Текст книги "Годы испытаний. Честь. Прорыв"

1

Взвод Миронова отходил поспешно, в беспорядке. Пулеметы разобрали на части: кто щит, кто станок, тело, бежали без оглядки, изредка падая, когда недалеко рвались мины или рядом ковыряли землю пули, будто предостерегая бегущих от опасности. И можно считать просто чудом, что взвод Миронова под таким огнем отделался только двумя легкоранеными.

Командир роты Аржанцев выходил из себя. Он ругался, грозил, суетясь на своем наблюдательном пункте. Казалось, он изобьет Миронова, когда тот явится. Так по крайней мере думали вызванные к Аржанцеву командиры взводов лейтенанты Дубров и Сорока.

Дуброву хотелось хотя бы чем-нибудь помочь Миронову. И он сказал нарочно громко, обращаясь к Сороке, чтобы слышал Аржанцев:

– Ты только погляди, под каким сильным обстрелом Миронов пробирается… и все пулеметы сохранил.

Аржанцев недовольно перебил его:

– А вам откуда это известно? Привыкли пустое болтать.

Но, увидев, что взвод Миронова действительно вынес из боя все пулеметы в целости, сердито добавил:

– Он лучше бы не пулеметы, а людей берег. Они под огнем противника бегут, точно ребятишки в войну играют.

Когда запыхавшийся и перепачканный землей Миронов предстал перед Аржанцевым и доложил, что он со своим взводом прибыл, тот гневно сказал:

– Прибывают, товарищ лейтенант, поезда на станцию… А по уставу надо докладывать: «явился». Это во-первых. А во-вторых, где ваши пуговицы на левом рукаве гимнастерки? – Миронов взглянул и удивился: оторвались сразу обе. – И в-третьих, извольте вытереть лоб… Он у вас в крови и грязи. Расшибли? Не удивительно: больно усердно земле-матушке кланялись…

Миронов быстро вытер платком лоб. И только теперь почувствовал саднящую боль, какая бывает, когда обдерешь кожу и туда попадет соленый пот.

– Кто вам разрешил, товарищ Миронов, открывать огонь? – Аржанцев сурово нахмурил брови. – Самовольничаете…

Миронов стоял, потупя взгляд. Обидно было слушать все это, а главное: почему нельзя стрелять по врагу?

– А что же нам делать, товарищ старший лейтенант? – ответил он вызывающе. – Они первыми открыли огонь…

– Ну и пусть!.. Где же ваша выдержка? А может, это провокация? Вы знаете, что Сизова вызвали в штаб дивизии, в прокуратуру? Судить будут. За самовольство. Понятно?.. Да и вам, я думаю, это не сойдет…

Миронов сразу потемнел лицом: «За что судить?»

Дубров сочувствующе глядел на Миронова…

– Хорошо, что вовремя приостановили эту дурацкую затею с контратакой Сизова, а то положили бы народу невесть сколько. А вас, – Аржанцев гневно обратился к Миронову, – за один этот отход со взводом надо под суд отдать… Учились, учились на тактических занятиях, а теперь дуете кто во что горазд… Я требую, – обратился он к Дуброву и Сороке, – действовать по уставу, а не так, как Миронов…

Неизвестно, сколько бы еще бушевал командир роты, если бы не появился новый, назначенный в роту политрук.

– Товарищи, познакомьтесь, наш политрук роты товарищ Куранда Евгений Антонович, – представил Аржанцев огненно-рыжего, невысокого мужчину лет сорока. В левом и правом нагрудных карманах его гимнастерки блестели узкие зажимы трех авторучек.

Куранда протянул лейтенантам пухлую руку, густо поросшую золотистыми волосами.

– Будем знакомы, товарищи, – проговорил он, улыбаясь и блестя золотыми зубами. – Каково настроение бойцов?

– Хорошее, – ответил Дубров. И, покосившись на Аржанцева, добавил: – Рвутся в бой.

Политрук бросил недоверчивый, слегка насмешливый взгляд и обидчиво поджал губы.

