Текст книги "Письма странника. Спаси себя сам"

Вечером в среду в Калинин пришла новая телеграмма, что завтра приедут хоронить одну из местных жительниц. И староста просит меня обязательно быть. Вернувшись в Калинин из Москвы только в четверг, я, разумеется, не успел на похороны, поскольку прибыл в Сутоки, когда уже в самом разгаре были поминки. Сообщила староста и благочинному отцу Иоанну, что отца Геннадия на отпевании умершей не было – гостил в Калинине.

Таковы будни священника на периферии, особенно если семья его живет отдельно и далеко, и заменить священника в крайнем случае некем. Поэтому и уезжал я из Суток редко и всегда с тревожным сердцем.

«В отпуск в этом году, вероятно, не пойду, – сообщал я друзьям. – Во-первых, нужна священнику замена, значит, с другого прихода надо батюшку направить на месяц сюда. Не так с этим просто. И потом – месяц служения другого батюшки приводит затем к полугодовой лихорадке среди прихожан после его отъезда, поскольку новая метла, она и в углу-то стоит не как старая, а уж метет – и говорить не приходится.

Да и все дела у меня здесь – в Сутоках. В Калинине, собственно, и делать-то нечего – тесниться только да теще надоедать. Там – ни места сесть, ни поспать лечь. Одни проблемы. Стол – один на четверых. Второй некуда поставить. «Папа приехал!» – крикнет Люба, а часа через два решаем уже, кому из нас на кухне спать, а кому в чулане. Поэтому книжки одни привезешь, другие в сумку загрузишь, письма прочтешь, если есть, чайку попьешь – и опять трястись на автобусе полтора часа. Как себя помню, всю жизнь на перекладных – голову приклонить негде. Но в таких странствиях есть и своя прелесть: непривязанность к земному – к вещам, машинам, дачам, магазина… И все же три года туда-сюда на колесах – изнурительное занятие. Вот, что не любишь, то тебе судьба и навяжет» (сентябрь 1986).

 
Через иные рощи проходя,
Пересекая чуждые овраги,
Цветов иных вдыхая ароматы,
Иди, как шел, торжественно и ровно,
И нить храни.
 

В те времена все усугублялось вокруг Храмов еще и тем, что не настоятель управлял приходом, клиром и своими прихожанами, а старосты главенствовали над батюшками, руководствуясь лишь своим характером, усмотрением, разумением или неразумием.

И если какой-то батюшка не приглянулся старосте – заведомо было ясно, что надолго он не задержится на приходе.

Жалобы начинали идти к благочинному день за днем «во имя Господа нашего Иисуса Христа», пока не закопают такого батюшку по самую маковку. И ничего – молчал Господь, не карал ретивых хранителей деревенских культовых традиций и неписаных правил обращения со священником.

Сейчас, конечно, другие времена для церкви, но деревня меняется медленно. Церковь же и совсем меняться не хочет.

Одна прихожанка на скамеечке перед входом в Храм поучает:

– А за непослушание батюшке Божья кара, поняла? Вот, благословил меня батюшка уехать после обедни к себе в деревню, а я осталась еще на вечерню. И упала – попала в больницу.

– Это каковой? Геннадий, что ли?

– Не, не Геннадий. До его еще который был. Полный такой. Вот ее, – показала на сидящую рядом с ней прихожанку, – не благословил отец Петр идти в лес за клюквой сразу после обедни, а она пошла. Четверо их там пошли. И заблудились в лесу, дуры-то. На службу вечернюю и не попали. Перепугались до смерти, пока из лесу вышли-то. А плутали-то в двух шагах от соседней деревни. Не благословил батюшка, вот это уж Геннадий, Марею-то уйти домой, а просил остаться ночевать с алтарницей. А та, возьми, да уйди домой. Вечером ломились в сторожку двое за водкой. Люба одна была-то. Нашли тоже ларек. Старчик не благословил Андрея покидать церковь, а тот…

– Какого Андрея? – переспросила слушательница.

– Да вот этого, сторожа. Прошел-то сейчас. Вишь, пролом у него во лбу от мотоцикола. Как ушел он за длинным рублем-то, так ихний дом и сгорел, без его-то. Чуть погасили. У тетки евойной все волосы пообгорели. В больницу попала. Счас-то он возвернулся. Вишь, сторожит здеся. А о старчике Иоанне-то и вопще не говорю. Там чуть чего, сразу Божья кара. Вот он тогда Иоанна-то и не послушал, с мотоцикола когда упал. Поняла, нет? Батюшек надо слушать. А Любку-то помнишь?

– Какую Любку?

– Нинкину дочку. Ну, старостихину. Что дверью хлопнула в церкви, чуть с петель-то не сорвала.

– Ну, и чо?

– Чо-чо, горячо. Тоже на мотоциколе разбилась. Насмерть ведь. Ребеночек теперя маленький без матери. Вот тебе и чо. Пойду посмотрю я – не погасла ли лампадка-то у старчика, спаси его Господи на небесах. Со старчиком-то лучше было, чем с Геннадием – веселее. Ну да что Бог послал.

А там уже, раз о батюшках вспомнили, про них и беседа до самой вечерни о том, кто из них Леонидов, кто – Геннадиев, а кто пока ничейный, поскольку только два года, как умер старчик Иоанн, к которому и стекались в свое время его почитатели с разных российских мест. Прямо как в старые добрые времена, когда в Константинополе долго спорили о том, кому из святителей следует отдавать предпочтение. Одна часть людей превозносила святителя Василия (Великого), другая стояла за Григория (Богослова), третья почитала Иоанна (Златоуста). От всего этого среди христиан шли распри и склоки (как у нас в Сутоках). Одни называли себя василиатами, другие – григориатами, третьи – иониатами. Как примирить прихожан? Просто сказать: «Успокойтесь, ребята, хватит, сами не знаете, о чем спорите. Молитесь Господу Иисусу. И используйте в мире и согласии для этих молитв данное вам в помощь святителями. Кому что ближе к сердцу». Может быть, так и советовали им, но они, разумеется, ни в какую – насмерть стояли.

И решили тогда иерархи в 1084 году (это ведь шесть веков на скамеечках у Храмов сидели и спорили прихожане), что «митрополиту Евхаитскому Иоанну явились во сне три этих святителя и, объявив, что они равны пред Богом, повелели прекратить споры и установить общий день празднования их памяти». Только вот это, наверно, и помогло. Но хороши же шли споры, если их вихри не просто до ближайшего благочинного в виде жалоб на батюшек доходили, а аж до самого Неба поднялись, нарушив благостный и заслуженный покой трех святителей.

«Твой вопрос о церкви и вере весьма не простой, – отвечал я на письмо Олега Лыскова из Новосибирска. – Вхождение в церковь требует много усилий и перемен в укладе привычной жизни, в отношениях семейных, во взаимоотношениях с окружающими, которые будут уже не просто друзьями, а послушниками или алтарниками, дьяконами, священниками или твоими прихожанами. Все это совершенно другой мир, который отличен от того впечатления, которое создается, когда смотришь на все это только со стороны, когда раз или два зайдешь в Храм и до следующего раза – еще через год. Здесь такая же разница в восприятии сути, как между воображением, созданным вокруг любимой девушки, и реальной женщиной – женой и матерью твоих детей. Другое дело, Вера в Творца Мироздания.

Эта вера должна наполнять собой все существо человека, его дела, желания и мысли. Земное же отображение этой Веры, ее церковная догматика и практика, как мы видим в истории человечества, может быть различной, каковой она на самом деле и является. Вино можно налить в разные сосуды, но от этого оно не перестает быть вином. Хотя форма сосуда, его внешняя отделка, конечно, влияют в некоторой степени на ощущение, которое мы испытываем при употреблении этого вина. И повсеместно мы видим множество религий, так же как и множество философских течений, политических партий и научных направлений. И везде между ними споры, распри, грызня в отстаивании своей правоты, своего авторитета, статуса или престижа. Но вино у всех одно. Только одни смотрят его на свет, другие применяют в пылу дискуссий, третьи пробуют на вкус и запах, четвертые просто пьют без всяких затей. И каждый из них получает при этом то, что хочет получить от содержимого, находящегося либо в позолоченном и царственном бокале (священство), либо в черной рюмочке с белой каймой (ученый мир), либо в изящном роге (творческая богема), либо в грубых формах граненого стакана (простолюдины).

