Электронная библиотека » Гай Стагг » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 12 ноября 2021, 14:20


Автор книги: Гай Стагг


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Впереди затрепетал флаг, и еще один, и еще… Связки закаменели, мышцы пронзала боль. Чем выше я забирался, тем сильней валил снег. Он стукался о куртку и капюшон, рвался в ушах громом кимвалов. Подъем становился все круче, я шел все медленней – но земля выровнялась, а флагов больше не было.

Вдалеке я различил громаду какого-то здания. Заброшенный лыжный курорт? Я пошел к нему, и вдруг в проеме двери мелькнул огонек: там стоял человек с деревянным крестом на шее.

– Не заперто? – спросил я.

Он хохотал так, что не мог остановиться.

– Не заперто? – переспросил он. – Тут уже тысячу лет не заперто!

Мне выделили комнату на верхнем этаже: дортуар, где стояло восемнадцать коек, и целый шкаф простыней. Все только для меня. Стены были в метр толщиной, батареи пахали на полную. Пальцы рук и ног снова вернулись к жизни. Я ощутил не просто теплоту – это был мягкий, почти ласковый покой. И комната, и коридоры были обшиты сосной, и в буре, бушевавшей снаружи, мне показалось, что я качался в трюме океанского корабля. Да и утром, когда я проснулся, ноги раскорячились, будто от морской качки.

В полдень я похромал вниз: отобедать с десятком набожных фанатов лыжного спорта, которые вызывались сюда по доброй воле на всю зиму. Они рассказали: с тех пор как полвека назад прокопали тоннель, орден был в упадке. В середине прошлого столетия здесь было девяносто священников, теперь же приютом заведовали только трое, еще несколько служили в местных церквях, а новых людей не было уже лет десять.

Я был не единственным гостем: на перевале застряла группа лыжников. Они сидели кружком в столовой и всматривались в туристические карты. Кто-то раздобыл колоду других карт – игральных – и несколько человек с упоением резались не пойми во что. Из них бы получился неплохой состав для детективного фильма: чилийский доктор с пристрастием к Кьеркегору; канадский военный аналитик, отпускавший таинственные комментарии о Второй холодной войне; делец из Франции, в юности желавший стать иезуитским миссионером, пока как-то утром, в среду, не покинул семинарию, чтобы никогда в нее не возвращаться… Когда я спросил, почему, он не ответил – лишь сложил пальцы в щепоть, поднес ладонь к губам и медленно повел рукой, «закрыв молнию». Мне нравилась мысль, что он, возможно, скрывается на горе с тех самых пор – не оттого, что попал в силки, а просто потому, что решил задержаться: здесь, в этом доме, даже время текло медленнее. Я ожидал увидеть Алекса и Франсуазу, но они, должно быть, вернулись в машину еще до того, как буря улеглась. И все же я немало часов провел в подвале, где хранилось лыжное снаряжение, и пытался отыскать серебристые куртки. Напрасно.


ПОЧЕМУ МЕНЯ ПРЕСЛЕДУЮТ ЭТИ ИСТОРИИ О МУЧЕНИКАХ? Я НЕ МОГ РАЗДЕЛИТЬ ИХ СТОЙКОСТЬ И ВЕРУ, ТАК ПОЧЕМУ ИХ СМЕРТИ ИМЕЛИ ДЛЯ МЕНЯ СМЫСЛ?


Еще я много времени провел в музее приюта. Там была потрепанная модель монашеской кельи, древний печатный станок, двадцать семь книг в кожаном переплете, деревянные дроги, на которых погибших паломников перевозили в морг, и самые разные деревянные лыжи. Снимки на стенах отражали жизнь в монастыре в 20-х и 30-х годах прошлого века. Я надеялся увидеть среди братьев Мориса Торне, но не узнал его. Может, к тому времени он был уже в Китае.

Морис прибыл в провинцию Юньнань в конце 1935 года. Не прошло и двух лет, как он принял духовный сан и стал проповедовать в приграничном тибетском городе Вэйси, где оставался на протяжении всей Второй мировой войны. Когда Япония вторглась в Китай, в провинции вспыхнул голод, и брату Торне – так теперь звали Мориса – пришлось выпрашивать еду и питаться ягодами и корнями папоротника, чтобы ученики не голодали.

