Текст книги "Письма странника. Спаси себя сам"

 
Как невозможно вновь вернуть в родник
Поток реки, вливающийся в море,
Так и поток сознанья твоего
Уже по руслу новому стекает
В пучины океана мирового.
Не бойся одиночества. Запомни —
Умеющие цель свою увидеть
Не будут одиноки на Пути.
 

«Наташа, здравствуй, – писал я из Кашина в Новосибирск. – Прими от меня, как талисман наступающего нового года, горсть чистого и звонкого снега. Пусть душа твоя будет созвучна его чистоте и его звонкости. Трудно сохранить белизну снега в грязи окружения – но напрягись и сохрани. Трудно сохранить горсть нежного и робкого снега в зное непонимания – но постарайся. Почти невозможно удержать этот ускользающий, рассыпающийся, вытекающий из ладоней снег. Поставь своей целью – удержать его до последнего кристалла. Горсть снега – это же и глоток живой воды.

Испей эту горсть живой воды – и очистись. И дальше уверенно двигайся по пути своих жизненных странствий.

Твой горестный опыт любви – это, прежде всего, опыт твоей души. Я рад, что ты не сломленной, но умудренной вышла из него. Искренне желаю тебе любви большой, настоящей и творческой. Ищи не только мужчину, но, в первую очередь, человека, созвучного твоему внутреннему миру.

Когда проходит упоение физической любовью, когда дети становятся не маленькими пупсиками, которых хочется целовать во все части тела, а людьми со своими проблемами, запросами и характерами, тогда прорывается из глубин души неимоверная потребность духовного общения – Любви Духовной.

Но на это супружеские пары редко когда становятся способными, поскольку в свое время пелена удовольствий физических застилала глаза, до времени надежно закрывая Горизонты Духа. Не женитесь всяко, но в духе, – так можно перефразировать известное изречение, поскольку Любовь – это и есть высшая Молитва Человека Богу. Мы же, порой, эту молитву превращаем в настойчивое заклинание типа: Господи, помоги мне Васю заманить в постель…

Письмо твое вселило в меня надежду, что ты не потеряешься в круговороте жизни, найдешь светлую стезю и пойдешь по ней. Но эта Надежда, как и первый подснежник, может вот-вот замерзнуть от резких и холодных еще зимних ветров, если не прикроет его вовремя теплый и мягкий снег, если не согреет его любящее весеннее солнце. Ищи свое Солнце, ищи свой Лучик, который будет обогревать и вести тебя по жизни. Пиши мне, если сердце захочет вдруг поделиться переживаниями и проблемами, если разум потребует ответа на вопросы души. По мере сил постараюсь помочь» (январь 1985).

«Вчера был в Калинине, – писал я Володе Слободанюку. – Там уже ждала меня твоя посылка. И все хорошо в ней: книги, статьи, подарки. Спасибо за «Пути восхождения»[40]40
  Книга журналистки Татьяны Калугиной, изданная в серии Библиотеки «Огонька» № 44 за 1984 г. На протяжении многих лет Т. Калугина изучала творческое наследие семьи Рерихов, долгое время сотрудничала с Павлом Федоровичем, неоднократно встречалась со Святославом Рерихом, совершила несколько путешествий по Горному Алтаю.


[Закрыть] и за «Глагол молчания»[41]41
  Сборник стихов Эдуарда Балашова (М., 1984).


[Закрыть]. Но вызывает у меня беспокойство неопределенность с Володей из Барабинска. От него долго нет ответа на мое письмо. «Он в Новосибирске находился около месяца, – пишешь ты, – поэтому, наверное, и не получил твоего письма. Дома, наверное, его нашел… Будем писать ему и ждать». Прошу тебя, свяжись с ним по телефону, если у Володи он есть. Если нет – вызови для переговоров по адресу. Много может быть причин его молчания: и конфликтная ситуация в семье, и «горячий темперамент», да мало ли что еще в нынешнее время…

За книгу «Резервы нашего организма» спасибо. Эта книга мне знакома, так же как и целый ряд иной литературы по вопросам питания, голодания и аутотренинга. Есть даже книга «Сто рецептов сыроядения». Всем этим в свое время я занимался очень серьезно, пока не вышел на прямой, но и самый трудный путь постижения Истины и раскрытия Сознания. И все остальное ушло куда-то, как не заслуживающая внимания дорожная пыль, когда путник устремляется к намеченной и зримой ему цели.