Это и есть отображение Мира Горнего в кривых зеркалах наших переживаний и чувств, в широте или узости наших поисков и устремлений, в направлениях нашего движения в сторону власти или творчества, науки или религии.

И над всем этим, молча взирая на наши усилия, стоит незыблемо Извечная и Единая Истина Мироздания.

Здесь, разумеется, я не говорю о слепой вере бабушек, а имею в виду веру просвещенного священника или ученого, писателя или художника, общественного деятеля или экономиста.

От начала осознанной истории человечества великие подвижники Веры были и величайшими мыслителями своего времени, непримиримыми борцами за Свет и Истину.

Например, на духовном творчестве Василия Великого и Иоанна Златоуста построена вся Литургика современного православия» (декабрь 1986).

«В церкви Христовой, – отвечал я на следующее письмо Олега Лыскова, – у каждого складывается своя жизнь и свои внутрицерковные отношения. Сказано: «Стучите и отверзется вам», – но открываются врата каждому свои.

Мои врата в церковь оказались очень узкими, с острыми углами и тяжелой дверью. Еле открыл. Кроме того, мое пребывание в церкви было не от мира церкви, поскольку среди моих ближайших родственников священников не было, а на доверительное сближение со священниками особо рассчитывать не приходится. В силу этого у меня образовался свой путь как к церкви, так и внутри нее» (март 1987).

В Сутоках, в одиночестве кельи, письма были моим отдохновением, неспешным разговором с близкими мне по духу людьми. Разве скажешь при беседе так, как можно написать.

А со временем, письмо – аура обстоятельств, кусочек жизни, запечатленный на бумаге. Но кроме писем, было нечто, что приходило ко мне редко и всегда нежданно.

Поздний вечер. Солнце скрылось за линией горизонта…

И прозрачные бабочки появились вдруг над моим столом – большекрылые, желтые и зеленые, иногда красные. Странное появление: зима – и неведомые бабочки с удивительными крыльями-цветами. Вот села на мой белый лист красная бабочка-роза – и душистый аромат окутал келью. Я протянул руку – и бабочка-цветок устроилась на ладони красиво и невесомо. Я дотронулся осторожно до ее крыльев – и увидел на листе бумаги таинственную Незнакомку.

– Пойдем, – сказала она.

Мы встали на белый лист и пошли.

И впереди нас, далеко впереди я увидел Горы, высокие Горы.

И облака у дальних Вершин. И молнии – из конца в конец Неба.

– Смотри, – указал я Незнакомке на эти странные облака. – Там, вдали, зарождается что-то, какая-то Жизнь, нечто таинственное.

– Да, – прошептала она. – Я вижу Солнце среди молний и туч.

Но так редко пробивалось Солнце сквозь эти тучи.

Оно то освещало странную дорогу, по которой мы шли, то эта дорога вновь погружалась во мрак, исходящий от туч. Свет и тьма причудливо чередовались в этой небесной фантасмагории – в ее призрачных картинах и фигурах, которые то появлялись, то исчезали на небосводе.

Моя Незнакомка протянула руку навстречу Солнцу, скрытому за пеленой облаков. И в ее ладони, словно маленькая свеча, зажегся лучик, слабый и робкий лучик света.

И мы дальше пошли к этим Горам, к этим грозным тучам, в которых рождалось нечто, нам неведомое. И лучик света, подаренный Солнцем, светил нам как свеча, как лампадка. А над нами, как бы сопровождая нас в этом странном странствии среди молний и туч, летали бабочки – неведомые нам души – белые, красные и голубые.

