Текст книги "Три ада русских царей"

Я опускаю целый абзац, где идет иносказание и обращение к высокой религии и философии, хотя и в этом абзаце есть серьезные вопросы к Ивану Васильевичу – царю московскому.

«В чем же провинились перед тобой и чем прогневили тебя христиане – соратники твои? Не они ли разгромили прегордые царства и обратили их в покорные тебе во всем, а у них же прежде в рабстве были предки наши?»

Пересказывать, а тем более цитировать письмо, а его надо читать до последней строчки – это дело особое, вернее разговор особый и непростой.

Мне же хочется обратить внимание, что бывший подданный царя и близкий человек к нему истинно обижен и за себя, и за своих товарищей, и за христиан Московского государства, которые терпят от Антихриста, который находится рядом с царем, нашептывает ему на ухо злокозненные слова (ложь) и губит людей своими наветами. Кто он? Курбский не раскрывает в письме – в первом послании. А что же Грозный? Царь Иван IV владеет пером мастерски и иезуитски отвечает князю Андрею в религиозном пафосе и дурмане (обвинение на обвинение со ссылками на Священное Писание): «Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда?»

Вы посмотрите, сколько с нашей точки зрения религиозного пафоса, а ведь для обоих пишущих – это вера, это так они пекутся о душе (так они воспитаны).

В чем дело? А в том, что: «Отрекшись от нас, – пишет Грозный, – нарушив крестное целование, подражая бесам (опять религия), раскинули против нас различные сети…»

Эта часть ответа касается личной обиды Курбского. А затем царь Иван рассказывает о своей политике, о становлении Московского государства… Он в строчках своему оппозиционеру (по сути, первому диссиденту российскому) передает для Европы течение политического и экономического строя, его укрепления во имя укрепления Московского государства.

Грозный параллельно пытается и рассказать (показать) о своем правлении, и оправдать его для Европы и истории. Смелый шаг самодержца.

Нетерпеливый читатель может вопросить: «Что так долго о Грозном, если речь идет о Годунове?» А потому, уважаемый читатель, что Годунов вышел из этой эпохи, он был свидетелем и этой переписки, и опричнины, и царской милости, и немилости.

Родственник и регент

Эпоха, в которой он рос и мужал, созревал как политик, не могла пройти бесследно, не могла не повлиять и на характер, и на политику. Тем более что долгое время – 14 лет – он формально был вторым лицом, регентом при царе Федоре Ивановиче – сыне все-таки Ивана Грозного. И это тоже сыграло определенную роль в окончательном формировании как человеческой натуры, так и мировоззрения политика и государственного деятеля.

Царь Иван к концу своего правления порастратил некоторые завоевания: территориальные и политические, духовные и экономические.

Правда, серьезные реформы внутригосударственного устройства, а реформы предполагали не только централизацию управления, но и разрешение социальных проблем, наиважнейшей из которых было нахождение социального компромисса между дворянством и боярством.

Помогла ли в этом опричнина? В определенной мере – да, в окончательном закрепощении крестьян. Жесткое крепостное право получило последний, завершающий венец. А это была палка о двух концах: ударяя поначалу по крестьянам, она подвигала их самих взяться за колья и ударить палкой по дворянам. Серия крестьянских бунтов стала откликом на эпоху реформ, в том числе и опричнину.

Хотя единодушия в оценке как самого Ивана Грозного, так и его деяний нет ни у его современников, сохранивших рассказы и оценки, ни тем более у историков-исследователей, живших в последующие эпохи вплоть до нашего времени.

Безусловно, это говорит о неординарности его натуры и его политики, а также о непоследовательности его деяний и реформаторов, на которых он опирался и с которыми за укрепление своего отечества стоял.

Еще раз напомним, что жестокость Ивана IV и его соратников не была в конце Средневековья чем-то из ряда вон выходящим, исключительными мерами русского царя. Весьма похожими, если не аналогичными были порядки и в других странах Европы, которые также были феодальными государствами.

И конечно, предчувствие смерти поставило перед самодержцем дилемму: на кого оставить государство? Меньший сын был совсем мал, а старший не способен был управлять. Может, об этом думал (отказать в дальновидности ему нельзя), когда женил своего наследника на сестре Бориса Годунова? Что, других невест не было? Ой ли? Только понимал государевым нутром, что заряжен на царство его новый родственник – Борис Годунов. И клан за ним стоит подходящий, достойный и способный ему помочь. Знал и об оппозиции, как своей, так и будущему государю.