Эту цель я указывал по мере сил и тебе.

Но, видимо, каждый должен пройти то, что должен пройти… Судьба поставила тебя у подножия гигантской Горы, вершиной своей упирающейся в Бездны Абсолюта. Судьба указывает тебе путь на эту Гору. Есть и проводник, готовый хотя бы немного провести тебя по этому пути. Но нет: «судьба указывает мне капусту, морковку, картошку…». Экспериментируй: собирай у подножия фрукты и овощи – я подожду. Ждать жизнь меня научила. И еще – в местах глухих и далеких я питался так, как не питался, наверное, ни один из «учителей» «диетических методик». Не было у меня ни «пищевой лимонной кислоты», ни «настоя мяты», ни «натурального меда», ни «свежих яблок и моркови». Но была капуста в постных щах, видом и запахом похожая на мелкие лоскуты разорванной половой тряпки. И было безудержное устремление – найти и познать. Вот это устремление и сметало все болезни – и не только физические, убирало все складки – и не только жировые.

Замечу тебе, что продолжительность человеческой жизни зависит, и очень во многом, не только от нашего питания.

В «Журнале Московской патриархии» постоянно печатают некрологи. За 90 лет – средний уровень жизни священнослужителей. А работа их у Престола не такая уж легкая, как кому-то может показаться со стороны. После службы приходишь домой – ноги не держат. Но держит и животворит их постоянная молитва, и постоянное памятование о той Высшей Иерархии Божественных Сил, на которую священник и уповает. Молитва – самая лучшая и самая изысканная пища человеческого духа. И если дух этот чист – он и мясо укрепит на физическом теле. Дух устремленный даже болезнь пролетит, не замечая ее. Безудержное устремление к вершине Горы мне и хотелось бы постоянно чувствовать в тебе. Не увлекайся мелочами, – неоднократно прошу…

Спасибо за материалы по очередным Рериховским чтениям.

К сожалению, уровень их проведения самый низкий, какой только можно было предположить. Рассматриваемые темы стелются по земле. И если какой-то малый вздох и есть в надземные дали, то он настолько немощен и вял, что трудно даже сказать, хватит ли его на то, чтобы Рериховское движение росло и дальше в направлении Живой Этики. Совершенно правильно заметил Святослав Рерих, что все со временем уходит и растворяется куда-то. А здесь – и растворяться-то нечему.

При Павле Федоровиче горел еще огонек и расправлялись крылья. Сейчас же – и крылья сложены, и огонек вот-вот погаснет.

А на встрече со Святославом Николаевичем? – лишь напыщенная важность ведущего, видимо, какого-то ученого, и соответствующий ей «полет» мысли. Находясь рядом с Источником, собравшиеся утоляли жажду водой из привычной им заросшей предрассудками лужи.

Но будем надеяться, что дитя подрастет и, со временем, повернется лицом к Источнику Воды Живой, нисходящему с Горных Высот…

Что же касается православия, то здесь следует различать два момента: многовековой мистериальный опыт церкви, с одной стороны, и нравственное кредо его носителей, с другой. Земные мистерии, так же как и Мистерии Надземные, имеют громадное значение для взаимодействия между собой видимых и невидимых нами сфер Мироздания.

И в этом смысле православие, наряду с католицизмом, является наиболее мощной ветвью иерофантической магии на Земле. Конечно, много в ней искажений как в употреблении символов (ритуальных предметов), так и в их толковании, что значительно нарушает гармоничное взаимодействие между земными и надземными волнами, вызываемыми магическими операциями при совершении тех или иных храмовых мистерий – крещения, венчания и, особенно, евхаристии и рукоположения. Но со временем такое равновесие должно восстановиться… О нравственном кредо носителей православия пока судить не берусь. Поживем – увидим. Мое же вхождение в лоно церкви – шаг не только продуманный, но и глубоко для меня обоснованный…

Еще раз прошу – не замедляй полета над радужным разноцветьем земли. Лицо свое постоянно обращай к звездам…» (март 1985). «Наташенька[42]42
  Письмо адресовано Кравченко Наталье Андреевне, о которой упоминается в книге «Спаси себя сам».


[Закрыть], нежданно и негаданно, наверное, это письмо – так много проехало времени от наших встреч в мою послелагерную бытность до сего дня. Моя судьба существенно изменилась. Оставив мир, я служу теперь дьяконом в Петропавловской церкви города Кашина – это пять часов на автобусе от Калинина, где живут теперь Галя с Любашей и Святослав.

В связи с переменами и мое письмо. Постоянное общение с Библией, особенно в последнее время, вызвало потребность ознакомления с начертаниями некоторых библейских имен и понятий на языке первоисточника. Но все мои попытки еще в Новосибирске достать русско-еврейский словарь успехом не увенчались. Здесь же такой возможности и подавно нет.

В Калинине до библиотек руки еще не дошли, да и книга нужна на все время. И знакомых там по этой части никаких пока. Остается большой город Москва. Помоги, если можешь…

У меня еще свежи в памяти твои всегда содержательные посылки с письмами и книгами в Зону для меня и Юры[43]43
  Галансков Юрий Тимофеевич – мой друг и солагерник по Мордовии. Умер в лагере после операции язвы желудка. Его памяти посвящена книга «Спаси себя сам».


[Закрыть]…

Хорошо бы, конечно, заехать к тебе чайку попить, но когда еще эта мечта станет возможной. В тумане времени смутно различается грядущее» (апрель 1985).

Все же можно сказать, что новосибирское семилетие не прошло даром. Многое было найдено, многое принято и усвоено. Новые тропы намечены и движение по ним обозначено.

И от этого какое-то чувство удовлетворения наполняло все же сердце в период моего кашинского одиночества. Но стоило вернуться мне в размышлениях на паперть церкви, как наваливались тревожные предчувствия неопределенности и сомнений.

Почему, – начинал я анализировать происходящее со мной, – во время Богослужений душа моя летит к стопам Господа, но пустеет Храм – и в отношениях между людьми погружаешься в омут гордыни и властолюбия, в болото самомнений, взаимных унижений и обид, сплетен и словоблудия – всего того, что каждодневно встречается нам в любом атеистическом или языческом сообществе.

Так и хочется вслед за Николаем Рерихом воскликнуть: Где же благодать молитвы к Тебе, Господи? Где же ее очищающая и облагораживающая Твоих духовных чад Божественная Сила? Где же, Господи, любовь между ближними в земном Храме Твоем?

И лишь волны тепла от друзей, доходящие сюда с разных концов страны, поддерживали и животворили мою душу.

«Как часто мне не хватает тебя, – писала Светлана из далекого Нальчика. – Твое прекрасное письмо, которое я перечитываю постоянно, действует на меня, как призыв к совершенству, к прекрасному… Была в Грузии. Объездила все Храмы Кахетии. Была в Академии, где учился Шота Руставели. Как будто я сама проникла в ту эпоху. Здорово! Но и тоскливо – все время ожидаю чуда встречи с тобой» (ноябрь 1984).

И с недосягаемого уже Алтая (из Кемерово) пришла поддерживающая меня весточка от Саши Ибрагимова:

«Здравствуй, дорогой Брат!.. Закрываю глаза и слышу живое слово, льющееся через наши сердца бесконечно… Всегда!

Через сомнения, боль, иллюзии пробивается цветок Веры…» (декабрь 1984).

«Светлый день, Брат Луч! – писал Саша в следующем письме. – Рад за тебя! Думаю о тебе! Вместе с тобой. Великий Колокол Тишины собирает все звуки… И мы буковки свои несем-слагаем в единое Слово – Жизнь…» (январь 1985).

«Какое прекрасное чувство – Восхождение Духа, – отвечала на мое письмо Наташа Егорова из Новосибирска, – внутренние перемены от того, что ты становишься чище, богаче, добрее, что любовь переполняет сердце ко всему живому. Хочется улыбаться людям, излучая им радость… И что бы ни случилось со мной, как бы ни была тяжела моя судьба, я не сверну с Пути, на который успела встать… Конечно, будут ошибки, будут остановки на Пути, пусть будет все, что угодно, но не отступать назад. Это главное…» (январь 1985).

«Как хорошо после долгой и лютой зимы вдыхать запахи долгожданной апрельской ростепели, – писал из Тулы мой солагерник по Мордовии Олег Сенин, адвокат по образованию, поэт по зову сердца и профессиональный проповедник Веры Христовой. – И как всегда, по весне взволнованней бьется сердце, доступнее становится влекущая голубизна жизни. Снова и снова над прозой и мелководьем буден непонятными золотыми буквами проступает неисповедимая тайна Воскресения… Только один раз в году, именно под Пасху, особенно доступной становится связь жизни вечной с нашей верой во Христа из Назарета. Ему Слава и ныне, и всегда, и во веки… Верим, что небо ответит на наши молитвы обильными благословениями…» (апрель 1985).

 
Вдохну в тебя весеннюю зарю.
Среди зимы огонь любви раздую.
И солнцем опояшу небосвод,
Как белой лентой праздничный цветок
Обвязывают бережно. Надежду
Не утеряй.
Будь чист душой – и сердца плод созреет.
И ягод спелых на поляне Сада
Лукошко соберешь, и все раздашь,
Вернувшись к людям.
 

Друг мой, это я показывал тебе кусочки своей жизни после службы – в своей келье, звенящей от пустого пространства.

Здесь мое сердце дышало и жило. Здесь мне было светло и радостно. В церкви же своим чередом шла иная жизнь.

– Отче, – обратился я как-то к настоятелю отцу Владимиру, – здесь вот в «Богослужебном сборнике» сказано… А в «Типиконе» таких указаний по этому поводу нет. Как же быть?

– Зачем тебе? – ответил нахмуренно и отстраненно.

– Вдруг придется по службе посмотреть, что и как, а здесь нет ясности.

– Как я скажу, так и будешь делать.

– Конечно, как скажете, отец. Но если рукоположат в священники и буду я один в церкви – спросить не у кого.

– Рано об этом думать, – собирался он уже выйти из алтаря после службы.

– Не понимаю, отче, вашей логики. То вы говорите: смотри, изучай. А начинаю спрашивать – рано тебе.

– Пока ты здесь, не будешь священником.

Не совпали наши характеры. Я не сахар, но и он не мед.

Не легким был мой путь к церкви.

Не легким оказался он и внутри церкви.

«На улице неуютно – сумрачно и грязно. Таков апрель, – писал я в свое 47-летие Светлане в Нальчик. – И хотя в Храме после Христова Воскресенья второй день Светлой седмицы – душа скорбит… Твоя поздравительная открытка – единственный огонек, прилетевший издалека. Осторожно я раздул его между ладонями. И вот – на моем столе маленький костер, согревающий и успокаивающий.

Какое-то перепутье сейчас и вовне, и внутри меня. Самомнение и властолюбие настоятеля тяжело ложится на сердце. Пассивное же мое сопротивление воспринимается как непослушание, как отсутствие во мне смирения – краеугольного камня православия. Конечно, лестью и угодничеством все это перекрылось бы с лихвой.

Но не могу я ни льстить, ни угодничать. И рукоположение в священники становится неопределенно далеким. Внешний сумрак и внутри меня отражается туманом, порою таким густым, что сам удивляюсь, как еще свеча сердца моего не угасла. Что-то накапливается в душе, какой-то плод зреет… Жену свою и детей вижу два раза в месяц. Чаще ездить не получается – и долго, и дороговато. Но в этом расстоянии между нами – свой свет и своя тьма. Отношения между мной и детьми, лишенные мелких столкновений, наполнились любовью и взаимопониманием.

С женой же – лишь два хорошо знакомых друг другу человека. Что-то важное мы постепенно утрачиваем. И вина, конечно, во мне. «Ты живешь не так, как все, – ненадежный», – определила меня теща. Не смог я дать жене ни должной любви, ни должного взаимопонимания, ни должного благополучия. И чувствую – не будь меня, только вздохнет с облегчением как человек, которому вдруг развязали руки и вытолкнули на свежий воздух.