В 1945 году он переехал в Еркало, тибетскую деревню на высоком плоскогорье. В местных деревнях жило три сотни христиан, но ближайший приход был в восьми днях пути, за границей Китая.

Тибет был для христиан одним из главных трофеев. Миссионеры пытались обратить эту страну столетиями. Из-за непрестанных усилий францисканских и иезуитских священников – в эпоху Великих географических открытий – в середине XVIII века Тибет для христиан закрыли. Впрочем, спустя сто лет он перешел под власть китайских императоров, и в 1860 году перемирие между Францией и Китаем позволило католическим священникам въехать в китайские земли, а Парижскому обществу иностранных миссий – основать в Еркало приход. Что до тибетских властей, они ничуть не изменились и по-прежнему гнали миссионеров.

В 1940 году в Еркало погиб священник, брат Нуссбаум. Его убили местные монахи. Не прошло и шести лет, как умер присланный ему на смену брат Бурдин – на этот раз от тифозной лихорадки.

Его сменил Морис Торне.

Брат Торне добрался до Еркало летом 1945 года. Местный глава, Ган Акио, немедленно попытался захватить церковные земли. Минуло несколько месяцев, и тридцать бандитов с оружием разграбили пресвитерию, а в январе 1946 года взвод солдат вывел брата Торне из Тибета – и ему, под угрозой расстрела, велели никогда не возвращаться.

Изгнанный священник жил в приграничном Вэйси. О том, что происходит с оставленной паствой, ему сообщали торговцы. Некоторых силой склонили к прежней вере, другим пришлось отдать детей в ламаистский монастырь.

Спустя тринадцать лет после того, как брат Торне оставил приют в Гран-Сен-Бернар, он решил отправиться к далай-ламе и молить о милости для тибетских христиан. Он сбрил бороду, надел курту и мешковатые брюки и присоединился к каравану, идущему в Лхасу. Путешествие должно было продлиться два месяца.

В начале августа караван вошел в Тибет и через несколько дней остановился в Тунто, где торговцев обыскали и брата Торне развернули обратно. Он попытался примкнуть к другому каравану, и солдаты выдворили его из страны. Он сбежал от конвоя и пошел к долине Меконга, надеясь добраться до миссии в Вэйси. В пути он молился по четкам, каждый шаг – строка: Пресвятая Мария, Матерь Божия, – он вышел на просеку рядом с перевалом Чо-Ла, – моли Бога за нас, грешных, – его ждали четверо, нет, пятеро, и последний держал ружье, – и ныне, и в час смерти нашей, – первым убили проводника, а когда священник преклонил колени для последней молитвы, в него выстрелили дважды.

Пули попали в живот и в висок. Священника раздели и бросили у дороги. Три недели спустя настоятель странноприимного дома на перевале Гран-Сен-Бернар получил телеграмму – три коротких слова: Торне зверски убит.



Когда я вышел из музея, колокол звал монахов на вечернюю молитву. Я спустился в подземную капеллу и сел у двери. Сквозь отверстия в крыше струился свет. Алтарь скрывала тьма. Здесь пока никого не было, так что я закрыл глаза и ждал.

Вихрь вопросов рождался сам собой. Почему меня преследуют эти истории о мучениках? Бенедикт-Иосиф Лабр, покровитель пилигримов… Морис Торне, швейцарский пастух… Я не мог разделить их стойкость и веру, так почему их смерти имели для меня смысл? Потому что они освободились от общества? Сняли с себя ответственность за собственную жизнь? Или я понимал их страх перед дикой свободой мира? Может, и мной тоже владел этот страх?

В 1950 году все христианские миссии в провинции Юньнань были закрыты. Церковь в Еркало опустела. Но брата Торне не забыли. В 1993 году папа Иоанн Павел II прославил его в лике блаженных и восхвалил священника, который, «следуя духу своего ордена, где каждый готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти людей от бурь, всеми силами старался привести ко спасению христианских странников, блуждавших в азиатских Альпах».


Я СТРЕМИЛСЯ СОКРУШИТЬ СТЕНУ, РАЗДЕЛИВШУЮ ВЕРУ И ФАКТ. И Я ЗАСТАВИЛ СЕБЯ ОТОЙТИ ОТ БЕЗОПАСНОСТИ ТАК ДАЛЕКО, ЧТО У МЕНЯ ОСТАЛСЯ ЛИШЬ ОДИН ВЫБОР: ИСЦЕЛИТЬСЯ.


