Текст книги "Письма странника. Спаси себя сам"

Геннадий Гаврилов
Письма странника. Спаси себя сам

© Гаврилов Г.В.

© Аннотация, Калинин И.А.

© Издательский Дом «Русская Философия», 2020

© Региональное Объединенное Движение «Русская Философия», 2020

* * *

Ты дал мне познать путь жизни…

Деяния, гл. 2:28

Письма странника

Читателю

Эта книга о непрерывных и трудных духовных исканиях человека на протяжении всей его необычной жизни. Житель блокадного Ленинграда, офицер военно-морского флота – инженер химик-дозиметрист, заключенный Мордовских и Пермских спецлагерей, инженер-электронщик, культработник, священник православной церкви, символист-эзотерик.

Таковы ступени жизненного пути отвергнутого государством и отлученного церковью.

Книга – не совсем рассказ и не совсем мемуары. Это задушевное обращение автора в письмах к далекому и близкому Другу, который на изломе тысячелетий, спотыкаясь и падая, поднимаясь и шагая дальше, также настойчиво ищет свой Путь в грядущее, ищет ту единственную тропинку на этом Пути, которая, возможно, приведет его к Цели —

 
к той извечной Обители,
где светит Свет его Сердца,
где среди звезд пульсирует Вселенский Разум,
где в пламени Любви зарождаются Галактики.
 

Автор

Светлой памяти

Павла Федоровича Беликова,

моего земного Учителя,

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Никаких половинчатых путей не существует —

или устремление,

или окоченение смерти.

Агни-Йога, 158

Письмо 1. Первые вехи

5 августа 1999.

Друг мой далекий, здравствуй.

Все ждал от тебя весточки о письме, отправленном еще 6 лет назад (летом 1993), в котором я послал тебе отсюда (из Твери) 2 экз. изданной тогда книги «Спаси себя сам» о моей жизни в тюрьмах и лагерях. А теперь вот такая оказия случилась – по предсказаниям древних и не совсем древних пророков и даже самого Мишеля Нострадамуса (как все сошлось) через 6 дней Конец Света. И поскольку в эту последнюю неделю для Мироздания на пятницу выпадает еще и 13-е число, то, тем более, последняя страничка каменной скрижали, на которой начертана история Земли, неминуемо перевернется.

Что же делать в эти последние 6 дней?

Метаться из магазина домой и опять в магазин за бутылкой, суетиться оставшиеся дни и «брать от жизни все» – право, не хочется. С тобой повидаться – куда ни шло. Но ты же так далеко – в тундрах Сибири. Для европейца Сибирь – тундра и есть, или Колыма. Может быть, хотя бы вас-то минует ожидаемое светопреставление?

И поскольку уже 6 лет нет вестей от тебя, да жить землянам осталось 6 дней, то вспомнил я, что к тому же совсем недавно мне исполнилось 60. Как видишь, набор трех шестерок налицо – еще один фактор для Конца Света. Ну, помнишь, не тройка, семерка и туз, как у Пушкина, а три шестерки – число Дьявола. Все он, Антихрист, прибирает к рукам на нашей Планете. К тому же – небывалая жара и неугасающие пожары по всему миру. Тверь и Москва в кольце огня. Вижу в окне – сизая пелена висит в воздухе, не рассеиваясь. И не только торфяники горят, но и просто леса.

Дым такой, что пожарники за 10 метров уже не видят друг друга. А тушим чем – смешно смотреть, когда показывают по телевизору. Сапогами затаптываем, тощей струей воды обуздываем стихию. Да, нашему народу оптимизма не занимать.

Группу «любителей природы» заметила лесная охрана.