В погоне за облаками не заметил я, как драгоценный камень земной любви выскользнул из моих рук.

И как найти его теперь в чертополохе жизни?…

Прими, Света, и мой скромный подарок к Дню твоего рождения. Вот веточка вербы на моей книжной полке. К ней приложу я свечу, горевшую в Храме в Вербное воскресенье. Свяжу их ленточкой из улыбок. И бантик похож на цветок. Пусть полежат они на твоем столе в твой памятный день…

Как твои дела? Чем живет твоя неунывающая душа? На ответ мало надеюсь – разве что к следующему апрелю. Говорю это с юмором, но и с печалью… Молюсь за тебя со всей искренностью сердца» (апрель 1985).

 
Соизмеряй же малое с Великим.
Нельзя, чтоб тараканы мелочей
Собою заслоняли Свет Созвездий.
Нельзя, чтоб пыль вещей определяла
Звучанье сердца и движенье мысли.
Какая бы погода ни была,
Какой бы снег тропу ни запорошил,
Какой бы град в лицо ни бил ладонью,
Какой бы дождь ни промочил до пят —
Идти ты должен твердо по дороге
И малые события учесть —
Они, как те расщелины на скалах,
Что помогают двигаться к Вершине.
 

«Мой дорогой Геннадий! – отвечала Светлана. – Последнее твое письмо мне не доставило большой радости, а скорее печаль…

Ты помнишь мою большую тревогу за тебя в связи с твоим уходом в Храм. Может быть, весьма приблизительно, но я имела представление о служителях церкви, и поэтому боялась, что ты будешь ужасно разочарован. От людей, которые рядом, никуда не уйдешь. Желаешь этого или нет, но с ними приходится жить – и это очень сложно. Поэтому так и случилось… И все же жду от тебя большого письма и хочу, чтобы оно, как всегда, искрилось оптимизмом, радостью и удовлетворением от своей деятельности» (июль 1985).

 
Земное правосудие – лишь часть
Вселенского Закона. На весах
Все векторы Земли уравновесим.
Так каждый миг земного бытия
Пусть будет устремленьем опоясан.
 

Письмо 10. Священник

16 августа 1999.

Сегодня Государственная Дума благополучно утвердила Владимира Путина новым премьер-министром. Правительственный кризис закончился. Но уже в самом разгаре война в Дагестане с исламистами Чечни. Владимир Жириновский, член думской фракции ЛДПР, ратует за повсеместное введение чрезвычайного положения в стране и укрепление служб государственной безопасности – для наведения порядка в армии, в экономике и в социальной сфере. Политические же землетрясения в России, вызываемые президентом Ельциным, почти всем депутатским корпусом рассматриваются как издевательство над гражданами, над парламентом, над здравым смыслом. Но «Васька слушает и ест». Вот такие дела творятся теперь в Российской империи уже после Конца Света. Я же все донимаю тебя, дорогой Друг, своей историей.

Видимо в том и состоит многогранность проявлений жизни, что наряду с вулканами существует и огонь в камине, наряду с наводнениями – завораживающее пение ручья, наряду с ураганами – неспешная беседа за чашкой чая. А беседа – ведь необязательно пустой разговор. Это может быть и сердечное общение между людьми, или исповедь одного человека другому, облегчающая и душу, и сознание. Тем более, за 60 лет можно один-то раз и высказаться, исповедоваться хотя бы «в жилетку».

Женщины, например, как существа более общительные, чем мужчины, вообще исповедуются друг другу почти ежедневно. Да и в церкви у аналойника больше склоненных женских голов, чем мужских. Конечно, и я бы мог склонить голову перед священником. И он по долгу службы, разумеется, исполнил бы свою святую обязанность, отпустив мне мои прегрешения, вольные и невольные.

Но, с другой стороны, какой же священник согласится выслушивать заведомо длинное покаяние или хотя бы прочесть его письменное изложение. У него, как и на любой работе, время расписано. А после работы – жена, дети, как и у всех нормальных людей. Поэтому на такой подвиг – внимательно выслушать или прочесть длинную исповедь за счет личного времени – способны только Друзья, да и то очень и очень близкие. Однако и близким друзьям необходимо при этом удобное положение тела и расстегнутый ворот.