Все время, пока я шел по Франции и Швейцарии, я непрестанно встречался с восприятием религии как жертвы: у монахов Клерво, умиравших для мира; у отшельников Юры, сделавших пустоши своим домом; у фиванских легионеров, похороненных вместе со святым Маврикием. Все они были мучениками.

И почти все они были молоды. В их вере было нетерпение, юношеская бесшабашность, и я это понимал. Вот тот же Морис Торне… Идея умереть за свою веру захватила его еще на студенческой скамье. Он выбрал путь миссионера и охотно шел навстречу опасности. Он хотел проверить свою преданность, хотел доказать ее – и заставил себя уйти так далеко от безопасных мест, что не оставил себе выбора: он мог полагаться только на Бога. Это возможно только на войне – проявить отвагу, показать, что способен переносить страдания, посвятить себя единственному делу… Морис Торне жаждал сорвать завесу, отделившую этот мир и иной, хотел протянуть руку и коснуться рая. А разве я шел не за тем же – в самый разгар зимы? Я услышал зов бесконечности – и пошел вслед за его обещанием. Я хотел проверить, сумею ли возродиться, я стремился доказать это, я желал сокрушить стену, разделившую веру и факт. И я заставил себя отойти от безопасности так далеко, что у меня остался лишь один выбор: исцелиться. Хотя… да, я надеялся, что в походе обрету свободу от болезни – но память о ней меня не отпускала. И пока я шел один, сквозь зимнюю стужу, ничто не могло уберечь меня от воспоминаний.

А может, я напрасно равнял себя со святыми? Если честно, их мысли, желания, тайные мотивы – все это оставалось для меня тайной за семью печатями. И сейчас, когда только что завершилась самая опасная часть моего паломничества, любое такое сравнение отдавало дешевой мелодрамой. Чем дольше я ждал в капелле, тем сильнее радовался, что вышел в путь среди зимы: ведь если нового папу выберут только на Пасху, я окажусь в Риме в исторический момент!

Я подошел к окнам усыпальницы. Те находились довольно высоко от пола, и сквозь них я видел границу вечных снегов. В небе зажглись первые звезды. В лунном свете поблескивал снег. Налетел ветер, взметнув снежинки, но быстро стих, и ночь была спокойной. Буря улеглась. Перевал был свободен.

Завтра мне снова предстояло выйти в путь.

Ад в Вечном городе


В небо над Аостой взвились шесть воздушных шаров – нет, не шесть… семь, восемь! Разноцветные, в череде красных и белых полосок, в оплетке зеленых и желтых колец, шары летели все выше и выше, словно горсть леденцов в ярких фантиках, брошенная на бескрайний небесный простор. Кто их выпустил? Откуда они появились? С балконов? А может быть, из печных труб?

Февраль близился к середине. Было утро, среда. На улицах пестрела кутерьма костюмов и юбок – люди спешили на работу. Иногда кто-то останавливался, ненароком смотрел вверх, видел шары – и замирал. Другие, заметив их, указывали в небо пальцами. На площадях уже собирались толпы, зевак становилось все больше, и вскоре, казалось, за полетом следил весь город.

Ветер подхватил шары и понес их к долине, Валле-д’Аост. Мне было по пути, и я последовал на восток, за парадом. В Альпах я шел медленно, но спуск оказался на удивление легким. Рюкзак полегчал, на душе посветлело, да и погода здесь, ниже снеговой границы, оказалась не в пример ласковее. Я снова возликовал: перевал пройден! Теперь все получится!

На холмах, окружавших долину, виднелись террасы с увитыми лозой шпалерами. Летом их листва могла бы дарить тень усталому путнику, то есть мне, но стояла зима, а с голых веток много не попросишь. Сквозь решетки я все еще видел шары. Они то мчались вперед, то дрейфовали обратно, то сбивались в кучу, то разлетались, словно бильярдные шарики, стремительно летя по мягкому войлоку неба. Я шел за ними почти все утро, но уже не раз замечал, что один завис прямо у меня над головой; над ивовой корзиной выпирал разбухший оранжево-синий воротник.