Допустим даже, что царь Федор Иванович не был слабоумным, и то, что писал польский посол Лев Сапега через месяц после смерти царя Ивана Грозного о 27-летнем его сыне: «Как слышно мало имеет собственного разума». Шведский король Иоанн в официальном выступлении в 1587 г. отзывался более категорично: «Царь несколько помешан. Русские на своем языке называют его “duraк”. Пусть это все молва и переборы, и царь Федор был просто слабовольным человеком…

Мог ли он быть настоящим царем-самодержцем – монархом молодого Московского государства? Вряд ли, осторожно говоря. А вот еще более корректный вопрос: «Готов ли Федор быть правителем большой державы?» И тут мы ответим: «Вряд ли».

Да и, собственно, для чего было назначать комиссию из князей-бояр? Для проформы?

Впрочем, обратимся к нашему известному историку С. М. Соловьеву: «Хотя сын Грозного, Феодор, вступил на престол и возрастным, но был младенец по способностям, следовательно, нужна была опека, регентство и открывалось поприще для борьбы за это регентство».

Называя Ивана Грозного последним московским государем из династии Рюриковичей, Соловьев дает свой расклад предположений, кто же мог претендовать на регентство. Это князья Мстиславские-Гедиминовичи, среди князей-Рюрико-вичей – князья Шуйские, затем бояре Романовы-Юрьевы и… боярин Борис Годунов.

Летописные источники гласят о том, что царь Иван IV поручал опеку над своими сыновьями верховным боярам и князьям, правда, в разных источниках называются разные фамилии.

Назовем всех, кто был назван летописцами: князь Иван Федорович Мстиславский, князь Никита Романов-Юрьев, князь Иван Петрович Шуйский, бояре Богдан Бельский и Борис Годунов.

Видимо, поначалу главным среди них был дядя царя Никита Романович Юрьев, однако уже в августе 1584 г. (а коронован был Федор в мае 1584 г.) он тяжело болел и по этой причине делами государственными и регентными не мог заниматься.

Весной 1585 г. князь Юрьев и вообще скончался. Умирая, Никита Романович «вверил Борису соблюдение о годах своих». А вот передал ли он одновременно и попечительство (регентство) над царем? Возможно, но никакие источники об этом не дают знать.

Однако духовный завещательный союз между двумя виднейшими семьями дворцовой знати состоялся, и «никто не хотел выпускать фавора и власти из своих рук».

Надо отметить поразительную терпеливость, умение ждать, проявленное Борисом Годуновым во все время царствования Федора Иоанновича, а ведь это немало – 14 лет, 14 долгих лет. И у человека хватало ума, силы воли такое великодушие проявлять к царю, положенное уважение, делать вид, что он лишь достойный слуга достойного господина.

Я не хочу, чтобы эти слова были приняты за дифирамбы Борису Годунову. Во-первых, они ему не нужны, так как он был на самом деле достойным государственным мужем. Это отмечают и историки, относившиеся не однозначно (не с пиететом), как Соловьев и Ключевский. Именно «История государства Российского» С. М. Соловьева начинает относиться к Годунову не с враждебностью к злодею и не только обличать, а изучать глубже и эпоху, и дела царя.

Кстати, и сам наш творческий гений Пушкин в своей знаменитой трагедии (драме) «Борис Годунов», полагая его виновным в гибели царевича Димитрия, показывает его умным государем и заботливо-мудрым отцом:

 
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни…
 
 
. . . . . . . . . . . . . . . . .
 
 
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать.
 

А какие слова вкладывает Пушкин в уста Бориса Годунова при восшествии на престол:

 
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!
Наследую могущим Иоаннам —
Наследую и ангелу-царю!..
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты,
Кого ты здесь столь дивно возвеличил,
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты.
От вас я жду содействия, бояре.
Служите мне, как вы ему служили,
Когда труды я ваши разделял,
Не избранный еще народной волей.
 

Удивительно точно, ярко, емко в нескольких фразах Пушкин дает картину предыдущего царствования и роль самого регента. Ангел-царь и при нем верный слуга и соратник, проводник его велений и его политики, хотя на самом деле фактическим царем был он – Борис Годунов.

