берег.

А Франлия все щебетала, довольная, что слушаю с разинутым ртом и выпученными от великого удивления глазами. Да и другие смотрят с удовольствием, малышка умеет рассказывать с жаром.

– Раньше здесь и по ночам можно было ходить, – объяснила она, понизив голос. – Хотя, конечно, старые вещи начал привозить из странствий еще самый первый из лордов.

– Не первый, – поправил Маклей, – это был граф Барнас, с него началось собирательство.

– Все равно, – возразила Франлия, – это было очень давно! А от него, графа Барнаса, и его сын, граф Календус, удачливый воитель, унаследовал эту страсть… Это он прославился дальними путешествиями, откуда привозил массу редкостей. Он сам организовал отряды раскопщиков, умело ими руководил, так что насобирал такие сокровища, что короли удавились бы от зависти!

Она рассказывала с гордостью за причуды своих хозяев, Маклей, как самый эрудированный, снова поправил, что если бы сын и внук Календуса еще при жизни графа не переняли жгучий интерес к древним вещам, то на этом пополнение семейной сокровищницы утихло бы, но когда и эти натащили отовсюду разных диковинок, то уже дальше всем остальным потомкам ничего не оставалось, как продолжать начатое славными предками.

Я ахал, дивился, раскрывал рот пошире, и уже не только Франлия и Маклей, уже и другие, видя такую искреннюю заинтересованность, начали добавлять разные интересные детали. Важно, что ныне покойный муж леди Элинор тоже привез пару ценных вещей и десяток непонятных, их принято считать магическими, так как из древних городов, хотя злые языки поговаривали, что это могли быть черепки от разбитой посуды или щепки от разрушенной мебели.

Леди Элинор почти ничего не добавила, зато она, как никто, приложила усилия к разгадыванию древностей. То ли ум, то ли интуиция, то ли просто удача, но ей удалось, похоже, очень многое. Во всяком случае, теперь замок защищен ее магией настолько, что отпала нужда в многочисленной солдатне. Благодаря ее магии в озере поселился Водяной Зверь, на мосту силой ее чар гибнет всякий, посмевший ступить без ее ведома и разрешения, а ночью вообще по острову бродят жуткие чудовища, однако не трогают местных крестьян, не разрушают дома и не едят домашний скот.

Правда, в самом замке, кроме защитников, появились и другие существа, нежелательные. Всякие призраки, а также Лиловый Туман, Красный Призрак, шептуны и Серые Кости. Но они опасны только ночью, исчезают с первым криком петуха, так что к ним уже привыкли. В остальном же жизнь в замке легкая, привольная и безбедная.

– Так что не теряй голову, Дик, – сказал Маклей подбадривающе. – А вдруг жизнь по ней еще погладит?

Ипполит пригладил лысину и произнес значительно:

– Жизнь хороша, только когда не ждешь от нее ничего хорошего.

Молодцы, подумал я. Всякий раз, когда человек жалуется на свою жизнь, он негласно произносит: «Да, вот такой вот я дурак», а эти оба не жалуются, не бурчат. Приспособились. Расслабились и получают удовольствие.

Чем чаще женщина срывает на других свое дурное настроение, тем больше энергии она получает – знакомо, проходили. Только не ожидал, что все увижу не опосредованно, а вот так, воочию. Так сказать, энергетический вампир не на словах, а в реале. Вчера у леди Элинор был дурной день, потому сегодня с утра все так угнетены и запуганы, а сама леди Элинор похожа на собравшуюся на войну фурию.

Если понаблюдать за ее лицом, а я наблюдал, оно с утра и весь день не было расслабленным, улыбающимся. Глаза слегка прищурены, из-за чего взгляд постоянно настороженный, пристальный, его еще называют пронизывающим, губы плотно сжаты, а если и улыбается, то усмешка ядовитая, жалящая, злобная.

