Текст книги "Письма странника. Спаси себя сам"

Хочется отметить и последний нюанс, который может оказаться тяжелой гирей на ваших ногах. Эта гиря – утрата перспективы, довольство достигнутым и остановка в пути. Но не может быть в Беспредельности ни довольства, ни остановки, поскольку «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его»[34]34
  От Матфея, гл. 11: 12.


[Закрыть]. Пусть будут на вашем Пути разочарования, пусть будут ушибы и удары Судьбы – не падайте духом, сохраняйте непрерывность вашего устремления, поскольку даже при неудачах при вас остается опыт духовного строительства.

Этот опыт еще сможет принести плод, если зерно вашего Духа будет посеяно в благодатную почву.

Благодатная же почва сейчас у тех, кто в своем непрерывном творчестве шьет «новые мехи для вина нового» – пишет книги, стихи, ставит опыты, открывает горные вершины, снимает кинофильмы, рисует картины, не заботясь о своих маленьких субъективных ощущениях.

Стоя над мелочами быта, эти люди непосредственно омываются волнами Света своих Небесных Учителей. Не в темной и дымной келье, а с факелом в твердой руке и с трепещущим любовью сердцем. Это и есть истинная Молитва Христу, истинная дань Его Учению. В этом случае:

«И ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо предъидешь пред лицем Господа – приготовить пути Ему»[35]35
  От Матфея, гл. 11: 12.


[Закрыть].

И неважно, что многие из нас не «хватают звезд с неба», но в тишине творчества они выращивают свой цветок, который со временем может стать и Звездой Зодиака.

И последнее, что следует отметить. У каждого свой путь, своя спираль движения, свой радиус ее оборота. Отсюда и необходимость максимума терпимости, понимания и взаимной поддержки, о чем неоднократно напоминал мне Павел Федорович. Как правило, такое сотрудничество взаимно обогащает, высвечивая общие задачи, которые необходимо решать, и пути, по которым сегодня уже можно следовать.

Но гири с рук и ног надо убрать. Эти гири – наш эгоизм и высокомерие. К счастью, у вас этого нет… Взываю в Храме к Силам Света о помощи вам, всем идущим и ищущим» (октябрь 1984).

В январе 1984 года меня вызвали в Епархиальное управление для решения вопроса о рукоположении в сан диакона. Это было уже мое третье посещение владыки Гедеона в Новосибирске.

И каждый раз в Новокузнецке меня спрашивали на клиросе:

– Ну, что – не рукоположили?

– Нет, не рукоположили пока.

Не простой оказалась возня с бывшим лагерником. То ли власти мешали архиепископу, без санкции которых церковь в то время и шага шагнуть не имела права, то ли иные неведомые мне причины. Зимой же и весной один за другим появлялись странные сны.

В громадном доме, проходя его библиотеки, музеи и служебные помещения, передвижные выставочные залы и вестибюли, лестницы, переходы и жилые комнаты, я искал и не находил кого-то нужного мне. Но вот знакомая дверь, однако она оказалась обитой серой материей и, как мне показалось, была заперта.

А в прошлом сне в двух просторных комнатах за этой дверью женщина перебирала вещи, укладывала чемоданы – собиралась переезжать. Ее дочь, красивая девушка с длинными льняными волосами, помогала сборам. Маленький мальчик играл на большом черном рояле, выдвинутом на середину комнаты.

Сейчас же, открыв дверь и войдя в комнаты, я увидел, что рояль плотно накрыт серой холстиной. Значит, женщина с детьми уже уехала отсюда. Комнату, которая в прошлых снах, была предоставлена мне, теперь занимали незнакомые люди. Залы музея с картинами древних мастеров, египетской и индийской керамикой я с трудом узнавал теперь через двери, в которые мне не позволяли войти. Повсюду укладывали вещи и выносили мебель.

 
И от подъезда отъезжали груженые вещами машины.
К Пути готовим новому. И залы
Оставишь прежние.
И вещи соберешь.
И двери плотно за собой закроешь.
Печаль оставь за стенами души.
Исторгни грусть из Алтаря святилищ.
Перед тобою Звездные Миры
Раскрыли двери.
 

В апреле 1984 года перед праздником Пасхи, произошла еще одна встреча с архиепископом Гедеоном в его кабинете.

