Текст книги "Гай Юлий Цезарь. Предпочитаю быть первым…"

Галлия

12. Спокойная провинция для проконсула

Окончания консульства Цезаря с нетерпением ждал сенат в полном составе. Ждали все, кто имел какое-то отношение к власти до появления неугомонного Цезаря, сумевшего отнять все у всех.

Отслужившие срок консулы обычно получали наместничество в провинции. Естественно, энергичного Цезаря сенаторы не желали оставлять в Риме, но и не знали, куда бы его выслать и каким образом. Сам консул хранил упорное молчание по поводу планов на будущее; Гай Юлий ничего для себя не просил, и не требовал. Своим поведением он озадачивал сенаторов гораздо больше, чем, если бы предъявлял непомерные требования.

Неожиданно народный трибун Публий Ватиний предложил дать Цезарю в наместничество Цизальпинскую Галлию с принадлежавшим ей Иллириком. Сенаторов такой вариант устроил. Окруженная со всех сторон дружественными землями, с миролюбивым населением, Цизальпинская Галлия, казалось, была призвана усмирить мятежный дух Цезаря. По словам Моммзена, сенат намеренно выбрал провинцию, «где наместнику нечего было делать, кроме строительства дорог и других столь полезных работ».

Цизальпинская Галлия, или, как еще ее называли, «Галлия в тоге», находилась на севере Италии. Она давно была колонизирована римлянами, и население Предальпийской Галлии ничем не отличалось от остальных жителей италийского сапога.

К удивлению многих, консул безропотно принял назначение сената. Однако спустя некоторое время он потребовал, чтобы наместничество было закреплено за ним на пять лет.

Назначение на такой длительный срок противоречило всем законам, но римляне уже успели привыкнуть к тому, что в последние годы установленные предками законы и традиции чаще нарушаются, чем соблюдаются. После недолгих споров решили: если Цезарю нравится сидеть пять лет в Галлии, не будем ему мешать – главное, чтобы его не было в Риме.

Цезарь сложил с себя полномочия консула и отбыл в назначенную провинцию. Первое, что он сделал по приезде – принял у Луция Афрания командование тремя легионами, которые находились в Цизальпинской Галлии. Проконсул внимательно осмотрел военные лагеря, вооружение, провел несколько учебных боев. Всем увиденным Цезарь остался чрезвычайно доволен и приказал повысить легионерам жалование. Отныне легионеры стали чтить нового наместника, как отца.

Спустя некоторое время сенат получил очередное требование Цезаря: он хотел присоединения к своему наместничеству еще и Нарбонской Галлии.

Нарбонская Галлия начиналась сразу за Альпами и располагалась на территории современного Прованса. Она стала римской провинцией в 120 году, то есть за шестьдесят два года до описываемых событий. Ее крупнейшие города Массалия, Нарбон и Аквы Секстиевы давно были освоены и заселены римлянами. В сельской местности в большинстве своем жили галлы, местами перенявшие римские обычаи и язык, а кое-где сохранившие свои традиции. Поэтому, в отличие от «Галлии в тоге», ее северную соседку называли «Галлией в штанах».

Последнее пожелание Гая Юлия совсем не понравилось сенату, но было уже поздно. За спиной Цезаря стояли три преданных легиона. Так как согласно законам на территории Италии не должны располагаться войска, три легиона Цезаря были самой близкой к Риму армией. На передаче Нарбонской Галлии своему новому другу настаивали и Помпей с Крассом. Народные трибуны также поддержали Гая Юлия.

Проклиная себя за то, что легкомысленно отправили Цезаря в Цизальпинскую Галлию, сенаторы согласились с очередным его требованием. Они еще не понимали, что Цезарь привык любой ценой добиваться желаемого и отныне бесполезно стоять у него на пути.

Таким образом, Юлий Цезарь удвоил территорию своего наместничества и получил еще один легион, размещавшийся в Нарбонской Галлии.

Севернее проконсульства Цезаря раскинулась Трансальпинская Галлия, включавшая в себя большую часть территории современной Франции, территорию Люксембурга, Бельгии, Зарейнской Германии, Южных Нидерландов и Западной Швейцарии. Она была неподвластна римлянам, и потому ее презрительно величали «Косматой Галлией». На бескрайних просторах проживали различные народы кельтского корня. Самые многочисленные и могущественные из них были арверны, эдуи, секваны, бельги, гельветы. Народы эти часто воевали между собой, но иногда тревожили и римские владения в обеих Галлиях и Испании.