Не знаю, как она себя чувствовала за спиной мужа, но сейчас такое ощущение, что постоянно держит оборону, постоянно выискивает злоумышленников, чтобы упредить их удар, вырвать им клыки, сбить рога, перессорить между собой, пока не объединились и не сделали хотя бы крохотный шажок, чтобы где-то в чем-то повредить ее интересам.

Насколько могу судить, выдвинутый вперед подбородок и прищуренные глаза – это постоянный вызов окружающему миру. Здесь, в замке, ей опасаться нечего, но такой образ сформировался, полагаю, в общении с хищными соседями. Возможно, муж у нее был не такой уж надежной скалой, чтобы она за ней пряталась. Не могу представить себе, чтобы такая женщина пряталась от невзгод за чьей-то спиной. Ну не может женщина из кроткой овечки так круто превратиться в львицу.

Вчерашнее сообщение о гибели герцога выбило ее из колеи, облик красивой и рассеянной женщины, совершенно не вникающей в хозяйство, слетел, я увидел настоящую Элинор – сильную, собранную, жесткую, готовую принимать удары, выдерживать их и даже бить в ответ.

Я снова задействовал все чувства, на этот раз не удержал рвотные позывы, на что сочувствующий Ипполит поинтересовался, не забеременел ли, а то похоже. Я послал его в дальние страны Севера и пожелал перезимовать с медведем в берлоге, на что Ипполит долго ржал и отправился рассказывать друзьям новую шутку.

Голова продолжала кружиться, я держался за стенку, кое-как собрался, принялся вынюхивать и высматривать: иногда хватает нескольких разрозненных молекул запаха, чтобы я увидел образ, а чуть больше запаха – вижу всю картинку, хоть и причудливую, сильно смазанную и такую необычную, что ничего не имеет общего с той, что вижу глазами. Потому и тошнит, что мозг пытается сориентироваться, понять и декодировать непривычные для него символы.

Впрочем, не такие уж и непривычные: нюх у нас есть, запахи различаем, просто не готовы, что будем различать, как собаки, что чувствуют запахи в пятьдесят тысяч раз сильнее.

Внезапно волосы мои встали дыбом: леди Элинор вышла в холл из левой двери, медленно и величественно, похожая на сказочную титаниду Медузу: голая, с абсолютно безукоризненной фигурой, на голове масса мелких змей, что извиваются, переползают с одной на другую, поднимают головы и озирают все вокруг. Безукоризненное тело расцвечено победным пурпуром внизу живота, алыми точками горят кончики груди, багровые струи идут из-под рук, опускаются к полу и медленно рассеиваются, теряя насыщенный цвет.

Я поспешно приглушил термозрение и постарался побыстрее усилить запаховое, леди Элинор так же чудовищно и угрожающе хороша, только теперь она из сотен протянувшихся по лестнице вверх и уходящих в левый коридор фигур. Цветовые пятна сменили красные тона на фиолетовые, ведь для запахового не так важно, какая температура в подмышечных впадинах, а важнее, какой оттуда запах.

Ноздри мои сами дергались, вбирая запах, анализируя сами по себе, и я уже видел ее биологический возраст, ощутил ее усталость, голод, еще больше – жажду, словно она не пила со вчерашнего дня и сейчас организм обезвожен.

Движимый сочувствием, я сказал почти непроизвольно:

– Ваша милость, я принесу напиться. Отвару из слив или яблочного сока?

Она отмахнулась:

– Исчезни… Постой-постой, ты откуда знаешь, что хочу пить?

Я развел руками.

– Так это же видно, ваша милость. У вас даже губы пересохли! То надутые, как спелая черешня, а сейчас бледные, как у рыбы.

Она кисло улыбнулась.

– Ну и сравнения у тебя. Ладно, принеси. Я буду в спальне.

– Я мигом, – заверил я. Спросил опасливо: – А меня никто по дороге не сожрет?

– Не сожрет, – ответила она отстраненно, – не сожрет.