– Ну как, отец, трудишься? – спросил он.

– Тружусь, – ответил, заведомо зная по тону вопроса его ответ.

– Что-то осунулся, похудел. Пост соблюдаешь?

– Соблюдаю, владыка…

И повисло молчание. Каждый из нас понимал, для чего эта встреча. Я ждал решения. Он же уже решил для себя.

– К сожалению, ничем помочь не могу, – подытожил архиепископ наше молчание.

И вся дальнейшая беседа была уже несущественной, ненужной.

Но вышел я из просторного кабинета не с камнем за пазухой, а с каменной тяжестью на сердце.

Сразу после Пасхи мне вежливо указывали на дверь, намекая, чтобы возвращался я туда, откуда пришел.

 
Имейте дерзость двигаться вперед,
Когда в лесу все тропы перекрыты.
Имейте дерзость действовать, когда
Нет сил и вдохновение разбито
О камни жизни.
 

Меня выпроваживали в мирскую жизнь, которая также уже захлопнула для меня свои двери.

С сентября 1983, когда я уволился из Межсоюзного дома самодеятельного творчества, по май 1984, когда меня вынуждали снова искать работу в миру, в моей трудовой книжке оказалось пустое место. Тогда церковь не делала никаких записей в трудовых книжках своих последователей. В церкви их просто не было.

И любой работодатель естественно спросил бы меня теперь:

– Так вы что – столько времени нигде не работали?

Если промолчать – можно привлекать к ответственности за тунеядство. Тогда с этим было строго весьма.

– Да он же еще и сидел! – добавят с усмешкой.

Ответить, что поклоны клал в церкви и молитвы пел на клиросе, – недоумение возникнет на лицах, и отстраненно ответят:

– К сожалению, ничего не можем предложить вам.

Таким образом, я оставался без средств к существованию, поскольку как послушнику платили мне чисто символические деньги.

Все эти соображения я и высказал настоятелю Михайло-Архангельской церкви отцу Василию, который наблюдал меня все это время. Он предлагал мне поездить по епархиям, по церквам – где-нибудь удастся пристроиться. Но даже ему, закончившему духовную академию, пришлось буквально до дыр истоптать ботинки, прежде чем он нашел себе место в этом Храме Новокузнецка.

Теперь же – он был протоиереем и настоятелем этого Храма.

Но мог ли я пойти по епархиям без копейки в кармане?

И все же, воистину, управляют нашими Судьбами на Небесах.

Опять помог нежданный случай. Я пояснил отцу Василию, что, вероятно, придется переехать в Калинин, на родину жены:

– Там у ее матери частный дом, небольшой огородик. Что-нибудь и устроится, – подытожил я свое пояснение отцу Василию.

Оказалось, что в Калининской епархии служил архимандрит Виктор. С ним отец Василий учился в академии. Архимандрит же при митрополите Алексии заведовал епархиальной канцелярией. И вспомнилось мне сказанное ранее: «У алтаря стоящие помогут…».

 
Мы рады устремление твое
Отметить, как основу продвиженья.
Так, каждый камень как струна звучит
В пространстве между небом и землею.
Но струны закрепите на планете,
Чтоб отозвалась каждая струна
На вихрь огня в космическом далеко.
 

Письмо 9. Дьякон

15 августа 1999.

Дорогой Друг, сегодня Сева спросил у меня:

– Папа, а что это за рисунок, который подписан «В.Странник?»

– Это очень интересный рисунок, Сева. И для меня дорогой. Но тебе еще рано об этом.

– Да почему рано? – настроился Сева и дальше отвлекать меня от письма к тебе. – Вот цветок. А что это за змея? Она что – кусает огонь? Ну объясни.

В двух словах я объяснил Севе, но для тебя, мой Друг, прибавлю, что этому символу уже 28 лет.

Занимаясь в тюрьмах и лагерях йогой, я разработал этот символ для себя как знак духовного устремления. В Мордовской зоне был в заключении правозащитник Александр Чеховской, о котором я упоминал в книге «Спаси себя сам». Он хорошо рисовал и занимался резьбой по дереву. Саша и вырезал мне этот символ на резине. Получилась небольшая печать – экслибрис, символический рисунок.

