Текст книги "Письма странника. Спаси себя сам"

Жена – другое дело. Она и ровесница, и помощница, и опора для мужа. И он для нее. И если, вырастая из штанишек плотской любви, их сексуальные отношения постепенно обрастают тесной дружбой и взаимопониманием, то, можно сказать, их прочная жизненная ладья построена и совместная старость обеспечена. Но это происходит редко. И страдают обе стороны до тех пор, пока не станут безразличными друг для друга.

Падали легкие и чистые хлопья снега на кресты и могилы, на засыпающую траву под ногами, углубляя собой тишину и многозначительность обнаженных берез и кленов.

И приходили сравнения – есть ли такая же чистота в моих супружеских отношениях с Галей? И все чаще я ловил себя на мысли, что должного взаимопонимания между нами так и не получилось.

Мать, дети, родственники, работа – более прочно связывали ее, чем хрупкие нити отношений между нами. Может быть и сблизятся наши души, а может быть и окончательно разлетятся в разные стороны. Время покажет, – думал я.

И служба в Сутоках казалась мне весьма своевременной.

Я приезжал туда, чтобы лишний раз не мешать жене и детям.

Я мог уединиться там, вблизи могил и крестов, среди берез и кленов, понимая, однако, что эта уединенность хороша, когда есть все же возможность вернуться в места, где тебе пусть и не так радостно, но все же тепло от людей близких, которым ты еще нужен.

А если бы не был нужен – как оказались ненужными своим женам некоторые мои друзья из Новосибирска? Другие же жили еще совместно только из-за опасения остаться одинокими, всеми забытыми в своей неустроенности и беспомощности.

Подобная ситуация складывалась и у меня. Поражало же то, что и у моих друзей была одна и та же причина осложнений в семьях – не так мы жили, как все. Не хотят нынче женщины быть «декабристками». Одна из них сказала своему «непутевому» мужу: «Ты слишком правилен, я же обыкновенная женщина, которая подвержена слабостям, и не хочу жить по-твоему».

Я бродил вокруг Храма и вспоминал Христово:

Не надейтеся на князи и сыны человеческия – в них же нет спасения.

Это очень глубоко и точно сказано. Люди нередко предают друг друга, часто меняют свои решения и цели. «Человек не хочет того, чего он хочет», – как-то очень мудро заметил писатель Андрей Синявский. И поэтому, думал я, обходя могилы, – нужно найти себя.

Найти себя – значит найти того единственного Друга, который не предаст и не покинет в трудный момент, который будет всего ближе к тебе, являясь опорой всегда и во всем на всех неожиданных и крутых поворотах жизни.

Видимо, Омраам Айванхов вполне справедливо отмечал: «Все, что мы видим, все к чему прикасаемся, считая, что оно рядом с нами, находится уже далеко от нас. Близко к нам лишь то, что внутри нас».

И если в поисках Друга внутри себя решится какой-нибудь странный странник выйти из города, который не принял его и отверг, то ему останется лишь, «отряхнув прах со стоп своих», поправить на плечах плащ, взять в руку березовый посох и идти дорогой, только ему ведомой, только ему доступной.

Я бродил вокруг Храма. Таяли снежинки на моих ладонях – святая вода Небес. И мысленно посылал я эту живительную влагу дорогим мне людям: Саше и Игорю, Володе и Борису, Наташе и Лилии – всем моим немногочисленным сопутникам, на плечи которых я еще мог опереться в своем движении по окружающей меня пустыне.

 
Зима не зима, но то слякоть, то снег.
Метель не метель, но промозглость сырая.
И ветра по улицам сумрачный бег.
Пикник ноября – околесица злая.
А здесь на стене в позолоченной раме
Под парусом лодка куда-то летит.
И волны бурливые бьются о камень.
И мокрый песок утомленно молчит.
О чем он молчит, зацелованный морем?
И снег за окном. Он-то чем недоволен —
Кружит и кружит мимо стылых берез.
И в окна стучит, и колотится в двери.
Зачем ты беснуешься, злая метель?
Ведь белый мой парус и в пасмурный день
Летит по волнам…
                       И навстречу метели
Я вышел из дома в промозглую хмурь.
Вокруг суета – круговерть человечья,
Ларьков разноликих заморская дурь
И пьяных бомжей боевые увечья.
Машин перехлест. Маята бездорожья.
И серая грязь под ногами скользит…
А снег ноября все кружит и кружит —
И грязь укрывает по милости Божьей.
 