– Орлы, значит, в бой рвутся… Это похвально. Вот только вид у лейтенанта Миронова не боевой…

Над головой появились вражеские самолеты. Сверкая серебристым оперением, летели правильным тупым клином, как летят в осенние перелеты гуси. Все подняли головы кверху.

– Двадцать шесть, двадцать семь, – считал самолеты Аржанцев и, оборвав счет, с досадой махнул рукой: – Не меньше полсотни…

Миронов видел, что командир роты волнуется. Никто не заметил, когда и куда исчез политрук Куранда. Он как будто провалился сквозь землю.

– Ну, чего вы удивляетесь? – сказал Аржанцев. – Товарищ только что попал на фронт… непривычно еще ему… – И, подозвав к себе командиров, приказал им: подготовьте огневые позиции. Надо в случае необходимости поддержать бой батальона.

Дубров и Миронов недоуменно переглянулись, и оба, спросив разрешения, отправились в расположение своих взводов.

2

На войне нередко бывает, что от трусости до преступления – один шаг. Особенно если солдат не приобрел еще самого драгоценного солдатского качества – «обстрелянности». К каждому бойцу приходит оно со временем… И нет здесь единых законов и правил. Но во всех случаях для этого необходим толчок, который заставил бы человека побороть чувство страха, подчинить его своей воле. Люди сильного характера могут добиться такого перелома сами, а люди слабовольные нуждаются в чьей-то посторонней помощи. Кто воевал, тот пережил эти минуты тяжелой борьбы с собой и никогда не поверит, что есть люди, не знающие страха.

Миронов торопился на позицию взвода. На опушке леса он увидел труп неизвестного бойца. Тот лежал навзничь, запрокинув голову, острый кадык его, поросший черными волосами, торчал бугром. Глаза с матово-желтыми белками были открыты, иссиня-фиолетовые губы искривились, обнажив почерневшие, прокуренные зубы. Боец обеими руками зажимал живот. Труп бойца как будто предупреждал: «Не ходи туда, с тобой может быть такое же».

И сразу Миронова охватил холодящий сердце ужас. Он взглянул вперед и оторопел: на позиции с оглушительным воем и свистом падали коршунами-стервятниками пикирующие бомбардировщики. С высоты, покрытой кустами и редким лесом, спускалась, развертываясь в цепь для атаки, вражеская пехота. А там, где был его взвод, уже бушевал огненный артиллерийский шквал и все заволокло дымом и пылью.

Солнце пугливо юркнуло в лохматую черную тучку. И сразу все потемнело. Неудержимым потоком шли на наши позиции гитлеровцы в черных туповерхих касках. Они шли торопливо, упирая автоматы в живот, оглашая воздух угрожающим посвистом пуль.

И казалось, нет клочка земли, который остервенело не клевали бы пули, подымая пыльные дымки. Трава от пронзительного визга и свиста стелилась, как под ветром, а пули неслись пчелиным растревоженным роем, сея повсюду смерть.

За первой цепью фашистских автоматчиков катилась волной вторая, за ней – третья.

«Противник опередил нас!» – в отчаянии подумал Миронов и почувствовал, как страх сковывает его тело и он не может сделать вперед ни шагу. «Что делать? Оставаться здесь? Или бежать на позиции взвода?»

До позиции метров пятьсот. Миронов огляделся. Впереди виднелась заросшая бурьяном яма. Словно кто-то подтолкнул лейтенанта, и он опрометью кинулся к яме, скатился на дно, отдышался. А потом, высунув осторожно голову, стал наблюдать за вражеской атакой. Постепенно дым рассеивался. Миронов увидел своих бойцов. Они все время оглядывались, будто ждали от кого-то поддержки. Ему даже показалось, что они заметили его. «Неужели я трус?» – тоскливо подумал Миронов, и сердце его больно сжалось. И вдруг ему страстно, как никогда, захотелось жить. Неужели вся его жизнь, стремление, мечты, учеба – все только для того, чтобы какой-то безвестный вражеский солдат безжалостно оборвал ее в этой яме?..