Но в связи с тем, что в лагере обнаружили подкоп и начались повальные обыски среди заключенных, – печать пришлось уничтожить, поскольку если есть такая печать, то резонно поискать и печати на фальшивые документы.

Оставшиеся у меня на бумаге два оттиска перебрались затем с моим багажом за колючую проволоку – и сохранились.

И вот теперь, через столько лет, символ нашел себе должное место в «Письмах странника». Он же висит на стене у моего рабочего стола. Так что я общаюсь с ним ежедневно.

Странник – это странствие по жизни и, с обычной точки зрения, некоторая странность самой жизни. Стремление от земли в Надземные сферы и отображается в символе Вечного Странника.

Позвоночник в основании символа – это тело, воплощенное к физическому бытию. Пламя[36]36
  (1) Пламя – бытие, магия, слава. Огонь (не пламя) – огонь желаний.


[Закрыть] над позвоночником – извечно существующий в теле вселенский Дух[37]37
  (2) В церковной практике таким символом устремления души в Богу служит возжжение свечей около икон, на востоке – возжжение ароматных палочек перед скульптурным изображением Божества. Да и сама молитва человека, обращенная к Богу, также является пламенем души, устремленной к Всевышнему.


[Закрыть]. Свет этого пламени в своем безудержном устремлении в беспредельные глубины Мироздания словно стрелами Молний[38]38
  0. (3) Молния – рок, воля, космический гипноз.


[Закрыть] вонзается в звездное небо, на котором отображаются звезды Млечного Пути[39]39
  (4) Млечный Путь – мистический хвост Райской Птицы Космоса.


[Закрыть]. Змея – символ вселенской мудрости, в частном случае – человеческий разум, тот рычаг, который соединяет воедино внутри каждого из нас Дух и материю, Сознание и тело. Но единство земного и Надземного только тогда космически закономерно, когда этот разум уподобляется лотосу и лилии – цветкам, олицетворяющим собой мудрость, святость и чистоту духовных устремлений человека.

Дорогой Друг, вот пока я описывал тебе этот символ, Сева, пристроившись у дивана, чертил на бумажке какие-то фигурки и закорючки. Интересно все же наблюдать за малышками. Как обезьянки, они обучаются жизни не тогда, когда родители «учат их уму разуму», а в силу внутренней потребности подражать тем, кто их окружает и наибольшее впечатление на них производит.

Поскольку же свое основное время вращаются наши дети в кругу папы, мамы, сестренки, братика или бабушки с дедушкой, то от них и перенимают они «кто во что горазд». И получается иногда очень интересный коктейль в поведении ребенка.

Вот и Севочка норовит сделать у себя на столе все «как у папы».

У меня стоит техника типа «гусиное перо» – что-то и ему надо подобное. И пристроил он на своем столе магнитофон – «пульт управления», и календарь с микрокалькулятором – «это к офису». У меня карандаши, дискетки и черновые бумажки передо мной. И у него – рядком стоят магнитофонные кассеты, коробочка из-под чая, приспособленная для тюбика с клеем, ворох разного рода бумажек – не успеваешь выбрасывать.

Он только что лег в постель и вдруг вскочил – точно как папа.

– Куда это ты? Давай-ка на место.

– Забыл записать.

– Что записать? Во сколько вставать тебе утром? Я скажу когда.

Но он уговорил меня, что ему «надо записать и не забыть».

Присел к столу, взял лист бумаги и, быстро написав «что надо сделать завтра», успокоенный проделанной работой, снова залез под одеяло.

Оказалось, что завтра ему надо не забыть: «встретица с главным крислидом базы – виктория»; «почистить косеты»; «встретица с бабушкой может быть если получица»; «встреча! с мамой, важный день» – мама наша загостилась у бабушки; «зайти к славе или позвонить» – Слава и Люба, брат его и сестра, живут в другом подъезде нашего же дома; «взять архив у папы» – значит, снова хочет просмотреть собранные отдельно более-менее удачные свои рисунки и записи; «где-нибудь добыть листы бумаги» – это его вечная проблема; «поставить новые законы» – здесь я уж и не знаю, что он имеет в виду, может быть, в Думу что-нибудь напишет.