К началу дня отстающий шар уже еле плелся. Едва минуло одиннадцать, он тяжело осел на дальней стороне долины, и корзина повалилась на землю. Я все смотрел, ожидая, когда покажется воздухоплаватель – но напрасно. Может, там никого и не было? Улетевший шар! Бедный аэронавт! Его друзья полетели в Пьемонт, а ему теперь только локти кусать!

На юге долина резко обрывалась и вела в средневековый городок под названием Иврея. Мощеные улицы были чисты до блеска, но на камнях осталось немало фруктовой мякоти и кожуры – следов карнавала. Каждый год горожане обкидывали друг друга апельсинами, и хоть вся эта катавасия закончилась несколько дней тому назад, в воздухе древнего города все еще витал запах пропавших цитрусов.

Посреди городка, на холме, высился ветхий собор. Поблизости сутулились приходские постройки. Одной из них был приют для бездомных, где мне выделили койку на ночь. Там пахло словно в благотворительном магазине: старыми одеялами, читанными книгами и ношеной обувью.

К вечеру пришли еще десять человек. Они обращались друг к другу по прозвищам. Я надеялся, мое паломничество нас сблизит, но они отвечали мне хоть и без грубости, но явно слегка недоуменно.

Старший, Стефано, с дряблой кожей и щербатыми зубами, прозывался Папой.

– Ты кем трудишься? – спросил он.

– Паломник, – отозвался я.

Стефано нахмурился.

– Иду в Рим, – объяснил я. – Потом в Иерусалим.

Стефано по-прежнему хмурился. Я объяснил свой путь отсюда до столицы: на восток, через Пьемонт и Ломбардию, на юг через Апеннины и потом на юго-восток через Тоскану и Лацио.

– Любишь ходить, – оборвал он меня. – Ясно. Есть для тебя словечко. Ты не паломник. Ты randagio.

Я вынул словарик. Randagio. Бродяга. Ладно, ничего так прозвище. Жить можно.

В спальне стояла дюжина коек. Старые рамы скрипели всю ночь. На соседней кровати разместился мужчина средних лет в кожаной куртке и кожаном галстуке – Альдо по прозвищу Барыга. Оказалось, он бывал проездом почти во всех английских городах. А я в них бывал? Он был серьезен и суров, как будто весь наш разговор зависел от моего ответа.

– Сток? Блэкберн? Хаддерсфилд?

Я покачал головой.

– Болтон? Лутон? Уиган?

– А где вам понравилось?

– В Лондоне плохо. Боже, я ненавидел Лондон. Как же я его ненавидел! В Конуи. В Конуи понравилось.

Я продолжал задавать вопросы и в конце концов узнал, что сестра Альдо вышла замуж за жителя Йоркшира, фаната «Шеффилд Уэнсдей», и тот таскал шурина на каждую гостевую игру. Еще я понял, что мнение Альдо о городе напрямую зависело от исхода матча.

– Престон? Ипсуич? Барнсли? – продолжал он. – Стерлинг? Сандерленд? Лит?

– Эдинбург, – вздохнул я. – Был там пару месяцев.

– Эдинбург? – скривился он. – Боже, как я его ненавидел!

Мое паломничество Барыгу явно озадачило.

– Хочешь ехать? – Он развернул мои карты. – Семь часов. Хочешь идти? – Его палец провел линию в девятьсот километров от Ивреи до столицы. – Два месяца.

– Надеюсь поспеть в Пасхе.

– К Пасхе?

– Конец марта. Пять недель.

– Два месяца, – повторил он, ткнув в карту большим пальцем.


Я ГАДАЛ: МОЖЕТ, ВЕСЬ ЭТОТ ШУМ – ПРОСТО СВИДЕТЕЛЬСТВО БЕССИЛИЯ? И СРЕДИ ЭТОГО НАРОЧИТОГО ГНЕВА Я ВДРУГ ЗАДУМАЛСЯ: А ЧТО, ЕСЛИ Я ПРИТВОРЯЮСЬ САМ?