Я попятился, ей это нравится, развернулся и быстро метнулся на кухню, на ходу возвращаясь к обычному восприятию мира. Марманда и Франлия неспешно варят похлебку для челяди, запах такой, что и без всяких усилителей сбивает с ног, но я вбежал с криком:

– Быстро-быстро что-нить для хозяйки!.. Попить. Какие соки у нас есть?

Они переглянулись. Франлия призадумалась, наморщила лоб.

– Соки?.. Вон яблоки, выбирай любые. Хозяйка любит с красными боками, хотя соку бывает больше в зеленых.

– Да нет, – сказал я, – неужели соки давить не научились?

Они переглянулись снова.

– Давить? А зачем? Съешь яблоко, в нем все соки.

– Эх, – сказал я, – ладно, давай яблоки.

Франлия молча подала корзинку, я отобрал самые спелые, выбежал, промчался вверх по лестнице. Коридор пуст, до покоев леди Элинор еще два десятка шагов, я замедлял шаг, во мне крепнет уверенность, что я, вживаясь в этот мир и действуя так, как вот я иду по жизни, медленно, но верно получаю от нее больше, чем имел, когда только очнулся в стоге сена или прибыл в Зорр.

«Господи, – сказал я мысленно, – подай знак, дай мне сотворить яблочный сок, его я раньше творить уж точно не умел. Яблочный сок – постное, даже монахам можно. А это ведь страдающая женщина… Вон даже пожрать забыла. Милосердие – наша черта. Мы ж с тобой христиане!»

Прижался к стене, сосредоточился, представил вкус яблочного сока, буквально ощутил обжигающе холодные капли на языке, прошептал просьбу о такой малости, для себя бы не просил, я ж гордый, хотя это и нехорошо… почему-то, еще не понял, но потом разберусь, это же не заклинание, которого не знаю, а молитва…

На ладонь опустилось нечто холодное и тяжелое. Глиняная бутыль, каких полно у Марманды, внутри плещется жидкость, я воровато отпил, быстро добежал до двери, постучал, тут же открыл. Леди Элинор сидит в своем чудовищно неудобном кресле, откинулась на спинку, руки на подлокотниках, глаза закрыты. Я приблизился, подал ей чашу, налил, она с подозрением взглянула на прозрачную жидкость, сделала осторожный глоток. Брови взлетели, сделала второй глоток, взглянула поверх чаши на меня.

– Что это?

– Яблоки, – ответил я. – Если яблоки подавить, из них выбежит вот такой сок. Это удобнее, чем есть сами яблоки.

– Действительно, – буркнула она утомленно, – так лучше… в самом деле замечательно… Даже не думала, что сок выдавливается таким холодным.

Я молча ругнулся про себя, здесь холодильников не знают, сказал поспешно:

– Вам просто пить очень хочется. Потому и… кажется.

Она сделала еще несколько жадных глотков, затем долго пила не отрываясь. Я смотрел, как кувшин который раз запрокидывается вверх донышком, в черепе роятся и сшибаются лбами мысли, там для разгона простор, долго искал, что бы такое умное сказать, наконец брякнул:

– Ваша милость, а как вы насчет доспехов?

Она выцедила последние капли, из груди вырвался облегченный выдох, потом посмотрела на меня и вздернула брови.

– Доспехов? Что именно?

– У вас в гардеробе среди платьев много рыцарских доспехов?

Она приподняла брови еще выше.

– Что за чушь! Женщины их не носят.

– У нас носят, – ответил я. Поправился поспешно: – Не все, конечно. Кому-то нравится. Жанна Д’Арк, к слову, очень любила надевать доспехи. Правда, я не знаю, как насчет вне поля брани. Может быть, потом Орлеанская Девственница все-таки совлекала с себя железо…

Она выглядела заинтересованной.

– Ну-ну, что за доспехи она носила? И как на это реагировали мужчины?