Недаром, конечно, Пушкин проштудировал «Историю» Карамзина и сделал конспект двух томов, относящихся к данной эпохе. Наверное, он имел право воскликнуть по завершении драмы: «Ай да Пушкин, ай да молодец!» Как творец произведения он был на высоте – он создал (всего за год – с ноября 1824 по ноябрь 1825) удивительно мощное по исторической сути произведение на уровне Шекспира.

Но он был непоследователен в исторической правде, приклеив к царю Борису ярлык убийцы ребенка – царевича Димитрия, тем более что, во-первых, доказательств никаких не было. Автор имеет право на домысел? Да, безусловно, но не тогда, когда идет речь о крупном государственном деятеле, когда препарируется целый пласт российской истории.

Пушкин и в самой трагедии еще раз оказывается неверен исторической правде.

«Шестой уж год я царствую спокойно», – так начинается знаменитый монолог, где Борис кается в своих грехах: убийстве царевича, отравлении своей сестры (с точки зрения ни логики, ни исторической правды не нужное). Пушкину для этого нужен монолог-покаяние, а я обращаю внимание на первую фразу, приведенную выше. Не было разве голода, не было разве бунтов, не было других проблем? Увы! Покой царю только снился, а не мальчики кровавые в глазах. Пушкин сам требовал щепетильно-честного отношения к своей истории, причем в этом же произведении. Труд историка, полагает Пушкин, окрашен высоким гражданским долгом, за который он несет ответственность. Помните, летописец Пимен говорит монарху наставление:

 
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса…
 

А еще ранее самому себе молвит:

 
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет…
 

Именно из этих правдивых сказаний мы, потомки, ведаем историю своей Отчизны, своих корней.

Думаю, понятно, что мною движет не стремление умалить достоинства Пушкина, лягнуть его (про ослиные копыта я знаю). Нет, я очень люблю (если не боготворю) нашего замечательного поэта, писателя, журналиста, историка. Я благодарен судьбе, что воспитывался на его произведениях, что мне судьба подарила несколько «осеней» пребывания в Михайловском – в дни так называемых пушкинских чтений (это 1965–1976 гг.), когда еще в Тригорском (а потом уже в Пушкинских Горах) при свечах читались пушкинские строки, исполнялись вокальные произведения.

Но мне хотелось бы обратить внимание читателей (а есть и такие), которые доверяют художественным произведениям и по ним создают мнение по истории царств, государей и людей…

Александр Сергеевич погрешил исторической правдой ради усиления художественного образа. Поэтому кто вернее хочет познать историю и непременно из литературных источников, советую обратиться к драмам Алексея Константиновича Толстого – к его трилогии: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». В них больше исторической правды, а художественные достоинства тоже на высоком уровне. Это мое мнение, основанное на исторических фактах.

В нашей российской истории не было простых и легких эпох, все эпохи были сложными, трудными, замечательными по-своему, а потому и интересными.

Эпоха второй половины XVI – начала XVII столетия состоит из нескольких периодов, связанных между собой если не единым лицом, то единой концепцией – становления государства Российского на основе самодержавия и централизации управления большим государством, самым большим в Европе.

Потому и интерес к этой эпохе повышенный со стороны историков, юристов, экономистов, литераторов и даже кинематографистов, да, забыл еще про художников.

Сам Борис Годунов за свою довольно недолгую жизнь (53 года) 30 лет (минимум) находился во властных структурах (говоря сегодняшним языком), как ни странно, самый короткий – будучи царем – около 7 лет. Регентом 14 лет и 9– 10 лет при дворе Иоанна Грозного.

Как следует из истории, практически 21 год он правил страной. Во времена регентства он был вторым лицом государства, как бы руководителем правительства при номинальном царе Федоре Иоанновиче: указы издавались все-таки от имени царя и с его подписью. Хотя Годунов поднимал и авторитет своей сестры, царицы Ирины – жены Федора, в которую сам Федор был влюблен как дитя, и безусловно этим пользовался его шурин Борис.

