Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

– Ясно, товарищ полковник.

Полковник сказал красноармейцу:

– Дайте ему лучшую лошадь… И предупреждаю, лейтенант, если вы опять попадетесь в пьяном виде или будете отдыхать при исполнении служебных обязанностей, я расстреляю вас.

– Приказ будет выполнен, товарищ полковник.

Нежинцев торопливо сложил карту и, не помня себя от радости, – еще бы, ему удалось выпутаться из такой непредвиденной неприятности! – выскочил из избы.

«Подозрительный полковник, – подумал Нежинцев, когда вышел. – Вроде с лица русский, а говорит с каким-то странным акцентом».

Нежинцеву дали коня. Черная атласная шерсть его блестела. Он гарцевал на тонких упругих ногах и удивленно косил на лейтенанта глазами, выгибая лебединую шею.

– Лейтенант умеет ездить конь? – спросил тоже с акцентом красноармеец в мешковатом новом обмундировании. – Конь немецкий…

– Могу, могу, не сомневайся, – ответил Нежинцев.

«Должно быть, недавно в армию призван из гражданки, по мобилизации. Ишь, какой несуразный! – отметил Нежинцев. – Наверно, полковник взял в ординарцы земляка».

Конь рванулся с места так, что перехватило дыхание, и, вырвавшись на дорогу, пошел галопом. Нежинцев сжался в пружину, напрягая все силы и стараясь сдержать коня, но тот, не слушаясь, рвался безудержно вперед.

К вечеру Нежинцев с трудом остановил запалившегося коня. Он бросил его и сел на попутную машину. В тот же вечер, часов в восемь, он стоял перед полковником Русачевым. Выслушав приказание начальника штаба армии, комдив долго изучал присланную карту и изредка вздыхал.

– Приказ есть приказ, – сказал он стоящему подле него Зарницкому. – Вызови ко мне командиров полков.

– И как все это нескладно получается! – возмущался Зарницкий. – Заняли оборону в городе, и вот на тебе: бросай все и иди уничтожай десант. Товарищ полковник, может быть, нам подождать, пока не наладим связь со штабом армии?

– Ты утром послал офицера связи. А где он? Что ж нам ждать? Пока мы ждем, нам головы с тобой поснимают за невыполнение приказа. Сам знаешь, какое время.

– Да, – согласился Зарницкий, – придется выполнять приказ… Но кто же город останется оборонять?

– Вызови ко мне срочно коменданта города. В его распоряжении строительный батальон и комендантская рота.

В полночь дивизия Русачева уже следовала в район предполагаемой высадки немецкого воздушного десанта. Разведчики, которых Русачев буквально загонял, требуя сведений, доносили одно и то же: никакого десанта нет. Но Русачев настойчиво требовал: «Искать десант» – и к утру, взбешенный до предела, пригрозил расстрелять командира роты разведки за невыполнение приказа. А к вечеру следующего дня стало известно, что немецкие танки после короткой перестрелки ворвались в город и захватили его без боя.

Русачев приказал взять под стражу лейтенанта Нежинцева. «С этим вражеским лазутчиком надо разобраться и расстрелять перед строем за измену Родине». Он поручил это дело Зарницкому и прокурору дивизии, а от политработников был выделен Бурунов.

…Мильдер торжествовал. Майор Кауфман блестяще выполнил его задание. Он обманул опытного военачальника, который бы наверняка со своей дивизией задержал наступление на несколько суток.

4

Как только стало известно, что немцы захватили город, Русачев понял хитрую уловку врага. И тут же вскоре вернулся офицер связи. Он вручил Русачеву приказ командующего оборонять областной центр и не оставлять его ни в коем случае. Из армии обещали прислать артиллерийский полк и танковый батальон. Артполк и танковый батальон, направленные на усиление дивизии, попали в окружение. Русачев понимал, что его, старого, опытного командира, обманули, как мальчишку, и что для него не может быть никакого оправдания.

Русачев никого не принимал, поручив Зарницкому решать все вопросы. Его уединение и горькие раздумья нарушил подполковник Муцынов. Полк его должен был следовать в арьергарде дивизии без усиления.

– Товарищ полковник, поймите, – пытался доказать Муцынов, – если противник сядет на «хвост» дивизии, мне с такими средствами долго не удержаться. Продержусь от силы час-два. Ну, хотя бы батарею выделите. Начштаба отказывает…

– Ты что, не согласен с этим? Это мой приказ… – Русачев гневно уставился на командира полка. – У Канашова научился обсуждать приказы? Не ожидал от тебя…

– Я не обсуждаю, а только прошу выделить мне хоть немного артиллерии.

Муцынов помолчал немного, потом сказал:

– Больно вы, Василий Александрович, близко к сердцу принимаете нашу неудачу. Даже с лица почернели. Да кто же виноват в этом? Везде идет такая кутерьма, что сам черт не разберет, где свои, а где противник.

Русачев взглянул на Муцынова недоверчивым взглядом. «Сочувствует, а не понимает того, что его сочувствие еще больше мне сердце бередит. Уж лучше бы сказал прямо: «Ты, старик, здесь промах дал». Сам думает так, по глазам вижу, а говорит не то… Зачем?»

Русачев, тяжело вздохнув, почесал затылок.

– Ладно, хватит успокаивать. Сам знаю – дал промашку. Ты давай выполняй приказ. Выходи на дорогу и веди полк на Столбцы…

– А Канашов?

– Не Канашов, а Белоненко. Нет больше Канашова. Понятно тебе? Снял я его…

– Слушаюсь, товарищ полковник… Белоненко за моим полком пойдет?

– За твоим… Давай только побыстрее разворачивайся.

Но полкам Муцынова, Буинцева и Канашова (он не сдал полка и продолжал командовать им) не удалось прорваться через шоссейную дорогу, хотя они несколько раз пытались это сделать. По шоссе сплошным потоком двигались немецкие войска, и, как только наши части подходили к шоссе, немцы встречали их сильным огнем и отбрасывали от дороги.

Разгневанный Русачев, узнав о неудачах, прибыл на командный пункт Канашова. Командир полка обедал.

– Утробу набиваешь, сволочь… Ты думаешь приказ выполнять, подполковник? Почему не передал командование полком Белоненко, как я приказал?

– Жду приказа командующего. Вы не имеете права меня снимать, товарищ полковник. Меня назначал командовать нарком обороны…

– Знаю, знаю, ты шибко грамотный. Ну, ничего, приказ получишь… А почему не прорвался, если командиром себя считаешь?

Канашов взглянул на лежавшую рядом карту и медленно ответил:

– Сунулся было… Сто пятнадцать человек потерял ранеными и убитыми. Что же немец, по-вашему, дурак: заманил нас в ловушку, а теперь покажет нам выход? Идите, мол, господа хорошие. Теперь нам, товарищ полковник, осталось одно: по лесным дорогам пробираться…

– Да кто тебе дал право мой приказ осуждать? – И взбешенный Русачев, выхватив пистолет, кинулся на Канашова. – Пристрелю как собаку! – выкрикнул он, направляя на Канашова пистолет.

К нему подскочил ординарец Канашова, грузный боец. Он выбил пистолет из рук Русачева.

– Шо ж вы робите, товарищ полковник? Та хиба же так можно? Да вин же наш полковой батька. Таке сумное уремя, а вы решили нас сыротами по билу свиту пустить.

Русачев побелел от злости.

– Негодяй! Да я вас всех под трибунал. – И он, разъяренный, ушел от Канашова.

При выходе столкнулся с Буруновым, накричал и на него:

– Бабы вы, а не воинские начальники. На защиту мерзавца Нежинцева вступились. Из-за него чуть дивизию не погубили, а вы ему амнистию просите… Расстрелять его надо перед строем. – И комдив торопливой походкой направился к машине.

Бурунов подумал: «Вот попал под горячую руку! Может, и Канашов сейчас не в духе, а я иду к нему решать такой вопрос? Поддержит ли он меня?» Но он тут же поборол в себе колебания и вошел в блиндаж командира полка.

Бурунов рассказал Канашову о расследовании дела лейтенанта Нежинцева, о решении комиссии дать возможность молодому командиру в бою искупить свою вину и о том, что Русачев настаивает на расстреле.

– Мне кажется, здесь в полковнике говорит больше ущемленное самолюбие, чем здравый смысл. Нельзя так жестоко относиться к молодым командирам. Ведь война только началась, и многие, не нюхавшие пороху, будут спотыкаться. Нам, старшим, более опытным в жизни людям, надо терпеливо учить их, а не прибавлять ненужные жертвы.

Канашов слушал комиссара, подперев голову рукой и потупив взгляд. Когда тот кончил говорить, посмотрел задумчиво в глаза Бурунову и спросил:

– Что вы хотите от меня?

– Думаю, надо вам вмешаться в это дело и постараться убедить комдива в том, что он не прав. Признайтесь, не правы и вы, Михаил Алексеевич, что вступили в пререкания с Русачевым, – сказал Бурунов. – Нельзя поддаваться минутным переживаниям и делать их линией поведения командира. В ваши руки партия доверила судьбы людей. А у Русачева их несколько тысяч. И оба вы отвечаете перед партией за них головой. Подумайте, смог бы ваш полк выполнять боевые задачи, если бы ваши подчиненные, нарушая приказы, делали кому что вздумается?

Канашов взволнованно ходил по землянке, заложив руки за спину.

– Ладно уж, – ответил он, – хватит солить мои раны. Не из железа и я. Думаешь, если Канашов командир, так у него и души нет? Не могу глядеть, как люди, что мухи, гибнут без толку. Не выдержал… Сам знаю, погорячился…

– А зачем ты партию подводишь? Она на тебя надеется, доверяет… Мы же коммунисты, хотя с виду обыкновенные люди, но у нас сила воли должна быть железная. Думать надо всегда, что за дела партии мы перед всем народом в ответе. Иначе и революции не было бы, и Гражданской войны мы бы не выиграли, и социализма не построили. Ничего бы не было без дисциплины в партии, для всех обязательной…

5

Тем же вечером Русачев вызвал Канашова к себе. Комдив посмотрел на него примирительно.

– Обижаешься? А мне, думаешь, легко?

– Нет, товарищ полковник. Не такое сейчас время…

– Чем больше я приглядываюсь к тебе, Канашов, тем ты мне все больше по душе. Рубишь словом, что топором. Но зря ты не ценишь моего стариковского опыта. А ведь он тоже кровью добыт. Рано ты меня со счетов сбрасываешь! Мы еще повоюем! Силенки пока имеются. Еще повоюем. Будь у меня сейчас конники, немцы не раз испытали бы на себе тяжелую руку Василия Русачева. Может, сомневаешься и в том, что Русачев выведет дивизию из окружения? Завел людей – и растерялся? Ну, это шалишь! В Гражданскую не в таких переплетах бывать приходилось, и то не терялся. Под Конотопом комдива беляки срубили, а я тогда, даром что мальчишка был – комэск, а кинулся с эскадроном в атаку – и дрогнули белые, побежали!

Русачев ткнул пальцами в два серебряных с красной эмалью ордена Красного Знамени первых выпусков.

– Ты думаешь, их мне за красивые глаза дали? Как бы не так! Тогда орден крови стоил. Не то что сейчас: посадил свеклу, бог дождь послал – на тебе орден…

Канашов стоял, хмуря брови. По лицу его было видно: не согласен он с Русачевым. Стоявшие рядом с ним подполковники Муцынов и Буинцев делали ему знаки: ладно, мол, пусть будет так, не спорь.

– Видите ли, Василий Александрович, – сказал Канашов, – то было когда-то… Теперь другой командир нужен.

– Постой, постой!.. Какой это другой? Ага, понимаю, чтобы военную академию прошел… А нас, если хочешь, прежде чем в партию принимать, огнем окрестили. И воевали мы не хуже вас, хотя академий не проходили.

– Да нет, не о том я. Раньше герой-одиночка диктаторствовал, навязывал подчиненным и умное и глупое: знай выполняй, и слава ему. А теперь главное, чтобы коллектив подчиненных тебе людей чувствовал не только твою правоту и твердость, но и был глубоко убежден, что ты крепче их в военных знаниях. Вот тогда они пойдут за тобой и будут делать все, что ты им прикажешь.

– Нет, Канашов, я с тобой не соглашусь. По-твоему, выходит, главное дело не в полководцах, а в войсках. Стало быть, французские войска могли бы и без Наполеона завоевать почти всю Европу? Командир всему хозяин, без него войска – беспомощная толпа! Пока жив командир, все идет, как в хорошем оркестре – по нотам… Убили его – и войска разбегаются. Сам знаешь…

– А я, если хотите знать, ценю полководцев и рядовых командиров, когда вижу в них силу, которая влияет на победу. Главная заслуга в бою не полководца – замысел его мог так и остаться в нем и на карте, – а в войсках, которые претворяют его.

– Философская чепуха! Ну, да ладно… А скажи, кто, по-твоему, виноват, что мы с тобой попались в ловушку? Полководец или войска?

– От того, что я еще раз скажу, что виноваты вы, товарищ полковник, суть дела не изменится…

– Ладно, ладно, хватит меня учить. Дай тебе волю, ты бы меня под трибунал…

Муцынов наклонился к уху Канашова и жарко зашептал:

– Зачем ты так резко, Михаил Алексеевич?

– Воспитание у меня плохое, – нарочито громко ответил Канашов. – Из рабочей семьи я. Отец – шахтер, всю жизнь под землей провел, как крот. Мать умерла, когда мне было десять лет. Некому было воспитывать. Да и я начал работать в шахте с двенадцати лет. Самообразованием доходил до всего. Негде мне было научиться интеллигентному обхождению.

К спорящим быстро подошел озабоченный Зарницкий.

– Товарищ полковник, разведкой установлено, что противник продолжает наступление в северо-восточном направлении. Получена шифрограмма из штаба армии: приказано к утру занять оборону в Столбцах, не допуская прорыва немцев к Минску.

Русачев развернул карту, быстро прикинул на глаз.

– Километров шестьдесят надо сделать за двое суток. Выдержим? – спросил он, обращаясь к командирам полков.

– Трудновато будет, у меня много раненых, – ответил Муцынов.

– У меня все машины побиты. Одни телеги… – тяжело вздохнул Буинцев.

– Кто в авангарде пойдет? – нетерпеливо перебил Зарницкий. – Надо немедленно выступать.

– Полк Канашова. Если столкнешься с крупными силами, надо задержать. С мелкими группами в бой не ввязывайся. Понял? Отмечай себе маршрут, Канашов. Да только предупреждаю: отходить по моему приказу…

– Товарищ полковник, я прошу направить в мое распоряжение лейтенанта Нежинцева…

– Да вы что, сговорились все спасать его? Ну, Канашов, не ждал я от тебя, что за подлецов будешь заступаться!

– А я не в дом отдыха его посылать собираюсь… У меня группа подготовлена для глубокой разведки… Вот он ее и возглавит.

– Ну а если сбежит? Что тогда? По-моему, это немецкий лазутчик. Простачка из себя разыгрывает, теленка, даже слезу пустил, а вы все ему поверили…

– Не сбежит… Пуля предателя найдет.

Русачев поморщился и почесал затылок.

– Черт с ним, забирай! Но если подлеца упустишь, тебя тоже по головке не погладим…

6

Канашов сидел в глубоком раздумье, и взгляд его блуждал по топографической карте, лежавшей перед ним. Кругом леса и болота. Какой дорогой вести полк, чтобы скорее и безопасней выйти к Столбцам? В таких случаях неплохо иметь проводника – местного жителя. Но где сейчас найдешь такого, чтобы был и сведущ и надежен? Война разогнала людей с насиженных мест. Он взглянул с беспокойством на часы. По его расчетам, должна возвратиться разведка. Она запаздывала. Вызвал Чепрака. Надо посоветоваться. Начали вместе изучать карту, прикидывать.

– Вот тут вроде меньше болот и в лесах дорог больше. Как думаешь, Гаврила Андреевич, может, поведем колонну полка сюда? На всякий случай в боковой авангард один батальон…

– Можно и неподвижный боковой отряд. Вот здесь, – ткнул пальцем Чепрак, – узел дорог и высотка командная. Если немцы и вздумают ударить нам во фланг…

– Правильно!.. А пройдут главные силы дивизии, их можно на машинах на новый рубеж перебросить. Прикинь состав отряда, и усиление, и сколько машин, и надо ставить задачу.

С беспокойством в голосе сказал:

– Что-то наших разведчиков нет… Вернутся – немедленно ко мне.

– Есть, – ответил Чепрак и ушел.

Прибыл связной от комдива. Русачев спрашивал, почему задерживаются с выступлением. Торопил и требовал представить ему донесение.

Канашов отправил связного к Чепраку, а сам стал вымерять маршрут движения, с тем чтобы рассчитать, сколько потребуется времени для марша. По его расчетам, во времени никак не укладывались. Можно вести и более коротким маршрутом, но тут местность более открытая. Кроме того, близко от шоссейной дороги, где в любое время дивизия может столкнуться с немецкими танковыми частями. А такая встреча, кроме больших потерь, ничего не сулит.

Вошел взволнованный Чепрак.

– Товарищ подполковник, лейтенант Нежинцев не вернулся из разведки.

Канашов вскинул удивленный взгляд.

– Где он? Убит или сбежал? Где сержант Правдюк? Вызвать ко мне.

– Есть!

«Что ж это такое? – думал Канашов. – Неужели ошибся?.. Что докладывать Русачеву?»

Он достал полевую книжку. Представил, как Русачев будет поносить его на чем свет стоит. Сознание промаха заставило его быстрее мыслить. «Думай, Канашов, думай… Понадеялся? Была мысль – для большей надежности назначить кроме Нежинцева еще одного лейтенанта… И что там смотрел Андреев? Тоже, видать, прошляпил».

Его размышления прервал Чепрак, пришедший с сержантом Правдюком.

– Докладывайте, где Нежинцев! – строго приказал Канашов.

Немного торопливо Правдюк доложил о том, что они разведали дороги, были в селе Горишном и, уже возвращаясь назад, получили задачу от Андреева заглянуть вот в этот лесок. Тут надо было обследовать мост через ручей. Нежинцев и Правдюк пришли к мосту, выяснили, что он кем-то разобран, и стали возвращаться по ручью, когда столкнулись с неизвестным. Спросили его, как лучше пройти к селу. Мужик, обросший рыжей бородой, указал им тропинку.

– Отойшлы мы метров пятьдесят, оглянулись, а той убегает. Окликнул его лейтенант: «Стой!» Подозрительный тип тот по нас из нагана давай палить. Рассерчал лейтенант и приказал мне: «Ты обходи, сержант, этого сукина сына, а я отвлекать буду». Сам перебегает от дерева к дереву и огонь по тому ведет. Я по лису подбираюсь, значит. Но только чую, стрельба стихает. Прибавил шагу, бежу. Усе змолкло. «Либо патронив нема, либо кто кого уложил», – смекнул. И тишина така, будто усе умерли. Блукаю, блукаю, шумлю лейтенанту. Вин, як умер. Я своих найшов, Андреева. Той дал мэни духу…

– И правильно сделал, – вставил Чепрак. – Тебя же подполковник предупреждал, а ты уши развесил…

Правдюк стоял, потупив глаза, теребил гимнастерку.

– Виноват, товарищ майор, виноват, – повторял он, – недоглядел…

– А может, Нежинцева убил тот неизвестный? – спросил Канашов.

– Могет быть, – неохотно согласился Правдюк.

«О чем же писать Русачеву в донесении? Разведка, мол, прошла успешно, но вот исчез Нежинцев? Нет, так не годится. Надо писать всю правду и начинать с того, что пропал Нежинцев… Пусть попадет, но иначе нельзя. Ну а что делать с Правдюком? Наказать?»

И Канашов приказал составить донесение Чепраку именно так, не скрывая ничего.

– Вас, товарищ сержант, отправляю обратно во взвод. Думал, что хороший разведчик из вас получится. Ошибся. Идите.

Ничего обидней за всю службу Правдюк ни от кого не слышал. Пусть бы разжаловал его командир полка, только не говорил бы таких слов.

– Гаврила Андреевич, вызывай побыстрее ко мне Белоненко. Его батальон назначим в авангард. Полк должен выступить через два часа. – Канашов взглянул на часы. – Донесение комдиву отправь немедленно.

Через два часа полк отправился в путь. Канашов вел его сам, выслав вперед Андреева с группой разведчиков. Белоненко донесем, что батальон занял оборону на командной высотке. Канашов ждал с минуты на минуту приезда Русачева. И предчувствие его не обмануло.

Вскоре подъехал комдив на машине. Но, к удивлению Канашова, Русачев не стал ругать его за Нежинцева. Он сказал ему, покачав головой:

– Ну, кто прав? – Торжествующе поглядев на командира полка, погрозил ему пальцем. – Придем в Столбцы – разберемся.

Но только уехал комдив, как Андреев появился вместе с лейтенантом Нежинцевым и каким-то дедом. Нежинцев доложил, что тот неизвестный, которого он преследовал и ранил в ногу, все же скрылся от него, но вот неподалеку им была обнаружена лесная сторожка с этим подозрительным стариком, который называет себя Кондратом. Нежинцев обнаружил в сторожке винтовки, патроны, обмундирование красноармейское и решил было расстрелять старика, так как он, по его мнению, врал, что все это не его, а того беглого, которого дед назвал Лукой. Дед уверял, что неизвестный ему человек занял его сторожку с какой-то недоброй целью, и лейтенант все же решил доставить старика в штаб, что и сделал.

Выслушав доклад Нежинцева, Канашов отпустил его и вместе с Андреевым допросил старика Кондрата.

Узнав, что лесник хочет идти к себе на родину, за Днепр, Канашову пришла мысль использовать его в качестве проводника. По словам Кондрата, он знает путь, который чуть ли не наполовину сокращает их маршрут. Дед попросил только, чтобы ему разрешили взять в сторожке свои пожитки.

Дед Кондрат сдержал свое слово. Он провел дивизию по лесным глухим дорогам, которые не значились на картах, и сократил путь наполовину. Канашов обнял деда на прощание и приказал выделить ему одну телегу с лошадью.

Несмотря на укороченный путь, дивизия Русачева подошла к Столбцам с опозданием. На окраинах города уже шли оборонительные работы.

Начальник штаба армии, недовольный опозданием дивизии, пригрозил Русачеву доложить командующему. Вскоре генерал-майор Кипоренко вызвал комдива к себе.

«Покарает!» – тяжко вздохнул Русачев.

Командарм встретил его сурово.

– Не только с вами произошла беда, товарищ полковник. Мы слишком переоценили свои силы. И даже когда мы видели свои промахи, не хотели омрачать наш общий торжественный тон и самообманывались. А теперь, когда враг берет нас за горло и начинает душить мертвой хваткой, надо беспощадно отмести прежние иллюзии.