Ужин был в семь. Обои на кухне кто-то содрал, оставив на стенах рябые следы штукатурки. Мы расселись за длинным столом, и Стефано выставил на виниловую скатерть одиннадцать порций тортеллини. В Италии выбирали премьер-министра, причем голосовать предстояло уже завтра, и у каждого было свое мнение о том, кто победит. Впрочем, все они галдели, перебивали друг друга, и я не мог удержать нить беседы. Но их политические пристрастия я начал понимать – когда один вцепился себе в горло, желая показать, что задушил бы кандидатов, а другой схватил себя за волосы. Но чем больше они размахивали руками и вопили, тем меньше мне казалось, будто их и правда заботит политика. Все эти споры несли отпечаток какого-то дешевого перформанса, и я гадал: может, весь этот шум, все эти угрозы – просто свидетельство бессилия? И среди этого нарочитого гнева я вдруг впервые с начала пути задумался: а что, если я притворяюсь сам?

Когда спор ненадолго утих, я спросил, пойдет ли кто из них голосовать.

– А зачем политикам нужно, чтобы мы голосовали? – проревел Стефано.

– Да ты сам-то хоть раз голосовал? – Альдо ударил ладонью по клеенке.

– А я скажу зачем! – не унимался Стефано. – Если я отдам свой голос, а тот, за кого я голосовал, победит, что тогда? Тогда, выходит, это я виноват! Клянусь всеми святыми, Папа не голосовал ни разу! Что бы они ни сделали, обвинят меня! Да я и понятия не имею, как голосовать! – Он скрестил руки на груди. – И потому я завтра весь день проведу в церкви! И Папу никто не обвинит!

На мгновение воцарилась тишина – а потом опять начались крики, вопли, и все пошло по новой.

Выборы состоялись. Победу разделили левоцентристы, правоцентристы и партия оппозиции, которую возглавлял эстрадный комедиант.

Ничего нового не случилось – впервые за все мое путешествие по Италии.



Я дошел до Паданской низменности. То была огромная равнина, и простиралась она по всей ширине Северной Италии. Дорога франков пересекала ее в нижней области, самой плодородной. Когда-то тут были болота. В XV веке цистерцианцы их осушили, драгировали и превратили в рисовые поля, и теперь в далекую даль, до края окоема, тянулись участки жнивья, разделенные оградами, запрудами и бетонными каналами – те укрывали землю мокрой серебряной паутиной.

С первых же минут, как только я вышел на равнину, возникло стойкое чувство, что за мною следят. Каждый раз, когда по полям прокатывался ветер, я оглядывался, а один раз даже влез на шлюзовые ворота, пытаясь рассмотреть вдалеке незримого чужака. Серое небо. Серая земля. Протоки сплетались в узор, точно рисунки в долине Наска. Мертвенно-бледный свет солнца, крахмальная белизна почвы, безликая пустота, куда ни посмотри – конечно же, я был один. В тот миг, стоя на шлюзе, я ощутил себя ничтожной пылинкой на пейзаже, и резвая самоуверенность, охватившая меня во время спуска с Альп, сменилась тревожными уколами нерешительности и сомнений.

А так я шел быстро и по сторонам не глазел. Шла третья неделя поста. Я должен был наверстать время. До Рима идти два месяца? Да ладно. Альдо и соврать мог на голубом глазу. Правда, я много дней потерял из-за снега, и это тревожило. Да, сейчас небо было ясным, но я не видел и следа весны – лишь мертвую пустошь, которая не давала забыть, что здесь по-прежнему властвует зимний холод.

Ночевал я в пресвитериях или приходских домах, и мне почему-то показалось, что священники, которые соглашались меня приютить – неимоверно занятые люди. Они беспокоились об Италии, о Европе, о Церкви – и просили прощения за отставку папы, словно сами были за нее в ответе.

Брат Нунцио в аббатстве Сан-Альбино стал исключением из правил. Обитель находилась неподалеку от Мортары: впереди – романская церковь, позади – готические развалины, а между ними – корпус, похожий на амбар. За всем здесь присматривала суетливая супружеская пара. Жену звали Гиги, мужа – Франческо, обоим было за пятьдесят. Зал был заполнен то ли антиквариатом, то ли хламом – что-то валялось на полу, что-то стояло у стен. Коллекция была довольно невзрачной: икона, написанная чернилами на деревянной доске, заржавевший меч и металлический штандарт с порванным флагом. Когда я спросил, зачем они, Франческо вздрогнул. Он не мог объяснить… Мне лучше подождать… Скоро будет брат Нунцио…

Священник приехал вечером. У него были широкие брови и вялая улыбка, и когда он говорил, то ломал запястья, словно птица с перебитым крылом. Работали мы так: Франческо примерял реликвии к стене, Гиги задавала направление при помощи восклицаний и визга, а я отмечал, куда вешать. И вот, мы трудились, а брат Нунцио сочинял истории о каждой реликвии: икона была из Ломбардии, куда ее принесли шествия кающихся грешников, а штандарт – из Иерусалима, и когда-то принадлежал крестоносцам. А меч? О, да это же святой клинок святого Альбана!

