Текст книги "Остров"

10

Фрэнк Ингрэм никак не мог заснуть. Он лежал в темноте своей спальни, прислушиваясь к дыханию Джейка, слишком частому для спящего пса, напрягая слух, стараясь разобрать приглушенные голоса внизу. Ему казалось, что он слышит разговор и смех девушек, но не был уверен. Он не мог забыть их голоса – тихие и нежные, сладкие и зловещие. Все это, конечно, его собственная фантазия, уверял он себя снова и снова. Это все потому, что он отвык от людей, особенно от женщин. Их присутствие взволновало его, их совершенно внезапное появление нарушило его уединение. Он не хотел, чтобы они здесь находились. Завтра они покинут остров; он проводит их на почтовый паром и лично передаст с рук на руки злобному паромщику, хочет тот этого или нет.

Противоположный пол в последнее время выводил его из равновесия. Какая-то девушка в кафе в Альвере, где он останавливался в мае, попыталась завязать с ним разговор. Может быть, просто от одиночества, просто проявила дружелюбие, но он обошелся с ней надменно. Он ненавидел ее, потому что она была не Гиллиан, что было, конечно, ужасно глупо, если рассуждать здраво.

Девушки, которых он знал когда-то, всплывали в его памяти, словно дразнящие призраки: Ты красив, Фрэнк. Нет, это не так, я уродлив. Я не хочу быть привлекательным для женщин, я хочу, чтобы они избегали меня так же, как я избегаю их. Единственная девушка, которую я желал, была Гиллиан, и если я не могу быть с ней, мне никто не нужен.

Он попытался заставить себя думать о жене, представить ее: одетая в вельветовые брюки и клетчатую блузку, улыбается ему; лежит обнаженная в постели, они занимаются любовью, все ее тело зовет его соединиться с ней. Ничего – будто старая, выцветшая и невзрачная фотография, ничего не значащая картинка. Вместо этого он видел Саманту, стоящую у плиты в расстегнутой блузке, соблазнительную, улыбающуюся. Искусительницу.

Прочь, подлая! Завтра ее здесь не будет, подумал Фрэнк, он силой запихнет ее на борт парома, если она не захочет, а вместе с ней и весь выводок этих шлюшек. И эту девчонку тоже, отвратительно ухмыляющееся маленькое отродье!

Ветер протестующе выл, швыряя в стекла окон чем-то более твердым, нежели дождь. Разыгрывается буря, набирает силу на несколько дней вперед. Почтовый паром не придет, сказал он себе, море слишком бурное! Колли тихо и испуганно заскулил.

Боже, взмолился Фрэнк, сделай так, чтобы я думал только о Гиллиан, больше ни о ком! Она здесь, она никогда не покидала меня. О, дорогая моя, ты ведь здесь, да? Перед его мысленным взором возникла женская фигура, но на ней были джинсы, а не вельветовые брюки, блузка расстегнута, видно голое тело. Груди с напрягшимися розовыми сосками, длинные черные волосы падают на плечи, темные глаза неотрывно смотрят на него, улыбаясь. Тонкие пальцы ловко расстегивают застежку на поясе, спускают джинсы; она не торопится, приглашает его насладиться видом ее обнаженных бедер, пушистым холмиком волос посередине. Ты очень красив, Фрэнк.

Он зло выругался вслух и вынул руки из-под простыни, вытянул их, пытаясь погладить Джейка, но пес забился под кровать в ногах, все еще повизгивая.

Фрэнк напрягся, пытаясь справиться с охватившим его вновь вожделением. Он сжал пальцы в темноте, вытянул руки в стороны как можно дальше. Я не поддамся, подумал он, черта с два, и ты не заставишь меня, Саманта! Я этого не хочу. Ты хочешь.

Он не мог вызвать Гиллиан в своей памяти; казалось, она исчезла в плавающем тумане, который скрыл от него ее лицо. Осталось только тело, чувственное, обнаженное, джинсы уже сняты, отброшены в сторону. Ну же, Фрэнк, не отказывай себе.

Ему показалось, что кто-то схватил его за запястья и силой тащил руки к постели, толкал их под простыню, где было уютно и тепло. Он коснулся своего тела, потом попытался оторвать пальцы – но все усилия были напрасны. Ты уже год как отказываешь себе в этом, Фрэнк. Не сопротивляйся, позволь себе это. Тебе это нужно. Очень.