Помните, у Пушкина очень верно политически и исторически провозглашает Борис свою преемственность:

 
Наследую могущим Иоаннам…
 

Почему во множественном числе? Потому что Ивана Грозного он продолжает политику, а начало ей положил его дед, тоже Иван Васильевич – еще великий князь. А политика эта – собирание земель русских под единой властью государя, и первым русским царем стал Иван IV, прозванный Грозным. Значит, третьим русским царем был Борис Годунов. Но ведь во власть, ко двору он пришел как сподвижник Ивана IV, и боярином стал по воле и указу Ивана IV.

А с чего начал сам Иван IV? Как ни странно, не с демократических реформ, когда сел на престоле. До этого государством руководила Рада – общественный совет из бояр. Его друзьями молодости были Адашев и Сильвестр.

Адашев Алексей Федорович – окольничий царя, член Избранной Рады, возглавлял в 1550-х гг. Челобитный приказ.

Видимо, он был сторонником активной внешней политики России на Востоке, несомненно его участие в присоединении Казанского ханства (1552 г.), Астраханского (1556 г.). Во время Ливонской войны, начавшейся в 1558 г., содействовал заключению невыгодного России перемирия в 1559 г., за что впал в немилость к царю и был послан воеводой в Ливонию в 1560 г., был взят под стражу в городе Юрьеве и вскоре скончался (или погиб?).

Долгое время имел серьезное влияние на царя. Как, например, судили за границей о фигуре Адашева, видно из рассуждений польского примаса Карнковского в его беседе с русским послом царя Федора Лукой Новосильцевым; «У прежнего государя был Алексей Адашев и он Московским государством тоже правил (имея в виду Бориса Годунова. – Авт.)». На что сам Новосильцев возразил: «Алексей был разумен, а этот не Алексеева верста: это великий человек, боярин и конюший, государю нашему шурин, государыне брат родной, а разумом его бог исполнил всем и о земле великий печальник».

Вероятно, неспроста таких людей, как Адашев и Сильвестр, Грозный заменил на других, в том числе и на Бориса Годунова.

Итак, второй: Сильвестр. Сильвестр нам известен по удивительному памятнику – «Домострою». Он был также в числе Избранной Рады, но приобрел влияние на Ивана, когда был его духовником. С начала 1570-х гг. протопоп Благовещенского собора в Москве. Даты его рождения и смерти неизвестны, хотя известно, что жизнь свою закончил в Соловецком монастыре, куда был сослан по обвинению в отравлении жены Ивана IV Анастасии.

Если доверять записям Курбского, Сильвестр появился перед Иваном сразу после принятия им царского чина и женитьбы на Анастасии. А период этот сопровождался чередой пожаров в Москве.

3 февраля 1547 г. состоялась царская свадьба, а 12 апреля вспыхнул первый сильный пожар, 20 – второй, 3 июня упал большой колокол – «благовестник». 24 июня загорелась церковь Воздвижения на Арбате, сопровождалось все сильной бурей, горело все село до Москвы-реки, вспыхнул верх Успенского собора, и огонь перекинулся на крыши царского двора, Благовещенский собор. Выгорела вместе с оружием Оружейная палата, Постельная палата и казна, сгорел митрополичий двор. Едва не задохся от дыма митрополит Макарий, который вышел, шатаясь, из собора, неся образ Богородицы. Сгорели кремлевские монастыри – Чудов и Вознесенский. Великий князь и царь с женою и боярами спаслись в селе Воробьево.

В народе началось брожение, толпа кричала про «волшебство и чародейство», а в середине XVI века это было типичным обвинением. И обвинение шло в сторону княгини Анны Глинской и ее детей. Чернь требовала расправы и сумела убить князя Юрия Глинского – дядю царя, требовали и остальных, подступая к царскому дворцу в Воробьеве.

И наконец молодой царь проявил характер, велел крикунов схватить и казнить, хотя религиозные чувства брали в нем верх и он находился под впечатлением московских пожаров: «Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором (то, что мы сейчас называем отработкой кармы. – Авт.), и все я не каялся, наконец бог послал великие пожары, и вошел, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения: выпросив прощения у духовенства, дал прощение князьям и боярам».

Кто же подал ему руку помощи, а вернее, согрел душу, вызвав покаяние? По свидетельству Курбского – именно пресвитер Сильвестр, пришедший незадолго перед тем из Новгорода, а также Алексей Адашев, ставший его духовником.

