Текст книги "«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2"

Я поблагодарил врача, вышел оттуда, смотрю – нашей делегации нет. На углу тут продают газированную воду. А я так захотел пить, во рту всё пересохло (я ещё не знал тогда, что у меня диабет). И вдруг я вижу, что прямо на тротуар въезжает коляска, как бы бричка с большим осликом. И вся эта коляска с навесом украшена какими-то ленточками, бубенцами – и сбруя, и оглобли, а у ослика даже на лбу какой-то бубенец. Оказывается, это была повозка для новобрачных. Но я этого не знал, остановился и стал рисовать этого ослика с бубенцами. Рисую, рисую и смотрю – человек садится и хочет ехать. А я ему объясняю – подожди немножко, я ещё не нарисовал. Он сидит, ждёт. Потом опять хотел уехать. Я опять уговорил – подожди ещё немножко, сейчас дорисую.

Тут толпа собралась вокруг меня – стоят, смотрят. А этот возница на ослике сидел-сидел, потом слез, подошёл и просит: давай деньги. – Я говорю: какие деньги? – Ну, я же сидел? Я же время тратил. – Я объясняю: у меня нет денег, нет у меня ничего. Он рассердился, недовольный поехал.

Люди всё стоят около меня. Один видит, что я облизываю сухой язык, и подзывает: иди сюда. Я подошёл – тут какой-то прибор у него, он морковку туда положил, нажал на кнопку, и тут же в стакан уже льётся холодный морковный сок. Он стакан налил и угощает: попробуй наш сок морковный. Ой, афганцы, какой же это народ отзывчивый…

В самом Мазари-Шарифе только мечеть богатая, а вокруг везде разбросаны бедные лачуги. Народ очень трудолюбивый, очень. Один телегу тащит на себе, вместо ослика запрягся, какие-то решётки металлические везёт, другой навстречу едет с мешками на телеге. Все или ходят пешком, или тележки на больших колёсах возят. Торговля идёт всем необходимым, что нужно в жизни. Тут же делают вёдра, корыта, стучат молоточками, железо оббивают. Кувшины для воды с длинными ручками и с загнутыми носиками чеканят. Всё открыто, всё стоит на земле – ни лавок, ничего, прямо так продают. И все очень спокойные.

В Мазари-Шарифе

Потом я выхожу из толпы, и стоит Иваненко – он, оказывается, наблюдал за мной с другой стороны этого сухого канала. Опять говорит: да, ты можешь работать один, можешь, я боялся какого-нибудь инцидента с афганцами, ведь толпа легко может стать агрессивной.

Потом мы вернулись на аэродром, а там полно народу около самолёта, целый табор с мешками, с детьми, все, видимо, хотят уехать. Мы пока в стороночке собрались, ждём. Аэродром огромный, места для взлёта и посадок много. Стоят МиГи, наши советские самолёты, с большими, острыми, как пика, антеннами. Ходят афганские лётчики в зелёной ребристой форме и в белых касках со шлемами.

Потом мы пошли к самолёту. Оказалось, что этот самолёт ждал нас, а толпа его штурмует. Все лезут, детей суют туда, в кабину, прямо к лётчику. Вещи кидают, но там эти вещи ловят и обратно им бросают – тяжёлая картина. И в это время мы проходим, запустили нас туда, внутрь, и двери закрыли. Я смотрю в окошко, а толпа не расходится – все кричат что-то, жестикулируют. А салон наш почти пустой – что там нас было, семь человек всего. Самолёт поднялся вверх и взял курс на Кабул.

Аэропорт Кабула – это выбоины и выбоины, то большие, то поменьше, все стены изранены, изрешечены пулями. Эта военная атмосфера стала уже настолько привычной и обыденной, что кажется, будто другого, мирного времени у них и не было.

Вечером опять ужин за богатым столом, слуги. А мне так неудобно, что подают слуги. Я хотел сам взять свой ужин, а меня строго предупредили: не смей, не надо, жди, когда тебе положат. Я был, конечно, не в своей тарелке. Первый раз в жизни я так кушал, когда за мной ухаживали слуги. Причём, слуги как бы ничего не испытывали от этого, никакой неловкости. Так уже принято, так заведено, что вот это господа, иностранцы, приехали из России, а они слуги. У них у каждого своя семья, и они рады, что попали в такое место – обслуживать иностранцев, потому что могут при этом и сами питаться, и, возможно, брать пищу домой родственникам. В общем, никто не был унижен. Если он слуга, значит, Аллах повелел ему быть слугой, он уже не стремился никак изменить своё положение. Да и как там изменишь своё положение при таком количестве народа, при такой нехватке всего в Афганистане.