Ужинали мы на кухне. Франческо и Гиги слушали радио: там говорили о выборах папы. Потом они обсуждали кандидатов, дымили сигаретами и тушили их, не докурив и до половины. Я слышал все эти разговоры в каждом итальянском приходе, какие мне только довелось посетить. Судачили обо всем – о банковских махинациях Ватикана, о рождаемости в Южной Америке, о том, какую политику ведут их прелаты, обсуждали архиепископа Миланского, примаса Канады, высшего иерарха курии и австрийского кардинала, по совместительству графа. Сперва я слушал с интересом, но вскоре стало скучно: все эти пересуды ни к чему не вели, а переливать из пустого в порожнее – это удовольствия не доставляло.

Наконец смотрители затихли, и заговорил священник:

– На приходе болтают, у нас должен быть черный папа, как президент Америки. Иные говорят, папа нужен молодой – сорок пять, пятьдесят, не больше. У меня племяш, ему нет и одиннадцати, так сегодня утром сказал: «Я буду папой! Я!» И так каждый день – вот этот может быть папой! И вот этот! И вот этот тоже! Сегодня кардинал из Африки, завтра из Мексики, потом из Бразилии! И все почему? А я скажу! Потому что журналисты превратили выборы в политику! Они берут все проблемы мира – не только проблемы Церкви, но и нищету, и болезни – и говорят: «Ой, кто же их решит? Ой, кто же исправит мир?» Но мы не выбираем политиков. Мы не выбираем правительство. Мы хотим узнать волю Божию!

– А на Пасху будет новый папа? – спросил Франческо.

Брови брата Нунцио нервно дрогнули, но он ничего не сказал.

– Завтра мы попрощаемся с Бенедиктом. У нас не будет ни папы, ни премьера, ни правительства. Италия станет как Бельгия! Кто знает, как долго это продлится? Хотите мой прогноз? Я вам так скажу: Бог нас удивит!


ХОТИТЕ МОЙ ПРОГНОЗ? Я ВАМ ТАК СКАЖУ: БОГ НАС УДИВИТ!


Гиги курила. Франческо дергался. Брат Нунцио ломал запястья. Радио все еще болтало, но сигнал слабел, и мы слушали белый шум, словно ожидая роковой вести. И да, я хотел прервать поток сознания обитателей аббатства, но знал: сейчас их не пробудит ничто.

Папа Бенедикт ушел в отставку. Я добрался до Павии, университетского городка на северном берегу реки Тичино, царства тускло-оранжевых домиков и светло-коричневых площадей. Хотелось зайти в базилику Сан-Пьетро, где под куполом с золотым небом покоился святой Августин, но я не мог ее отыскать. Все церкви на моем пути походили друг на друга как две капли воды – жженый кирпич фасадов и контрфорсы из песчаника по углам, – и я больше часа болтался между Дуомо ди Павия, Сан-Микеле-Маджоре и Санта-Мария-деи-Кармине. Наконец я вышел на мощеную площадь к северу от городского центра и вдруг взбесился: базилика была здесь, сбоку, прикрытая строительными лесами!

Двери были закрыты. Я сел на рюкзак и стал ждать. Прошло три часа, и ничего не изменилось.

Я стал читать газетную заметку о последнем дне папы. Оставив Ватикан, Бенедикт улетел на самолете в Кастель Гандольфо, где собралась толпа, чтобы с ним попрощаться. В заголовок были вынесены его слова: Я больше не понтифик. Я просто паломник на последнем отрезке земного пути. В газете напечатали профиль папы и сказали, что он, как теолог, отстаивал для Церкви термин «странники Божии». Потом, когда он стал кардиналом, его герб разместили на раковине гребешка, символе пилигримов. Но мой взгляд все время выхватывал дату рождения Бенедикта: 16 апреля. День прославления Бенедикта-Иосифа Лабра. Павия, папа, покровитель пилигримов – все это было связано, как путаные водотоки Паданской равнины, но я еще не поднялся столь высоко, чтобы увидеть узор, и мог только ждать, пока будущее решит себя раскрыть – точно так же, как ждали его бездомные скитальцы в Иврее и смотрители Мортары.