Не знаем, правду ли говорит Курбский, но только душа царя исцелилась и очистилась. Надолго ли?

Во всяком случае, царь Иван пожаловал безвестного костромича Алексея Адашева в окольничие и держал к нему такую речь: «Алексей! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей для помощи души моей, хотя твоего желания и нет на это, но я тебя пожелал и не одного тебя, но и других таких же, кто б печаль мою утолил и на людей, врученных мне Богом, призрел. Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож».

Недаром его потом стали называть славным ритором.

* * *

В драме А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» есть такая сцена: Федор беседует с князем Шуйским, которого подозревают в измене царю, и царедворцы требуют взять его под стражу. За что? За донос, что решил князь Иван признать царевича Димитрия царем. И вот происходит диалог между царем и князем:

Федор

 
Что? Что ты хочешь?
 

Кн. Иван Петрович

 
Да, ты слышал правду —
Я на тебя встал мятежом!
 

Федор

Помилуй…

Кн. Иван Петрович

 
Ты слабостью своею истощил
Терпенье наше! Царство отдал ты
В чужие руки – ты давно не царь —
И вырвать Русь из рук у Годунова
Решился я!
 

Федор (вполголоса)

 
Тсс! Тише
 

(указывая на Клешнина[2]2
  Бывший дядька царя Федора (сторонник Годунова).


[Закрыть])

 
Не при нем!
Не говори при нем – Борису он
Расскажет все!
 

Клешнин

 
Да продолжай же, князь!
 

Федор

 
Молчи, молчи! Глаз на глаз скажешь мне!
 

Клешнин

 
Царь ждет ответа!
 

Кн. Иван Петрович

 
Да! Сегодня брата
Я твоего признал царем!
 

Федор

 
Петрович —
Не верь ему, не верь ему, Арина!
 

Кн. Иван Петрович

 
Теперь тебя о милости единой
За прежние заслуги я прошу:
Один лишь я виновен! Не вели
Сторонников моих казнить – не будут
Они тебе опасны без меня!
 

Федор

 
Что ты несешь? Что ты городишь? Ты
Не знаешь сам, какую небылицу
Ты путаешь!
 

Кн. Иван Петрович

 
Не вздумай, государь,
Меня простить. Я на тебя бы снова
Тогда пошел. Царить не можешь ты —
А под рукою Годунова быть
Я не могу!
 

Клешнин (про себя)

 
Вишь, княжеская честь!
И подгонять не надо!
 

Федор

(берет Шуйского в сторону)

 
Князь, послушай:
Лишь потерпи немного – Мите только
Дай подрасти – и я с престола сам
Тогда сойду, с охотою сойду,
Вот те Христос!
 

Клешнин

(подходит к столу и берет печать)

 
Прихлопнуть, что ль, приказ?
 

Федор

 
Какой приказ? Ты ничего не понял!
Я Митю сам велел царем поставить!
Я так велел – я царь! Но я раздумал;
Не надо боле; я раздумал, князь!
 

Клешнин

 
Да ты в уме ль?
 

Федор

(на ухо Шуйскому)

 
Ступай! Да ну ступай же!
Все на себя беру я, на себя!
Да ну, иди ж, иди!
 

Вроде бы простенькая сцена: слабенький умом и волей царь пытается выгородить (спасти от смерти – казни) князя Шуйского. А на самом деле в этой сцене решается многое: и судьба Шуйского и его соратников, и будущее Годунова, и положение самого Федора, как и его жены Ирины Федоровны, сестры Годунова.

Попробуем сделать реконструкцию реального положения дел вокруг российского престола. Результатом интриг и закулисной борьбы (за спиной царя Федора) стала эта сцена – в литературном произведении, – она могла происходить и в реальности. Попробуем восстановить события.

Умирая, царь Иван IV признал, что его убогий смирением обложенный сын и преемник на царстве самостоятельно не способен управлять государством, и назначил в помощь ему комиссию из нескольких царедворцев, наиболее опытных в управлении государством. О составе ее мы уже писали, говорили и о том, что круг ее быстро (в течение полугода) сузился и сократился до одного Бориса Годунова, который при поддержке сестры – царицы – и пользуясь слабостью характера царя практически стал единственным регентом и правил страной как шурин царя.