Он знал, что больше не в силах противиться; он как будто смотрел уже виденный фильм, зная, что последует. Он не мог изменить его, он должен досмотреть его до конца. О Боже, тогда пошли мне Гиллиан!

Но это была Саманта, он прекрасно знал, что так и будет. Он ощущал свежесть ее дыхания, чувствовал ее мягкое тепло, как оно обволакивает его, держит его нежно, но крепко, слияние, из которого он не в силах высвободиться. Кровать тихо поскрипывала, как бывало на «Гильден Фарм», когда Гиллиан делила с ним ложе. Он поклялся, что никто не займет ее место, и вот он предал ее. Неверность, прелюбодеяние, я не хочу этого, но не в силах сдержаться.

Он слышал смех Саманты, побуждающей его, насмехающейся над ним. Она толкала его, умирая от желания достичь пика их совокупления, властвуя над ним.

Еще одно последнее усилие остановиться, и он сдался. Он молил Бога, чтобы Гиллиан не было там, в темноте, чтобы она не видела его предательства. Но была лишь Саманта, даже Джейк перестал скулить; может быть, он даже ушел, почувствовав отвращение.

Телом Фрэнка овладел вихрь, более бурный, чем Котел в самый сильный шторм; его бросало то в одну, то в другую сторону, он метался, содрогался, испуская сдавленные крики наслаждения, хотя желал, чтобы это были стоны стыда. Саманта была так послушна, она без устали следовала за каждым его движением, ее желания жгли его, сводили с ума.

И даже когда он уже лежал, наконец, успокоившись, она была все еще там, насмехаясь над ним, издеваясь, потому что он был ее игрушкой; она позволила ему встать с постели – но даже и тогда он не мог освободиться от нее.

Джейк пролаял один раз, тихо и неодобрительно. Осуждая его. И Фрэнк со стыдом прижал руки к мокрому от пота лицу, излившееся тепло на нижней части тела жгло его. Извиваясь теперь уже от мучительного стыда, он попытался заплакать, но ему было отказано даже в этом облегчении. Он вцепился в подушку, стал колотить по ней кулаками, выкрикивая проклятья, желая, чтобы те внизу услыхали его.

Прошло много времени, прежде чем он смог заснуть. Даже во сне его мучили тревожные эротические видения, сливавшиеся с ощущением полного ужаса вперемешку с рычанием Джейка. За это время шторм достиг своего пика, град беспрестанно колотил по стеклу, как будто даже небеса пришли в ярость от содеянного им.

* * *

Фрэнк почувствовал головную боль сразу же, как только начал просыпаться – в висках стучало, глаза резало, даже серый свет зимнего утра, проникший в спальню, был для него слишком ярок. Внезапно он все вспомнил, произошедшее вспыхнуло в его одурманенном и усталом мозгу. Он с трудом выбрался из постели, отдернул занавеси и в смятении уставился на непрозрачность стекла. С внешней стороны по нему стекали ручейки дождевой воды, а ветер пытался оторвать от него раму. Буря бушевала на море; он слышал, как вдалеке волны бились и пенились в Котле. И тогда он понял в самой глубине своего сознания, что почтовый паром сегодня не придет.

Джейк встал, потянулся и посмотрел на хозяина долгим, неодобрительным взглядом. Фрэнк приласкал пса, погладил дрожащими пальцами по голове: «Прости, Джейк. Но нам придется как-то избавиться от них. Давай, пошли вниз».

Пес начал упираться, зарычал, обнажив клыки.

– Послушай, не дури! Мы не можем сидеть здесь весь день. Кроме всего прочего, надо кое-какие дела по хозяйству сделать. Давай, пошли, это приказ!

Фрэнк спустился вниз, держась за перила. Джейк шел следом. Они еще не дошли до двери, когда в ноздри им ударил сильный запах. Жарится бекон; они слышали, как он шипит на сковороде.

– Доброе утро, Фрэнк. Хорошо спали? – Саманта была полностью одета, так же, как и трое других, и быстрый, почти испуганный взгляд Фрэнка рассеял его страх, что у нее опять расстегнута блузка. Рут жарила бекон, Джанет подрумянивала ломтики хлеба на огне, Дебби расставляла тарелки и раскладывала ножи и вилки на выскобленном сосновом столе. Эллен все еще лежала, завернувшись в одеяло, вероятно, спала. Что обозначает, подумал Фрэнк, что девка ленивая.

– Да, я спал хорошо, – солгал он, натянуто улыбнувшись. – А вы?