Он никогда еще не чувствовал себя таким одиноким и беспомощным. Взглянув в сторону своего взвода, он увидел, как встал Подопрыгора и преградил дорогу нескольким бойцам, отходившим в беспорядке. «Вот он, твой боец, а ты? Зачем только тебя учили?.. И что стоят твои два лейтенантских кубика, если ты не можешь владеть собой?..»

Миронов вцепился пальцами в клеклую землю, выскочил из ямы и бросился бежать к взводу.

Командир роты встретил Миронова с таким удивлением, как если бы в этот июньский день вдруг сыпал снег. Аржанцев почти следом за командирами взводов направился на позиции. Увидев бледного лейтенанта, он встретил его спокойным, недоверчиво-прищуренным взглядом.

Миронову показалось, что Аржанцев догадался. Чувство стыда сковало его. К счастью, командир роты заторопился на левый фланг роты, где началась особенно ожесточенная ружейно-пулеметная перестрелка.

Теперь, когда Миронов возвратился на позиции к своим солдатам и был вдвое ближе к врагу, страх вдруг сменился спокойствием и уверенностью.

3

Нет, Миронову сегодня определенно не везло. Не успел он прийти в себя после пережитого, как его постигла новая неприятность.

Только он начал писать донесение командиру роты в окопчике, приспособленном под наблюдательный пункт, как за спиной послышалось лязганье гусениц. «Неужто немцы?» – мелькнула мысль, и тело вдруг стало безвольным.

Но, оглянувшись, он увидел наши танки. «Надо приготовиться поддерживать контратаку пулеметным огнем… Сейчас за ними подымется пехота, – подумал лейтенант, пряча карандаш и недописанное донесение в планшет. – Опять Аржанцев будет ворчать: «У вас разбит пулемет. За него отвечать надо? Надо. А на основании чего я буду докладывать комбату? Донесение когда представите?»

Только Миронов высунул голову из окопа, как рядом угрожающе заскрежетало, земля заколыхалась, поднялась стрельба. Миронов инстинктивно пригнул голову. Жаркая волна пыли, запах перегретого масла и бензина резко ударили в нос. Лейтенант разогнулся и, опираясь на руки, попытался вытащить засыпанные землей ноги. Танк остановился. Из полуоткрытого люка выглянул круглолицый курносый паренек.

Миронов бессильно выругался и погрозил пареньку кулаком. Танкист снял шлемофон и махнул им, приглашая к себе. Но, увидев, что лейтенант не двигается, догадался, что его завалило землей.

Плотно сбитый, маленького роста танкист, по-видимому командир танка, ловко спрыгнул и подбежал к Миронову.

– Вот раздавили бы, тогда знал! – крикнул он, ухватив лейтенанта под мышки и пытаясь вытащить.

– А вы что, не видите, на живых людей прете! – разозлился Миронов.

– Разглядишь тут в пыли и дыму. Прячетесь, точно мыши по норам…

– Вы полегче, младший лейтенант! – обозлился Миронов.

Танкист вытер рукавом пот со лба и, почувствовав, что не вытащить ему Миронова, побежал к танку, достал лопату и начал яростно копать землю. Работая лопатой, он бурчал:

– Наши в контратаку ушли, а мы вот отстаем…

И Миронов уже досадовал, что погорячился. Наконец он вылез из окопа. Танкист, улыбаясь, помахал ему шлемофоном, и вскоре танк скрылся в клубах пыли, направляясь к лесу, откуда доносился шум танкового боя.

Час спустя, по пути на запасные позиции взвода, Миронов снова встретил младшего лейтенанта – он был с обгоревшими бровями и закоптелым лицом, покрытым водянистыми волдырями. Танкист, пристально глядя на Миронова, пошутил:

– Никак наша «жертва»? – И протянул красную, обожженную руку. – Будем знакомы – Василий Кряжев. Гора с горой не сходится…

– Где это вас? – спросил Миронов, будто это имело значение.