Известный историк В. О. Ключевский в своих лекциях по истории России говорил, что Бориса Годунова «мало назвать премьер-министром», то был своего рода диктатор, или как бы сказать соправитель: царь доверил ему управление государством, а сам предавался более религии и самосозерцанию.

Однако Годунов правил умно, корректно по отношению к царю, от которого как бы исходили указы и решения дел.

Нет, он еще не был диктатором, он станет им значительно позднее, в свое полномочное правление. А сейчас он – второе лицо с правами первого. Регент с правами монарха-самодержца. Но ведь рядом продолжают жить и существовать люди, которые такие же претенденты на регентство, а то и вообще на престол. Шуйские, например.

Вспомним, что в Угличе под Костромой подрастает царевич Димитрий и его клан, клан Нагих, уже примеривается на престол, т. к. бездетен царь Федор – старший брат (так же как и Димитрий – сын Грозного). И спустя несколько лет после смерти Грозного по Москве был распущен слух, что царь Федор хочет вернуть в Москву сосланного (или удаленного от интриг) царевича с матерью.

Одновременно муссируется еще одна версия, еще один ход событий при дворе: надо разженить царя Федора с бездетной женой Ириной, которая не может дать государю (и государству) наследника. Надо подобрать ему хорошую невесту.

Оба события направлены на что? На отдаление (или удаление) от престола регента Бориса Годунова, который через свою сестру имеет полное давление на царя.

Мог ли быть сторонником обеих версий князь Иван Петрович Шуйский, диалог которого с царем мы привели ранее? Безусловно мог, ибо оба эти события (произойди они) могли выдвинуть на ведущее место род Шуйских (или дворцовую партию). Это был, как говорится, мирный (может быть, даже бескровный?) дворцовый переворот со смещением Годунова.

Царевич Димитрий

Помните – в сцене, представленной графом Толстым в его драме, присутствует Клешнин. Это не просто дьяк, пришедший подписать документы у царя. Это бывший «дядька» царя Андрей Петрович Лупп-Клешнин – боярин и сторонник Годунова.

Практически в кремлевских палатах происходит очная ставка двух врагов: Шуйского и Клешнина. И кто побеждает? Побеждает царь Федор, спасая Шуйского от казни своей неожиданной выходкой-выдумкой (впрочем, исторически подтвержденной – по сути, конечно) о царевиче Димитрии. Удивительно незлоблив и великодушен царь: он готов простить измену и восстание против него. Напротив, он спасает известного воеводу от явной козни со стороны Годунова (а именно с этим пришел Клешнин к царю – с заготовленным указом взять под стражу).

Но когда он узнает, что Шуйский замешан в другом еще деле – подаче челобитной с целью развести его с женой – с его любимой Аринушкой, то тут вся его натура возмущена, его уму это непостижимо, как такое могло прийти в голову людям. Это для него верх неблагодарности, это преступление ужасное, и он кричит:

 
В тюрьму! В тюрьму!
 

Это литературная интерпретация реакции царя Федора на задуманное Шуйским, но она вполне правдоподобна, т. к. летописцы и историки сходятся во мнении, что жена Ирина была для него светом в оконце: она была и матерью (а он рано потерял свою матушку и не знал женского материнского тепла), и заботливой няней, и утешительницей в скорбях, и напарником в его играх взрослого человека, и искренним другом, без которого жить нельзя. Он был по сути, большой больной ребенок с ослабленной психикой. Поэтому он всегда искал поддержки у Ирины, когда на него наседал Годунов.

И конечно, для Годунова-регента такое положение вещей дает уйму привилегий. Но он и здесь старается быть корректным даже в своей настойчивой воле и принуждении подписать нужные указы.

А вот челобитники были далеки от корректности даже по отношению к самому царю, предлагая развод с якобы бесплодной Ириной. Это была бестактность, видимо, допустимая в XVI веке и к тому же в борьбе с всесильным Годуновым.

Расчет был на его устранение, а оказался бумерангом – выстрелил по Шуйским.

Просчет челобитчиков был и в таком деликатном деле, как деторождение. Царица несколько раз была беременна, но роды проходили неудачно (может, в силу болезни самого царя), и в 1592 г. (через год после гибели Димитрия) родила дочь, названную Феодосией.