(Цезарь в «Записках о галльской войне» с присущей ему гениальной простотой классифицировал население Галлии, а заодно объяснил происхождение некоторых терминов, вызывающих в литературе путаницу до сих пор:

«Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части. В одной из них живут бельги, в другой ― аквитаны, в третьей ― те племена, которые на их собственном языке называются КЕЛЬТАМИ, а на нашем ― ГАЛЛАМИ».)

Огромной Галлия была довольно слабым противником в военном отношении, не только по причине этнической пестроты. Социальное расслоение там приняло совершенно уродливые формы, и потому большинство населения равнодушно взирало на периодически появлявшихся завоевателей. Слишком мало находилось желающих защищать родину; все-таки, это слово у многих ассоциируется с некой собственностью, ― она же находилась в руках немногих. Отчасти этим и можно объяснить будущие фантастические успехи Цезаря.

«Во всей Галлии существуют вообще только два класса людей, ― читаем в «Записках о галльской войне», ― которые пользуются известным значением и почетом, ибо простой народ там держат на положении рабов: сам по себе он ни на что не решается и не допускается ни на какое собрание. Большинство, страдая от долгов, больших налогов и обид со стороны сильных, добровольно отдается в рабство знатным, которые имеют над ними все права господ над рабами.

Вышеупомянутые два класса ― это друиды и всадники. Друиды принимают деятельное участие в делах богопочитания, наблюдают за правильностью общественных жертвоприношений, истолковывают все вопросы, относящиеся к религии; к ним же поступает много молодежи для обучения наукам, и вообще они пользуются у галлов большим почетом. Они ставят приговоры почти по всем спорным делам, общественным и частным; совершено ли преступление или убийство, идет ли тяжба о наследстве или о границах ― решают те же друиды; они же назначают награды и наказания; и если кто ― будет ли это частный человек или же целый народ ― не подчинится их определению, то они отлучают виновного от жертвоприношений. Это у них самое тяжелое наказание. Кто таким образом отлучен, тот считается безбожником и преступником, все его сторонятся, избегают встреч и разговоров с ним, чтобы не нажить беды, точно от заразного…»

Права друидов, как мы видим, огромные, а вот защищать их должны были другие. Послушаем, что сообщают «Записки» о некоторых сторонах жизни таинственных галльских жрецов:

«Друиды обыкновенно не принимают участия в войне и не платят податей наравне с другими (они вообще свободны от военной службы и от всех других повинностей). Вследствие таких преимуществ многие отчасти сами поступают к ним в науку, отчасти их посылают родители и родственники. Там, говорят, они учат наизусть множество стихов, и поэтому некоторые остаются в школе друидов до двадцати лет. Они считают даже грехом записывать эти стихи, между тем как почти во всех других случаях, именно в общественных и частных записях, они пользуются греческим алфавитом. Мне кажется, такой порядок у них заведен по двум причинам: друиды не желают, чтобы их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти; да и действительно, со многими людьми бывает, что они, находя себе опору в записи, с меньшей старательностью учат наизусть и запоминают прочитанное.

Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души: душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость. Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величине мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов».

Итак, друиды не желали воевать, но имели все права на военную добычу. По существующей традиции все отнятое у противника полагалось приносить в жертву богу войны, которого Цезарь именует Марсом (видимо полагаясь на сходство функций римского и галльского бога):

«Перед решительным сражением они обыкновенно посвящают ему будущую военную добычу, а после победы приносят в жертву все захваченное живым, остальную же добычу сносят в одно место. Во многих общинах можно видеть целые кучи подобных предметов в освященных местах, и очень редко случается, чтобы кто-либо из неуважения к этому религиозному обычаю осмелился скрыть у себя что-нибудь из добычи или унести из кучи: за это определена очень мучительная казнь».

Заставить слепо повиноваться можно с помощью страха. И не случайно некоторые обычаи друидов жестоки и бесчеловечны:

«Все галлы чрезвычайно набожны. Потому люди, пораженные тяжкими болезнями, а также проводящие жизнь в войне и в других опасностях, приносят или дают обет принести человеческие жертвы; этим у них заведуют друиды. Галлы думают, что бессмертных богов можно умилостивить не иначе, как принесением в жертву за человеческую жизнь также человеческой жизни. У них заведены даже общественные жертвоприношения этого рода.