Руины загородных дворцов

На следующий день намечалась поездка в горы в пригороде Кабула – туда, где когда-то находились царские дворцы и загородные виллы. Ну а где цари, там и их визири разные, а где визири, там и чиновники поменьше рангом, в общем, это был целый городок под укрытием высоких скал, уходящих прямо в небо, где на вершинах уже снег лежал. А тут внизу тепло, шумит речка, через речку висит мостик. Дворцы здесь, судя по остаткам, строились двух этажные, белоснежные, с колоннами, а может, это стояли мечети. Но теперь всё было разрушено.

Мы приехали на двух бронетранспортёрах с солдатами, потому что место это оказалось безлюдным. От этих многочисленных царских и ханских дворцов остались одни развалины. Чувствовалось, что воевали тут совсем недавно, потому что вся земля была усыпана патронами и гильзами, горы патронов. Я даже не понял, почему их так много, может, тут стояли танковые пулемёты? И дальше куда ни посмотришь – везде развалины и кучи патронов, от домов остались только глиняные куски. Перед одним белым дворцом, судя по остаткам, стояла когда-то триумфальная арка со скульптурами, на ней надписи по-афгански. Но теперь всё разбито – у скульптур оторваны ноги, руки, головы, в общем, только одно ощущение…

Тоскливое зрелище представляли советские подбитые танки без гусениц. Они совершенно безжизненно лежали то на боку, то совсем перевёрнутые, то без башен – башни со стволами орудий валялись отдельно, оказывается, они легко снимаются с танков. И кругом стояла абсолютная тишина.

Мы проехали в глубину городка, может быть, на километр, и везде громоздились руины этих разрушенных зданий, на некоторых окнах остались следы синей краски. Трудно было представить, что когда-то там шумно и весело жили люди. Называлось это место Пагман, это пригород Кабула. Если смотреть оттуда, то далеко был виден город и шоссе, которое из него выходило. Дороги там очень хорошие – асфальтированные, ровные и прямые.

Когда уже мы ехали обратно, я попросил остановиться… ну, по банальной причине. Мы остановились, я вылез, смотрю – куда идти? А тут рядом пещерка какая-то, я думаю – зайду туда, чтобы меня не было видно. Только зашёл, ещё ничего сделать не успел, как вдруг этот Иваненко подскакивает и тянет меня оттуда за руку: ты что? Ты куда пошёл? Ты же можешь подорваться – в таких местах устраивают растяжки и мины закладывают, чтобы кто-нибудь подорвался. Тебе же сказали – не отходи от бронетранспортёра дальше, чем на два шага, ну что ты за человек? Затащили меня обратно наверх, на бронетранспортёр. В общем, я так понял, что я им всем доставляю много хлопот. Они, как дипломаты, сидят спокойно наверху и никуда не спускаются, а я везде – то хочу пойти порисовать, то хожу по этим горам патронов, в которых ноги просто тонут, ищу лучший ракурс для рисунка. Вот такая была поездка в Пагман.

На следующий день состоялась поездка тоже в горы, но в другое место. Мы ехали на двух закрытых американских машинах «виллис», а спереди и сзади (по одному) шли два бронетранспортёра с вооружёнными солдатами. Ехали мы долго-долго и всё выше, выше. Вся пыль от переднего бронетранспортёра обрушивалась прямо на нашу машину, и хотя все стёкла были закрыты, дипломаты чихали и кашляли. Я переживал, что из-за этой пыли и закрытых стёкол ничего не мог разглядеть в окнах. А один отчаянный фотограф ехал наверху бронетранспортёра вместе с солдатами, всё там видел и всё время щёлкал – направо и налево. И он снял все эти афганские дороги, заваленные оружием, подбитыми бензовозами, перевёрнутыми танками и ракетами, которые лежали прямо на дороге и которые приходилось объезжать (а то, не дай бог, взорвётся).