Я отправился на восток вдоль По. Землю у реки оградили насыпью, защищавшей от наводнений, и мой путь пролегал по верху набережной. К северу, на холмах, сгрудились поселки с неказистыми каменными домиками, а вот пойма была совершенно пустой. По утрам все окутывал туман. Он развеивался к полудню и открывал безжизненный пейзаж, похожий на абстрактное полотно.

Днем в воскресенье я пришел в поселок под названием Корте Сант-Андреа. Неподалеку к По спускалась причальная лестница. Вода ушла и теперь отдавала сероватым блеском, словно жир на вареном мясе.

Брат Нунцио сказал, что здесь собирались паломники, желавшие пересечь реку на лодке: моста не было до самой Пьяченцы. Пятнадцать лет назад, когда возродилась Дорога франков, местный лодочник Данило Паризи стал перевозить пилигримов на другой берег По. Священник спросил, не перевезти ли меня, но я ответил, что вроде как собирался идти пешком. Впрочем, он все равно настаивал на том, что именно так шли паломники в Средние века, потом дозвонился лодочнику и все устроил. Сперва Данило не проявил особой охоты – в воскресенье у него был выходной, – но в конце концов согласился. Три часа. На причале. Не опаздывать.

Данило появился около пяти. Тучный, красный от стыда, он выкрикивал извинения, пока подъезжал ко мне на своей битой моторке. Из этих криков я понял, что у него были гости, и они засиделись.

Лодка остановилась у причала, и Данило протянул мне массивную руку. На его мозолистых пальцах я заметил следы подагры.

Я ухватился за его ладонь, он втянул меня в лодку, и мы поплыли.

Река была настолько мелкой, что казалось, будто лодка скребет по дну. Благо, глубину показывал шест: восемь метров, шесть, три… Данило лавировал между отмелями и каждые несколько минут глушил мотор – мол, вылезай, приплыли! Каждый раз я отказывался – и моя улыбка становилась все более раздраженной, – а он закатывался смехом и снова заводил двигатель. В иное время он сыпал шутками, или распевал песни, или рассказывал байки о пилигримах, которых перевозил до меня. Он упомянул съемочную группу из Нидерландов, взвод швейцарской стражи и еще одного паломника-англичанина. Последний говорил примерно как я, только был старый и толстый. Мой папа? Я покачал головой, и лодочник опечалился. А когда я похвастался, что хочу добраться до Рима к выборам папы, на его лице отразилась мука. Бенедикт ушел! Берлускони ушел! Сердце Данило разбито!

Вдоль берегов, по зарослям деревьев, вился туман, скрывая границы канала. Желтовато-серый ил напоминал шпатлевку, матовый блеск гальки роднил ее с глиной, цвет воды колебался от серого к голубому и обратно, вверху раскинулось небо с грудой облаков, и те куда-то неслись – то ли мир вращался быстрее, то ли год решил сменить времена.

В четырех километрах по течению в дальний берег был вбит ряд металлических ступенек. Мы пришвартовались, Данило пошел первым и повел меня за собой. Наверху, зевая от скуки, сидела на привязи пара терьеров.

– На огонек заскочишь? – спросил мой спутник и, не ожидая ответа, вразвалочку пошел вперед. Собаки побежали за ним, держась у ног.

Лодочник обитал в каком-то необъятном фермерском доме, укрывшемся за дамбой. Бронзовая табличка на кирпичной стене шла синими пятнами из-за вечного речного тумана, но на ней все еще виднелись расстояния до Рима (588 км), Иерусалима (2975), Кентербери (1313) и Сантьяго-де-Компостела (1995).

Я снял рюкзак с плеч и поставил его на пол.

– Пьяченца, Фиденца, Понтремоли, Пьетрасанта, – Данило считал города и поселки до столицы. – Лукка, Сан-Миниато, Сан-Джиминьяно, Сиена… – Он умолк и захохотал. – Да поймай попутку! Ты же один, никто не узнает!