– Чудесно. Все спали чудесно.

– Хорошо, – он чувствовал себя неловко, смущенно, он не привык, чтобы ему готовили завтрак, он не знал, как себя вести. Помедлив, он сел за стол и заметил, что Джейк опять забился в дальний угол комнаты, глядя на него оттуда, уши его были прижаты к голове, хвост поджат. Ничто не изменилось со вчерашнего вечера.

– Как вам приготовить яйца? – Рут повернулась к нему от плиты, ее полные алые губы сложились в улыбку, зеленоватые глаза, которые, казалось, хотели спросить гораздо больше, неотрывно глядели на него, проникая в него, изучая.

– Я… да… – у Фрэнка слегка закружилась голова, он не знал, что ответить. – О… средне… я не придира. Все равно, какая разница.

Она повернулась к сковороде, и он не в силах был оторвать от нее взгляд, уставившись на ее упругие ягодицы и сильные бедра, обтянутые выгоревшими джинсами. С трудом он отвел глаза в сторону. Саманта пристально наблюдала за ним, неодобрительно наблюдала. Ревниво.

Он сглотнул, чувствуя свое невыгодное положение.

– Не очень хорошее утро, – он понимал, что должен что-то произнести, чтобы разрядить обстановку, созданную его собственным воображением. Град перешел в ливень, пригнанный ураганным атлантическим ветром.

– Нет. Шторм еще не кончился, – теперь Саманта не смотрела на него, она была занята тем, что накрывала на стол. – Боюсь, похоже на то, что почтовый паром все же не придет, – ее вздох был неестественным.

– Я позвоню на материк… – он осекся. Он совершенно забыл о том, что телефон не работал. От этого у него возникло чувство, будто он угодил в ловушку, его охватила паника. Это я здесь застрял, а не вы. – Может быть, если буря утихнет через час-два, паром все же придет. И раньше бывало, что они приходили позже к вечеру. На островах все решает погода, – он знал, что ветер не стихнет, что паром сегодня не придет, но он не собирался так легко сдаваться.

Он опять взглянул украдкой, на этот раз в сторону двери, и с облегчением увидел, что ружье все еще стоит там, где он его оставил прошлым вечером. У него сразу же возникло чувство надежды. И это было глупо, потому что он знал, что не сможет угрожать ружьем кучке женщин. В удобный момент он незаметно разрядит и спрячет его. – Завтрак готов, – Рут начала ставить на стол тарелки с беконом, яйцами и жареным хлебом. – Идите все к столу, пока не остыло. Эй, да Эллен все еще в постели. Проснись, Эллен. Завтракать!

Девочка пошевелилась, открыла глаза и осталась лежать, глядя, как от рассаживаются у стола.

– Я не хочу вставать, – сказала она сердито. – И я не хочу завтракать.

Саманта посмотрела на Рут, обменялась с ней тайным взглядом, сдерживая себя, потому что они были в этом доме гостями. Затем, пожав плечами, Саманта сказала: «Что же, как хочешь. Если проголодаешься до ленча, не приставай к нам, потому что нам тебе будет нечего дать».

– Откуда вы? – спросил Фрэнк, когда они приступили к завтраку.

Наступило короткое молчание. Три девушки смотрели на Саманту, словно хотели сказать: «Ну же, говори, тебе придется объяснить, ты у нас за главную».

– Из Мидлендза, – Саманта произнесла это неуверенно, глядя в тарелку. – Думаю, вы не знаете тех мест.

– Напротив, – он почувствовал, что поставил их в трудное положение, поймав на лжи, которую легко обнаружить. – Я сам родом с границы Уэльса, это совсем недалеко от западного Мидлендза. Чуть больше часа езды до Вулвергэмптона. А какая именно часть Мидлендза?

– Вулвергэмптон.

Напряженное молчание. Ты назвала это место только потому, что я упомянул его, подумал он. Держу пари, вы никогда там не были. Ни у одной из вас нет акцента тех мест; вообще ни следа какого-то местного выговора; произношение хорошее, как у девочек из частной школы-пансионата, дочерей богатых бизнесменов. Он решил не нажимать на них больше вопросами о родном городе – хотя бы некоторое время.

– Мы, естественно, заплатим вам за все то время, что пробудем здесь, – Саманта отодвинула свою пустую тарелку и потянулась за ломтиком тоста. Он чуть было не сказал: «Нет, что вы, вы же не виноваты», но вовремя прикусил язык. А какого черта остров Альвер должен превращаться в бесплатный лагерь для девочек-скаутов?