«Дорогой Юрий Владимирович, – писал я Линнику в Петрозаводск, – наконец-то я получил известие от вас и сборник стихов «Посвящение». Сразу же и прочел. Особенно понравилось: «В Косалме», «Стена» и триптих «Школа снов». Помню, намечалась вами научно-фантастическая повесть (или роман) – движется ли? Сейчас мы живем значительно ближе друг к другу, отсюда и реальной становится возможность встречи. Рад был бы увидеть вас здесь, в Сутоках – в местах, действительно, чистых и русских.

По субботам и воскресеньям я всегда у престола. Также и в будни, если бывает служба. Можно бы встретиться и в Калинине, но там сложность с ночлегом, да и место для встречи все же предпочтительнее около Храма.

И беседовать лучше на святых местах. В сторожке, в моей комнате, ждет вас уютная раскладушка. Разве не интересно провести ночь в пяти шагах от церковной ограды? Разве нет желания вознести совместную молитву в Божественной литургии? Так что приглашаю вас в свою тихую и молчаливую обитель» (ноябрь 1985.)

После томительного ожидания пришел ответ на мое письмо от Николая Речкина.

«Очень обрадовала меня твоя весточка, – писал он. – Спасибо сердечное, что не забыл меня. Я рад, что у тебя свой приход… Вот уже второй год, как я один, без семьи. Это были очень тяжелые годы. Плохо одному… На душе постоянно тревожно – так хочется иметь рядом верного, любящего человека…

Сейчас подошли интересные, внимательные и ищущие люди – опять веду беседы о Живой Этике и Рерихах. Помолись за мою грешную душу… Жду твоего совета-весточки» (ноябрь 1985).

«Спешу ответить на твое письмо, – писал я Коле. – Конечно же, я молюсь за тебя. И до сих пор памятны мне наши встречи. Я благодарен Судьбе, так близко соединившей нас и так своевременно. Наши беседы с тобой, наши совместные поездки к Павлу Федоровичу – никогда не забыть. Хранятся в памяти и дни до моего отъезда из Таллинна в Сибирь, когда у тебя открылась перспектива «главного инженерства» на серьезном предприятии – интересная работа, начальственные высоты с секретаршами, с чаем или кофеем в кабинете. Но пути Господни, воистину, неисповедимы. С больших высот и падение тяжко. Жизнь иногда так крепко бьет, что и понять невозможно – за что же, собственно. Признаюсь тебе, в момент твоего «падения», в момент твоего смиренного сопротивления ему, я относился к тебе не просто с уважением, как и в первые годы нашего знакомства, а с каким-то родственным чувством и братской любовью. Зона все же дала мне возможность более-менее правильно оценивать окружающих меня людей. Она же и показала мне, что все слишком относительно в земной жизни: сегодня ты пан – а завтра пропал; сегодня ты в злате и серебре – а завтра башкой в мусорном баке. И никто, кем бы он ни был, не застрахован от головокружительных перемен своего земного существования.

Помню я, как тогда многие «рериховцы» высокомерно отвернулись от тебя. Помню, как затем ты смиренно тащил на себе несколько мелких работ, совершенно не соответствующих твоему духовному и интеллектуальному статусу. И если бы было в моей власти все в твоей жизни поставить на круги своя, все вернуть – я бы вернул…

Возвращаясь же к теме семейной, хочу отметить, что, конечно же, в каждодневности обихода почти все ценное обесценивается из-за постоянной близости жены и мужа. Мелькание друг перед другом туда-сюда многое с Высот бросает на землю. И великое становится мелким, а мелкое – непомерно большим.

И, тем не менее, необходимо делать усилия, чтобы это великое оставалось в сердце жить и все остальное контролировало.