И вот едем мы в горы, всё выше, выше. Потом заехали на одну из сопок, которую я видел ещё из самолёта (когда мы в Мазари-Шариф летали). Теперь мы забрались на неё на самый верх. Стоит обмазанный глиной домик, там рация, чайник, вода холодная, на стенах висят автоматы, бинокли. И боевой афганский солдат (а может, майор или капитан) начинает докладывать обстановку – сегодня был обстрел вон с той стороны, с той точки (показывает на гору).

Он рассказывает, а я стою, его рисую сбоку, набросочек делаю – афганский воин на фоне гор, на фоне дальнего Кабула стоит, охраняет подступы к Кабулу. Потом смотрю – лошадь привязанная. Я спрашиваю: это что за лошадь? Откуда она у вас? – А он отвечает: это наш трофей. Моджахеды приезжали, хотели взять штурмом наш пост, мы отбивались от них два дня. И потом отбили у них лошадь, теперь это наша лошадь. (Красивая скаковая лошадь стоит на горке, жуёт сено.) Он говорит: тут часто появляются эти талибы. Когда они лезут на скалу, им трудно забраться. А мы окружены каменной оградой с дырочками. Наши солдаты автомат туда выставят, сами скрыты оградой. Местность открытая, те лезут в неудобных позах, и, конечно, мы их расстреливаем прямо в упор, талибов этих.

Программу нашего пребывания так спланировали, что действительно не было ни одного дня, когда мы никуда не ездили. Однажды мы собрались ехать куда-то далеко на север, там сдавалась банда вот этих талибов (их раньше называли моджахедами). Они решили перейти на сторону войск Наджибуллы, на сторону государственных войск. Вместе с нами туда поехали группы ещё других журналистов – французы на машинах со своими переводчицами, иранцев было много, несколько индийцев, в общем, много журналистов. И вот все ехали долго-долго, одно селение проезжали, другое… поворачивали туда-сюда…

Среди моджахедов. 1990 год

Конечно, шофера знали свои дороги – где, как проехать, чтобы не напороться на посты моджахедов. В конце концов проехали какой-то большой поселок и попали в совершенно безлюдную холмистую местность. Вскоре впереди появилась целая цепь всадников на лошадях с винтовками за спинами и с какими-то котомками (мешками). Эти всадники расположились длинной лентой от одного края до другого, насколько хватал обзор глаз, и стояли примерно на равном расстоянии друг от друга, вооружённые автоматами. Ещё они имели какие-то переносные зенитные орудия, назывались «Стрела» или «Игла», ими можно было подбить самолёт прямо с плеча.

И тут я заметил, что афганцы вообще-то очень любят всякие театральные постановки. Вот для чего они так – на абсолютно равных расстояниях расставили своих всадников? Это они так далеко-далеко перегородили дорогу, не проедешь, не объедешь их. Потом на лошади приближается их командир, пожилой, измученный какой-то, может быть, он не спит ночами – лицо сухое, старое. А другой (с белоснежной бородой и в богатой чалме) тоже подъехал на лошади, кланяется.

И потом вдруг откуда ни возьмись на лошадях прискакало много моджахедов. Лошади на месте у них не стоят, скачут, они окружили нас со всех сторон, держат руку на спусковом крючке и направляют стволы в нашу сторону. Но тем не менее наши журналисты и другие иностранцы духа не теряют и начинают с ними разговаривать. Командир моджахедов слез с лошади и говорит: наша банда сдаётся, переходит на сторону федеральных войск. Нам надоело грабить, убивать, нам надоело жечь поля, уничтожать урожаи крестьян, нам надоела военная жизнь. Мы хотим жить мирно.

Но я как-то слушаю и не могу поверить – неужели это на самом деле? И у меня зародилось сомнение. Думаю – а может быть, это просто театральные сцены для иностранцев? Чтобы иностранцы сфотографировали всё, поехали в свои страны, там рассказали, показали, как они сдаются в плен, какие они хорошие. В общем-то, так оно потом и было. Когда мы уже вернулись в Москву, мне позвонил Иваненко и сообщает: эта банда уже опять воюет. – Я спрашиваю: как так? Они же сдавались? – Это, говорит, они для нас сдавались, чтобы мы поверили, что они такие. А стоило нам уехать, они опять начали воевать, опять грабят и жгут урожаи. Они, говорит, уже, наверно, не могут по-другому.