Я тоже рассмеялся, немного натянуто. А потом замолчал. Уже было третье марта. Третье воскресенье поста. Двадцать один день до Страстной недели. И шесть сотен километров.

Трое мужчин среднего возраста еще с обеда распивали вино в фахверковом амбаре. При виде Данило они подняли стаканы. Он указал мне на стол, предложив присоединиться, ушел в дом и вскоре вернулся с двумя бутылками вина и журналом в красном кожаном переплете, на котором значилось Liber Peregrinorum – «Паломническая книга». Я расписался, Данило предложил мне вина, а в ответ на мой отказ с удивлением спросил:

– Держишь пост?

– Нет. Просто не пью.

– Не католик?

– Нет.

– Может, когда будешь в Риме… – Он снова захохотал.

Я хотел согласиться, но не мог притворяться, будто верую, а потому ответил, что еще не привык к католическим церквям, хотя и посещал их довольно долго. Сперва меня отталкивали их пышные интерьеры – картины, реликвии на всех алтарях, статуи и свечи, заполонившие каждую капеллу, – пока я не научился видеть в этих образах душевный порыв, жажду, тоску, более искреннюю, чем в простых и знакомых мне церквушках протестантов. И все же я до сих пор остерегался религии – я видел в ней спектакль, ведь размах и роскошь были доказательством не истины, но власти…

– Нет, нет, – ответил на это Данило. – Религия – она превыше нас. Так и должно быть.

За ужином трое друзей решили тоже отправиться в пасхальное паломничество – в Боббио, аббатство на северной границе Апеннин. Они заспорили, а один показал путь на моей карте. Дорога, извиваясь, шла на юг на протяжении шестидесяти шести километров и спускалась в долину Треббии.

– А почему Боббио? – спросил я.

– В Боббио паломники шли еще в Средние века, – ответил мне сосед. – Его основал святой Колумбан, небесный покровитель Ирландии.

– Там в юности жил Франциск Ассизский, – добавил Данило. – Монахи научили его выживать в лесу и проповедовать благую весть зверям.

Они снова заспорили. Нет, уверял один, это просто местная легенда. А с чего тут тогда так любят нищих монахов, спрашивал другой. Да, да, настаивал Данило. Орден нищих, орден кающихся, флагелланты – Эмилия-Романья им как родной дом. Потом пошел какой-то нескончаемый список религиозных движений. Гумилиаты, XII век, ломбардское братство кающихся; религиозные возрожденцы из «Аллилуйи», захлестнувшие долину По в XIII столетии; еще сотня лет – и Вентурино Бергамский устраивает «марш мира» в Рим… Я пытался записывать имена, но вскоре бросил: поток всех этих деталей просто сбил меня с ног и повлек неведомо куда.


И ВСЕ ЖЕ Я ДО СИХ ПОР ОСТЕРЕГАЛСЯ РЕЛИГИИ – Я ВИДЕЛ В НЕЙ СПЕКТАКЛЬ, ВЕДЬ РАЗМАХ И РОСКОШЬ БЫЛИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ НЕ ИСТИНЫ, НО ВЛАСТИ…


Одно слово они повторяли все время: jubileus. Я не был уверен, что правильно понимал его смысл, и одному из моих собеседников, самому молодому, пришлось перевести.

– Это по-латыни, – сказал он. – Нет долгов. Нет грехов. Юбилей – и ты свободен, понимаешь?

Свобода от долга. Свобода от греха. Они ради этого шли в паломничество? Господи, да мне хоть кто-нибудь объяснит, во что они верили? Какие-то полные бахвальства истории, наигранный смех, непонимание, зачем они идут в свой путь, ищут ли прощения… И все равно – мне нравились их шумные споры: так меньше казалось, будто я сам иду из чистого упрямства.

Они сложили мою карту и допили вино.

– И сколько займет ваш путь? – спросил я.

Данило вывел меня из амбара обратно на набережную.

– Вон, видишь? – Он указал на юг. – Боббио.

Уже минуло шесть, но еще не стемнело: почему-то было светло, как летом. На юге раскинулась равнина, похожая на облако, за ней – холмы, неровные, словно рябь на воде, а еще дальше тянулась узкая полоска земли, лилово-синяя у самого горизонта, там, где сходилась с небом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 3.8 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации