Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

Глава четвертая

1

Передовые части танковой дивизии Мильдера форсировали Западный Буг и попытались с ходу овладеть Брестской крепостью. Но гарнизон крепости оборонялся стойко. И тогда они, обойдя крепость, ринулись напролом через реку Муховец. О смелости и находчивости танкистов Мильдера узнал командующий танковой группой и сообщил в штаб танковой дивизии…

Мильдер был в хорошем настроении. По этому поводу он позволил себе за завтраком выпить рюмку долголетнего французского коньяка «Букет Парижа». Не теряя ни минуты, достал пухлый блокнот, на котором его рукой было написано: «Записки о походе на Восток», и коротко, по-военному, занес свои первые впечатления:

«Внезапность нападения на противника была осуществлена по всему фронту прорыва, включая и мою танковую дивизию. Наш корпус благодаря смелым действиям специальных групп, подготовленных мною, захватил мосты через Буг в полной исправности. Командующий группой остался весьма доволен действиями моей дивизии и объявил благодарность. В тот же день дивизия после упорных боев с русскими танками захватила Кобрин, а вечером завязала бой в Березе Картузской. Наше наступление развивается точно по заранее намеченному плану».

Записи Мильдера прервал вошедший подполковник Кранцбюллер, он доложил о потерях в боях за Кобрин.

– Мы потеряли шестьдесят три танка? – удивился Мильдер. – Но Кауфман докладывал, что русских танков было не более полка…

Эта сводка слегка расстроила генерала. Он задумался и отложил дневник в сторону.

– Все шестьдесят три полностью уничтожены? – недоверчиво переспросил он.

– Нет, господин генерал. Тут указаны общие потери. Я включил сюда и потери при форсировании и те боевые машины, которые временно выведены из строя. При соответствующем ремонте они могут быть опять возвращены в строй.

– Ваша точная бухгалтерия, подполковник, вызовет не очень приятное впечатление у командующего. Укажите потери раздельно, в сводках – утренней и вечерней, и уточните, сколько танков может быть возвращено в строй. Их, мне кажется, не следует показывать в списке потерь. – Строгий взгляд Мильдера остановился на лице подполковника, и тот понимающе кивнул.

Вошел майор Кауфман.

– Господин генерал, командиры полков только что доложили, что захвачена Береза Картузская. Полк Нельте вырвался вперед и, преследуя отходящего в беспорядке противника, находится в 10–15 километрах от Слонима.

– Благодарю вас, Кауфман, за приятные вести, – улыбнулся Мильдер. Отыскав на карте город, он прочертил к кружочку, означавшему город, жирную стрелку. – Подполковник Кранцбюллер, распорядитесь, чтобы завтра, к утру двадцать четвертого июня, был оборудован для меня командный пункт южнее Слонима.

В одиннадцать часов утра генерал Мильдер прибыл на свой новый командный пункт, в пяти километрах юго-западнее Слонима. На подступах к городу еще шли ожесточенные бои, и в северо-восточном направлении непрерывно плыли тяжелые косяки пикирующих бомбардировщиков. Русские упорно сопротивлялись. Танковый полк, действующий на правом фланге дивизии и наступающий вдоль шоссе Слоним – Барановичи – Минск, несколько раз врывался на юго-западную окраину Слонима, но, не выдержав сильного заградительного огня, отходил, теряя все больше и больше людей и боевых машин. К двенадцати часам дня Мильдер решил снять его и вывести из первого эшелона во второй. Полк потерял половину машин.

Мильдер забеспокоился. С минуты на минуту он ожидал прибытия командующего группой. Как доложил Кранцбюллер, командующий был недоволен тем, что дивизия Мильдера так долго «топчется на одном месте».

Действительно, вскоре на командный пункт явился командующий в сопровождении командира соседней пехотной дивизии генерала Фридриха фон Штейнбауэра, кичливого себялюбца. Мильдер его не терпел.

– При таких бешеных темпах наступления можно надеяться, что к исходу дня наши передовые танковые части выйдут к старой русской границе, – сказал командующий.

– О да, господин генерал-лейтенант, русские уже не оказывают сопротивления… Они бегут без оглядки, – подтвердил Штейнбауэр, закуривая душистую гаванскую сигару.