А тогда я посмотрел на их лица. Во-первых, повязки всё лицо закрывали, одни глаза оставались, глаза не добрые, а твёрдые, мужественные. И потом – столько вооружения они имели, сзади какие-то миномёты с собой таскали. Все в больших тюрбанах, на лошадях, лошади крепкие, сытые, слушаются их. И видно было, что всадники совершенно не готовы к мирной жизни. Конечно, журналисты, особенно французы, всё снимали, щёлкали. Мало этого. Потом они пригласили нас в какое-то село и прямо в поле возле дороги расстелили огромный ковёр, прижали камнями края. Все сели на ковёр, я тоже сел на край ковра. Поставили воду ледяную для питья, дыни разложили, ещё какие-то сладости, а потом всем лепёшки раздали, в общем, всех угощали.

Примирение

Попили, поели. Потом они встали друг против друга как бы шеренгами. С одной стороны представители вот этой армии Наджибуллы, солдаты в форме, на погонах звёзды, а с другой стороны – моджахеды в своей пёстрой одежде, в каком-то рванье. Стол поставили, Коран открыли и начали на Коране читать примирительные молитвы. Тут подошли старейшины и военный генерал, который с нами приехал на бронетранспортёре, они обнялись, поцеловались, друг другу руки пожали (как бы мир заключили). И тогда подвели барана, которого притащили из этого села, у одного афганца оказался длинный нож, и он его – раз, и всадил в шею барана, убил его, кровь полилась.

Но тут наши журналисты заторопились домой, говорят: нам надо уже ехать обратно, потому что много время. – Те настаивают: подождите, вот барана зажарим, съедим, потом поедете. – Но наши объясняют: нет-нет, нам надо успеть передать сообщение, что вы перешли на сторону правительственных войск. Те поняли, мы распрощались, сели в машины и поехали. Вот такие были поездки – очень длительные, утомительные, но с большими красочными представлениями.

На другой день мы летали в Джелалабад на вертолёте. Джелалабад – это город на юге, почти на границе с Индией, через этот город проходят торговые пути. Пока мы летели, я смотрел в окно и видел, как изранена земля Афганистана, сколько у них там ржавеет подбитых пушек, танков, как всё это лежит то на боку, то кверху ногами, как давно они воюют. Дороги, которые хорошо просматривались сверху, все завалены этой военной техникой, стоят гниют даже ракетные установки на покорёженных машинах.

В Джелалабаде я Иваненко говорю: я пить хочу, жажда у меня невыносимая. Он предлагает: пойдём, тут как раз духан есть. (Духан – это такое маленькое заведение, вроде нашей столовой или палатки, где можно покушать и попить.) Вот мы с ним заходим – возле стены стоят столы и стулья, никого нет, но другая стена насквозь пробита пулемётной очередью, оторваны куски штукатурки. Возможно, там сидели или стояли люди, и пули летали прямо над столами. А теперь людей нет, только сквозная дуга в пробитой стене. Я попил там немножко.

Потом выхожу – стоят ряды торговцев, торгуют чем придётся – кто шкурами, кто мехами, кто какими-то платьями. Я пошёл по рядам, и вдруг Иваненко кричит: Геннадий, ты куда пошёл? Вернись сейчас же. Это опасно. Ты что? Разве можно одному ходить? Сейчас кто-нибудь схватит, затащит, а потом ищи тебя… где-нибудь в Индии или в Пакистане объявишься. Кто за тебя потом будет выкуп платить? Никто и не подумает, так ты и пропадёшь. И зачем мы тебя взяли? С тобой одна морока – везде ты куда-то лезешь, везде тебе чего-то нужно, везде нос свой суёшь, ты совершенно не понимаешь, что тут опасно.

А я иду спокойно, никто меня не трогает, ничего, ещё так пересмеиваюсь с продавцами. Да, Джелалабад удивителен. Растут настоящие пальмы, а рядом стены домиков просто изрыты пулями. Это глинобитные постройки, снаряд попадает, и – насквозь. После каждого выстрела получается воронка, и вниз осыпаются куски. Народ там одет по-другому, чем в Кабуле. У них тюрбаны украшены перьями посредине, как у индийских шахов в древности (красивое перо от страуса воткнуто в тюрбан). Там живут южные племена белуджи, которые (как говорят) никогда не работали, а веками занимались грабежами на дорогах – нападали на караваны, которые шли в Индию и из Индии.