– Если женщина в самом деле сильная, – ответил я, – разве ее интересует, что скажут мужчины? Она сама навяжет им все, что угодно. На поле брани у нее были настоящие доспехи, а в быту, наверное, носила облегченный вариант… Ну там из тонких листочков, чтобы не так тяжело. Вообще, как я погляжу на ваши платья, они тяжелее иных доспехов!

Она поморщилась, но заинтересованность из глаз не ушла, напротив – медленно разрасталась. Я подумал, что теперь в самом деле ее гардероб может пополниться за счет умело склепанного железа. Как у всякой женщины, доспехи тоже будут, как и платья, всевозможные: от панцирей эллинских гоплитов и римских легионеров до нынешних турнирных.

– Нет, – произнесла она вдруг безжизненным голосом, – нет, я не люблю доспехи. Они скрывают фигуру. Да и вообще…

Глава 16

Она не договорила, но я инстинктивно ощутил, что это «вообще» как-то связано с герцогом Готфридом. Я не успел понять, когда у нее в руках появился прозрачный мыльный пузырь чуть побольше футбольного мяча, но она в задумчивости подбрасывала его пальцем, пузырь надолго зависал в воздухе, а опускался с такой неохотой, словно никак не мог смириться, что его пленка что-то весит. Я смирно стоял у двери, наконец она сказала негромко:

– Иди сюда. У вас такие делают?

Толчок пальцем отправил пузырь в мою сторону. Я спросил опасливо:

– Не лопнет?

– Нет, – ответила она с усмешкой. – Не лопнет.

Я бережно подставил ладонь, пузырь опустился, трепетный и невесомый, я постарался ощутить его вес, не сумел, потрогал осторожно кончиком пальца. Пленка чуть подается, я ежесекундно ждал, что лопнет, брызнув мылом в глаза, однако шар остается цел. Осмелев, да и видя ехидную усмешечку леди Элинор, я пощупал уже увереннее. Потом совсем грубо, шар протестующе скрипит, словно сухая шкура, слегка прогибается, но самую малость, однако даже ногтем не удается проткнуть эту странную пленку.

– Удивительно, – пробормотал я. – Наверное, красиво будет, если раскрасить и запустить высоко, чтобы поднялись над замком!

Она нахмурилась.

– Высоко? Их не удается заставить лететь ввысь.

– Жаль, – сказал я. Огляделся по сторонам. – Эта пленка… она горючая?

– Нет. А что ты…

Я поднес обеими руками шар к свече, подержал самую малость над пламенем, каждую секунду ожидая, что лопнет, однако ничего не случилось. Затем я просто выпустил шар из рук, он начал медленно подниматься. Леди Элинор смотрела выпученными глазами, а когда шаг достиг высокого свода, воскликнула:

– Как?.. Так ты волшебник?

– Я мужчина, – ответил я скромно, – знаю, что теплый воздух поднимается вверх, а холодный опускается вниз. Вы, конечно, такое не знаете, вас другому учили…

Она спросила быстро, все еще не понимая и посматривая то на меня, то на шар, что перекатывался по своду:

– При чем здесь…

– Восходящие потоки, – объяснил я. – Почему дым из трубы поднимается вверх? Почему орел может парить, всего-навсего раскинув крылья?..

Она пробормотала:

– В самом деле?.. А ведь действительно никакого волшебства…

– Знание – сила, – ответил я скромно. – Сейчас воздух в шаре остынет, сравняется с температурой того, что вне шара, и тогда начнет опускаться. Оболочка хоть малость, но весит.

Леди Элинор подняла взгляд, и шар, словно повинуясь ее воле, начал медленно снижаться. Она вздохнула.