– Господа, вы же видите, что жара стоит за 35. Все и так горит – загасите костер. Господа, которые еще совсем недавно были просто «товарищи», резонно ответили охране, что, между прочим, они «привыкшие» пищу горячей есть. Вчера всю ночь дождик шел, а утром – все тот же дым над домами. Горит торф до двухметровой глубины. Говорят старожилы – и зимой не погаснет. Катастрофа и в сельском хозяйстве – урожая-то нет. Орды саранчи на юге России. Холера в Приморье. Погибающая без помощи правительства Камчатка. Топливный кризис по всей стране. И вроде даже было затмение Луны – намекали что-то астрономы. Теперь вот и затмение Солнца со страхом жди. Тем более, что солнечное затмение на этот раз 100-процентное, случающееся один раз в 200–300 лет. Как тут ни крути – не миновать Конца Света.

Но что делает человек в свои последние минуты? Говорят, что перед его затухающим взором проносится вся его грешная и безгрешная череда лет, плохие и хорошие помыслы, совершенные поступки и даже те, которые он хотел совершить, но не смог, не успел – обстоятельства помешали, денег не было, погода испортилась, да мало ли помех мы строим друг другу на путях жизни.

И нет бы раньше, а то буквально вчера я получил, как говорят теперь, из «ближнего зарубежья» (из Тарту) от некоего Виктора Нийтсоо небольшое уведомление, в котором сообщалось, что они там начали осуществлять проект издания «Биографического словаря диссидентов Восточной и Центральной Европы». Видимо, до них не доехало еще известие о Конце Света. В местных архивах в «уголовном» деле Сергея Солдатова они нашли копию моего приговора по делу «офицеров Балтийского флота». Потом кто-то намекнул, что есть еще об этих офицерах и книга «Спаси себя сам».

И не поленились же они, не в пример нам – россиянам, раздобыть мой адрес и прислать эту заказную бумагу.

Аккуратисты все-таки иностранные подданные. Казалось бы, чиркни две-три строчки – дел-то всего. Так нет – и «господин» такой-то, и по параграфам все уложено, и – «пожалуйста, если сможете». И бумага не туалетная какая-нибудь у них, а снежно-белая со знаками да разводами, если на свет посмотреть. А я-то, старый дурень, в квартире клочки да обрывки листов собираю, чтобы письмо тебе хоть как-то более-менее прилично оформить.

Они просят выслать им в «зарубежье» мою книгу и подробно изложить «этапы жизненного пути» – до, во время и после лагерей, а также, если у меня есть, «пожалуйста, укажите адреса своих подельников – Алексея Косырева и Геннадия Парамонова».

Видишь, дорогой Друг, и думать ничего не надо – сама Судьба за нас думает. Выполняй лишь ее ненавязчивые указания. Жаль только – могу не успеть теперь до Конца Света. Но раз уж просит Заграница, то, хочешь, не хочешь, а приходится, как это и положено по традиции перед окончанием земных дел, еще раз перелистать страницы своего неказистого путешествия по жизни. Ведь смерть каждого из нас, наш уход с полей и озер, с гор и океанов, от наших домов-развалюх и новых офисов, к которым так быстро привыкают удачливые в бизнесе «новые русские», уход в какое-то иное состояние, неисследованное до сих пор наукой, – и есть Конец этого Света и, возможно, начало другого. Неизвестного опять же. А если так, то стоит ли бояться этой надвигающейся глобальной перемены?

Я намеренно не говорю «катастрофы», поскольку, может быть, это и не катастрофа совсем, а лучший исход.

Разве на Земле счастье и радость? До этого далеко еще нам. Пока же страдания океанскими волнами захлестывают Планету. Еще капля – и чаша печали, неустроенности, неудовлетворенности, чаша слез человеческих будет наполнена до краев. И особенно у нас – на российских просторах.

Интересное все же получается иногда противоречие между тем, что мы произносим, и тем, что делаем. На Западе, где у них голова болит только о товарах и как бы упаковать их великое множество в разного рода целлофановые обертки, повсюду слышишь: господин, да господин. А это значит: Господь, Ты у нас один, на Тебя надеемся, на Тебя уповаем, Тебе молимся.