– Там. – Танкист неопределенно махнул рукой. Он снял шлемофон. На лбу, будто обруч, остался красный след, взмокшие волосы растрепал ветер. – Ты не можешь дать мне двух бойцов, лейтенант?

– Зачем?

– Я, как видишь, ничего, а вот башенного стрелка и механика-водителя тяжело ранило. Надо в медсанбат снести. Они там лежат. – И он кивнул в сторону ямы, заросшей кустами. – У нас тут недалеко батальонный медицинский пункт.

– Дам команду – снесут.

– Покурить есть, лейтенант? Угости.

Миронов достал портсигар и протянул танкисту:

– Бери побольше.

– На всю жизнь не запасешься…

– Возьми, раненых товарищей угостишь.

– Спасибо, лейтенант. Ты только не сердись за то, что привалили тебя. Сам знаешь, когда на смерть идешь, вроде слепнешь немножко.

– Да что ты! Я уже и забыл, – проговорил Миронов вслед уходящему младшему лейтенанту.

…Миронов задумчиво глядел на огненно-дымный пылающий закат, откуда так неожиданно пришла война, когда к нему подбежал запыхавшийся боец Мурадьян.

– Товарищ лейтенант, Правдюка контузило!

– Где он? – тревожно спросил Миронов.

– Батальонные санитары забрали.

И эту новость Миронов воспринял как первую потерю близкого человека.

4

Контратака нашей пехоты с танками, начавшаяся успешно, захлебнулась. Вражеская пехота снова перешла в атаку и начала обходить позиции взвода лейтенанта Миронова, атакуя вдоль реки.

Соседний взвод, который занимал позиции против брода, сняли и куда-то перебросили. Из лесу выскочили несколько бойцов и побежали к взводу.

Низкорослый, посеревший от пыли боец крикнул: «Окружили!» И бойцы, только что представлявшие силу, сразу превратились в беспомощных людей, охваченных паникой.

Каждый думал только о себе. Куда бежать? Где спасаться? Растерянность нарастала с приближением резких винтовочных выстрелов, которые смешивались с частой дробью автоматов. «Довоевались! Конец нам тут…» – мелькала мысль. Именно в эту минуту появился лейтенант Миронов. Заметив замешательство, он крикнул:

– По местам!.. Оружие к бою!

И в его строгом взгляде, полном решимости, солдаты почувствовали ту силу, которой им недоставало. Сила эта передалась бойцам, и они, повинуясь команде, вновь обрели прежнюю собранность. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, они торопливо заряжали винтовки, готовили гранаты к бою.

А от леса бежали все новые солдаты. Особенно бросался в глаза один: он бежал, как затравленный заяц, за которым гналась стая гончих, и кричал: «Окружили, окружили!» Оружия у него не было, на боку висела чем-то набитая сумка от противогаза, пряжка ремня съехала набок, конец ремня болтался.

Неожиданно столкнувшись с лейтенантом и встретив его суровый взгляд, боец остановился, трусливо съежился и опустил глаза.

– Где оружие и противогаз? Куда дели лопату? – крикнул Миронов, вытаскивая пистолет и сжимая до боли рукоятку.

Еще секунда – и он застрелит паникера. В это время неизвестно откуда появился комсорг – старший сержант Рыкалов.

– Товарищ лейтенант, – сказал он, – не надо его, он ведь с перепугу горланит… Опомнится!

Сразу Миронов почувствовал, будто на разбеге ему подставили ножку. «Чего суется не в свое дело? – гневно подумал он. – Защитник нашелся…»

– Сам перетрусил и трусов защищаешь? – крикнул Миронов. – Сам знаю, что делаю! – И он осуждающе взглянул на растерянного помкомвзвода. Но пистолет вложил в кобуру и, не скрывая неприязни, добавил: – Найдите ему винтовку. Он ее бросил… Выдать гранаты, и – подносчиком патронов во второе отделение. Понятно? Под вашу ответственность.