Поэтому еще позавчера я усадил тебя, мой дорогой Друг, мысленно, но комфортно, у моего рабочего стола, не обращая внимания на то, что расстояние между нами в пол-России, и видимся мы редко весьма, теперь же и совсем неведомо, когда встретимся и похлопаем друг друга по плечам и спине. Так что лучше уж так рядом посидим, чем совсем никак.

7 июля 1985 года в день Рождества Предтечи Господня Иоанна Крестителя за Божественной литургией в Преображенском соборе города Кимры митрополит Алексий рукоположил меня в сан священника. И после 20 дней стажировки в калининском соборе Белая Троица я прибыл в качестве настоятеля в Спасскую церковь села Сутоки. Это по той же дороге, как ехать в Кашин, но в три раза ближе. Отец Леонид, ранее служивший в этой церкви, по поводу моего рукоположения прислал открытку:

«Христос посреди нас! Возлюбленный о Господе собрат отец Геннадий. Прими мои поздравления с принятием Благодати священства. Молитвенно желаю тебе здравия телесного и наипаче духовного для усердного со страхом Божиим прохождения своего пастырского служения. Помоги тебе Христе Иисусе с любовью к чадам своим пасти их. Быть, где нужно, и строгим, а где снисходительным к их немощам. Дай Бог тебе разум духовный, в недоуменных вопросах обращаться с молитвами к Господу о вразумлении, а молитву боящихся его он всегда услышит и поможет… Храни вас Христос». «Наконец-то мое переселение в Сутоки завершилось, – писал я друзьям в Новосибирск. – На новом месте более-менее устроился. Понемногу вхожу в нужный ритм духовной работы, создавая вокруг себя привычное состояние из книг, проблем, размышлений и образов.

Можно также отметить, что пройденный мною путь послушничества в Новокузнецке и дьяконства в Кашине не был напрасным. Все пригодилось, каждый камень занял свое место в построении здания. Как отметил бы Павел Федорович: и песок, и глина пережитого прочно соединили эти камни между собой. Священнические обязанности мои как-то сразу вошли в нужное русло. И хотя еще до моего прибытия сюда здесь произошел «раскол» среди прихожан на «священниковых» и «схимонаховых», мои отношения со всеми, как мне кажется, складываются более-менее нормально. Послезавтра, два больших праздника подряд, к которым нужно подготовиться: Успение Пресвятой Богородицы и Чин Погребения Божьей Матери. Затем будет полегче. Тогда и сосредоточиться постараюсь исключительно на письме к вам. С учетом его специальной части, думаю, что недели за две управлюсь с письмом…» (август 1985).

Дорогой Друг, что же можно рассказать тебе о Сутоках?

На бугре, над крутым поворотом дороги, среди зеленого великолепия девственного леса, грубо не тронутого еще дымом и топором, над крестами могил, над высокими березами, разлапистыми кленами и мощными осинами, над старым дубом – над всем этим природным великолепием вздымался в Сутоках кирпичный куб Спасской церкви и возносились в небо от белого основания верхней части строения пять голубых куполов, украшенных золотыми звездами, а над ними, словно реющие в невесомости, сливались с голубизной неба ажурные кресты. Такой предстала тогда перед моим взором после выхода из автобуса Спасская пятиглавая красавица, соединяющая прах земли и извечность Вселенной.

 
Утра перезвон. Капели чистый почерк,
Неба голубого таинственный разлив,
Птицы в синеве неповторимый росчерк —
То ли быль вокруг, то ли миф.
 

Как и было принято на Руси, небольшое кладбище начиналось здесь прямо от входа в Храм и, огибая его с юга и севера, ниспадало вместе с оградой по холму вниз, к дороге. Окно центральной части алтаря также выходило на кладбище. Перед окном – чтимая прихожанами могила схимонаха Иоанна, жившего здесь некоторое время и скончавшегося два года назад. Простой деревянный крест на могиле, никаких табличек и надписей, но все знали, кто здесь похоронен. И лампадка постоянно теплилась на его холмике в оборудованном для этого фонаре.