У нас же в светлые времена, когда анаграмма «Вперед к победе коммунизма» была начертана на каждом заборе, когда только и делали, что возносились духовно, потуже затягивая ремни, чтоб штаны не упали, мы все время слышали от перстом указующих нам лидеров крылатые слова: товарищи, да товарищи.

А если развернуть это понятие: товар ищи, да товар ищи.

И бегали мы тогда, да и сейчас мое поколение бегает, в скупой надежде где-то что-то подешевле купить, поскольку совсем уж круто стало бывшим товарищам, для которых поиск товара, за отсутствием средств, все больше захватывает районы помоек, мусорных баков и городских свалок.

Год назад еще стеснялись вытолкнутые за барьер жизни пожилые женщины наши и мужики подходить к этим мусорным бакам. Ждали обычно вечера, когда народу поменьше, или утра, когда нет никого. Сейчас в любой день и час видишь над баками склоненные головы и согбенные спины – уже привычный сюжет в новой Российской Империи.

И как удивилась одна пожилая женщина, когда я, проходя мимо такого бака, дал ей десятку хотя бы хлеб и батон купить, чтоб так уж не гнуться в воскресный день, погожий и чистый. Она вскинула глаза ко мне, полные слез. И эти слезы были не столько от благодарности, сколько от унижения, от беспомощности в поруганной старости.

«Эх Русь! Куда несешься Ты. Дай ответ. Не дает ответа», – писал классик. Да, видимо, и не даст. А теперь и неважно – все одно Конец Света. Поэтому лучшее, что могу я сделать в эти последние дни, это написать тебе письмо. Может быть, если все обойдется, между обычной человеческой болтовней ты и прочтешь продолжение моей неказистой истории, начало которой и было изложено в книге «Спаси себя сам». Но ты упорно молчишь. Может быть, почтовый вагон пролетел мимо твоего полустанка? Почта ведь теперь в основном перевозит в дорогих конвертах машины новых русских, а не простые письма своих сограждан.

Конечно, официальный ответ я послал в «ближнее зарубежье». Были у меня листа два неплохих – утюгом прогладил, шариковой ручкой прошелся и отправил, чтобы не приставали.

Вот я смотрю сейчас оставшийся у меня черновик от письма иностранцу, и если опустить его вводную часть, в меру изменить конец и начало, стряхнуть со страниц казенную пыль и цифирную занудность, то – и тебе послание будет готово. Частная переписка тоже ведь документ, хотя и попроще.

К тому же, чтобы тебе не скучно было этот частный документ читать в рекламных паузах сериалов (не отключат же их в течение оставшихся шести дней), можно добавить в письмо немного светотени, где-то нахмуриться, где-то улыбнуться. И то, что из всего этого получится, послать тебе. Смотришь, в наше трудное время – приложение к завтраку и к обеду, или – десерт. Слово-то какое непривычное нам или, напротив, вполне знакомое: Дайте-Европейцы-Скорее-Еды-Ради-Творца.

А если говорить без улыбки, то канувшие в лету годы давно просят хотя бы небольшого внимания к ним, вроде кошки, которая всегда желает, чтобы ее погладили по спине.

Попробую и я прикоснуться ладонями к шершавой спине своей истории. Думаю, что уж после этого-то я получу от тебя хотя бы страничку с ответом, разумеется, если президент и государственная Дума договорятся между собой по проблеме Конца Света, подпишут, наконец-то, соответствующую конвенцию о ненападении и пришлепнут на нее большую квадратную печать, поскольку все равно же не дойти им со своими разногласиями в толстых портфелях до кремлевского круглого стола, отполированного до зеркального блеска и украшенного петухами, как полотенца к образам.

И еще, напишу-ка я письмо моему Другу гусиным пером – достал по блату. А что такое – гусиное перо. Это и поход за чернилами, и заточка пера, и осторожное обращение с ним, чтобы не помять и не сломать, и неспешное повествование.