И у нас с Галей бывало всякое. Но я не спешил, как это часто происходит, бросив все, уйти к другой – молодой, красивой, все понимающей. В критических случаях я уходил не к женщинам, а в свою работу, сжимал сердце в кулак и летел к поставленной себе цели. И время само преодолевало кризис. Приходило понимание, что остановился своевременно, что ошибки не совершил, что, по большому-то счету, Галю никто заменить-то и не может, ибо уже не что-то мимолетное и кажущееся нас связывает, а суровые нити прожитых лет, и совместный духовный путь, и прежняя физическая любовь, которая, как оказывалось затем, и не утрачивалась, а просто скрывалась под пылью и ветошью быта. Убрали эту ветошь – и снова все засияло чистотой и ароматом былой свежести чувств. До следующей пыли… Знаешь, думаю я, что самое скверное между женой и мужем – это предавать человека, когда его нет с тобой рядом, когда он в море или в тюрьме. С другой стороны, это типичный случай – измена мужьям или женам, длительное время находящимся далеко друг от друга.

Если же серьезно на эту проблему смотреть, то мужчинам надо учитывать, что женщина, прежде всего, хочет жить, а не ждать. Но жить для женщины – значит любить осязаемо, физически реально, сегодня, а не через месяц или через полгода, когда суженый-ряженый снова появится дома. Женщина всегда помнит, что с каждым днем ее молодость приближается к старости.

Если же говорить об одиночестве, то замечу, что это чувство весьма часто не исключается и женитьбой. Но чувства одиночества нет даже в одиночестве, если сердце устремлено, если есть цель, не позволяющая расслабиться, впасть в уныние, не позволяющая согнуться под тяжестью жизни. К такой устремленности я тебя и призываю.

Тем более что вновь восстановилась и налаживается твоя духовная работа, по которой, уверен, ты соскучился неимоверно. Вот эта Женщина никогда не изменит. И она вернулась к тебе и, прощая все, снова доверчиво прижалась к твоему израненному сердцу, ничего не требуя от тебя взамен. Помнишь из Учения:

 
Молись Христу,
Умей найти радость обращения к Творцу.
Нужно приучить себя к достойному поведению
Перед Ликом Иерарха.
Так скажу – нужно облечься в непрестанную молитву.
Такая молитва нужна теперь,
Когда Земля потрясена ужасами.
 

Пусть же эти слова постоянно звучат не только в моем сердце, но в наших сердцах. Коля, пойми мое послание правильно. Это письмо-размышление, письмо-совет. Письмо, написанное с болью в сердце за тебя и твою судьбу. Так хотелось бы, чтобы наладилась твоя духовная жизнь и душа распрямила крылья для свободного полета в созидании и творчестве» (ноябрь 1985). «Здравствуйте, дорогой друг и коллега, – писал мне, затерявшийся было, Игорь Гельман. – Ведь и вы, и я являемся служителями Культа Ура (Света), лишь с той разницей, что вы – жрец, а я – бард. В песнях моих (их больше 50) меньше стало Мандельштама, больше – Цветаевой, Ахматовой, Волошина, Светлосанова. И я знаю, что здесь не остановлюсь, как не остановлюсь и в изучении Учения…» (ноябрь 1985).

«Игорь, получил ваше подробное письмо – и спешу с ответом. Конечно, рад был бы встретиться с вами. Поговорить, и просто посмотреть друг на друга было бы отрадно. Тем более что такие встречи теперь весьма редки. Благо, все же, что и в этой невозможности судьба предоставляет свои чудесные сказки. Не пришло ли время серьезно подумать вам о выходе на большую сцену. Почему бы не взять на вооружение магнитофонный пример Владимира Высоцкого, создав на ленте ощущение интимности и аплодисментов. Можно делать записи и на концертах… Как дела у Володи из Барабинска? На его отчаянное письмо я предложил ему совместные проекты по тематике его работы в детской музыкальной школе. Беспокоился, не случилось ли с ним чего в период его апатии.

И вот скоро год, как он пишет ответ… Передайте привет Лилии Королевой. От всей души желаю ей семейного счастья. Но как-то не могу представить Лилию женой и матерью, настолько отрешенной была она от всего этого… Как там наша любимица Наташенька[44]44
  (1) Наталья Егорова – солистка камерного хора, в котором пел и Игорь.