Причем в таком деликатном «деле» была замешана и московская религиозная верхушка. Митрополит Дионисий, поддержавший своим участием дерзкое и бестактное (преступное по сути) челобитье. У него, правда, хватило мужества и чести оставить митрополичье место и удалиться в монастырь.

Итак, столкновение с верхушкой московской знати, которая ненавидела Годунова как выскочку, закончилось в его пользу и довольно легко (без особых репрессий и крови). Причем Годунов имел нравственную фору: он оборонялся, нападали на него, вели интригу другие (враги). И он проявил великодушие: людей ссылали и казнили по розыску и суду. Формально злобы на регента не должно было иметь: «разборки» велись в правовом поле (в соответствии с законами времени).

Из указанного дела с челобитной Борис Годунов извлек еще одну пользу: поставить в Москве и в государстве патриарха – первого русского патриарха, главу православной российской церкви.

Впрочем, и здесь все было обставлено деликатно и подобающе высокому назначению.

В статейном списке Посольского приказа появилась запись о том, что царь Федор Иоаннович вместе с супругой и посоветовавшись с боярами порешил о необходимости учреждения в России патриаршества, но… так, чтобы Константинопольский патриарх Иеремия не стал патриархом Московским.

Почему? Это вопрос серьезный и политический, хотя с виду чисто вроде бы церковный и канонический. Это с виду.

Суть же вопроса состояла в том, что идеал единого православного государства вел к единению власти светской (царской) и церковной (патриаршей). Монарх и патриарх – их тесная связь и поддержка друг друга – залог сильного централизованного государства.

Иван Грозный, ставший первым русским царем, не успел или не сумел осуществить этот идеал: на царский престол венчал монархов Византийский (Царьградский) патриарх. Именно так и было в 1561 г., когда утверждался за московским великим князем титул царя и константинопольский патриарх Иеремия напомнил в своей грамоте, присланной Ивану IV, что венчание на царство царей есть исключительное право только двух патриархов христианских: римского и константинопольского. Римский патриарх стал католиком и папой. Значит оставался один – Константинопольский. Но Москва подчиняться ему не хотела.

И вдруг Константинопольский (Вселенский) патриарх в 1588 г. появляется в России. Ждали послов и грамот, так как с патриаршим двором связывались по дипломатическим каналам, закидывали, образно говоря, удочку.

В Константинополе наживку с удовольствием скушали и желали получать подарки московские и дальше, но вот исполнить пожелание московского государя иметь своего патриарха не торопились. Да к тому же решили посмотреть на царство Московское глазами первого лица духовного – патриарха Константинопольского.

А в Москве же очень хотели знать, каким образом на патриаршем престоле оказался Иеремия. Это было в духе тогдашней Москвы – во всем видеть козни и злой умысел – это была печать печальной эпохи Иоанна Грозного.

И тем не менее встретили Вселенского патриарха тоже по русскому обычаю – гостеприимно, с большим почетом и подарками. Но были обескуражены тем, что не привез глава Вселенской православной церкви разрешение на введение патриаршества в Российском царстве, он привез новости и просьбы новых милостей для своей церкви.

В начале января 1589 г. регент Борис Годунов и думский дьяк А. Я. Щелканов нанесли визит Иеремии на его подворье, которое было отведено в Москве, и объявили о воле царя – держать совет о поставлении русского патриарха.

Иеремия и здесь говорил, что он «не уполномочен епископами и что это было беззаконно».

И он был прав: решение о новом патриархе мог принять только Вселенский Синод, так и были установлены существовавшие к этому времени патриархи: Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский и Константинопольский, который считался главенствующим (или первым в табели о рангах).

Нам неизвестно, какие аргументы шли в ход у Бориса Годунова и всех участников переговоров, но в конце концов Иеремия согласился возвести в патриархи Московского митрополита Иова, что и произошло 26 января 1589 г.

Патриарх Иов

Видимо, Иеремия настолько был задарен (или завален) подарками и посулами, что, по свидетельству очевидцев, на приеме, устроенном Иовом 27 января, устремился первым получить благословение у патриарха Московского и всея Руси, причем якобы заявил при этом: «Один во всей подсолнечной благочестивый царь (т. е. Федор), а впредь что Бог позволит; здесь (т. е. в Москве) подобает быть Вселенскому патриарху, а в старом Царьграде, за наше согрешение, вера христианская изгоняется от неверных турок».