В общем, весь в делах и в сплошных хлопотах. Так и говорит иногда, когда пора уже спать: «Я еще поработаю».

Работник нашелся. Все планирует себе компьютер купить.

В мае 1984 года я приехал в Калинин с личным письмом к архимандриту Виктору. Настоятель Михайло-Архангельской церкви Новокузнецка протоиерей отец Василий сообщал ему обо мне:

«… В период несения им церковного послушания при Храме Гаврилов проявил себя исполнительным, спокойным, трудолюбивым, морально примерным человеком. Являясь образованным и эрудированным, он зарекомендовал себя весьма настроенным к церковному богослужению.

В период своего послушания он с интересом и желанием принимал участие на клиросе в чтении и пении и, благодаря этому, за проведенные при Храме месяцы получил достаточно хорошую подготовку в церковно-богослужебной практике. При этом он уделял внимание и алтарю, записывая для памяти особые моменты священнодействий. Много сделано им выписок из книг по изучению церковного устава.

В настоящей характеристике не могу обойти молчанием совершенную трезвость Гаврилова, непритязательное отношение к материальным интересам, пунктуальность, уважительное поведение в обществе. В то же время характеризуемый показал себя человеком, не заинтересованным в поисках сближения или встреч с посторонними лицами, даже из среды прихожан.

Из разговоров о семье видно его отеческое чувство к своим детям (дочь и сын) и уважительное отношение к жене, с которой состоит в церковном браке.

На основании своих наблюдений по линии духовной и моральной я не имею оснований усомниться в религиозной настроенности Гаврилова или считать его человеком неискренним в желании служить церкви в священном сане».

– Я не пишу, и ты не говори, что сидел, – напутствовал меня при расставании отец Василий, – иначе не рукоположат и там.

– Так, как же, батюшка, скрыть можно от владыки? – возразил я своему церковному наставнику.

– Господь знает, – вздохнул он и перекрестился, – люди же немощны, боязливы. А ты должен быть в церкви.

До сих пор с теплым чувством я вспоминаю отца Василия, который воспринимал меня таким, каков я есть, мало прислушиваясь к пересудам и домыслам, которые, как правило, всегда вьются вокруг новичка и, тем более, с такой биографией.

Посмотрев вновь прибывшего на богослужениях в церквях Торжка и Кашина, 2-го июля 1984 года за Божественной литургией в соборе Белая Троица города Калинина митрополит Калининский и Кашинский Алексий постриг меня во чтеца, рукоположил в иподиакона, затем – и в сан диакона.

Указом от 3-го июля меня назначили на должность дьякона в церковь Петра и Павла небольшого города Кашина.

В 12 часов дня 17 июля (1984) я прибыл в Кашин.

Небо было сплошь затянуто белесыми тучами. Вторые сутки лил затяжной дождь. Изредка издали доносились раскаты грома.

При моем выходе из автобуса на автовокзале трижды прокаркал черный ворон. «Ну вот и встреча», – подумал я по этому поводу.

Церковь была закрыта. Ни настоятеля, ни псаломщика на месте не оказалось – был не богослужебный день.

Я сел на ступени Храма. А через час неожиданно из-за туч выглянуло солнце. И омытая дождем церковь, мокрая дорога и капли дождя на деревьях – все сразу ожило и заиграло в лучах света.

На следующий день – в день обретения мощей преподобного Сергия игумена Радонежского, что явилось для меня особенно символичным, – была моя первая самостоятельная служба у престола церкви Христовой. А в праздник Преображения Господня исполнился и давний сон о Храме и восхвалении Господа с молящимися.

На Божественной литургии церковь была полна прихожанами. На амвоне, после окончания ектении, после возгласа священника:

– Двери, двери, премудростию вонмем! – я, повернувшись от царских врат лицом к народу, пел вместе с ним:

– Верую, во Единого Бога Отца, Вседержителя. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия…

 
Крест властвует над Миром. Преклони
Колена перед символом великим.
Власть Горнюю приемли – невозможно
Без стержня Мир в Одно соединить.
Будь малым стержнем на своей орбите.
 

Через два месяца после принятия сана пришел очень важный для меня ответ на письмо от Олега Сенина, солагерника по Мордовии, глубоко верующего человека, знающего православие не только снаружи, но и изнутри.