Глядя вслед Рыкалову, он подумал о нем: «И кто только назначил такого на командную должность?.. Придется просить, чтобы его забрали от меня…»

5

Ветер доносил из лесу нарастающий гул танков. Канашов то и дело вглядывался в синеющую дымку леса, будто пытаясь разглядеть, что делалось у противника там, за лесом. «Если фашисты перейдут в атаку с танками, нам не удержаться и часу, – думал он. – Ну что может сделать против танков боец в окопчике, отрытом наспех для стрельбы лежа?»

Единственно, что успокаивало Канашова, – у каждого бойца оставалось еще по две-три противотанковые гранаты. Но не так-то просто бороться пехотинцу без поддержки артиллерии, когда на тебя, лежащего в мелком окопчике, надвигается грохочущая тысячепудовая стальная громада.

Одна мысль беспокоила Канашова: «Кто и почему запретил открывать огонь по врагу? Почему сняли с роты Сизова, который первый вступил в бой, оттеснил вражескую разведку?! Не поддаваться на провокации? Ну, да ведь на такие провокации лучше всего отвечать так, как на Хасане, на Халхин-Голе! Что это, глупость или предательство? Нас учили бить врага на его территории, а вот нас бьют, а мы сдачи не даем, пятимся…»

Рядом стоял Чепрак. Ему не терпелось доложить о чем-то важном, но, видя хмурое лицо командира полка, он не решался. И наконец, улучив момент, выпалил:

– Товарищ подполковник, комдив требует в штаб лейтенанта Миронова. К прокурору, по делу Сизова…

Лицо Канашова исказилось от негодования.

– Пошли ты их всех знаешь куда!.. Что ж, мне воевать без командиров? Всех заберут, одних – подсудимыми, других – свидетелями! Миронова в дивизию не посылать.

Снаряд заглушил его ругательства, щедро осыпав Чепрака и Канашова горячей землей.

– Видал подарки! – обтирая с лица грязь, крикнул Канашов Чепраку. – Сюда бы их, этих законников… Под огнем они бы скорей рассудили, кто прав: Сизов или вот эти!

Еще два снаряда образовали вилку.

– Нащупали, сволочи… Сообщите в штаб: меняем наблюдательный пункт. Противник засек нас.

Перебежали на запасной. Отсюда было видно, как на лесной опушке развертывается, соскакивая с грузовиков, вражеская пехота. Слаженно, ловко. Вот уже минометчики кладут серию пристрелочных мин перед нашими неокопавшимися цепями.

– Накроют, – сквозь зубы процедил Канашов, опуская бинокль.

Чепрак взглянул. Немецкие пехотинцы бежали во весь рост и вели на бегу огонь. Трассирующие и зажигательные пули создавали пугающую завесу, казалось: все летит тебе в глаза. «Эх, из «максимов» резануть бы по ним!..»

– Огня не открывать! – повторили из штаба.

– Что ж с ними, целоваться прикажете?! – заревел в трубку Канашов.

– Спокойно, спокойно, – услышал он голос Русачева, – не наломайте дров, как Сизов… Мы запросили штаб армии.

Канашов взглянул на поле боя и увидел, что он уже не в силах предотвратить развивающихся событий. Когда немецкие автоматчики приблизились к нашим позициям, пехота с криком «ура» кинулась в контратаку. Завязался не знающий пощады рукопашный бой. Сердитой скороговоркой заговорили станковые пулеметы, отрезая огнем вторую и третью волну вражеских атакующих цепей.

И тут же позвонил из штаба дивизии Русачев.

– Кто разрешил открывать огонь из пулеметов?..

Канашов молча слушал, наблюдая за полем боя. А когда комдив замолчал, ответил спокойно:

– Товарищ полковник, вы посмотрите, что тут творится. Рукопашная схватка. Понимаете, схватка!.. Что, прикажете разнимать их?

Комдив выругался и бросил трубку.

Вскоре он позвонил снова.

– Дай точные координаты, где твой НП. Приеду.