Генералы стояли возле командного пункта Мильдера, когда со стороны небольшой березовой рощи, оставшейся в тылу дивизии, началась артиллерийская перестрелка и послышалась раскатистая дробь пулеметной стрельбы. Вскоре из рощи выскочил немецкий грузовик. Он быстро мчался к командному пункту и вдруг вспыхнул. Черный дым закрыл машину. Стрельба на шоссе участилась.

– Подполковник Кранцбюллер, выясните обстановку и доложите! – приказал Мильдер.

Но из черных клубов дыма неожиданно появились на шоссе три советских танка. Они шли на большой скорости, изредка делая короткие остановки и ведя огонь из пушек. До них было не более километра. Генералы бросились в блиндажи.

– Русские проявляют свой характер, – сказал Мильдер, и все молчаливо с ним согласились.

Они не видели, как русские танки, преследуемые пятью немецкими танками Т‑3, вынуждены были повернуть назад. Но вот один русский танк круто развернулся на сто восемьдесят градусов и, свернув с шоссе, зашел в ложбинку. Он прикрывал отход двух других. Первым выстрелом он остановил ближайшую вражескую машину, а вторым поджег ее.

Тогда два немецких танка, свернув с шоссе, пошли вдоль опушки леса, пытаясь обойти русский танк, который вдруг замолчал. Видно, у него не было уже снарядов. Но вдруг этот танк ударил по командному пункту. Один снаряд перелетел, а следующий разорвался совсем близко от того блиндажа, где спрятались командующий группой и Мильдер.

Никто не знал, что этим танком командовал младший лейтенант Кряжев, что за несколько дней войны он сменил уже третий экипаж, участвовал более чем в десяти боях. Казалось, смерть сторонилась этого бесстрашного танкиста. Вот и сейчас, как дикий зверь на облаве, окруженный вражескими танками, он вместе с водителем продолжал неравный бой. Башенный стрелок был убит, и Кряжеву приходилось действовать за двоих: командовать танком и вести огонь. Выбрав удобную позицию в ложбинке, он придирчиво осмотрелся. Немецкие танки остановились, приготовившись ринуться на дичь.

Кряжев оторвался от перископа, нырнул вниз к орудию, быстро пересчитал глазами оставшиеся снаряды: шесть.

Надо расходовать экономно и бить наверняка. Два немецких танка развернулись и начали атаку с флангов.

Кряжев торопливо выпустил по танку справа два, а по левому – один снаряд, но не попал.

– Вот черт его дери! – выругался он. И снова навел орудие по танку, обходящему его справа.

Немецкий танк закрутился на месте и вспыхнул, объятый огнем.

Оставалось два снаряда.

«Два, два, два», – мелькала беспокойная мысль.

Но теперь немцы уже не решались идти в обход. Они открыли сильный перекрестный огонь и стали приближаться с трех сторон: с боков и, обходя, сзади.

«Берут на трезубец», – подумал Кряжев, разгадав хитрость врага.

В это время позади танка разорвался снаряд. Мотор кряжевской машины, работавший на малых оборотах, взвыл и, задрожав, смолк.

«Все», – подумали оба танкиста.

– Сели на мель, – сказал Кряжев, стараясь быть спокойным.

Вокруг их танка, будто огненный прибой, бушевали разрывы, обдавая машину звенящим градом осколков.

«Нет, нас не так-то легко взять. Живыми не дадимся».

– Сергей, – обратился Кряжев к механику-водителю, – что будем делать?

Механик кивнул головой, что означало: «Разрешите выйти из танка?»

Кряжев отрицательно покачал головой.

– Только откроешь люк, они забросают нас снарядами… Не пожалеют…

– Стойте! – радостно крикнул Сергей. – Да ведь у нас есть дымовая шашка!

Дымовая шашка могла сейчас сослужить им верную службу. Надо было выбрать момент и поджечь ее, когда вражеский снаряд разорвется вблизи. Противник подумает, что танк подбит и загорелся. А черные клубы дыма на некоторое время создадут маскировочную завесу, и можно будет осмотреть машину.