Время летело день за днём. Однажды была запланирована встреча с губернаторами разных провинций. Но наши все настолько устали от этой напряжённой программы, что уже не хотели никаких встреч. Лежат на своих кроватях – ноги гудят, руки гудят, в голове шум, ничего не соображают. Я им говорю: ну что, тогда я один поеду, там же люди ждут. – Поезжай, говорят, Геннадий, расскажешь нам потом. Мне дали машину, я поехал.

Приезжаю. Действительно, губернаторов полная комната, из всех провинций собрались. А я один. И вот мне пришлось выступать перед ними, рассказывать о Советском Союзе, о том, как мы приехали по приглашению Наджибуллы, как везде тут ездим. Потом они стали по одному вставать и рассказывать, какие у них события в провинциях, как они борются с моджахедами. А один губернатор стал приглашать всю нашу делегацию в гости. Я спрашиваю: а где вы? – Я, говорит, губернатор Пули-Хумри. (А Пули-Хумри – это город за перевалом Саланг.)

Я вернулся с этой встречи и передал своим приглашение в Пули-Хумри. Решили съездить. Опять – впереди идёт бронетранспортёр, сзади бронетранспортёр, а мы посередине, вот в таком порядке начали двигаться к горам.

Первое, что мы увидели, это опять громадное количество подбитой техники. Танки стояли будто на полях сражений – то с подбитыми гусеницами, то со стволами, опущенными в землю, то вообще со сбитыми башнями. И так всю дорогу. Когда мы въехали на перевал Саланг, там тоже всё было забито техникой. Искорёженные танки стояли чуть ли не поперёк дороги, и вот мы крутились, объезжали их. А дорога всё выше, выше. Я смотрю – женщина пожилая вышла с метёлкой, и вода тут у неё в ведре. Мы проехали со своими бронетранспортёрами, а она вышла на дорогу, поливает водой и метёт (заметает наши следы). Так они относились к войне, они не хотели воевать. Им всё это было не по душе, потому что разрушались большие семьи, мужей убивали на войне, женщины одни оставались с детьми, денег не хватало, все беднели.

Дети у дороги

Мы ехали по дороге то вверх, то вниз, то речки переезжали. А дети у дороги – кто на одной ножке, кто на костылях, кто с одной ручкой. И держат такие ведёрки с дырявыми донышками, а в ведёрках находится тлеющий древесный уголь. И они так крутят, раскачивают это ведёрко, чтобы возник дым, и в то же время вниз осыпается зола с этих горячих углей. И потом ведёрко к груди прижимают, и теплее им становится, этим оборванным детям. И вот мы едем, а эти дети стоят вдоль дороги, ручонки протягивают, как бы просят милостыню. Но, конечно, наши господа ничего не подают. А эти дети на что-то ещё надеются, всё ручонки тянут… ой…

Конечно, поездки эти были довольно поверхностными, мы не видели, как живёт простой народ. А если остановки и происходили, то они делались совсем по другому поводу. Вот на перевале Саланг мы остановились для проведения встречи с солдатами. Вышли, ноги размяли. Смотрим – стол накрыт, водка стоит, закуска. Все сразу стали выпивать, кушать, с солдатами разговаривать. Солдаты тоже рады, что на их пост приехали дипломаты. А тут уже дорога в тоннель начинается. И я вижу, как командир наставляет солдат, которые идут на пост. А они одеты очень тепло – шапки у них, шали какие-то сверху. Я спрашиваю: а почему они так одеты, ведь тепло, трава зелёная. А этот офицер мне показывает: вон, смотри наверх. Я смотрю – над тоннелем высоко-высоко в снегу расположен солдатский пост. Он говорит: вот они сейчас туда полезут по этим снеговым скалам, а там очень сильный ветер и холодно.

Потом мы поехали по этому тоннелю. Тоннель очень хороший, освещённый, он построен давно тоже с помощью России. В общем, благополучно его проехали. А на той стороне начинаются цветущие долины и стоит вот этот маленький городок Пули-Хумри.