Эх мать, шиковать так шиковать, если уж на носу Конец Света.

Помнится, правда, что и в 1994 году ожидали люди что-то подобное, когда разорванная на куски Комета глыба за глыбой падала на Юпитер. Для Юпитера, конечно, это было событие. А мы-то причем? Но наши звездочеты по этому поводу были вне себя:

– Окститесь, окаянные, грядут Библейские сроки! – шумели они. – Шесть лет вам осталось козлами прыгать по Планете.

– Рога Антихриста уже торчат над горизонтом! – с упоением добавляли их приспешники.

– Грядет Мессия отделить зерна от плевел. Грядет Мессия! – неслось с другого порога.

Было бы так просто отделить – не сидел бы я с гусиным пером, не писал бы тебе письмо. Неужели Господь до сих пор бы терпел то, что творится в его земной резиденции, на его пляжах и курортах, где среди распаренных от жары и пепси-колы тел и яблоку-то негде упасть. Прошли времена, когда Ева так вот запросто могла взять и бросить яблоко в руки Адаму. И никто тогда не мешал Адаму поймать его. Никто не отбирал, не вырывал из рук, как в наше-то время.

Единственное же, что случилось тогда на Земле после упавшей на Юпитер кометы, это переход от хмурой весны, еле-еле отогревшей землю, и плаксивого начала лета к устоявшейся вдруг жаре и распахнутому во весь небосвод Солнцу.

Друг мой, кратко мою скорбную историю можно было бы обозначить словами, взятыми из Деяний апостолов: «Ты дал мне познать путь жизни». Но тут же специалисты по названиям заметят, что оно слишком длинно и, вообще, название произведению очень трудно давать. Этому искусству надо учиться, брать примеры с великих: «Не хлебом единым», хотя бы, или – «Белые одежды». Я и взял из Библии – что же еще может быть более великое? Но с другой стороны, конечно же, название из шести слов длинновато, хотя встречаются, например, и такие: «Двадцать три ступени вниз». Не назвал же Марк Касвинов свое повествование о 23 годах царствования Николая II просто «Ступени вниз», а предпочел более длинное, чтобы лишний раз подчеркнуть «всю гниль и мерзость монархического строя и его закономерную историческую обреченность». Взвесив все аргументы, я подумал было назвать свое повествование весьма коротко – «Путь к себе». Не сравнивать же, действительно, земное бытие обычного человека, которых вон сколько толкается по улицам и переулкам, с заслуживающими внимания солидными жизнеописаниями монархов или президентов.

К тому же, для каждого из нас своя жизнь – самый главный Путь и есть. Именно по этому пути нам предначертано Судьбой – кому ползти на четвереньках, кому торжественно идти, а кому и величественно ехать на «паре гнедых» день за днем, год за годом.

Процесс такого непрерывного движения на протяжении нескольких десятков лет и есть наше Познание Жизни и, в первую очередь, – своей Жизни. И потом, за моими плечами все же выстроились в шеренгу 60 ее пламенных лет. Пламенных, не в смысле сильно и ярко сверкающих на общественном Олимпе, и не пылких и страстных в любовных утехах, а объятых пламенным жаром той печи, в которой обрабатывается на Земле материал нашего Духа.

В этой печи наши ошибки и заблуждения переплавляются в бесценный для нас житейский опыт. В этой печи наши субъективные впечатления и эгоистическое мышление постепенно выгорают, уступая место кристаллам нержавеющей стали Вселенской Истины. И с этих позиций, думаю я, стоит ли утруждать себя поиском особого названия для того, что я хочу предложить внимаю своего Друга. Пусть это будут просто страницы «Писем странника», преодолевающего холмы и овраги своей странной жизни на пути к себе.

И как знать, может быть, эти письма, в какой-то степени, помогут идущим следом преодолеть крутые виражи своих духовных поисков и устремлений, поскольку именно вытаскивание себя за волосы из болот и грязи человеческого бытия и является основным смыслом нашего вхождения в земную жизнь.

Разумеется, что для каждого из нас нить прожитых лет не обходится без узловых дат, которые, как указатели на развилках дорог, меняют направление нашего жизненного пути.

По этим узловым датам жизни я и предлагаю тебе, мой далекий и близкий Друг, начать неспешное движение по страницам моих незатейливых Писем. А ты уж сам определи – где ускорить чтение этих страниц, а где замедлить, что пропустить, а на что обратить свое пристальное внимание. Итак, родился я в 1939 году, в ночь на воскресенье 16 апреля в Ленинграде, ныне – Санкт-Петербурге.

Так что все мое детство было блокадным детством.

Кольцо вражеских войск, замыкавшее город, видимо, и явилось для меня предтечей тех кольцевых спиралей колючей проволоки, которые затем цепко и долго окружали и тело мое, и душу.

 
Мне не пришлось быть на войне.
Но Ленинградская блокада —
Как день ненастный, как во сне
Кошмаров призрачных громада.
И в памяти глаза в слезах
Над маленькой моей постелью.
Свеча в углу и грусть в углах,
Беда в натруженных руках,
Беда в плечах, беда в бровях,
Беда, стоящая за дверью.
Но что малыш запомнить мог —
На сковородке от картошки
Очисток жареных клубок
И крошки хлеба на ладошке.
Да в утро синее – снаряд,
Стена, сорвавшаяся с места,
Огонь, пылающее кресло
И матери кричащий взгляд.
Какой-то женщины тепло,
Ее заботливые руки…
И неподвижных глаз стекло…
И простынь… И рыданий звуки…
Особо помнилась шинель —
Почти до пят. А в ней мужчина.
На скулах с проседью щетина
И запах табака на ней.
И руки – сильные, большие
Меня под самый потолок Подбросили…
И слезы были…
И крик отца: Ты жив, сынок!
 

Сразу после войны – школа (1946–1956), затем – Техническое училище при заводе «Электросила», после которого – двухлетняя работа токарем на кораблестроительном заводе Ленинграда.

В школе перебивался я с хлеба на квас – с тройки на четверку, завидуя своему соседу по двору и по парте – круглому отличнику.

А как вечерами он тренькал на семиструнной гитаре – дворовые мальчишки слушали, забыв о девочках. Правда, я тоже старался тянуться за лидером. Пробовал на домре играть, на альте и валторне надувал щеки, там – за шахматами пешки передвигал, здесь – из тонкого бамбука самолетики строил, в другом месте – в балетном классе у зеркала и сюда ножкой, и туда. И даже мать вызывали в школу для показа ей моих непристойных стихов.

– А посмотрите, сколько здесь ошибок-то, – возмущалась и возмущалась учительница по русскому языку, перелистывая перед удрученным лицом матери листы моей «поэмы» про Марфу и Федора.

Но если что и захватило меня в юные годы, так это запах канифоли, таинственные прямоугольники конденсаторов и трубочки сопротивлений, не говоря уже о завораживающих огоньках радиоламп. Из всего этого материала, оказывается, можно было спаять говорящую голосом диктора всесоюзного радио хитроумную штуковину. Ясно, что не хватало мне времени на школу.

К тому же увлекался я книгами. Вот смотрю сейчас свои конспекты тех школьных лет: выписки из произведений Ф. М. Достоевского – моего любимейшего писателя; «Очарованный странник» и «Запечатленный ангел» Н. С. Лескова; «Страдания юного Вернера» И. В. Гете и другие.

Среди них и более двадцати мелко исписанных страниц – особо приглянувшиеся места из книги Этьен де Сенанкура «Оберман», написанной почти 200 лет назад.