И Дом возник на Пути. И Старец пред ним в белых одеждах.

Праведными были глаза его, тиха речь, значительны жесты.

И сказал нам неведомый Старец:

– Встали на Путь, но сможете ли вы в лодку войти и переплыть пороги Жизни? Сможете ли запрячь колесницу и пустыню преодолеть – пустыню отчуждения, пустыню непонимания? Сможете ли среди людей сохранить чистоту движения и ясность цели? Сможете ли ради Тайного пренебречь явным?

Я знал, что ответить ему, но только еще крепче сжал ладонь своей Незнакомки. Она же протянула ему свечу – свеча горела. Свеча горела, словно Солнце. Но в радужном ореоле пламени будто слезы сверкали, будто кровь текла, словно роза кровоточила.

– Да, – сказал Старец, – это Путь страдания, страдный Путь к Солнцу по кратерам и безводным океанам земных искушений.

И тяжкая Ночь раскинула над нами свои черные крылья. И вместо тропы под ногами зажурчала вода. Не черной и не белой была она, но мутно-темной во мраке Ночи.

Наконец-то мы нашли переправу. По валунам и кочкам пролегла переправа. И Время текло, как вода под ногами. Но нам казалось, что Время застыло, словно свод Небес, нависший над нами. Только стенали тучи в предродовых муках, да метались молнии над Горами.

И лишь тепло моей Незнакомки излучало здесь и Жизнь, и Любовь и Надежду. Мы шли, мы брели, согревая друг друга ладонь в ладонь, по острым камням, по скользким валунам, по вязким кочкам нашего Пути Жизни. И на миг показалось мне, что Она, моя Незнакомка, – это моя Душа, ведомая Духом по долинам и холмам нескончаемой и мне неведомой Беспредельности.

Когда же кончилась вода, возникло пламя. Пламя страстей и желаний рождалось из туч и к нам приближалось. Молнии еще сильнее засверкали повсюду, и в их огне, в их жутком и завораживающем пламени предстал перед нами Старец в черных одеждах. Страстными были глаза его, волнующими речи, безрассудными жесты.

– Безумцы, – громко смеялся Он, – бросьте свечу. Разве вам мало огня вокруг – огня страсти и любви. Земной любви! Земной страсти! Окунитесь в океан взаимного обладания. Никто из воплощенных Земли не смог еще переступить Рубикон любви, не опалив крылья, не растратив накопленное по пустякам.

– Пустяки! – взмахнул Он рукой, и его плащ вознесся вихрем в пространстве. – В них начало и конец ваших падений. Но падения, безумные падения страсти, – скалил он нам лицо навстречу, – они так желанны, так привлекательны, так завораживающе прекрасны. Эти ваши утехи, – хохотал Он, – поленья в костер бытия моего. И нет им конца… И огонь безумия уже лизал наши ноги. И стала гаснуть свеча в руке Незнакомки.

– Остановись, Старец, – вознес я руку. – Угаси пламя. Ты видишь – ее рука в моей руке. Но не ради единства тел. О единстве Духа моя забота. Одна свеча на два сердца – начало конца падений наших.

– Одна свеча, – глумился Он. – Протри глаза свои, Странник. В ее руке, таких как ты, десять, – и он захохотал безобразно и грязно.

И огонь, опаляющий огонь стал неудержимо поглощать нас.

– Остановись! – снова вознес я руку. – Я знаю это. Да, тело ее еще купается в земных утехах, но посмотри, посмотри, как пылает ее сердце устремлением Духа. Оттого и свеча в руке. Уйди с дороги.

– Ладно, Странник, – Он стал вдруг серьезен. – Еще испытай себя. Видимо, мало ты рубцов заработал за века своих странствий. Видимо, мало Судьба возвращала тебя на страдный Путь.

И в угасающем огне безумия вновь показалось Солнце, Солнце нашей Надежды, освещавшее Путь. И мы дальше пошли, не оглядываясь на пройденное, не обращая внимания на пережитое нами. Позади еще сверкали молнии и клубились тучи, но дорога была чиста. И только ветер шевелил траву и кроны деревьев, что стали изредка встречаться нам в этом безбрежном поле, которое пересекали мы одиноко. И не было птиц на Небе, и не было на Земле никого, кто бы мог указать нам конец страдного Пути по горам и долинам Вселенской Жизни.