Но танкисты знали, что и дымовая шашка не спасение в их положении. Она только оттянет время неизбежной развязки в этом неравном поединке.

Кряжев обдумывал, взвешивая обстановку.

– Василий Васильевич, – опередил его мысль радостным возгласом механик, – а мотор-то в порядке!

И тут же до слуха Кряжева донеслось сначала покашливание мотора, а затем и знакомое усиливающееся гудение.

«Тогда надо попытаться прорваться».

Кряжев снова припал к смотровой щели.

А вражеские танки, окружавшие их, медленно сжимали кольцо. «Что делать?» И тут пришло решение: подбить один из них и на полном ходу рвануться вперед.

Кряжев долго и расчетливо целил в наиболее опасную для них вражескую машину. Первым снарядом он заклинил башню немецкого танка, вторым разбил гусеницу.

– Теперь, Сергей, вперед и только вперед! – скомандовал Кряжев.

Танк рванулся и понесся с бешеной скоростью, ломая редкие деревца и кустарники.

Но немцы не собирались упускать добычу. Они быстро вырвались вперед и отрезали единственный путь к спасению, угрожая с флангов.

Кряжев дал команду сделать короткую остановку. Напряжение с каждой секундой росло. Командир танка торопливо осматривал местность и вдруг увидел на курганчике, покрытом кустарником, группу немецких генералов и офицеров. Рядом мотоциклы, легковые машины.

«Командный пункт противника», – подумал он и сразу принял решение: «Уничтожить». Он подал команду механику, и танк, оставляя за собой густое облако пыли, рванулся на курганчик. Еще несколько секунд – и он раздавит, как яичную скорлупу, легкий блиндаж вместе со всеми находящимися здесь генералами и офицерами. Но немецкий танк, обходивший русский справа, успел сделать несколько выстрелов и поджег русский танк в нескольких метрах от командного пункта Мильдера.

Механик-водитель был сражен осколком насмерть. Кряжев, раненный в голову и правую руку, все же достал перевязочный пакет и с трудом сделал себе перевязку. Сильная боль иногда заставляла его закрывать глаза. Вот уже все ближе и ближе слышны резкие, отрывистые голоса немцев:

– Рус, рус, капут, капут!..

Кряжев вынул пистолет, с трудом приподнял отяжелевшее тело. И тут почувствовал, что танк горит. Едкий запах машинного масла и бензина ударил в нос. «Нет, живым не дамся!» Он открыл башню и стал стрелять, но вот пуля обожгла щеку. Кряжев опустился в башню, наполненную дымом. Задыхаясь, вынул обойму. В ней оставался один патрон. «Вот это мой». И с этой мыслью он нажал курок, приставив пистолет к виску. Раздался сухой щелчок. Кряжев нажал еще раз. Опять щелчок. Задыхаясь от дыма, он вылез из танка.

Его тут же схватили и через несколько минут со связанными руками повели куда-то. «Отвоевался ты, Василий Кряжев».

Солдаты пинками и ударами автомата грубо подталкивали его. Они знали: русского танкиста непременно расстреляют.

А еще через несколько минут генералы благодарили своих танкистов, спасших им жизнь. Перед ними стояли закопченные, обливающиеся потом три немецких танкиста – экипаж братьев Кассэль.

Командующий подошел и каждому пожал руку. Он тут же потребовал, чтобы Мильдер представил их к награде.

К группе немецких генералов и офицеров подбежал худощавый переводчик и, вытянувшись, доложил, что захваченный танкист – русский офицер.

Кряжев стоял в стороне со связанными назад руками, окровавленные бинты съехали на глаза. Он широко расставил ноги, будто хотел найти надежную опору, и все же невольно покачивался, видно, от большой потери крови.

– Где ваш экипаж? – спросил командующий.

– Погиб в танке.

Командующий недоверчиво взглянул на Кряжева. Неужели один человек мог вести машину и стрелять?

– Развяжите ему руки и поправьте повязку, – приказал он солдатам.

Они быстро развязали руки и грубо поправили повязку. От боли лицо Кряжева передернулось. Командующий задумался. Взгляды всех были прикованы к нему.