«Я заглянул в себя, осмотрелся вокруг, – читаю отзвучавшее во мне тогда, – я спрашивал людей, чувствуют ли они подобное мне; я вопрошал, отвечает ли окружающий мир моим наклонностям; и я увидел, что нет согласия между мною и обществом, между моими потребностями и тем, что создано им… Силою воображения я пытался облагородить многообразные предметы, привлекающие людские страсти, и ту химерическую цель, которой люди посвящают свою жизнь.

Я хотел это сделать и не мог.

Почему земля представляется мне столь унылой?

Мне не дано насытится, ибо я повсюду нахожу пустоту».

И я думаю сейчас, что эти строки из Сенанкура, выписанные в тетрадь более 40 лет назад, стали для меня почти пророческими.

Из заводских лет не уходит из памяти плотный красивый парень. Станок его стоял перед моим – и я постоянно видел его со спины, удивляясь той легкости и виртуозности, с какой он управлялся с железом или латунью, превращая их в замысловатые и красивые штуковины, так необходимые зачем-то кораблям, которые наш завод строил. Всегда этот парень был в шляпе и в галстуке, всегда опрятен и с чистыми руками, не в пример моим – замасленным.

А как шикарно он мог после обеда, на третье, если состоялся спор или соревнование на эту тему с ним, выпить, небрежно развалясь и обмахиваясь широкополой шляпой, 10 стаканов компота. Соперника в туалет несут, а он – как ни в чем не бывало.

И женщина помнится – молодая, в рабочем халате. Фигура не удалась у нее, но небесного цвета глаза и форма лица меня поражали. И когда в цеховом ларьке мы оказывались в одной очереди за кефиром, каждый раз сокрушался я такому несоответствию в ней природы.

Да и часто так – форма цветет, а душа воняет.

Или напротив – прекрасная душа зажата в невзрачной форме.

Какая-то все же червоточинка зарыта в природных явлениях.

Мы же продолжаем упорствовать в своих заключениях: как внутри, так, мол, и снаружи; как на поверхности, так и в глубине. Это, видимо, отголоски еще седых метафор великого Гермеса: «Как внизу, так и наверху, ради сохранения чуда единства».

Для прямолинейных принципов это, наверное, так и есть, а при их проявлении, когда один из них наталкивается на другой, – получается их кривое отображение.

Помню, добираясь трамваем до работы и стоя в углу его задней площадки, я скрупулезно и внимательно вчитывался в учебник гинекологии для высшей школы. И случись вдруг что – выскочив из трамвая, я смог бы принять сложные роды, пусть даже и с кесаревым сечением.

В другой раз, в ночные смены, когда остывала горка деталей, проточенных на станке, я устраивался на замасленный ящик и осторожно, чтобы не испачкать страниц, перелистывал фундаментальный труд по взрослой и детской психиатрии. Откуда берется тело и что такое сознание – интересно мне было знать еще с тех самых лет.

Или судебная медицина со мной. И дома, и на работе листаешь и смотришь на творения рук человеческих по отношению к себе подобным. Рожаем детей, сами сходим с ума, убиваем друг друга – чудесный результат долгого пути человечества к «совершенству».

Воистину, время течет, но нравственность человеческая застыла на месте. Может быть, оттого это, что надоело нам к этому совершенству идти, или оттого, что идти устали? Может быть, и придуман там, на Верху, Конец Света, чтобы мы смогли отдохнуть немного от самих себя по ту сторону земного быта, оглядеться спокойно в нем без ножа в кулаке, без мата в горле, а потом, вернувшись куда-нибудь на Сатурн, неспешно продолжить на новой кухне и в новой спальне свою незамысловатую эволюцию.

В отпуске летом 1959 года, загорая на песке у Петропавловской крепости и внимательно наблюдая за неустанным движением невских волн, я лениво перелистывал подзабытые учебники, пробуя поступить в ту самую школу, в которой все про всё знают – что такое жизнь и смерть, с чем едят атомы и молекулы, и чем отличается движение планет от движения человечества.