«Был не мало удивлен твоим новым жизненным креном, – писал он, – который, впрочем, еще в Зоне можно было предвидеть. В любом случае я рад твоей решимости служить и служить на таком неблагодарном поприще, как православие. Впрочем, высшее воздаяние и земное наше удовлетворение способны обнадеживать нас даже среди распада и непонимания. Чтобы служить в православии, его надо любить и любить истово. В противном случае толки и дрязги, скрываемые церковной оградой, могут отравить горечью разочарования. Так же и без исторического прошлого от корней до ствола невозможно понять этого теперь уже музейно-блистательного гиганта.

Сам я до сих пор люблю и в уме лелею очищенное наследие этой древней церкви. Оно меньше всего в догматике или литургике, но – во вселенском опыте Богопознания и самоотверженного свидетельства об Иисусе Христе» (сентябрь 1984).

«Что писать о себе, – прислала весточку из Таллинна Лариса Петина, – когда в твоей судьбе такие перемены… За высоким напряжением письма поняла я только, как непросто решилась твоя судьба, скольких душевных сил и страданий сопряжено было с такой переменой, вернее – с таким поступком. Ибо перемена случилась давно, а все остальное – лишь поиски соответствующей ей жизненной стези… Да позволено мне будет, милый Гена, по дружбе и расположению к тебе, удивиться способности твоей так отчаянно и решительно менять жизнь, и не свою только!.. Дай Бог тебе душевных сил на сложном твоем поприще, душевного удовлетворения и радости» (январь 1985).

Кашин – спокойный и чистый город. Все рядом – и река, и баня. Да и весь-то город – двадцать минут быстрой ходьбы из конца в конец. И купола церквей над городом, одна из которых и была работающей. Но и в ней уже осыпались потолок и стены. Как-то раз большой кусок штукатурки гулко рухнул с высокого потолка Храма мне под ноги – не успел я под него лишь шаг шагнуть.

«Еще один знак, – подумал я, – убить не убил, а отношение обозначил. Такое вот дополнение к карканью ворона».

И вспомнились слова старицы 80 лет в Новокузнецке, которая перед моим отъездом из Михайло-Архангельской церкви подошла ко мне и, коснувшись длинным посохом моего плеча, сказала:

– Будешь в Калинине дьяконом, но ждут тебя там и большие неприятности.

Одна из таких неприятностей не замедлила проявиться.

Во время Великого поста показалось настоятелю церкви отцу Владимиру, что пропала у него бутылка вина, используемого им при совершении литургии. Алтарница, которую он хорошо знал, я – без году неделя здесь, и настоятель. Больше и нет никого в алтаре. Значит, этот новенький и взял.

Раньше вино стояло свободно на небольшом столике рядом с жертвенником. Теперь же его убрали, схоронили от глаз этого, как его – дьякона.

И почти все сорок восемь дней поста, когда совершались Богослужения и нужно было вливать вино в Святую Чашу (потиру), отец Владимир выходил с богослужебным ковшом из алтаря и мимо молящихся шел в другой (зимний) алтарь или еще куда, неведомо мне, наливал в ковш спрятанное там (от меня) вино и осторожно, чтобы не расплескать, тем же путем мимо прихожан возвращался обратно, выливая затем вино из ковшика в Святую Чашу.

Для без вины виноватого такая молчаливая экзекуция, длящаяся во время Богослужений весь Великий пост, многого стоила.

К концу поста внутренне я был уже измотан до крайности – такой позор перед всеми прихожанами церкви.

И лишь разговор с церковным старостой, женщиной довольно суровой, завершил это великопостное «таинство» настоятеля.

В другой же раз, с особым усердием делая в алтаре приборку, я задел спиной семисвечник с лампадками, располагавшийся за престолом.

Одна лампадка выпала из семисвечника на престол – и масляное пятно резко обозначилось на его покрывале.

Вот непутевый, – терзал я себя затем почти неделю, хотя лампадное масло и впиталось все без остатка в насыпанный на покрывало зубной порошок.

 
На острых гранях храмового быта
Воспитывай терпение свое.
К Звезде своей неумолимо следуй.
И мудрое спокойствие храни
Среди возможных вихрей обихода.
 