– Мы умеем ценить храбрость солдата. Я сохраню вам жизнь…

Он был уверен, что это решение поднимает его авторитет в глазах подчиненных. Строгое выражение его лица говорило: «Главное для солдата в бою – храбрость, знайте это».

– Если бы вы дали тут же слово не воевать против германских войск, то… – он помедлил, как бы раздумывая, – я отправил бы вас в Германию…

Кряжев тут же отвернулся.

– Но я знаю, вы не дадите нам слова… Вы закончили войну.

Эти слова прозвучали зловеще и больно отозвались в сердце танкиста. Конвойный солдат подошел к Кряжеву и кивнул ему головой, что означало: «Пойдем!», и русский танкист, гордо подняв голову, пошел навстречу неизвестности.

А вечером Мильдер сделал такую запись в дневнике:

«Сегодня мои солдаты-танкисты проявили чудеса героизма. Они спасли жизнь мне, командиру дивизии, командующему и генералу соседней дивизии.

Русские, бесспорно, очень храбрые воины, но я уверен, что с такими солдатами, как экипаж братьев Кассэль, умеющими защитить жизнь офицеров и генералов, мы одержим победу…»

2

Ранним утром, когда солнце медленно поднималось из-за леса, генерал Мильдер сидел в штабном автобусе, склонившись над картой. Вороша волосы левой рукой, он перекладывал фотоснимки, сличая их с донесениями, и делал пометки на карте.

Разбираясь в разведывательных сводках, он отметил, что его дивизия уже встречалась с дивизией Русачева, причем, по донесениям, представленным в штаб, они уже уничтожили ее, и вдруг она опять откуда-то появилась. Снова разведчики подвели… Если в штабе группы доложат командующему, будет неприятность. У этого болвана Кауфмана совершенно отсутствует чувство трезвого анализа, присущее настоящему разведчику. Оказывается, этой проклятой русской дивизии удалось ускользнуть, и, по данным авиаразведки, она вчера подходила тремя колоннами к областному городу – крупному узлу железных и шоссейных дорог.

Мильдер отложил наградной лист Кауфмана. В автобус вошел Кранцбюллер.

– Я присутствовал сейчас, господин генерал, на допросе, который вел Кауфман. Он допрашивал двух молодых русских офицеров. Неделю назад они были выпущены из училища, еще не воевали ни одного дня, у них даже нет еще личного оружия.

Кранцбюллер мельком взглянул на наградной лист Кауфмана.

Мильдер поднял глаза и строго посмотрел на Кранцбюллера.

– Я недоволен Кауфманом. – И он протянул сводки. – Дивизия Русачева живет, а что доносил Кауфман?

Кранцбюллер смутился. Как исправить этот промах, вина за который лежала и на нем? Кранцбюллер вытянулся, лицо его приняло виноватое выражение.

– Учтите: мне нужен настоящий, опытный разведчик, а не счетовод… Кстати, что он делает с русскими офицерами после допроса?

– Расстреливает… Ведь у нас нет команд для конвоирования пленных.

Мильдер задумался.

– А ведь эти офицеры могли бы быть нам весьма полезны. Позовите ко мне Кауфмана.

– Простите, господин генерал, но допрошенные русские офицеры уже расстреляны…

– Нет… Кауфман положительно ничего не соображает! Вызовите его немедленно. Если он сам не способен думать, то, может быть, сумеет воспользоваться хоть своим безукоризненным русским произношением.

3

В дивизии теперь только и говорили о героическом подвиге старшего сержанта Рыкалова. Политработники замучили расспросами Миронова. Посетил взвод и беседовал с бойцами парторг полка Ларионов. Несколько раз приезжал редактор дивизионной газеты, переспрашивал, уточнял. На другой день вышла дивизионная газета. На первой полосе газеты был помещен портрет Рыкалова с очерком на всю страницу «Бессмертный подвиг», написанным Ларионовым.

И как только газета попала к Канашову, он тут же направился в политотдел.

Заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин встретил его настороженно:

– Ну что, подполковник, опять недоволен?.. На что жаловаться пришел?

Канашов достал из полевой сумки наградной лист на Рыкалова, бумагу с резолюцией Коврыгина: «Не поддерживаю».

– Я хочу знать, товарищ полковой комиссар, чем вызвано это решение? Человек не пожалел жизни…

– Это демагогия, подполковник… Никто не думает предавать забвению подвиг Рыкалова. Газету видели? Политработники проведут беседы с бойцами о герое. Мы решили послать письмо родным…

– Рыкалова надо представить к награде, товарищ полковой комиссар. О таких людях должна знать наша армия. А то, что вы делаете, имеет местное значение.

– Ну, подполковник, знаете, не вам меня учить…

– Я требую подписать наградной лист, – твердо сказал Канашов, кладя перед Коврыгиным новый наградной лист.

– Да вы с ума сошли! То просили ему орден Ленина, а теперь хотите, чтобы ему звание Героя присвоили?

– Да, Героя… Направьте, там разберутся.

– Этого мы не можем сделать. Ни комдив, ни я не будем подписывать этого документа. Послать реляцию на награждение, когда дивизия отступает?! Вы в своем уме?

– Я думаю, Рыкалов остановил вражеский танк, не зная, будем ли мы отступать или наступать. Вы должны сделать это как коммунист, которому партия доверила воспитание тысяч людей.

Коврыгин сердито блеснул глазами и крикнул, теряя самообладание:

– Вы демагог и невоспитанный грубиян! Я старше вас по званию, я не потерплю нажима…

– Тогда я вынужден делать это через вашу голову. Там, наверху, разберутся, кто из нас прав, – перебил его Канашов и вышел.

Но не прошло и получаса, как, прихрамывая на правую ногу, в комнату вошел старший политрук Ларионов. Раненая рука его висела на повязке. Вид у него был встревоженный.

Коврыгин, не глядя на вошедшего, быстро разгребал на столе кипу бумаг. Он догадывался о цели его прихода.

– Вы тоже ко мне насчет Рыкалова?

– Да, товарищ полковой комиссар.

– Поддались Канашову и пришли убеждать меня, что Рыкалову надо звание Героя присвоить?..

– Не поддался, а глубоко убежден, что Рыкалов этого заслуживает. Я сам видел, как он героически погиб.

– А знаете ли вы, что пока вы выпрашиваете ему звание Героя, в других ротах и полках многие не меньшие подвиги совершают?

– Если и они, жертвуя жизнью, останавливают врага, их тоже надо награждать, а может быть, и присваивать звание Героя…

– Эх, товарищ Ларионов, партийного подхода у вас к фактам нет, хотя мы парторгом вас назначили… Живет в вас эдакий журналистский азарт удивить всех броским словцом, сенсацией. Да если бы мы с вашей щедрой журналистской руки звание Героя давали, то, глядишь, через месяц мы бы имели в армии целые полки и дивизии из Героев!

– Не сомневаюсь, что их будет очень много… А насчет азарта, товарищ полковой комиссар, скажу вам, так партией я воспитан… Это мой долг – коммуниста и журналиста – писать правду о войне и подвигах советских людей.

– Ну, вот что, – встал раздраженный Коврыгин, – хватит передо мной блистать эрудицией. Идите выполняйте свои обязанности и не мешайте мне работать. Скажите спасибо, что у меня нет времени заниматься подобными демагогами. А то бы вытащил вас с Канашовым на парткомиссию да так продраил с песочком, чтобы надолго запомнили…

Ларионов смотрел прямо в глаза Коврыгину.

– Напрасно вы из парткомиссии делаете пугало для коммунистов…

Когда дверь захлопнулась, Коврыгин задумался: «А что, если вдруг напишут жалобу члену Военного совета? Надо же такое совпадение: в одном полку и два таких баламута. Надо убедить Русачева в несостоятельности их затеи с Героем».

Глава пятая

1

Дивизия Русачева получила приказ отойти в район Столбцы и там влиться во вновь создаваемую армию под командованием генерала Кипоренко.

С наступлением темноты полку Канашова удалось выйти из боя. В течение ночи полк шел по лесным дорогам, а на рассвете сделал привал. Рота Аржанцева отдыхала в небольшой березовой роще, неподалеку от штаба полка, расположившегося в избе лесника. Несмотря на усталость, никто не спал: слишком тревожны и остры были впечатления первых боев. Бойцы лежали, курили. Некоторые пытались предугадать, как развернутся дальнейшие события.

Полагута и Еж лежали рядом, положив под голову вещмешок. У Андрея болела голова, шумело в ушах. Подле него долго умащивался Еж. Он перекатывался с боку на бок, несколько раз вставал и снова ложился. Потом снял сапоги, развесил портянки на кусте и накрылся с головой шинелью. Не спалось. Затягиваясь, Еж блаженно вдыхал горьковато-едкий дымок махорки, чуть припахивающий запахом цвели.

– Как мы ловко, Андрей, сегодня стукнули фашистов по рылу! Я вот – гляди на меня: Еж-то Еж, что с меня возьмешь?.. А вот сколько пулеметов накосил! Что снопы, валялись по полю… А хлеба, хлеба-то! Мужика с головою прячут. Вот уродило! Как думаешь, долго с немцем провозимся? Неужто убрать не успеем? – с беспокойством спросил он.

– Не знаю, – ответил Полагута.

– Подымайсь, подымайсь, подымайсь! – вспыхивали то там, то здесь команды.

Когда рота выстроилась и замерла, на поляну вышел политрук Куранда. Он откашлялся, бегло осмотрел бойцов и срывавшимся от волнения голосом заговорил:

– Товарищи бойцы и командиры!

Все затихли. «Сейчас он все разъяснит», – надеялся каждый.

А Куранда расправил округлые плечи, отведя их назад, будто намереваясь нырнуть в плотную людскую массу, заговорил скороговоркой:

– Фашистские вояки, завоевав почти всю Европу, возомнили себя непобедимой армией и ринулись очертя голову на Советский Союз. Ну что же, если они хотят отведать силу нашего оружия, мы люди не жадные, угостим, не пожалеем. Снарядов и пуль у нас хватит. Красная армия сейчас сильна, как никогда, у нас есть все для того, чтобы достойно рассчитаться с врагом: танки, самолеты, несметное количество пушек. Вчера наш батальон отбросил фашистских вояк к границе и уничтожил свыше батальона немецких солдат и офицеров. Мы преклоняем голову перед бессмертным подвигом Петра Рыкалова и уверены, что с такими воинами быстро добьемся победы над врагом. Наши потери незначительны…

В это время из последних рядов раздался приглушенный вздох, и кто-то в сердцах сказал вполголоса:

– Ну и брешет, как по нотам. – И, помолчав, добавил: – Ему бы в ту свалку сунуться, где мы были…

А возбужденный Куранда продолжал:

– Наш основной закон – воевать на чужой территории. Он скоро вступит в действие… Так пусть же вспомнят фашисты, как их отцы и деды в 1918 году бежали без оглядки от молодой, только что рожденной в боях Красной армии. Теперь Красная армия, вооруженная первоклассной техникой, способна в короткие сроки покончить с наглым врагом и окончательно разгромить фашистов…

Еж толкнул локтем стоявшего рядом Полагуту:

– Ну и чешет!..

Полагута шикнул на Ежа, и тот смолк. Но ненадолго.

– Хорошо бы и нам на такой случай сапожки хромовые заиметь! – съязвил он.

– На какой такой случай? – спросил, хмурясь, Андрей.

– А на случай обещанной политруком победы… – лукаво подмигнул Еж.

– …Да, да, не пройдет и двух недель, как мы будем праздновать с вами победу в Берлине, – уверенно продолжал Куранда.

– Эх, и прошелся бы я по берлинской главной улице с таким вот кандибобером! Все немки попадали бы от восхищения, – прошелестел шепоток Ежа.

Заканчивая речь, Куранда неожиданно выкрикнул: «Ура!» И этот крик, подхваченный двумя-тремя бойцами передней шеренги, вспыхнул, как огонь в сыром хворосте, и тут же погас. Всем стало неловко за политрука. Сконфуженный, он весь сжался, будто кто-то его намеревался ударить, и, потупясь, направился на правый фланг к командиру роты.

Аржанцев решил выручить его и, выйдя на середину перед строем, спросил, кто желает выступить.

Из строя вышли сержант Тузловцев, Еж и несколько бойцов из других взводов. Но выступить не пришлось: прибежал связной.