[Закрыть]? Думает ли поступать в университет или нырнет в омут семейной жизни? (декабрь 1985).

«Получил ваше письмо и подборку статей, – уведомлял Борис Лисицын. – Статьи мне понравились. Интересный материал… Если будет возможность, то вышлите, пожалуйста, и песнопения, особенно – старинные распевы. Сейчас эта музыка звучит свежо и современно…

В настоящее время я работаю над хоровым циклом на стихи М. Ю. Лермонтова. Один из номеров цикла – «Унылый колокола звон» – дам в стиле знаменного пения. Другой – «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою» – имеет признаки жанра «Ектении»… В прошлом музыка писалась для Храмов и исполнялась, т. е. происходило постоянное обновление. В нашем веке эта традиция по многим причинам утратилась… Жду весточки от вас» (декабрь 1985).

Письма моих друзей, конечно же, очень помогали мне в Кашине и поддерживали меня в Сутоках. И на проскомидии[45]45
  (2) Проскомидия – первая часть литургии, во время которой священник приготавливает хлеб и вино для причащения верующих.


[Закрыть] в начале Божественной литургии, вынимая частички из просфоры[46]46
  (3) Просфора – небольшие круглые булочки, выпекаемые из квасного пшеничного теста и употребляемые для причащения верующих.


[Закрыть] и полагая их на богослужебную тарель, я взывал о помощи им в их светлых и чистых начинаниях.

– Помяни, Господи, – молился я, – о здравии рабов Божиих: Людмилу, Алексея, Владимира, Игоря, Сергея, Наталью, Александра, Николая, Александра, Игоря, Лилию, Петра, Юрия, Олега, Ларису, Светлану, Марию, Владимира, болящего Александра, Галину…

– Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: отца моего Владимира и мать Анну, моего духовного наставника Павла.

И хотя дела мои налаживались – и священнические, и домашние, – но дух все еще стлался по земле в поисках новых ритмов восхождения.

 
Не мерь земною мерою. Надземный
Ищи масштаб, чтоб оценить движенье
Невидимое глазом. Но повсюду
Звучит глагол Надземного в земном.
 

«Дорогой Гена, достоуважаемый отец Геннадий! – писала Лариса из Таллинна. – Спасибо за память, за добрые пожелания и весточку о себе. Прими мои поздравления с принятием священнического чина, с новым глубоким поворотом в твоей жизни, а также пожелания успехов, терпения, мудрости и мужества, духовных и пасторских радостей на избранном тобою нелегком подвижническом поприще…

Я теперь заведую отделом редких книг в государственной библиотеке. И эта работа неразрывно связана с моей другой жизнью (в свободное время) и не существует отдельно… По роду занятий иногда сталкиваюсь с интересными для меня научными находками, имею возможность много ездить и встречаться с людьми. И за все благодарение Господу» (январь 1986).

Наконец-то через год пришло долгожданное и, действительно, толстое письмо от Володи из Барабинска.

«Я уже полностью справился с заданием, которое получил от вас, – сообщал он. – Подобную поисковую работу очень люблю (ведь я в прошлом – коллекционер), поэтому выполнил ее с возможной полнотой. Но указ ваш я понял по-своему, ибо всегда поступаю так – выявляю для себя суть чужой мысли и расширяю ее соответственно своим возможностям… Живая Этика дает мне массу идей по работе с детьми и самостоятельным изысканиям в различных областях человеческих знаний. Задумок интересных очень много… Сейчас я веду Университет музыкальной культуры при Доме культуры, лекторий в интернате (преподаю сольфеджио), бывают разовые лекции в школах, ежемесячные беседы в профтехучилище (выступления на каждой секции по эстетическому воспитанию детей). Мой открытый урок произвел сильнейший резонанс среди преподавателей – отозвались восторженно. Переполняют идеи, из которых я выразил самую малость. В другой раз мои мысли потекут в других направлениях… Хочу обратить ваше внимание на то, что пока я готовлю материал к уроку – все нормально, но в самый момент его воплощения я часто испытываю какое-то внутреннее сопротивление и апатию. Мне кажется все такой несущественной чепухой – и это лишает меня радости, часто прихожу с работы совершенно разбитый и недовольный результатами.