– Однажды я видела такие же шары, но только огромные… В самых маленьких пламенели дивные цветы, а в самых крупных я увидела такие сказочные деревья, что сердце едва не остановилось от счастья! Эти шары плыли со стороны океана над волнами. Их было множество: десятки, даже сотни… Они двигались не спеша, величаво, но некому было любоваться их невиданной красотой. Я тогда стояла на вершине утеса и смотрела в океан. Если бы не эти шары, я бы, наверное, бросилась в волны, так мне тогда было худо… Шары подплыли наконец к нашей Великой Стене и, не останавливаясь, начали подниматься, все так же медленно и красиво. К каменной стене не прикасались, как раньше не касались волн. Я стояла вся не своя, ощущение красоты нахлынуло с такой силой, что я, не помня себя, не отрывала взгляда, пока они не поднялись до самого гребня, я увидела их на расстоянии протянутой руки, но коснуться не смогла, зато во всех подробностях рассмотрела прекрасные цветущие деревья… Я раньше видела только как цветут яблони, груши, вишни, еще кустарники, но ветви этих деревьях настолько усыпаны цветами сказочной красоты, что мое сердце едва не разорвалось от счастья видеть такое, я плакала, что-то говорила, пела и смеялась, а когда опомнилась, я была уже далеко от скал и моря. А шары все удалялись, постепенно поднимаясь в воздух, а я бежала за ними, пока могла видеть…

Она порывисто вздохнула, лицо стало печальным, но не подурнело, а как бы чуть очеловечилось.

– Кто-то придумал хороший вид транспортировки, – согласился я. – Наверное, торгует цветущими деревьями.

Она покачала головой:

– Скорее, один маг посылает другому. Чтобы тот посадил в своем саду, а заодно и увидел силу чар посылающего.

– Не всегда же чародеи дерутся, – поддразнил я.

– Всегда, – возразила она.

– Но мог же он послать эти цветы женщине? – спросил я. – Был бы я чародеем, всегда посылал бы через океаны и моря цветы любимой женщине. Не убитых же оленей ей посылать! Или срубленные головы врагов.

Она хмыкнула:

– Как раз такие подарки делают чаще всего.

– Не знаю, – возразил я, – но в моем спокойном краю женщинам дарят цветы.

Она посмотрела на меня в задумчивости, вздохнула.

– Ты достаточно осведомлен о жизни господ, – заметила она. – А говоришь, что только однажды был в замке!

Мне почудилось в ее ровном голосе подозрение, я ответил с обидой:

– Ваша милость! А при чем здесь замок? В нем я был один раз, а вот сами господа не раз проезжали через наше село то на охоту, то на отдых в лес… у них была такая дурь – отдыхать в лесу! Как будто в замке не лучше. И еще приезжали смотреть на курдлей. И когда у вдовы Джона родилось сразу пятеро, господа приехали и решали: от нечистой силы это дети или же кузнец из-за речки постарался… Ваша милость, мы люди простые. Неграмотные, ума нам от природы дадено мало, зато чувствительности много! Вот что я вам скажу: у вас какая-то беда, но ведь жизнь продолжается, ваша милость… Жизнь продолжается. Что бы ни случилось, нельзя всю жизнь убиваться. Иначе бы людей на земле вовсе не осталось!.. Надо жить, ваша милость.

Она помолчала, потом подняла голову, на бледных губах проступила слабая улыбка. Глаза оставались печальными, но голос прозвучал почти твердо:

– Ты прав. Жизнь продолжается, хотя и не так, как нам бы хотелось.

– Жизнь – замечательная штука, – сказал я твердо и добавил важно: – Если ею правильно пользоваться.

Она невольно улыбнулась.

– Как жизнь ни люби, как ею ни пользуйся правильно, она тебя все равно бросит.