– Мы что-нибудь придумаем, – ответил он. – Это зависит от того, сколько вы пробудете. Не думаю, что долго, почтовый паром редко не приходит больше двух-трех дней.

– Ну, я думаю, что мы сможем оказаться полезными, – Саманта улыбнулась; она вновь внимательно наблюдала за ним, что его нервировало. – Я думаю, этот дом нуждается в женской заботе, если вы не возражаете, что я так говорю. Я вижу, вы можете заботиться о себе, но вы – фермер, вы слишком заняты, чтобы обращать внимание на мелочи. Девочки тоже помогут. Я полагаю, у вас нет жены?

Это замечание больно кольнуло его, как будто в живот ему воткнули нож и повернули за рукоятку. Корова, она знала, она опять играла в игры. Как же тогда насчет прошлой ночи?

– Нет, я вдовец, – он не собирался вдаваться в подробности, это было слишком тяжело.

– О, простите меня, – она быстро сменила тему. – Послушайте, Фрэнк, вы занимайтесь своими делами. Мы все уберем, вымоем посуду и все сделаем по дому. Потом я собираюсь повести девочек на прогулку по острову.

– В такую погоду? – он в изумлении уставился на нее. – Боже, да в такой ветер я с трудом даже до овец добираюсь. Такая погода не годится для прогулки.

– Не забывайте, что это поход с приключениями, – улыбнулась она. – Мы уже добрались сюда на лодке с материка. Так что не к лицу нам бояться прогулки в ветер и дождь, не так ли?

– Нет, наверно, – он встал, и Джейк подошел к нему, обойдя их гостей так, чтобы находиться от них как можно дальше. – Ладно, делайте, что хотите. Меня не будет час или два. Обычно я где-то в час заскакиваю перекусить перед тем, как идти задавать овцам корм. Я думаю, что сегодня прихвачу с собой ружье. Гуся к ужину не обещаю, но, может быть, смогу подстрелить кролика. До встречи.

Хорошо было оказаться на жгучем ветру, под хлещущим дождем, давно он не получал от этого удовольствия. За считанные минуты его головная боль уменьшилась, даже Джейк больше не поджимал хвост. Короткий отдых на час или два – он пытался не думать о предстоящем вечере.

Ружье, которое он держал на сгибе локтя, придавало своей тяжестью чувство уверенности – средство защиты; средство смерти. Ему не надо было сегодня часами находиться на дворе; большинство овец были недалеко от дома, так что пасти их будет легко. И все же он испытывал желание уйти как можно дальше от этих скаутов. Возможно, погода изменится, и всегда есть надежда, что почтовый паром придет после полудня. Он ухватился за эту напрасную надежду.

Фрэнк решил отправиться на холм и подстрелить там кролика. Их было не так много, десяток или два, но, может быть, ему повезет. Черт, надо было ему захватить патроны. Он замедлил шаг, но потом вспомнил о двух патронах, которые оставил в ружье прошлым вечером. Их должно хватить; он не собирался устраивать бойню – только одного кролика к ужину, чтобы проверить кулинарные способности Саманты. Тушеный или жареный, может быть, даже пирог с хрустящей корочкой.

У подножия холма было потише, возвышенность защищала от сильных атлантических ветров, которые, посопротивлявшись, неслись дальше через Торфяное болото. Фрэнк подумал, вернулись ли дикие гуси; позже он пойдет посмотреть издали. Но он не собирался тревожить их сегодня – меньше всего ему хотелось прогнать их с места зимовки.

Джейк шел точно по его следам, не пытаясь забежать глубже в траву. Собака выглядела странно подавленной, мрачной, как будто считала эту прогулку пустой тратой времени, потому что не надо было загонять овец.

Скот здесь не пасся, трава пожелтела, дала семена, ее длинные стебли шуршали под ногами Фрэнка, обутыми в высокие сапоги. Кроличьих следов было немного, и старый садок зарастал – как будто существовавшая колония ушастиков выродилась из-за межпородного скрещивания на протяжении многих лет. В такой день, как сегодня, выжившие кролики в основном сидят по норкам.

Фрэнк взвел курок и, держа ружье наготове, пошел дальше. Снова он стал оптимистом, надеясь, что хоть один кролик решится противостоять стихии и попастись на длинной, жесткой траве. Только один – больше и не нужно.