Что же это такое – я еще ни разу не испытал истинной творческой радости! Может быть, сердце стремится к чему-то большему?» (февраль 1986).

В первых числах февраля нежданно-негаданно добралась до Суток Анна Ибрагимова с маленькой Леей и незнакомым мне Вячеславом, солидным бородатым молодым человеком, как я подумал – сибиряком, оказавшимся москвичом. Познакомился он с Анной на Алтае во время своего отпуска, еще в то время, когда Анна и Саша жили в Мульте с надеждой поселиться там на все время – Саше писать стихи, Анне рисовать. Они, поэт и художница, вдохновлялись чистотой горных пейзажей, красотой Уймонской долины и разноголосием стремительной Катуни. Но эта же Катунь (туда ее и сюда), видимо, и окружила вдруг романтической пеленой встретившихся случайно Вячеслава и Анну, пока Саша, задержавшись дольше обычного, искал в Кемерово возможности для опубликования своей очередной книги стихов.

Каждая же романтика – на реке ли, на озере, на лугу или просто на лавочке под розовыми закатами – заканчивается, как правило, постельной прозой. К тому же смена партнеров – обычное дело в кругах людей талантливых, творческих, легко загорающихся. Ведь каждая новая встреча – это очередное вдохновение, совсем свежее стихотворение или неожиданная картина.

Пробыли Вячеслав и Анна в Сутоках чуть более двух недель. Хотели посмотреть, как здесь я устроился. Планировали и остаться в Сутоках – служить при Храме. Поселил я их в сторожке, в полутемной комнатке с окном, выходящим на крытую веранду. В этой комнатке обычно останавливались на ночлег по большим церковным праздникам староста церкви Нина и две-три ее подруги из соседнего села. Да и так – эта комната считалась за старостой.

И вдруг – заняли ее «эти батюшкины приезжие, не пойми кто». Да и маленькая Лея, общаясь со старостой и алтарницей на кухне сторожки или в Храме, непосредственностью своей дала ясно понять, что «этот дядя совсем и не папа». И донесли уже до властей, что «живут у батюшки без прописки посторонние люди», а бабушки на лавочках добавляли: «прелюбодействуют». Однако они не прелюбодействовали. Вячеслав развелся с женой и теперь был уже мужем Анны. И она с дочерьми собиралась переезжать к новому мужу в Москву. Хотели они посвятить себя церкви и православию – искали для этого возможности. И для начала – послужить у меня для них было бы весьма полезно. Я же со своей стороны планировал официально оформить Вячеслава сторожем и истопником, Анну же определить на клирос – может быть, и получилось бы у нее читать и петь. Тем не менее, после трудного разговора с администрацией села, пришлось объяснить гостям местные сложности. И Анна долго не могла понять, что же такого они сделали, что им надо уехать, ведь она уже в зимней части Храма и к иконам пригляделась как художница, и могла бы некоторые из них, уж особенно ветхие, обновить или реставрировать.

Да, мирская жизнь и жизнь около церкви – два сосуда, содержимое которых перемешать не так просто – невозможно почти.

В апреле накануне великого праздника Входа Господа в Иерусалим из Новосибирска приехал Александр Зимин. Вечером, отстояв Всенощное бдение, он утром перед Литургией исповедовался, всю службу в радости и благоговении молился со мной в алтаре и причастился затем святых Христовых тайн. А после службы мы бродили с ним вокруг Храма. И он остался доволен тем, что увидел и что почувствовал здесь.

В июле новая встреча – с Игорем Гельманом. И два богослужения прихожане церкви наслаждались его профессиональным пением на клиросе.

А между службами – показал я ему окрестный лес и село. Дошли мы и до местной речки Кравивки.

Посидели и у Барского озера.