Приезжаем, заходим в дом, который мне ещё при встрече в Кабуле указал губернатор. Это дом богатого торговца машинами. Он в Советском Союзе покупает машины (может быть, ему, как другу, продают подешевле) и сюда, в Афганистан, перегоняет их. Тут он их продаёт дороже, а разницу берёт себе. И на эти деньги он отстроил уже целых два огромных дома за забором, один – для гостей. Мы уселись в комнате за столом с закусками – чего только там не было, и коньяк, и всё. В соседней комнате стоял ещё один накрытый стол. Все кушали, смеялись, рассказывали друг другу разные анекдоты. Потом легли спать. Я тоже лёг, закрылся с головой и приготовился спать. И вдруг слышу… невероятно мощный храп. Я вскочил, думаю – что такое? А это фотограф, который ехал всё время от нас отдельно на бронетранспортёре, храпит, и храп просто громовой, раскатистый. Спит себе один, а вся комната (человек, наверно, двадцать) – никто не спит.

Я лежал, лежал, надоело лежать, встал, вышел во двор. Луна светит. И бассейн тут, но в бассейне спустили воду. И полулежат два охранника с автоматами, разговаривают потихонечку. Я хожу, смотрю – большая стена, в ней сделаны ниши, и там белые голуби, масса голубей. Я спрашиваю: для чего эти голуби? – А мы, говорят, в Мазари-Шариф ездим, продаём там. Это храмовые голуби, они около храмов живут, уже тысячу лет мы их продаём туда, маленький бизнес. Я присел возле охранников, разговариваем, они слегка понимают по-русски. Потом женщина вышла, что-то несёт. Я спрашиваю: а что это за женщина? – Это, говорят, жена хозяина. Она живёт на другой половине дома, туда нельзя заходить. В общем, не спали мы совсем эту ночь из-за храпа.

Наутро пришёл губернатор, совсем молодой парень, сел за стол. Тут к нему чиновники подходят, спрашивают что-то, он им даёт указания, что делать. Все его слушают, мы наблюдаем. А кругом всё растёт, цветёт, вода течёт по арыкам. Это прямо оазис в пустынной местности, всё благоухает.

Вернулись мы снова через этот перевал Саланг домой и вскоре стали готовиться к отъезду. Перед отъездом у нас было две встречи с руководителями государства. Первая встреча состоялась с премьер-министром Халекьяром. Пришли к нему в резиденцию. Он сидит за столом, журналисты здороваются с ним и дарят – кто стихи, кто статьи, кто даёт коробочку уже напечатанных фотографий. А я взял с собой из дома альбом «Автографы войны». И когда моя очередь наступила, я подхожу, даю ему этот альбом и говорю: вот я нарисовал наших инвалидов войны. Но я так потрясён разорениями в вашей стране и страданиями вашего народа, что хочу приехать ещё раз к вам и порисовать ваших людей. Переводчик перевёл мои слова, а Халекьяр говорит: да, конечно, приезжайте, мы будем очень рады.

Когда мы все вернулись на свою дачу после встречи с Халекьяром, я решил прилечь отдохнуть. Но в это время постучали в дверь, я вскочил. Входит генерал, держит в руках какой-то свёрток и говорит: это вам от Халекьяра. И ушёл. Я разворачиваю бумагу, там каменная чаша. А одно из природных богатств Афганистана – это драгоценный камень. И вот эта чаша выточена из какого-то жёлто-зелёного драгоценного камня до такой тонкости, что стала почти прозрачной. А на солнце все края просвечивают, такая красота! Вся чаша золотистая.

Потом ещё у нас была поездка на Кабульскую гидростанцию, тоже построенную советскими рабочими. Дело в том, что Афганистан – это на юге ближайшая к нам страна, которая первой из всех государств признала советскую власть. И поэтому с Афганистаном у нас всегда сохранялись особо тёплые отношения. Мы много делали для Афганистана по части укрепления его вооружённых сил и всевозможного строительства.

И вот мы осмотрели эту гидростанцию. Реки там мелководные, но если их запрудить, то вода накапливается и даже образуются целые моря. И в данном случае образовалось огромное водохранилище. С этого водохранилища падала вода и запускала турбины. Мы ходили в турбинный зал, там чистота, потихонечку шумят турбины. Гидростанция большая, мощная, но, главное, всё уже было построено, рабочие ушли, осталась только охрана. Оттуда тянулись линии электропередач на Кабул, стояли вышки. Когда мы всё посмотрели, нам говорят – пройдите вот в этот домик.