Кроме церквей были в Кашине магазины, в которых что-то можно было купить, если особо не привередничать. Была и музыкальная школа, а также торговый центр, архитектурно похожий на ленинградский гостиный двор. Река Кашинка, проходящая через город, как бы делила его надвое – часть города на холме и часть на равнине. Церковь и мое новое жилье были на холме.

На другом конце города располагалась заводская столовая, в которой я ел один раз в день какой-нибудь гарнир, завершая его компотом. Иногда шиковал, позволяя себе перед гарниром две горсти капустного салата на мелкой тарелочке. Вечером – чай и кусок хлеба. Изредка добавлялось к этому вынужденному пайку что-нибудь и от Храма, если предлагали прихожане свое – домашнее.

В церковном доме мне были выделены две смежные просторные комнаты. Просторной была и кухня.

Третья комната отводилась псаломщику – юноше нервному и самонадеянному, с небольшим креном в психике. Всегда приходил он на службу наодеколоненный, в костюме и белой рубашке с галстуком, сосуществуя в то же время у себя в комнате с постоянно неубранной постелью, кучей газет, скомканных и раскиданных по всем углам, с кусками недоеденной пищи на столе среди богослужебных книг и грудой заплесневелых продуктов в шкафу и рядом со шкафом, которые ему не приходило в голову выбросить.

Дом был финский – современная блочная деревянная постройка, тонкая, звенящая, продуваемая со всех сторон. Вокруг дома – участок болота вместо земли, глина и грязь. Лишь несколько яблонь с вкусными яблоками скрашивали несколько казенное впечатление от моей финской «избушки на курьих ножках».

И первое, что я сделал, войдя в новый для меня дом, – вымыл тщательно комнаты, кухню и коридор. Обмыл туалет.

Раскладушка, стол, табурет, полочка из трех необструганных досок для книг, пиджак и пальто на гвоздиках, вбитых в стену, чемодан в углу – и в звенящей тишине ночи звездная глубина космоса в сердце. Вот все, что заполняло две мои просторные комнаты.

 
Мир и покой в душе твоей, дитя.
Не мучайся над тем, чего не можешь
Сегодня разрешить в своих сомненьях.
Полет свободный предоставь Судьбе.
И сам свободно двигайся по жизни.
Храни Родник. А воды Родника
Всегда найдут свою дорогу к Морю.
Очисти посох. Пыль стряхни с плаща.
Лампадой сердца освещай дорогу.
 

В общем-то, курортная жизнь. Однако жена не захотела ехать в Кашин – на новое местожительство мужа:

– Хороший дом, но не свой, – рассудила Галя. – Сегодня он есть, завтра нет его у тебя. Переезжать же с места на место, когда тебе не двадцать и не тридцать даже, поздновато уже. Случись с тобой что – и совсем без жилья и я, и дети. Лучше уж поживу я у матери.

Ее можно понять, если учесть, что, стащив в комиссионный магазин наш громадный старомодный двухэтажный шкафище, мы квартиру в Новосибирске, фактически, бросили – обмен же Сибири на Европу мог бы занять у нас несколько лет.

Так и поселилась Галя с двумя детьми в частном доме матери в небольшой комнате. Были, правда, еще холодная прихожая, небольшой чулан и традиционный для селян туалет на дворе. Лишь два или три раза в месяц приезжал я к ним взглянуть на их лица.

Так постепенно отец семейства стал превращаться в нечастого гостя. Тем не менее, Галя писала знакомым бодрые письма.

«У нас произошло много событий, – сообщала она. – Напишу вкратце. Сегодня я с детьми прописалась у мамы в Калинине. Любаша поступила в строительный техникум. Сейчас они работают в колхозе. Святослав учится во 2-м классе здесь. Гена живет в Кашине. Работает в церкви дьяконом. Служба идет у него хорошо. Я очень рада за него и за себя, и дети довольны. Святослав только скучает – у него в Новосибирске в школе были хорошие друзья. Будем надеяться, что и в этой школе друзей найдет…» (сентябрь 1984).

Я же в тишине и одиночестве своей более «буржуазной», чем в Новокузнецке, кельи предавался чтению священных писаний, а после молитв душа пела и ум устремлялся в Запредельное.