– Вот у этой осины, – показал я Игорю высоченное дерево у самой воды, – погибли два мальчика-близнеца. Приехали из города на лето к бабушке. И как-то играли здесь. Вдруг внезапно набежали тучи и разразилась гроза. Мальчишки встали под это дерево. Не прошло и минуты – ударила молния прямо в осину. А еще через пять минут – снова чистое безоблачное небо. Похоронили мальчиков справа от входа в церковь.

Вечером красное солнце лежало на облаках, словно на мягких и прозрачных ладонях. И среди зелени смешанного леса шла наша задушевная беседа. На следующий день мы уже были в Калинине.

И я записывал на магнитофон новые песни Игоря, которые он исполнял под гитару.

В начале августа добрался до Суток из Новосибирска уже совсем серьезный психолог Сергей Ключников с сестрой Мариной (филологом), которая, как и отец, хотела быть журналисткой, работая пока в заводской многотиражке. Вся их дружная семья планировала переезд в Москву. После службы я с интересом знакомился с новой работой Сережи, в которой он расширял границы и значение психологии с учетом идей Живой Этики.

Недели через две встреча с Володей Слободанюком. Он взял отпуск и приехал, чтобы без спешки совместно рассмотреть требующие решения некоторые вопросы нашей совместной работы. За десять дней, проведенных им в Сутоках, мы многое разрешили.

И, конечно же, молились вместе, бродили вечерами вокруг Храма, гуляли по селу и по лесу.

– Хорошо у тебя, – подытожил он, когда я в Калинине провожал его на вокзал. – Пожить бы здесь. В дьяконы к тебе что ли пойти, возьмешь? Послал я с ним для Саши Зимина ко дню его рождения стихотворение, написав его на обложке книги Валентина Сидорова «На вершинах»:

 
Будь на Вершине Духа в буднях дня,
Будь на Вершине Духа в гуле строек —
И голубою лентою заря
Чело твое от маяты укроет.
Омоет нежной влагою своей
Глаза твои и закоулки сердца.
Будь на Вершинах мягче и добрей.
Невинным будь невинностью младенца.
Куда ни глянь – повсюду Путь.
Но будь!
 

Приезжал и Олег Лысков, оставшийся довольным хорошо и с пользой проведенным временем. А в середине октября еще раз заехал Игорь Калинин с молодыми ребятами, которых он привез в Сутоки. Вместе молились. Таким нежданно радостным был почти весь 1986 год. «За радость общения благодарю Тебя, Господи», – не уставал я повторять в своих молитвах.

 
Марта теплое начало
На ладонях женских рук.
Пусть растают все печали
И ручьями убегут.
Пусть подснежник улыбнется,
Пробиваясь через снег.
Сок березовый прольется
Пусть на радостей букет.
Верба вдруг от сна очнется
И щеки твоей коснется
Первой зеленью листа…
И проявится мечта.
 

Но в этот период времени появлялись и скорбные вести. Пришло письмо от Лилии Королевой. Сбылся ее давний сон о гробах.

«Был у меня сложный период – писала она. – Слишком много передумано уже и написано дневников – и все равно до каких-то решений далеко. Сейчас я в больнице. Завтра должны выписать. Ребенок мой умер за месяц до родов. Здесь я один на один с собой, есть и покой, и радость за тех, кто рядом кормит своих малышек. Дома будет трудно. Мама с мужем совсем никак. Каждый день она приходит и настаивает на разводе. Домой мне совсем не хочется… Все сложно. А я так устала… Я вам много писала, но все не о том. Главное – я не потерялась и, если бы немного щадили друг друга близкие, сохранились бы и большие силы… Я очень изменилась за это время – и глубже, и мягче, и сильнее стала…» (май 1986).

«Горит лампадка в углу моей комнаты у иконы Спасителя, – писал я в ответ. – И будто светится душа твоя над листками твоего письма, которое лежит передо мной. И от этих двух свечей на сердце тепло и радостно. А на улице пасмурно. И жалобно дрожат на ветру еще не окрепшие новорожденные листья. Воистину пути Господни неисповедимы.