Это был охотничий домик шаха (раньше Афганистаном управляла целая династия шахов). Мы зашли туда, а там – ой, чего только там не было. На стенах висели головы баранов со скрученными спиралью рогами, по углам стояли чучела горных медведей, очень много находилось всяких красивых вещей, в бассейне плавали огромные рыбы. Конечно, тут были созданы все условия для отдыха. И, как обычно, посредине стоял стол с угощениями. Во двор вышли – там собраны древние, старинные скульптуры воинов, каких-то женщин в длинных накидках, чисто так, подметено. Вообще Афганистан отличается своей чистотой – всюду подметают, убирают.

Ещё одна поездка состоялась во дворец бывшего президента Дауда. Во время штурма этого дворца он был весь разбит, разорён. Но когда я поднялся по лестнице на второй этаж, то увидел, что плотники заново ставят огромные деревянные стропила для крыши, делают опалубку, чтобы покрыть крышу жестью и всё восстановить. У ворот дворца стоят старые пушки на больших колёсах, старинные мортиры, ядра лежат. Всё, конечно, очень декоративно.

Да, общее впечатление от этой поездки осталось совсем другим, чем от моей первой поездки, когда я рисовал только в госпиталях. Тут уже нам показали почти половину Афганистана, разные города на севере, на юге – и как в плен сдаются, как барана там режут, на Коране клянутся (а потом опять дерутся).

Снова мы ходили на рынок, чего-то я там, кажется, купил для Люси, какую-то безделушку. В общем, деньги я не тратил, потому что приезжал по приглашению, как и все остальные, а своих денег у меня не было. Наверно, я Люсе тогда вообще ничего не купил. Да, мы только походили там, посмотрели. Но зато были подношения нам со стороны афганцев. Когда мы собрались уезжать, то руководителю нашему привезли большой афганский ковёр, мы его потом везли в самолёт.

Фото Мохаммада Наджибуллы

Уже в день отъезда состоялась встреча с Наджибуллой. Приехали в его резиденцию, все сидели за столом, и Наджибулла рассказывал. Позади него висела большая карта Афганистана, там флажками показывалась расстановка сил – где войска, где талибы (они наступали в то время, обстреливали и столицу, и всё вокруг). Наджибулла был плотный, сильный человек с широким лицом и с большими руками. И он говорил прямо умоляющим голосом – когда вы вернётесь в Советский Союз, передайте мою большую просьбу советскому правительству, не уходите из Афганистана, иначе вы потеряете и Афганистан, и свои южные республики, потому что талибы – это фанатики, с ними договориться невозможно. Вы прекрасные соседи, вы любите Афганистан, вы помогаете, мы тоже вас любим. Но не надо разрушать эту дружбу. Я вас прошу ещё раз, передайте мою просьбу своему правительству, не уходите, не бросайте Афганистан. У нас слишком мало сил для сопротивления, я один не справлюсь с талибами. Им помогают американцы, иностранцы, я не справлюсь с ними, я не удержу Афганистан. Вот такой была его просьба, последние слова его я хорошо запомнил. Для себя я сделал небольшой набросок с него. Мы поблагодарили за всё, попрощались и поехали в аэропорт.

Когда до отлёта оставалось несколько минут и я стоял уже у трапа самолёта, ко мне подошёл один афганский офицер, но оказалось, что это якут, наш технический работник с аэродрома, который служил в Афганистане. (Войск уже не было, но посольство работало, и некоторые специалисты ещё оставались.) И он мне говорит: садитесь быстро в машину, поедемте, я покажу подбитый самолёт.

Мы быстро поехали по аэродрому, он сам вёл машину. Я вижу – мы приближаемся к огромному сгоревшему лайнеру, который стоял на своих колёсах, но с потемневшими крыльями, корпусом, хвостом – всё было чёрно-коричневое. Он мне его показал, и так же быстро мы вернулись обратно. Иваненко мне говорит: ты опять куда-то делся. А афганские генералы тоже тут стоят, улыбаются… да, если он потеряется, человек двадцать пять генералов сразу Наджибулла расстреляет. – Я отвечаю: ну, слава богу, я не потерялся.

Мы простились с ними. И взяли курс на Москву. Так закончилась моя вторая поездка в республику Афганистан.