– Вот несет нелегкая! – проговорил Канашов, кладя трубку.

Позвонил капитан Горобец:

– Товарищ подполковник, атаки противника отбиты. В батальоне много тяжелораненых. Прошу оказать помощь по эвакуации.

Командир полка тут же отдал распоряжение своему помощнику по снабжению выслать транспорт для эвакуации. И почти тотчас его снова вызвал Горобец:

– Товарищ подполковник, у березовой рощи сосредоточиваются немецкие танки…

По его тревожному голосу Канашов догадался, что над батальоном, да и над всем полком нависла неотвратимая, смертельная угроза. Немецкое командование решило начать новую атаку вместе с танками, зная, что у нас нет подготовленных для обороны позиций и молчит артиллерия. Комдив категорически запретил артиллеристам стрелять.

Немцы опять открыли сильный минометный огонь. Машины, прибывшие для эвакуации раненых, попали под обстрел, и одна из них была разбита. Остальные укрылись в лощине, поросшей мелколесьем.

В это время из лесу вышли вражеские танки. Они шли медленно, настороженно, поводя тонкими, длинными хоботами, будто обнюхивали воздух.

Канашов с тревогой оглядел поле боя. Оно было покрыто бугорками трупов – наших и немецких. Но как только показались танки врага, многие из этих «трупов» зашевелились. «Это тяжелораненые», – подумал Канашов и выругал про себя помощника по снабжению за то, что тот долго не присылал машин.

…У поломанной молодой березки, кора которой была иссечена минометными осколками, лежал тяжелораненый. Ветки березы заботливо прикрыли его лицо от палящих лучей солнца. Изредка он открывал тяжелые веки и долго смотрел в небо. И когда он глядел в беспредельную глубину, ему становилось легче и не так жгло внутри. Раненый с трудом оторвал от земли отяжелевшую голову и сразу почувствовал резкую боль в левой руке. Осколком разбило и перерезало сустав у локтя, и рука теперь беспомощно болталась. «Руку отымут!» – с ужасом подумал он, и вдруг до него донеслось глухое урчание вражеских танков.

Сильным рывком он поднял свое израненное тело. В голове кружилось, туман застилал глаза. Он сел, прислонился к поломанному стволу березы – по коре тек сок. Потянулся губами, лизнул языком сладковатые капли. Еще и еще… А оторвавшись, увидел, как стремительно ползли вражеские танки, подминая и давя тяжелораненых, которые безуспешно пытались уйти от них. Некоторые бойцы бросали позиции и убегали в тыл. Страстно захотелось остановить бегущих. Но как? Крикнуть? Разве услышат они его слабый голос? Он потерялся среди боя и грохота взрывов, оглушающего скрежета гусениц.

Но где же лейтенант Миронов? Может, убит? А сержанты где? Он ощупал вещмешок. В нем лежали две противотанковые гранаты. Двух мало… Если бы еще две-три штуки.

В нескольких метрах от него лежал убитый боец. Чуть поодаль еще один, лицом вниз. Превозмогая боль, пополз на правом боку. Обшарил вещмешок, нашел еще две гранаты. «Теперь есть, чем их встретить», – подумал он.

Бессильный, лежал он, наблюдая за двигающимися по полю танками. Внезапно они остановились, сделали несколько выстрелов по опушке леса. Там проходила вторая линия нашей обороны. «Почему же молчит наша артиллерия?» – недоумевал раненый, чувствуя, как голова кружится все сильнее, боль в руке нарастает и силы покидают его…

Немецкие танки сделали еще несколько выстрелов с места и, видя, что наша артиллерия молчит, прибавив ходу, уверенно двинулись в атаку.