Сколько мы шли, и та ли Планета была под ногами, с которой мы вышли, – не знали ни я, ни моя Незнакомка. Но дорога стала сужаться и вверх пошла, в гору. Вот и тропа. Затем – и тропинка. И у самого Горизонта – Луна вдали словно чаша, полная крови. И сам Горизонт – кровав и тяжек. И снова удары молний и гром из-за дальних Гор. И Солнце скрылось – только розовый отсвет лучей над Горой и над нами.

– Стойте, идущие. Река Жизни течет, но достойны ли вы подниматься по реке Жизни? – странный Голос раздался, незримый, неведомый нам.

– Не мне судить, Владыка, – ответил я громко навстречу Горам. – Но если пришли, значит дозволено Свыше.

– Кого ты ведешь, Вечный Странник? Не чрезмерна ли смелость на Пути ко Мне?

– Не наша здесь смелость, Владыка, но Соединившего нас. Разве не сказано: «Я ничего не могу творить сам по себе, ибо не ищу воли моей, но Воли пославшего меня Отца»?

– Не рано ли соединились ваши ладони?

– Не знаем ни дня, ни часа. Если ты Страж Порога, отодвинь затворы и дай пройти сквозь Крест Животворящий.

– Иди, Странник, иди, но навечно запомни, что имеете дерзновение входить в Святилище Света Путем Новым и Живым, который Он вновь открыл, содрав Завесу.

И Море заблестело в Горах – горючее Море Слез, упавших на Землю ради Пути к Нему. И Луна – Чаша Крови Животворящей – была перед нами. И было Солнце. Лучи его, словно руки, возносили Вселенскую Чашу Луны навстречу Звездам.

– Вкусите и видите, яко благ Господь, – раздалось с Небес. – Страдный Путь перед вами. Войди, стучащийся.

И ударила молния. Раскатился гром от Юга до Севера. И Гора раскололась надвое с Востока на Запад. И Море Слез пролилось на Землю – то Луна опрокинула свою Вселенскую Чашу. Снова Тьма окутала нас. Стоны и крики навалились на плечи. И погасла свеча.

– Смотри! – воскликнул я.

Там, глубоко внизу, в расщелине расколовшейся надвое Горы, изможденный Путник тащил на себе непомерно тяжелый Крест – на Распятие, на Голгофу.

– Сможет ли Душа твоя нести Крест свой по Жизни, как Христос заповедал? – прозвучало с Небес.

– Смогу, Господи, – прошептала Незнакомка, чуть не падая на колени. И вновь загорелась свеча в ее руке, рассеивая мрак, окружающий нас плотно и жутко. Метались молнии. Сталкивались тучи. Гремели громы. И облака набухали, готовясь к новому рождению нам неведомого. И Ветер Времени вращал перед нами Колесо Жизни.

Поднимались растения из земли – и увядали.

Рождались и размножались животные – и умирали.

Восходили на вершины люди – и падали долу.

И только Крест недвижно стоял, там, внизу, в расщелине Скал – на Голгофе. И Кровь и Вода сочилась из прободенного Ребра Его.

– Снимите с Креста Господа! – пронеслось ветром над нами. – Снимите с Креста…

Мы стали спускаться вниз, чтобы встать рядом с Ним, готовые ко всему, но, самое главное, готовые сказать в конце своего нескончаемого Пути:

– Отче! Прости нам, если по неведению, мы не знали, что делали… – И горела свеча.

И снова я различил белый лист на своем столе. И красный лепесток розы был так красив на белом и чистом.

Осторожно, чтобы не спугнуть видение, я записал со мной случившееся. Господи, – подошел я к окну, – уже светает. Скоро на службу. Взяв молитвослов, я стал неспешно читать молитвы.