Думал ли я года два назад, что буду сидеть вот здесь, в этой продолговатой комнате с небольшим окном, в двух шагах от прекрасного Храма, в котором я возношу молитвы о близких и дорогих мне людях, возношу их к стопам Владык, в те Запредельные Дали, о которых на земле мы даже смутно не помним. Думал ли, что вот сейчас в этой келье своей, так же, как и ты там, в палате больницы, я буду остро переживать свое одиночество, и взвешивать, и примерять прожитое, пришивать его к настоящему и кроить обозримое будущее.

Пути Господни! Они свели и развели нас. И память хранит и тепло, и благодарность за встречи – вечно живые, вечно солнечные и радостные. Мы вместе шли – и друг у друга учились пониманию и терпению. Пониманию другой души и терпеливому осторожному их соединению. Не все получилось хорошо, не все, как хотелось бы, построилось на том паруснике, на котором мы какое-то время плыли вместе. Но все же он плыл по волнам Мечты. И, Слава Богу, это видно уже сегодня, не погиб на рифах судьбы, не сел на мель быта, не пробил днища о подводные камни человеческих отношений. За эту весну сердца спасибо всем вам, мои дорогие друзья. Тепло этой весны, его яркие лучи и сегодня поддерживают меня, когда путь мой стал иным, когда тропа его еще четко не очерчена, когда нет рядом руки друга, на которую можно было бы опереться в скорбные и тяжелые минуты сомнений.

Сейчас я как бы вижу тебя рядом, немного грустную и во многом повзрослевшую. И тепло моего сердца передается твоему сердцу. «Пусть душа ее полнится Радостью! – взываю я к Господу. – Пусть сердце ее перенесет тяготы и тенета жизни, и очистится, и воскреснет, и вознесется».

Пути Господни – это большие уроки наших жизней, это трудные встречи и тяжелые расставания, это неустанное восхождение и взросление. И помоги нам, Боже, на этом Пути не принять пятачок нашего быта за круг Мироздания.

Я чувствую, как рука твоя теплеет. Я вижу, как улыбка вновь высвечивает твое лицо, а сердце наполняется животворящей влагой жизни и тянется к Солнцу. Я поднимаю руки – и с моих ладоней ты, словно птица, легко и свободно взмываешь в Небо. Попутного ветра твоему полету. Попутного ветра твоим парусам. Я же не устану наблюдать за твоим полетом, и залатаю крылья твои лучом Солнца, если вдруг налетевшая буря ранит или повредит их. Если же, устав, ты вновь приземлишься, приземлись на моей поляне, подойди к моему окну. Я впущу тебя в свою обитель и отогрею твое сердце, чтобы ты вновь смогла продолжить полет. А за окном уже вовсю ликует Солнце. И причудливые пятна света на цветах занавески. Светла и прозрачна зелень деревьев. Серый песок дороги ослепительно бел.

Тени мягки, расплывчаты и прозрачны. Откинув занавеску, я протянул руки навстречу Солнцу. И собрав в ладони его тепло, с любовью отсылаю тебе этот комочек тепла и света. Испей Живую Тайну Светила. И очистись. И продолжи Путь.

Шлю тебе благословение и молитву…

Лиля, как дела у Наташи Егоровой? Передай Игорю Гельману, что терпеливо жду от него письма о новых песнях и творческих планах. Я же продолжаю внимательно следить за перестроечными начинаниями в нашей стране. Их можно только приветствовать. Дали бы всходы засеваемые зерна. Но если на глину неразумия или в болото властолюбия и эгоизма упадут они – всходов не будет… Пойду поброжу вокруг Храма, и под сенью его духовной тишины соприкоснусь со всеми вами» (май 1986.)

«Милость Божия буди с вами! Господь посреди нас, – писала мне прихожанка Елена из Кашина. – Отец Геннадий, простите меня, окаянную грешницу. Связала я вам коврик, но он немного неудачный, такой же, как и я. Но на полу он будет лежать хорошо. И за это простите меня. Кто, может, лучше сделал бы, но ведь Господь не всем поровну дает таланты, и кому на что. Я слезно благодарю Господа за все.