– Жизнь, – возразил я, – это зеркало. Улыбнись ей, как вы улыбнулись щас, и она улыбнется вам в ответ! А улыбнешься ширше…

– И она покажет зубы, – вздохнула она, взглянула внимательно. – Порой кажется, что моя жизнь – это несчастный случай, растянутый на десятилетия. Меня с детства учили, что десять друзей сделают мою жизнь комфортной, а сама я узнала, что один враг – еще и увлекательной…

На ее лицо снова набежала тень, я сказал торопливо:

– Да-да, жизнь как птица – летит незаметно, а следы на тебе оставляет. Но, ваша милость, старые люди говорят, что если ничего не ждешь от жизни, может быть, жизнь что-то ждет от тебя?.. У вас есть Родриго, а мальчик уже в возрасте… пажа. Пора ему начинать учиться на рыцаря. Не дело молодому господину слушать бабьи сплетни да ругань пьяных мужиков!

Как я и ожидал, она сразу встрепенулась, мысли о погибшем герцоге отступили, материнский инстинкт – великое дело, даже выпрямилась, глаза сверкнули, не то гневом, не то яростью… и тут же словно из нее выдернули стержень, сказала с горечью:

– Да, у меня есть десять друзей в «зеленом клине»!.. Я со всеми в хороших отношениях. Но все-таки я никому не могу доверить единственного сына.

– Почему?

– Это такие друзья, что тут же воспользуются возможностью заполучить заложника.

Я смолчал, ее страшное одиночество видно уже по тому, что не только разговаривает со мной, челядином, и даже изливает душу, но что очень странно – советуется, что совсем уж немыслимо для владетельной госпожи. У леди Изабеллы хоть в гостях кто-то да торчит по многу дней, а замок волшебницы обходят стороной, побаиваются. Дружба дружбой, но магия – дело темное.

Она молчала долго, я уж решил, что обо мне забыли и, сохраняя такт, пора бы попятиться и, на всякий случай кланяясь почаще, выскользнуть за дверь, как она пошевелилась и сказала чужим голосом:

– Сегодня полная луна.

Я подождал, она невидяще смотрит перед собой, я сказал осторожно:

– Вурдалаки всякие… да?

Она сказала равнодушно:

– Дурак. Полная луна дает силу… тем, кто умеет ее принять. Ты будешь сопровождать меня к озеру.

– Да, – ответил я поспешно. – Будем купаться или рыбу ловить? Я умею раков драть… Как-то вытащил, помню, такого громадного, что и не рак вовсе, а цельный омар… даже не омар, а вообще не знаю что! Лангуст, наверное. Или хладоминада.

Она отмахнулась:

– Иди. Жди меня за воротами.

Днем небо было покрыто массой мелких белых облаков, одинаковых, как овечки. Они даже грудились так же тесно, уже и синевы не видать, только эти белые, плотно сомкнутые спины. Солнце слегка их подсвечивало желтым, чуть-чуть, белых облаков вообще не бывает. Если их нарисовать белыми, то получатся клочья ваты, обязательно нужно добавлять чуть желтизны или оранжевости, тогда они живые, настоящие, теплые, солнечные…

Но к вечеру стали пурпурными, красными, наконец, оранжевыми, и вдруг у меня голова закружилась, когда я внезапно вообразил, что настоящее море колышется там, вверху, вот багровые волны, очень медленные, словно застывшие, а здесь и гладь какая-то не такая, слишком все ровно, больше похоже на небосвод… или не похоже, неважно, но над головой – океан кипящей расплавленной лавы!

Я помотал головой, заставляя вернуться в шкуру рационального человека, который на небо вовсе не смотрит, зачем ему небо: ни прибавки к зарплате, ни повышения, ни выигрыша по собранным крышечкам от пепси.

Отсюда прекрасный вид на весь островок, совсем небольшой, да и озеро тоже не Каспийское и не Байкал, обычное озеро с обычным островком, где пара деревушек в два десятка домов, просторный луг, поля, огороды и этот замок на небольшом холмике. С одной стороны озера за лугом сразу же черная стена Зачарованного Леса, с другой – зеленая равнина с клочьями перелеска, отдельными группами деревьев, что сгрудились тесно и как будто отбиваются от наседающей степи.