А вечером после службы, вымыв пол в своей келье, в который уж раз, открыл я черновики по «математике структурных чисел».

Что там получалось нового у меня по сравнению с общепринятыми в каббале процедурами: добавились циклические координаты структурных чисел; проявились интересные многомерные соотношения между ними; выявилось пространственно-динамическое значение отрицательных чисел в символогии и кое что еще. Но обнаружились также и разного рода философско-математические проблемы, которые нельзя было разрешить без применения специальных компьютерных программ.

Еще до перехода в церковь я долго, но безуспешно, искал людей, свободно владеющих тем или иным языком программирования. Оказалось, что из малого числа моих последователей – было совсем немного людей способных тратить на это время. Из них – некоторые воспринимали мои проблемы слишком оторвано от реальности, другие и вовсе впадали в эйфорию. А нужны были люди, ногами твердо стоящие на земле, но головой упирающиеся в Звездное Небо. Если же такие и встречались иногда, то они, как правило, не были учеными, математиками или программистами.

И еще одно качество было невозможно найти – бескорыстие, являющееся краеугольным камнем для такого рода занятий. Встречались дельные помощники – но за деньги. Я же в качестве оплаты мог предложить лишь то, что могло унести расширенное сознание и любящее сердце. Как у реки – чем быстрее течение, то есть чем больше река отдает воды, тем более чиста она и прозрачна.

«Мы летим в неведомое, – писал я в Новосибирск. – В необозримой Высоте Космоса наша Цель – еле различимая Звезда Надежды. Траектория полета только намечена, и нам самим нужно проложить эту траекторию, как тропу в труднопроходимом лесу. И компаса нет. И еле различимо сияние Звезд, по которым можно было бы уточнить направление полета. Но рядом – планеты и звезды, уже освоенные, ярко переливающиеся всеми цветами заманчивых радуг. И тропы к ним хорошо утоптаны. И удобно идти. Подожди, – говоришь мне ты, – я загляну вот на эту планету. Я притормаживаю движение корабля нашей Мечты и останавливаюсь. Ты выходишь – и правда, интересная была планета. А там, посмотри, какая прекрасная звезда! – Вновь останавливаемся и смотрим. И еще… И еще… И кажется уже, что и лететь-то не надо в ту нездешнюю запредельную Даль, когда совсем рядом, так хорошо, так прекрасно, так умно. Но это – всего лишь салфетка под Вазой, – поясняю я. – И лишь в Вазе – Цветы. Летим же к Цветам Горного Мира! Подожди, – снова говоришь мне ты, – на этой салфетке столько важных узоров, я не могу лететь, пока не изучу их.

А Звезда Надежды, тем временем, удаляется. Велика Космическая Спираль. Сойти с нее легко, но чтобы затем вновь ощутить ее под ногами, часто необходимо веками многомерно ждать ее возвращения. Только из того зерна, которое посеете на земле, соберете Плоды на Небе, – говорится в Живой Этике. Зачем же сажать овес, когда в твоих руках зерно пшеницы. Те «грани истины», которые ты жаждешь «обтачивать» – это грани салфетки. Лети же к Цветам» (май 1986).

«Друг мой, – писал я другому новоискателю, – но что же ты все боишься: дома – «смущения супруги», на работе – «любопытных». Так же нельзя. Тем более сейчас – в новое время. Три года мы топчемся на одном месте. Конечно, расстояние имеет значение, но не до такой же степени. И потом – разве мы делаем что-либо из ряда вон, что нужно постоянно робко озираться, идти затаив дыхание, бояться шагнуть шаг в нужном направлении. Господи, где же ищущие, где пылающие сердца, где несокрушимое устремление? Или только в кино да в книжках.

Скажу тебе проверенное на практике: «Воистину, не знаете ни дня, ни часа», когда что произойдет с каждым из нас.

Если бы вы действительно поняли, что все в руках Господа, в руках надземных Учителей наших, поняли на деле, а не на словах только, как по-другому пошла бы вся ваша жизнь – насколько богаче, насколько плодотворнее…» (август 1987).