 
Не расплескай Любви вселенской Чашу.
Напиток благодатный белой тканью
Укрой от взоров. Розовой вуалью
Трепещущее сердце окружи.
И все сложи в Ларец с аквамарином.
Найди в саду, где иммортель цветет,
Часовню белокаменную. В ней
На голубой трехгранной пирамиде
Оставь Ларец до времени. И следуй,
Сомкнув уста, по узкой полосе
До Храма, что белеет на Вершине.
В Него войдя, ты сможешь вновь вернуться
В Часовню, где Ларец захоронил.
 

Часто вечерами, уже лежа в постели, вспоминал я новосибирцев. «Да, расстояние в три тысячи километров не малое, – думал я, – но время отдаляет сильнее пространства».

Вскоре, однако, от талантливого и ищущего Владимира Викторовича Черченко, преподавателя детской музыкальной школы в Барабинске, пришло большое послание, полное боли.

«Долго настраивался я на это письмо, – сообщал он, – так как осознаю всю важность нашей счастливой встречи в последний вечер вашего пребывания в Новосибирске. Благодаря сердечным словам участия вашего в моей судьбе, полной хаоса и противоречий, в меня вселилась надежда на исцеление от глубокого кризиса, на истинное духовное сотрудничество… И в самом начале этого пути хочу получить от вас поддержку и помощь, так как больше мне помощи ждать, к сожалению, неоткуда… Чувствуете ли вы во мне хоть краем души сотрудника?

Дайте мне беспристрастную оценку и хоть каплю надежды на исцеление. Мое стремление к Знанию для меня все в жизни. Жду скорого разрешения моих сомнений» (декабрь 1984).

На следующий день я отправил ему ответ.

 
«Друг, дай руку – мы выйдем из дома
В сад цветоносный. Не смотри, что зима:
Если сердце пылает любовью – тает снег на вершинах.
Ты постучал в обитель мою – я стук твой услышал.
Ты печален и мрачен – прошу, успокойся.
И присядь на минутку.
Ты смотришь на книги, на картины мои,
И на стол, что завален бумагой.
Мы отсюда уйдем, эти стены оставив.
Ведь любая стена – преграда для мысли.
Ее трудно разрушить, ибо мы сами
Создаем свои стены.
 
 
Друг, дай руку.
И мысль свою слей с мыслью моею.
Мы вышли на воздух,
Но мысли твои заперты в стенах.
Ты калитку закрой за собою —
Пусть за нею останутся бури и будни
Души омраченной…
 
 
Вот тропа. На снегу она еле заметна.
Друг за другом пойдем, чтобы было удобней.
Подожди, ты прошел – под ногой твоей камень.
Нет, не льдина, а камень, – подними осторожно.
И посмотрим с тобою, что же в нем отразилось.
 
 
Я вижу капли крови – это сердце
Кровоточит, стеная. И за ним
Клубятся облака. И лунный свет
Сквозь облака струится безнадежно.
И еле различимая дорога Петляет.
И ее узлы, смотри,
Запутанный клубок образовали.
 
 
Кристалл поверни. Оботри его грани,
Что снегом сокрыты и неведенья глиной.
Видишь, зерна сапфира в красном рубине.
Это небо, наверно, сгустилось,
Что живет в твоем сердце.
До того вон холма нам добраться бы засветло нужно —
Он скрывает собой горизонт наших знаний и веры.
 
 
Взметнулся вихрь – и я увидел лань,
Бегущую по снегу. Из кристаллов
Снежинок радужных ее сплеталось тело.
И перезвон колоколов звучал
При каждом прикасании копыт
К заснеженной тропе. И на холме
Она лучом рассвета обернулась.
 
 
В полумраке ночном среди холода видишь ли лань?
В одиночестве видишь ли синие капельки Света,
Что слагаются в гранулы звезд, и в кристаллы цветов.
В одиночестве слышишь ли пение сердца,
И лунного камня сонату, и мелодию Марса,
Одетого в осени желтые листья,
И мессу Восхода над тем Горизонтом,
Что сейчас наполняется Светом?
 