Извините меня за беспокойство своим письмом. Я ведь душою тянусь к вам, но, думаю, со мною ему будет трудно. Я тянусь к вам душою чистой, как в юности. Господь знает, простите меня за откровенность. Я, как ко всем, с открытой душой.

Я недостойна, что Господь дает мне. Даже вот пример, что Господь соединил нас в молитвах. Вы молитесь за меня, а я за вас, что тоже не без Бога. Без Бога шага не сделаю и одного слова не скажу. По великой милости я получила благословение в монастыре в Загорске от самого великого старца Илии к вам в чада. Значит, вы для меня самый близкий человек перед Богом… Пишу, и покаянные слезы текут. Простите меня за все, грешную. Может, нужно коврик было побольше сделать, не знаю? Сделаю… В прошлый раз, когда я после службы пошла на автобус от вас, и подхожу, и слышу разговор бабушек о вас. Жаловались прихожане благочинному, что не нужен нам этот батюшка. Недовольны они – зачем батюшка уезжает в Калинин, а мы привыкли, чтоб батюшка был все время при нас, как всегда у нас было. Батюшка, не расстраивайтесь, пожалуйста, ну пусть и переведут, а так тоже тяжело, когда с вами говорят одно, а не успеют отойти, восстают против вас. Крепитесь.

Как я вам тогда-то говорила, давайте молиться, чтоб в Кашине вам служить. Вы тогда мне сказали, что вас любят тут, а я с первых дней не видела этого. Вот у нас-то, действительно, все любили вас даже дьяконом. Когда вас не стало, некоторые плакали, а я, грешная, не слышала даже службу и пела невпопад. Не волнуйтесь и берегите себя. А может, в Калинин переведут и будете всегда дома, чем так рваться туда-сюда. А может, на место Вениамина попроситесь, поскольку лишили если сана его… Не отказывайтесь от меня, батюшка, если переведут» (июль 1986).

Как-то по окончании Божественной литургии, после возгласа: «Со страхом Божиим и верою приступите…», – вышел я со Святой Чашей причащать исповедовавшихся еще до начала службы прихожан. День был особо чтимый, и народу было достаточно много.

Но все равно, как правило, я помнил лица тех, кого перед службой исповедовал сегодня, и человек шесть были на исповеди вчера на Всенощном бдении. Прихожане подходили к причастию.

И вдруг приемная дочь старосты церкви, женщины властной и с характером, тоже подходит. Руки сложила на груди крест-накрест.

– Люба, а ты почему здесь? – спросил я.

– Причащаться, батюшка.

– Но ты же не исповедовалась, – выпрямился я, отведя от ее лица Чашу и лжицу с телом и кровью Христовой.

– Ну и что? – хмуро ответила.

– Ты же знаешь, что к причастию надо готовиться. Всего, как полчаса назад ты вошла в Храм. Значит, ни вечером, ни утром к причастию не готовилась и, тем более, не исповедовалась. Но без отпущения грехов не подходят к Чаше.

– Причастите, – настаивала она.

– Нет, Люба. Когда ты сделаешь все, как надо, приходи. С радостью причащу. Дай Марии Ивановне подойти.

Резко повернувшись, Люба быстро пересекла церковь по направлению к выходу – и так хлопнула массивной железной дверью, что церковь вздрогнула вся. И староста Нина не простила мне отказ причастить ее приемную дочь.

Несколько дней спустя нехороший сон и совсем настроение испортил. Снилось мне, что в подъезде дома перед входом на лестницу лежало много трупов взрослых и детей. И говорили в толпе, что отравились, мол, здесь газом. Кто-то выдвигал и другие версии. Шум, гам, людская суета.

А вечером в воскресенье после службы последним автобусом я уехал в Калинин к семье, наказав алтарнице, если будут заочные отпевы, то все принять и сказать, что по приезде к следующей службе батюшка сделает все, как положено. Благословленные земелька и венчики на такой случай были мною оставлены алтарнице. Если же к моему приезду на отпев сможет кто-то подъехать из родственников, пусть также подъедут.

Но во вторник пришла телеграмма от старосты с вызовом меня в Сутоки на очный отпев. Приехав в среду, совершив отпев и погребение, я по ранее спланированным делам выехал в Москву.