Внезапно его желание исполнилось. Резкое движение в высокой, мокрой траве, и кролик помчался по открытому пространству к безопасному садку. Всего-то в двадцати пяти ярдах! Фрэнк поднял ружье к плечу, взял на мушку свою движущуюся цель и нажал на курок, когда стволы миновали голову животного. Щелк!

Он громко выругался от удивления, потом снова прицелился; кролик почти что добежал до ближайшей норки, но еще было время. Он нажал на второй курок. Щелк!

Да пропади все пропадом, черт возьми! Или эти гадские патроны слишком старые, или они отсырели в шкафу. Двойная осечка, и кролика к ужину не будет. Но ведь этими же патронами он вчера убил дикого гуся…

Фрэнк Ингрэм переломил ружье, посмотрел и к величайшему своему удивлению увидел на другом конце стволов два одинаковых отверстия.

Ружье было разряжено, кто-то вынул из него патроны!

11

Зок доковылял до холма своей неуклюжей походкой, время от времени оглядываясь на ходу. Идис видно не было – вот уже несколько недель она держалась от него на расстоянии. Как он ей и велел. Слушай и рассказывай мне то, что говорят остальные, когда у нас будет возможность встретиться. Но эта девчонка не обращала на него внимания, явно старалась изо всех сил не столкнуться с ним, как и велела ей мать; угрюмая и капризная, Идис шла на берег одна и убегала, если видела, что он направляется туда, чтобы собрать куски дерева или проверить капкан, который он ставил на морских птиц. Он не доверял ей; зло чуяло зло. И она была злой, очень злой.

Становилось все труднее ловить кроликов. Их колония была невелика, и те последние три кролика, попавшиеся в его ловушку, были молодыми самками. Это означало, что он уничтожил целые семьи кроликов еще до того, как они начали плодиться. Когда придет зима, кроликов на острове останется немного, а именно тогда его обитателям понадобится свежее мясо.

Капкан был пуст, возле тяжелого камня, подпертого веткой, не было заметно никаких следов; веревка под ним была натянута так же туго, как и два дня назад. Казалось, капкан говорил: «Кроликов больше нет. Ты всех их убил, даже молодняк».

Зок уныло потряс головой. Не было смысла возвращаться в дом и сообщать госпоже, что на холме не осталось больше кроликов. Ее не интересуют подробности, она не приемлет поражения. Их желудки должны быть полны. «Тогда найди другое место, Зок. На берегу много птиц», – скажет она.

Это правда. Баклан устроил гнездо на крутом утесе над Котлом, и Зок взобрался по отвесной скале и разграбил его, возвратясь с яйцами, которые они сварили в большой хлебной печи. Через несколько дней он нашел гнездо серебристой чайки, и они снова ели яйца. Но птицы были умны, осторожны. Ведь были другие острова, где они могли гнездиться, не опасаясь, что их яйца похитят. Не было смысла пытаться объяснять это Мари и ее дочерям. Пищу надо было как-то добывать.

В море водилась рыба, но чтобы поймать ее, нужна лодка. Иногда во время отлива на берегу можно было подобрать дохлую скумбрию или сельдь – в случае, если их не успевали сожрать жадные чайки. Рыба, сдохшая неизвестно почему, но когда живот пустой, не очень-то задумываешься об этом. Иногда у такой рыбы был прогорклый вкус, но жаловалась лишь Идис – последнее время она почти на все жаловалась.

Они никогда не покинут этот остров живыми. Зок смирился со своей судьбой. Если бы здесь росли деревья, была бы древесина, а не только эта гниль и сломанные ветки, он бы построил лодку, даже плот, уплыл бы на материк. Но об этом не могло быть и речи. И никто сюда не приплывет, потому что англичане наверняка разбили шотландцев, а чужакам не нужны эти отдаленные, необитаемые острова.

И все же в жизни стареющего лодочника была капля удовольствия. Зок вспомнил – при этом он испытывал слабое волнение в своих одряхлевших чреслах – как он припал к двери своей комнаты прошлой ночью, когда женщины были уверены, что он спит на своем тюфяке из высушенного камыша. В покосившейся двери была щель, отверстие, достаточно большое, чтобы он мог подсматривать через него одним глазом.

В затухающем свете пламени камина он смотрел, как они раздевались, как блестели их тела в розовых отблесках, что еще больше подчеркивало эротизм всей картины. Зрелая женщина и ее красивые дочери-девственницы наслаждались собственными телами, когда угасал огонь, каждая притворялась, будто другие не знают, что они делают в своих отдельных постелях; учащенное дыхание, шуршание сухого камыша, когда они тряслись и извивались от доставляемого самим себе наслаждения, а Идис невинно спала.