– Роту немедленно на митинг батальона.

– Пошли митинговать, – бурчали некоторые бойцы. – Отдохнуть бы лучше дали, чем языком чесать.

– Митинговать – не воевать, – бросил другой.

На опушке леса подковой выстроились роты. Аржанцев подал команду и бегом повел туда свою роту.

– Ну и потеха, там кто-то за нас воюет, а мы тут по митингам вперегонки гоняем, – сказал на бегу один из бойцов.

– Товарищи бойцы, сержанты и командиры! – Звонкий и тревожный голос заместителя командира батальона по политчасти Бурунова сразу привлек к себе внимание. – Вчера в четыре часа ночи мы, выполняя приказ, выступили на защиту наших границ. Нашей стране нанесен коварный удар по-бандитски, из-за угла… Фашисты надеются быстро сломить нас, посеять панику, подавить боевой дух и заставить капитулировать. Над Родиной нависла грозная опасность. Враг развернул свои войска и повел яростные атаки. Он вводит все новые и новые силы пехоты и танков, а его авиация непрерывно обрушивает смертоносный груз бомб на наши города и села, убивая мирных жителей, женщин, детей и стариков. Наши братья по оружию – пограничники, истекая кровью, несколько дней сдерживали бешеный натиск вражеских полчищ. И наше место там, рядом с ними, – показал рукой Бурунов на запад. – Мы будем стоять на том рубеже, на котором нам прикажут. Родина надеется на нас, товарищи. Не посрамим ее святой чести! – И окинув строгим взглядом ряды бойцов, сержантов и командиров, коротко бросил: – Коммунисты – ко мне!..

– Разойдись! Становись! Равняйсь! Смирно!.. – метались эхом разноголосые команды.

Еж наклонился к уху Андрея и, обдавая его жарким дыханием, указал глазами на политрука Куранду и стоявшего рядом с ним Бурунова:

– С одной насести, да разные вести.

Андрей утвердительно кивнул головой.

2

Миронов долго разыскивал Жигуленко. «Куда он запропастился?» По пути, возвращаясь в роту, он встретился с Дубровым.

– Ты кого ищешь? Жигуленко? Злой он сегодня. Пререкался с Курандой. Назвал его Макитой-приписником. Политрук грозился пожаловаться в политотдел…

По лицу Дуброва нельзя было угадать, говорит он это с радостью, что попало его недругу, или безразлично.

– А ты гранаты и патроны на взвод получил? – спросил, зевая, Дубров. – Приказ пришел перебросить наш полк на машинах. Говорят, немцы где-то прорвались. – Сказал он об этом с таким равнодушием и спокойствием, будто все это не имело к нему никакого отношения.

Поговорив с Дубровым, Миронов заторопился во взвод и только вышел на опушку леса, как столкнулся с Жигуленко.

– А я тебя уже больше часа разыскиваю.

Оба молча сели на траву.

– Ну, как тебе речуга нашего Куранды-Баланды понравилась? Ты не смотри удивленно, не я автор… Это ему бойцы уже прозвище придумали.

– Немного прихвастнул, конечно, насчет двух недель, – ответил Миронов, – а так вообще чем скорее, тем лучше.

Жигуленко лег на живот, подпер подбородок рукой.

– Вот за это хвастовство мы с ним и сцепились… Слыхал? – Миронов утвердительно кивнул головой. – Он меня мальчишкой обозвал, а я его приписником… Отрастил живот и ходит важничает: «Я журналист… Мне все известно…» – «Давайте, – говорю ему, – реально смотреть на войну. До Берлина все-таки семьсот километров. Минимум надо месяц, а вы такие сроки берете, будто нам не воевать с фашистами придется, а катить по асфальтовой мостовой с победными маршами, как они по Европе».

Миронов сорвал одуванчик, пожевал горьковатый стебелек, сплюнул и спросил:

– А как думаешь, почему Бурунов ни слова о Берлине? Что он, меньше Куранды знает?

– Бурунов людей мобилизовать хочет, а Куранда – патефонная пластинка.

– Как думаешь, Евгений, если скоро войну окончим, дадут отпуск домой?