Знали там, наверное, и почему вот этот старик, седой как лунь, но загорелый и кряжистый, положив на скамеечку тюбетейку, вставал затем на голову и стоял так не малое время.

Между купаниями и разного рода размышлениями, незаметно для себя я поступил осенью на химический факультет высшего военно-морского училища инженеров оружия.

Тоже ведь перст Судьбы. Не попади я на кораблестроительный завод, не встретились бы мне двое статных офицеров, приглашавших нас в свое закрытое учреждение, которое располагалось на проспекте Сталина, почти в самом его конце, в шикарном здании бывшего Дома Советов. И что было в этом учреждении, никто не знал, поскольку никаких табличек на высоких и массивных дверях не висело, а вокруг все было спокойно и тихо.

Но мне нравились эти военные. Особенно – морские офицеры: дисциплинированные, подтянутые, всегда побритые, с кортиком на боку. Да и потом – в училище была та самая электроника и ядерная физика, которые меня весьма занимали. Разруха еще, послевоенное время, а вот рвалась душа в какие-то дали.

Случайность это или закон, но чем больше со всех сторон духовные поиски человека притесняются обстоятельствами жизни, тем более Нечто, находящееся в нем, устремляет его кверху.

Может быть, потому, что – некуда больше?

Извини, Друг, бумага, конечно же, так себе – сероватая. На хорошие белые листы, да еще с разводами, как у инопланетян, т. е. как у иностранцев, денег нет – порой огурец сыну купить или яблочко, не говорю уж о мясе и сыре, не знаешь на что. Цены растут быстрее, чем мой малыш. И с тех пор как я писал тебе, Всеволод, а пока еще – Севочка, подрос, и после Конца Света, в сентябре, пойдет в первый класс. А там – учебники, тетради, карандаши и резинки, линейки и пеналы… И новая уйма денег.

Им бы так жить – тем, кто определил нам такой прожиточный минимум. Лишний раз убеждаешься, что человек думает животом. По толстому или тонкому животу – и житейская логика. Отсюда и пословицы: сытый голодного не разумеет. И как бы там думцы ни напрягали свои упрямые затылки «за народ», никогда не понять им, каких усилий стоит сегодня «свести концы с концами» от пенсии до пенсии, имея 400 рублей в месяц, отсюда – минус плата за квартиру, минус за свет, а иногда еще здесь и внук, брошенный матерью. Зато какая историческая забота думцев о себе самих, о собственном гарнире с толстой сарделькой, о белой рубашке и синих штанах. «Эй, вы там – наверху, не топочите как слоны», – пела Алла Пугачева. Но чтоб слона прокормить, пищи надо не мало из государственных средств.

К началу третьего тысячелетия довести русский народ до такого предела – это надо суметь. Так исхитриться, извернуться так, «такую вот рокировочку сделать» (Ельцин), чтобы до такой степени народ обнищал, во всем изверился. При наших-то лесах и могучих реках, при всем том, что лежит и на поверхности, и в недрах русской земли. Не те нынче цари пошли и министры, не те и думцы – мелкие, пузатые, напористые, особенно, если касается это их собственных карманов. Наверное, резиновые эти карманы на их пиджаках, а длинные галстуки – не иначе как место для долларовых заначек от жены и детей. Неужели на всю Россию-Матушку ума лишь одна палата, да и та на подмостках театра под названием «Дума»? Или бывшие партаппаратчики, снова взявшие власть и поменявшие в гардеробах волчьи шкуры на одежды овечьи, уже и есть обновление, уже и есть перестройка? Но ясно же, как не тасуй колоду карт, король в ней всегда королем остается, а мелочь – мелочью. Разве что сменились козыри. Но что-то незаметно, чтобы главенствовал на Руси Король Червей. Как и прежде, правят пики и жезлы с бубями в карманах. Как и прежде, лиса носит шубку свою, а то и две. И с неприкрытой задницей прыгает заяц.

Смутное время.