Или, подумал тут же, как десантники, что захватили плацдарм и расширяют ареал.

За спиной пахнуло женским теплом, я еще не обернулся, но ощутил по запаху, что дверь открывается, леди Элинор переступает порог, поднимает руку, именно поднимает, потому что этот запах характерен только для подмышечной впадины…

Я обернулся, леди Элинор двигается почти по-королевски в длинном тяжелом платье колоколом, много золотого шитья и украшений. Волосы, на этот раз ярко-красные, что и понятно, для ведьмости, убраны золотыми цепочками и багровыми лентами, почти не отличимыми по цвету от самих волос.

Хороший торжественный выход, не понравились разве что ее серьги. Вообще-то нормальный мужчина обратит внимание на женские серьги, если они размером с тарелку, а лучше – с тазик, но на этот раз с кончиков ушей леди Элинор свисают великолепные янтарные когти. И хотя понимаю, что она не дикарка, чтобы вешать настоящие, это наверняка стоит целое состояние, но уж очень выглядят натурально и зловеще. Так и вижу их на лапе огромного и очень хищного зверя.

– Пойдем, – бросила она коротко.

Я не знал, где в таких случаях мне идти: впереди ли, расчищая дорогу среди столпившихся в воздухе микробов, или же сзади, чтобы не оскорблять ее благородство видом моей голой задницы в прорехе на штанах, кстати, не забыть сказать Марманде, чтобы зашила…

Леди Элинор двигалась одновременно величественно и быстро: мы сошли с холма, но двинулись не к мостику, туда далеко, а по прямой через луг сразу на берег. Здесь пара могучих ив у края воды, ветви склонились так низко, что если в озере живут рыбы, лазающие по деревьям, то они могут свить на вершине гнезда.

Солнце медленно опускается, вода в озере ровная, как зеркальная гладь. На том берегу деревья у края воды как будто упираются корнями в свои же отражения, настолько вода зеркальная, чистая и незамутненная. Отражается и красное небо, что очень медленно темнеет, теряет краски, начинают проступать первые звезды.

В трех шагах от воды в землю вкопаны четыре столба, на них широкая столешница, а с обеих сторон – удобные лавки с красиво выгнутыми спинками. Леди Элинор медленно начала раздеваться, складывая одежду на лавку. Я видел, как настороженно посматривает в мою сторону. Я с каменным лицом остановился в сторонке и, глядя на красную от заката воду, жду повелений. Подойти ближе – это оскорбить своим дыханием и нечистым запахом. К царю Дарию даже близких придворных не подпускали ближе чем на пятьдесят шагов по той же причине, а от меня в самом деле… пахнет, сам чувствую.

Очень медленно и без суетливости она сняла тяжелое платье, золото вышивки красиво и страшно горит красным, аккуратно положила на скамью. Я наконец-то заметил, что на этот раз платье без шнуровки и прочих сложностей, иначе пришлось бы просить меня помочь с завязками на спине, а на это пока не решается. Под платьем короткая рубашка, что уже достижение, они появились где-то в середине средневекового периода. Правда, только у продвинутой знати.

Снова покосилась на меня, я неподвижен, села на прогретые за день камни, гладь озера в двух шагах, неподвижная, как застывшее стекло. Фигура изумительная, в том смысле, что тело спортсменки покрыто тонким слоем нежного жирка, грудь крупная, с острыми сосками, что ощутили доступ свежего воздуха и тут же начали твердеть, приподнимая нежную ткань.

Она слегка откинулась назад, упершись сзади руками, красноватый свет пал на запрокинутое к небу лицо. Губы не шевелятся, смотрит спокойно и безмятежно, но я ощутил, как в ней нарастает напряжение, боязнь чего-то, и в то же время она готовится то ли к схватке, то ли к некому экзамену, после чего либо получит большой пряник, либо уволокут в ад…