 
Гора белела в воздухе. Вершина
Венчалась Солнцем. Розовый рассвет
Пронзал пространство Далей Беспредельных.
И берег Моря золотом песка
Напоминал Созвездья. На лугах
Цветы свои головки раскрывали
Навстречу Свету. Эхо доносилось
С Вершины и окутывало Море
Своими голубыми кружевами.
 
 
Рассвету поклонимся. Руки умоем в лазури.
И к зелени трав прикоснемся губами.
Дай руку мне, Друг,
Мы пойдем за цветами, растущими в сердце.
 
 
И облако над Морем я увидел.
Оно клубилось вихрем неспокойным.
И в центре клокотал змеиный узел.
И мрачная Луна в клубке светилась.
Так в Небе отразился тот кристалл,
Что ты топтал ногами. И поникли
Цветы в твоих руках.
Одна лишь роза алела там —
Среди цветов погибших.
 
 
Кристалл подними высоко над собою.
Пусть наполнит Сапфир синевой своей Небо.
Пусть разрубит Рубин этот узел, что вяжет
Твои руки и плечи мертвой петлею.
 
 
И облако рассеялось. И Крест
От Неба до земли пронзил пространство.
И белый Луч светился в вышине.
И красный Луч с лазурью вод сливался.
И сине-голубая параллель
Была как Горизонт твоих усилий.
 
 
Из Сада пойдем. Этот символ запомни.
Дай руку мне, Друг, – опять зимний холод,
Тропа снеговая, калитка и дом…
 
 
Стряхни с себя снег, и присядь на минутку.
Я чая налью.
Вот хлеб мой и соль
И чаша вина вполовину с водой.
 

Володя, – продолжал я свое письмо, – все сомнения и подавленность вашу, конечно же, нужно оставить. Вы подошли к прекрасному лазурному морю – к детям. И зажгли над ними свое Солнце. Не опускайте рук, не уроните его, не угасите в сердце зажженное пламя… Ведь ваше сердце указало Путь. А хитросплетения несовершенного разума пытаются превратить этот путь в болото. Слушайте сердце. То, что вы начали в музыкальной школе, и есть ваш Путь… Не топчите драгоценный камень, а поднимите его над головой – и все остальное притянется к нему, как к магниту. Только после этого, имея над собой Краеугольный Камень собственного Творчества, можно смело пускаться в полет по лесам и долам Учения Живой Этики – и не упадете, и не разобьетесь…

Вот то, что вы пишете мне в письме, очень хорошо к вам же и подходит. Пусть и вокруг вас «чуть слышно шумят деревья и опадают листья», а вместе с вами и дети пусть почувствуют «в каждом цветке свою особую музыку», и пусть ваши совместные с ними дни будут наполнены «цветными нотами и гаммами». Тогда дети потянутся к вам, к вашей искренности, к вашей доброте, с интересом присматриваясь не только к вашим словам, но и к делам. Указывая им путь, вы вдруг откроете для себя, что вы идете по пути, указанному вам ими. Ведь они – много чище нас, взрослых. Мы живем в исковерканном и перевернутом мире, созданном нашими собственными пороками и заблуждениями, которых еще нет у детей. «Будьте как дети» – давно уже сказано… Призываю вас к Красоте Творчества, зажженного в вашем сердце. Всегда имейте перед собой бегущую и серебром сияющую лань. И ваше сердце наполняйте колокольным звоном Миров Надземных…

Советую внимательно отнестись к Володе Слободанюку. Негромко, но по существу, он может помочь. Привет от меня Игорю Гельману и Лилии Королевой» (декабрь 1984).

Я очень хорошо запомнил Володю в наш последний вечер в Новосибирске, когда мы собрались в совершенно пустой только что отремонтированной квартире.

И эта физическая чистота вокруг нас, лишенная всякой вещественной атрибутики, как бы подчеркивала чистоту наших духовных устремлений и отношений между нами. Сидели просто на полу, подложив под себя вещи, которые не были отправлены контейнером, а остались на руках. Собрались все, кто смог приехать. Несколько человек, в том числе и Володя, были новыми для меня.

Мы долго беседовали, обсуждая на прощание множество недоговоренных тем. И намечая планы будущей совместной работы, понимали, что расстояние и время, конечно же, во многом усложнят наше общение. И, в связи с этим, к радости многолюдной встречи примешивалась и грусть от неизбежности расставания.