Справа от входа в Храм – гранитная стела его первого настоятеля и его семьи. Внуки иерея были похоронены здесь же.

Могилы среди берез и березы среди могил.

В нескольких шагах от ворот ограды, только машине проехать, – сторожка. Это хорошо сбитое из бревен строение, в котором мне была отведена комната, вполне приемлемая: небольшой стол, книжный шкаф, диван, шкаф для одежды и несколько стульев. Слева от стола, в углу – икона Спасителя. И огонек лампадки высвечивал блеск желтизны ее оклада. А перед столом, на стене висела неизвестно зачем и невесть откуда попавшая сюда большая картина в золотистой раме – несущийся по волнам бурного моря маленький парусник.

Слева моя комната граничила с верандой. Справа – просторная крестильная, из которой дверь и вела в мою комнату. В крестильной – стол, где обычно обедал настоятель церкви. Под домом – громадный погреб более чем в человеческий рост глубиной. Рыли его еще при схимонахе Иоанне, чтобы сделать общую трапезную. И вместе с землей мешками выносили из погреба черепа и кости.

Местное начальство забеспокоилось тогда – что это роют они там, для чего? И вместо трапезной получился просторный подпол для хранения на зиму картошки, капусты, моркови и всего того, что обычно хранят в этих местах запасливые сельские жители России.

Туалет – на улице, между церковной оградой и сторожкой. И вечерами жутковато бывало, особенно при полной луне. Так и казалось, когда сидишь без штанов, что вот сейчас выскочит из-за темной листвы какая-нибудь кикимора и откусит у монаха непотребное ему место.

В сторожке я жил не один. Сторожу Храма Андрею было отгорожено за печкой в крестильной спальное место. Это – молодой парень, который на скорости в 100 км, вылетев из мотоцикла, до мозга проломил себе голову. Были и еще какие-то переломы. Двадцать с лишним дней лежал он без сознания и чудом остался не только жив, но в здравом уме и хорошей памяти. Все после этого оставив, он стал при Храме не только сторожем, но успевал и на клиросе читать, помогая псаломщице.

Служила здесь одно время принятая мной на работу молодая псаломщица, трагически потерявшая пятилетнего сына и чуть не помешавшаяся рассудком. Был у нее чистый серебряный голос, и дело свое знала неплохо. Но не долго пела она у нас – местная «знать» в платочках и с палочками быстро вынудила ее искать себе Божье прибежище в другом месте. Пришлось взять псаломщицей женщину, не столь даровитую, но из своих – из местных.

Ближайшим же помощником моим в Сутоках являлась алтарница Любовь Васильевна – энергичная женщина, приехавшая из Крыма к своему духовнику схимонаху Иоанну. После его смерти так и осталась она при церкви. Васильевна же и готовила для батюшки, она же и прибиралась в сторожке «ради Христа» – без оплаты, довольствуясь пенсией.

Спасская церковь имела алтарь с тремя престолами – Спасу (Иисусу Христу), иконе Божьей Матери Знамение и святителю Николаю Чудотворцу. Помогало моему приподнятому настроению здесь и внутреннее убранство летней части Храма – отлично выполненные росписи свода, стен и колонн, икон иконостаса.

Особенно же радовала меня сама служба. Все сам – и священник, и дьякон, и настоятель. Наконец-то, никем не сдавленный, с открытым сердцем я возносил молитвы Иисусу Христу. Уже чаще – два дня в неделю, бывал я в семье, хотя стесненные жилищные условия не лучший вариант для взаимоотношений с женой и детьми.

И Галя рада была, что, слава Богу, окунулась в привычное и давно желаемое – удачная работа по специальности, свой (мамин) дом, дети рядом и, вроде бы, все нормально устроены.

Самое же главное (и это какое счастье) – никто не приходил к ним теперь из мужниных, так называемых, учеников, да и письмами стали меньше докучать. Галя дьяконом и священником и не представляла меня совсем. Один раз была в Кашине в моей проходной двухкомнатной обители. Надышалась там газа – «как вы только дышите здесь», чего мы с псаломщиком и не замечали, пообщалась со старостой и с отцом Владимиром – «и довольно с меня», на этом и закончилось ее знакомство с «работой мужа».