Некоторые племена употребляют для этой цели огромные чучела, сделанные из прутьев, члены которых они наполняют живыми людьми; они поджигают их снизу, и люди сгорают в пламени. Но, по их мнению, еще угоднее бессмертным богам принесение в жертву попавшихся в воровстве, грабеже или другом тяжелом преступлении; а когда таких людей не хватает, тогда они прибегают к принесению в жертву даже невиновных».

Однако власть на страхе не прочна, она заканчивается, как только появляется источник более сильного страха.

Итак, Цезарь перевел три своих легиона через Альпы, и словно волк на добычу, посматривал на неподвластную ему Трансальпинскую Галлию. Его намерения вскоре стали понятны многим.

Еще недавно Рим дрожал перед вторжением со стороны Галлии орд кимвров и тевтонов, но никому не приходило в голову завоевать земли, служившие источником постоянной опасности. Необъятные просторы, населенные десятками воинственных народов пугали римлян, и лишь Цезарь вознамерился решить галльский вопрос кардинально, в свойственном только ему стиле.

Что желал достигнуть проконсул гигантской авантюрой? Успех должен был принести Цезарю все! Точно также неудача поставила бы крест на карьере мятежного проконсула.

Гаю Юлию необходимы громкие победы, чтобы поддержать свою популярность и подняться на новую ступеньку ― война являлась обычным путем любого римлянина, желавшего добиться власти и славы.

Как мы помним, Цезарь великодушно роздал последние общинные земли для легионеров Помпея и многодетных граждан. Народное собрание приветствовало щедрость консула, но сенат со временем оценил бы раздачу неприкосновенного фонда с других позиций, оплошность Цезаря вспомнил бы следующий удачливый полководец, когда пришла бы пора награждать очередных ветеранов. Земли для новых поселений Цезарь рассчитывал завоевать в Косматой Галлии.

И еще: Цезарь успешно делал свою карьеру с помощью кошелька; он был пуст, а сундуки самых богатых граждан оказались переполненными долговыми расписками Гая Юлия. Зарабатывать, подобно Крассу, Цезарь не желал, ― оставался единственный способ поправить материальное положение ― военная добыча.

И, пожалуй, главное… Чтобы пользоваться постоянным уважением граждан, необходимо иметь войско ― он получил четыре легиона на весьма длительный срок. (Полнокровный легион включал 6 тысяч воинов, но легионы Цезаря обычно не превышали 3–4 тысяч.) Силы небольшие, но Гаю Юлию их оказалось достаточно для своей игры.

Цезарь молниеносно организовал новый грандиозный проект; изумленным гражданам осталось лишь наблюдать за дальнейшим развитием событий в Галлии.

13. Конем воспользуюсь после победы

В любом деле важно начало. В данном случае необходим был хоть какой-то повод; и он не замедлил представиться удачливому Цезарю, даже раньше, чем он подготовился к труднейшей войне.

У независимых галлов накануне проконсульства Цезаря появился опасный и коварный враг. Все чаще из-за Рейна вторгались воинственные германские племена. Если раньше пришельцы ограничивались грабежом, то сейчас они целыми племенами расселялись на землях соседей. Галлам-секванам пришлось уступить «гостям» треть своих владений. Жизнь гельветов и тигуринов стала до того несносной, что они приняли решение выселиться всем народом.

«Эти племена, ― рассказывает Плутарх, ― сожгли двенадцать своих городов, четыреста деревень и двинулись через подвластную римлянам Галлию, как прежде кимвры и тевтоны, которым они, казалось, не уступали ни смелостью, ни многолюдством, ибо всего их было триста тысяч, в том числе способных сражаться ― сто девяносто тысяч».

Вся эта огромная масса народа вовсе не собиралась воевать с Цезарем, и в Нарбонской Галлии оказалась только потому, что через нее лежал наиболее удобный путь на запад. Вожди гельветов вступили с Цезарем в переговоры с целью добиться разрешения на беспрепятственный проход через территорию наместничества.

Такую удачу Цезарь не мог упустить. Переговоры с галлами он затянул на 15 дней; за это время он набрал еще два легиона и напугал римский сенат «гельветской опасностью» до такой степени, что отцы народа одобрили все действия проконсула.

Пока гельветы ждали ответа на просьбу, Цезарь укрепил берег пограничной Роны (и без того отвесный и неприступный) мощным валом и рвом. Послам в условленный срок было заявлено, что «он никому не может разрешить проход через Провинцию, а если они попытаются сделать это силой, то он сумеет их удержать».