«О чем это он? – недоумевал Русачев. – И какую мою беду считает он главной, за что именно покарает? За то, что оставили без приказа город и попали в окружение, или за опоздание в Столбцы?..»

– Вот вы, товарищ Русачев, врага дурачком считали, а он обвел вас вокруг пальца и почти без потерь овладел крупным областным центром. А в нем десятки промышленных предприятий, сотни тысяч наших советских людей, брошенных на произвол судьбы. Враг использовал слабое звено в нашем командовании: потерю управления и отсутствие разведки.

«Вот оно что…» Русачев сидел перед генералом, смотрел по сторонам, стараясь не встречаться взглядом. Оправдываться он не хотел – виноват.

– Член Военного совета настаивал на том, чтобы судить вас. И я согласился с этим…

У Русачева заныло сердце. Лицо помертвело.

Помолчав немного, командующий армией неторопливо продолжал:

– Но сегодня – отнюдь не из жалости – я просил командующего фронтом не снимать вас с дивизии. Сегодня я подумал о другом…

Генерал встал, выпрямился – был он высокого роста и как будто боялся, что может упереться головой в низкий потолок. Темные молодые глаза его с расходящимися к вискам морщинками были серьезны и строги.

– Мало толку, ежели мы вас осудим. Разве этим поправишь дело? Но мне хочется верить вам, товарищ полковник. Ведь вы старый, опытный командир, прошедший Гражданскую войну. Вы слабы в военном деле теоретически. Я не знаю, почему вас не посылали учиться… Но у вас более чем двадцатилетний армейский опыт, вы боевой командир. Война ведь только началась.

Командующий армией закурил, предложил папиросу Русачеву и сказал тихо, будто рассуждая сам с собой:

– Перед каждым честным командиром и политработником должна стоять главная задача – по возможности беречь каждого бойца и командира, чтобы они принесли наибольшую пользу в навязанной нам войне.

Зазвонил телефон.

Генерал взял трубку:

– Товарищ маршал, дивизии отошли на указанный вами рубеж… Сейчас собираюсь проехать посмотреть, как оборудуется оборонительная полоса. Меня больше беспокоят фланги. Правый сосед – слабый. Левый – неустойчивый, да и местность благоприятствует для действий подвижных танковых групп немцев. Сегодня нами перехвачена радиограмма. Брестская крепость продолжает сопротивление… Обещанная мне танковая бригада до сих пор не прибыла. Со снарядами тоже плохо… Прошу ускорить, товарищ маршал.

Генерал положил трубку и поднял требовательный взгляд на Русачева.

– Сейчас ваша главная задача – привести дивизию в порядок, пополнить ее всем необходимым и быть готовым к выполнению новых приказов. И вот еще что: возьмите рапорт о снятии Канашова с полка. Я возражаю, и командующий фронтом согласился со мной. Вы, по-моему, напрасно это делаете сейчас. Будем честно смотреть фактам в глаза… Дивизию из окружения вывел Канашов…

Командующий вопросительно посмотрел на Русачева.

– Почему, товарищ полковник, опоздали с выполнением моего приказа о выходе дивизии к Столбцам?

Русачев смолчал.

– Объявляю вам выговор, полковник… И чтоб это было в последний раз. Вам ясно? Можете идти…

По разговору в штабе армии и даже по тому, как генерал, прощаясь, пожал руку, Русачев ощутил всю тяжесть своей вины и понял, что к нему относятся справедливо. И комдиву так захотелось оправдать доверие, которое ему еще оказывали!

Приехав в дивизию, Русачев загонял штаб и всех командиров, требуя к вечеру занять оборону у Столбцов, и грозился отдать всех под суд за невыполнение его приказа.

Зарницкий принес ему проект приказа об отдаче под суд нескольких командиров, не успевших подготовить позиции к обороне… Но пришел приказ из штаба армии – отойти к Минску.