И ни разу не зашла в собор Белая Троица в Калинине, пока я там проходил свою священническую практику. А до церкви-то было – на троллейбусе 15 минут.

Тем более, нельзя было дозваться ее в Сутоки – из Калинина полтора часа на междугороднем автобусе.

Как-то незаметно подступала к Храму затянувшаяся осень – иногда дождило, иногда подмораживало.

В основном же, было тихо и тепло, но и грустно.

 
Осенняя печаль… И листопад
В безветрии неслышно хороводит.
В пустынном парке бородатый бард
Забытый стих из памяти выводит
Струной гитарной. И березы лист
Трепещет в одиночестве паденья.
И сад любви все более тернист.
В надеждах прежних проросли сомненья.
И гроздья затвердевшие рябины
Висят на холодеющих руках Своих ветвей.
И дремлет в облаках Забытый кем-то образ.
И морщины
Увядших трав на клумбе опустелой
Мне кажутся небрежною пастелью.
Как будто слишком заострил художник
Свой карандаш. Накрапывает дождик.
И тени одиночества ползут,
Нежданно приближая страшный суд.
И падает, и падает к ногам
Чарующее прежде разноцветье.
 

К осиротевшим осенним деревьям прибавлялась и грусть как бы выступивших из земли могил, одиноко и печально окружающих церковь. И очень часто я бродил и бродил вокруг Храма.

И асфальтированная дорога под холмом казалась мне нереальной нитью, убегающей в никуда. И жизнь представлялась чем-то несерьезным, игрушечным.

И покойники там, в глубине могил, приобретали в это мое хождение по кругу особый смысл, глубокий и вечный, который, как мне казалось, ускользает от взоров живущих.

Я бродил вокруг Храма и всматривался в частокол одиноких крестов. Дети там, и взрослые, и глубокие старики. Что каждый из них унес с собой за пределы земной жизни? Ели и спали, работали и прожигали время впустую, женились и разводились, дрались и мирились, дарили что-то от себя другим или выпрашивали, отнимали и рвали от других себе. Но все лежат теперь здесь – одинаково одинокие и одинаково ненужные еще живущим. Так, придут иногда поправить оградку – и вновь пустота.

Я бродил вокруг Храма и видел тесное переплетение жизни и смерти, малого и большого, злого и доброго. Холм земли на Земле – и чарующая беспредельность звездного Неба. Суета человеческого муравейника – и величие Вселенской Гармонии. Разобщенность людская – и органическое единство природы.

Я бродил среди могил и думал, что же действительно нужно на Земле человеку? Пища – но совсем немного, чтобы тело было способно активно помогать сердцу и разуму прочувствовать и осознать смысл своего существования. Любовь – но лишь в тех пределах, чтобы воспроизвести и воспитать потомство, способное также здраво и целеустремленно идти по жизни. Немного друзей – чтобы не чувствовать страшного и пугающего одиночества в толпе людей.

Особенно – в старости, в телесной немощи. Человек, оставшись один, чувствует себя как бы ограбленным, совсем голым, совсем беззащитным. И этот фактор одиночества и беззащитности – громадный сдерживающий рычаг большинства отношений между людьми, особенно отношений семейных, где люди мучаются, страдают, проклинают неудавшуюся жизнь, но разорвать ее путы, начать сначала – с нуля, мало кто решается.

Особенно женщины, если нет у них реальной замены рвущейся связи на другую, более прочную связь. Часто ненавидящих друг друга мужчину и женщину долго еще держит рядом не вполне осознанная инстинктивная ответственность перед детьми, особенно, если это маленькие крошки. Но, взрослея, дети отпочковываются от родителей и, как правило, только и ждут, чтобы те оставили, наконец-то, их в покое. Сколько трагедий возникает между родителями и взрослыми (особенно, семейными) детьми, если они продолжают существовать под одной крышей. Поэтому дети – слабая опора в старости. Бывает и так, что почти никакая. Так, забегут раз в год проведать – не умер еще?