Раненый с трудом разжал сухие, горячие губы. Надо уползти, найти надежное место. Но куда? Нигде поблизости ни оврага, ни глубокой ямы… Да и поздно… А может, еще есть время? Что же молчит наша артиллерия? Наверно, ее уже уничтожили. Он видел утром, как немецкие самолеты бомбили наши позиции. «Что делать? Даже если подобью один танк, их много…» Кровь больно ударила в виски. «Умирать так по-глупому. Нет! Так просто я не сдамся!» План созрел мгновенно. Он быстро вставил запалы в три гранаты и заткнул их рукоятками за пояс брюк. Одну оставил, чтобы бросить под танк. «Или попаду или он взорвется, когда наедет на меня». Из строя развернувшихся атакующих танков один вырвался вперед. Он шел уверенно, все подминая на своем пути. Это был, по-видимому, командирский танк. Он двигался к сломанной березе. Правая рука с гранатой медленно развернулась над плечом…

Канашов все это видел в бинокль. Неизвестный солдат, свесив голову, упирался грудью в расщепленный ствол березы. «Видно, нет сил держаться на ногах, – решил подполковник. – Кто же это такой, – старался угадать он. – Ах, да это помкомвзвода Рыкалов!» И вдруг голова старшего сержанта повисла, а все тело бессильно склонилось к земле. «Убили или еще раз ранили?»

На НП прибыл Ларионов. Левая его рука, забинтованная по локоть, висела на подвязке.

– Разрешите доложить, товарищ подполковник. На левом фланге немецкая атака отбита…

– Руку в рукопашной ранило?

Ларионов кивнул головой.

Канашов стал вновь наблюдать за полем боя.

– Смотрите, смотрите!.. Видите сломанную березу? – крикнул Канашов, показывая пальцем.

Ларионов и Чепрак напряженно всматривались в сторону, указанную командиром полка.

Танк приближался. Он был уже метрах в пятнадцати от Рыкалова. Старший сержант, встав на колени, уперся грудью в ствол сломанной березы и метнул гранату навстречу танку. Рыкалов промахнулся: граната разорвалась в стороне от танка. Танк с ожесточением рванулся на него, и тотчас же послышался еще более сильный взрыв. Танк закрутился на месте с перебитой гусеницей. Чепрак поглядел на Канашова и Ларионова.

– Он заманил его на себя и подорвал!.. – не веря глазам, крикнул Чепрак.

Старший политрук молча снял пилотку и склонил голову. Его примеру последовали командир полка и начальник штаба.

– Надо бы в газету об этом… Чтобы вся дивизия знала, – сказал взволнованно Ларионов.

– Да, железный был солдат!.. – тяжко вздохнул Канашов и нахмурил брови.

Как только была подбита ведущая машина, немецкие танки остановились. Они, как стая матерых волков, видя гибель своего вожака, вдруг попятились назад и гуськом начали поворачивать на дорогу.

– Ну, уж это вам не пройдет безнаказанно! – И Канашов твердо приказал по телефону: – Открыть огонь! Сосредоточенный огонь по мосту!.. Ни одного не упускай… Что? Почему? Я приказываю открыть огонь, слышишь ты, приказываю! – И, бросив трубку, позвал ординарца: – Оставайся за меня, Чепрак. Я к начальнику артиллерии поеду, надо дать ему жизни. Отказывается выполнять приказ. Видите ли, Русачев запретил…

И только спустя несколько минут в сторону отходящих немецких танков полетели с шипеньем снаряды, но время было упущено, и артиллеристам удалось подбить лишь два танка.

Вскоре Канашов возвратился на свой наблюдательный пункт. Он был возбужден, но доволен.

– Немедленно составить наградной лист на Рыкалова, – приказал он Чепраку. – Он совершил подвиг…

И тут же Канашову позвонил Русачев:

– За отмену моего приказа, самовольное открытие огня отстраняю вас от командования полком и докладываю об этом командующему. Теперь вам не избежать трибунала. Вот до чего довела вас ваша дурацкая лихость… Полк сдайте майору Белоненко… Ясно?

Канашов в ярости сжал трубку.

– Нет, товарищ полковник. Полк не сдам, пока не будет приказа командующего.

– Ах, так! Ну, подожди, я на тебя найду управу, самовольщик!..