О, как же эти девки и их мать жаждали мужчину, сильного и гибкого самца, но под крышей их дома был лишь уродливый лодочник. Конечно, лучше уж он, чем совсем без мужчины, но они постоянно выказывали ему свое презрение. Добудь нам пишу и тепло, Зок, в награду ты будешь жить – вот каково было их отношение. Но не всегда будет так, усмехался он сам себе, наступит время, когда даже Зок сойдет для них. Он молился своему хозяину тьмы, чтобы тот ускорил приближение этого дня. А пока он должен заботиться о них, если однажды они станут игрушками его вожделения.

В середине утра он пришел на берег, но добычи не было. С места, где он стоял, Зок видел и ловушку для птиц с сетью из камышовых веревок, она была нетронута, падаль, положенная как приманка, гнила на солнце. Он тяжко вздохнул. Птицы были хитры, они больше не попадались в его ловушки; они уже повидали много своих сородичей, раздавленных большим плоским камнем. Стая обыкновенных чаек пролетела у него над головой, громко крича, насмехаясь над ним: «Мы умны, Зок, ты не сможешь поймать нас больше своим неуклюжим изобретением».

Он стоял там, удрученный, повесив голову, пытаясь придумать, где еще можно раздобыть пищу. Кончились даже земляные каштаны, потому что он их все время выкапывал, а росли они лишь в одном месте у подножия холма.

– Птицы слишком умны для тебя, Зок. Убийца!

Он вздрогнул и стремительно обернулся, сердце его бешено колотилось, на губах готово проклятье.

– Идис!

– Да, это я, – она была одета в рваную мешковину. На губах улыбка, но в прищуренных глазах нет радости. – Я рада, что ты ничего не поймал. Это жестоко.

– Нам нужно мясо, чтобы выжить, – пробормотал он.

– Мне не нравится, когда убивают. Вот почему я ненавижу мать и сестер – они собирались убить моего отца. Я буду каждый день искать твои капканы, а когда найду, то переверну их!

– Тогда ты умрешь от голода, мы все умрем. Если ты будешь разрушать мои капканы, я пожалуюсь твоей матери.

– А я расскажу ей про тебя! И ты знаешь, что она тогда с тобой сделает!

Он содрогнулся, у него мелко затряслась нижняя губа.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он наконец. Эта коварная девчонка до добра не доведет, понял он, ее помыслы хитры.

– Если бы пищи не было, моя мать и мои сестры умерли бы, ты говоришь, – глаза ее сузились.

– И ты, и я.

– Не обязательно. Я придумала, Зок, как отомстить им за то, что они замышляли против моего отца. Если у них не станет пищи, они будут голодать. Но если для меня и для тебя где-то будет спрятана еда…

Даже Зок, сам коварный и вероломный, не смог сдержать возгласа ужаса. Этот ребенок – сатанинское отродье, сомнения нет, она нашла ключ к их свободе на острове, способ избавиться от тех, кто держит их в плену.

– Где же ты стала бы прятать пищу? – медленно спросил он.

– В ста ярдах от берега в скале есть пещера, – она повернулась и указала ему направление. – Вода не достигает ее, она слишком высоко. Ты мог бы прятать там еду для себя и меня, мы бы тайком пробирались туда и ели, притворяясь, будто ищем пищу для них.

Он кивал головой, словно марионетка, у которой разболталась шея. Его острый ум быстро работал. Такая молодая и такая умная. Другие женщины ослабнут, они не в силах будут сопротивляться ему, когда подойдет их конец, так что даже он получит желаемое… А что до девчонки, то ею можно заняться потом…

Она внимательно наблюдала за ним, сжимая и разжимая висящее на цепочке распятье, перевернула его; лучи солнца горели на нем и ослепляли Зока своим светом, он жег, слепил старика, заставлял загораживаться рукой и ежиться.

– Когда их не станет, ты должен будешь исполнять только мои приказания, Зок! – голос ее звучал глухо и угрожающе, его было трудно узнать. Угроза прозвучала так, словно ее произнес кто-то другой, кто был гораздо старше этой девчушки.

И впервые с того утра прошлой зимой, когда он видел, как разбивается его лодка в ярости Котла, Зока охватил ужас. Да, Идис поистине властвовала над зловещим островом Альвер.