В холодно-тусклых глазах Жигуленко тяжелое раздумье. «Сказать или не надо его расстраивать? Ладно, скажу».

– Вчера Наташу убило, – сказал он тихим, приглушенным голосом.

– Наташу?! – вскрикнул Миронов. – Убило? – не веря словам, он вцепился в руку товарища, сжал ее до боли. – Да говори же, где убило, – тряс он Жигуленко, чувствуя, что не в силах больше владеть собой.

– В военном городке, во время бомбежки…

Миронов вскочил, намереваясь бежать, но Жигуленко удержал его и с силой притянул к себе.

– Куда ты, чудак? Никому ни слова… Об этом еще никто не знает, кроме меня…

Миронов сел на землю.

Никогда еще за всю его жизнь не было ему так больно и тяжело глядеть и на это яркое солнце, и на задумчивый лес, и на Жигуленко, сообщившего ему эту горькую новость.

3

На лесной опушке приютилась одинокая бревенчатая изба. За столом сидит полковник. У двери с винтовкой и противогазом стоит красноармеец. Полковник делает знак рукой, и конвоир вводит молодого лейтенанта. Голова его забинтована. Капитан и лейтенант из заградотряда обнаружили его в сене.

– Лейтенант Нежинцев, – полковник смотрит в лежащий перед ним документ, – мы точно установили, что вы не дезертир, а командир – выпускник училища и направлялись в часть. – Полковник пронизывает взглядом лейтенанта. – Почему же вы, лейтенант, были пьяны и спали в сене? Объясните!

– Товарищ полковник!.. – виновато твердит Нежинцев. – Я… мы… я… с товарищем следовал…

– С каким товарищем?

Лейтенант мнется: видно, ему не очень хочется вспоминать об этом.

– Я и мой товарищ лейтенант Кочура позавтракали утром в ресторане и выехали в часть на попутной машине, так как поезда на Брест не ходят: говорят, немцы захватили Кобрин…

– Да при чем тут немцы? – ударяет по столу рассерженно полковник. – Вы когда должны были прибыть в часть, лейтенант? Двадцатого июня, а сегодня двадцать четвертое. Вы увиливаете от службы… прячетесь…

– Товарищ полковник, – пытается возразить Нежинцев, – мы ведь не виноваты, что попали под бомбежку…

– Да, но где же ваш товарищ? Не оправдывайтесь, лейтенант.

Нежинцев, глядя в строгие глаза полковника, морщится от его колючего взгляда.

– Моего товарища убило, – понижает он голос, – шофера убило и бойца… А меня, – развел он руками, – сами видите…

– Но почему вы спали в скирде сена, когда кругом немцы и мы отступаем?

Нежинцев удивленно глядит на полковника. «Разве я виноват?» – говорит его наивный, мальчишеский взгляд.

– Я… я, товарищ полковник, очень устал… Ну, прилег отдохнуть на минутку – и уснул.

– Хорош командир! Идет война, а он отдыхать вздумал. – Полковнику надоел этот детский лепет лейтенанта, и он махнул рукой. – Ладно, лейтенант. Ваше счастье, что вы были ранены. Подойдите ко мне ближе.

Нежинцев удивленно посмотрел на полковника и приблизился к столу. На столе развернута карта пятидесятитысячного масштаба. Километров десять южнее областного города начерчен синим карандашом парашютик. Город опоясывает красная зубчатая шестерня. Она обозначает круговую оборону.

– Вы меня не знаете, лейтенант?

– Нет, – отрицательно покачал головой Нежинцев.

– Я начальник штаба армии, в которую вы направлялись служить.

Лицо Нежинцева оживилось. Ему приятно, что с ним, лейтенантом, разговаривает такой большой начальник.

– На вас возлагается ответственное поручение.

– Я вас слушаю, товарищ полковник, – вытягиваясь, отчеканил Нежинцев.

– К вечеру вы должны быть в городе, разыскать там самого старшего командира и передать от моего имени эту карту и приказание немедленно уничтожить вот здесь, – ткнул он карандашом в нарисованный парашютик, – немецкий воздушный десант. Численность его точно не установлена, но, по данным нашей разведки, там не меньше полка. Вам все понятно, лейтенант?