Обманутые гельветы пытались одолеть реку на попарно связанных судах, многочисленных плотах, отчасти вброд, но все их атаки были отбиты. Они ушли вглубь «Косматой» Галлии, но следом направился и Цезарь во главе пяти легионов. Свою агрессию проконсул объяснил тем, что гельветы разоряли земли дружественных римскому народу эдуев. Он был не только прекрасным дипломатом, могущим оправдать любой самый неблаговидный поступок, но и талантливым стратегом.

Гельветов римляне настигли, когда те переправлялись через приток Роны, причем, три четверти своих сил они перевели на противоположный берег. На оставшуюся часть внезапно напал Цезарь, многих перебил, выжившие в беспорядочной сече разбежались по ближайшим лесам.

Затем Цезарь построил мост и в один день перевел войско через реку, на которую гельветы потратили двадцать дней. Несмотря на одержанную победу, положение Цезаря было весьма опасным. Он преследовал войско во много раз превосходившее римское по численности; он шел по враждебной стране. Кончались запасы продовольствия; эдуи обещали подвезти хлеб, но медлили, ожидая результатов столкновения армий пришельцев. Хлеб галлы решили отдать будущему победителю.

Пятнадцать дней Цезарь тащился за арьергардом гельветов, ожидая удобного случая, но последний никак не представлялся. Наконец, ему надоело смотреть на голодные обозленные лица собственных легионеров, и мгновенно планы проконсула изменились. Римские легионы с недвусмысленными намерениями повернули к самому богатому городу эдуев ― Бибракте. Как полагается, Цезарь выдвинул обвинения против нерадивых союзников «в том, что, когда хлеба нельзя ни купить, ни взять с полей, в такое тяжелое время, при такой близости врагов они ему не помогают, а между тем он решился на эту войну главным образом по их просьбе; но еще более он жаловался на то, что ему вообще изменили».

Гельветы увидели, что римляне остановились, и решили, что те собираются бежать. Преследуемые сами обратились против Цезаря. Поневоле римлянам пришлось разворачиваться для битвы.

Цезарь понимал, что сражение предстоит судьбоносное, что от результатов битвы зависит его карьера, а может быть, и жизнь. Когда проконсулу подвели коня, он приказал отослать его в обоз со словами: «Я им воспользуюсь после победы, когда дело дойдет до преследования бегущего противника. А сейчас – вперед, на врага!»

Так поступали многие полководцы перед решающим сражением, но Цезарь пошел дальше: он приказал увести «и лошадей всех остальных командиров, чтобы при одинаковой для всех опасности отрезать всякие надежды на бегство». Фактически Цезарь сделал заложниками своих соратников. Ход разумный, если учесть, что он впервые шел в бой с этой армией; впоследствии нужда в подобной практике отпадет, ибо проконсул и легионеры станут единым целым.

Сражение было долгим и упорным; галльские дружины подавляли своей многочисленностью, но правильно выбранная позиция, римский безукоризненный строй и более совершенное вооружение уравновесили силы.

Особенно большой урон нанесли гельветам римские метательные копья. «Так как солдаты пускали свои тяжелые копья сверху, то они без труда пробили неприятельскую фалангу, а затем обнажили мечи и бросились в атаку, ― рассказывает Цезарь в «Записках о галльской войне». ― Большой помехой в бою для галлов было то, что римские копья иногда одним ударом пробивали несколько щитов сразу и таким образом пригвождали их друг к другу, а когда острие загибалось, то его нельзя было вытащить, и бойцы не могли с удобством сражаться, так как движения левой рукой были затруднены; в конце концов многие предпочитали бросать щит и сражаться, имея все тело открытым».

Техническим новшеством древнего римского копья (пилума) было то, что закалялось только острие; пробив щит, мягкий металл загибался и делал копье негодным к повторному использованию, а неприятель оставался без щита. Цезарь, как мы видим, успешно использовал эту хитрость.

Римляне разбили войско гельветов, но оказалось, что это еще не победа. По словам Плутарха, «наибольшие трудности Цезарь встретил в лагере, у повозок, ибо там сражались не только вновь сплотившиеся воины, но и женщины и дети, защищавшиеся вместе с ними до последней капли крови. Все были изрублены, и битва закончилась только к полуночи».

Римские потери в битве не указываются, но видимо, они были немалыми. По признанию самого Цезаря, «наши были целых три дня заняты ранеными и погребением убитых».

Победа была блестящей для римлян, равно как и поражение ужаснейшим для гельветов. Согласно найденным в лагере спискам родину покинули триста шестьдесят восемь тысяч галлов; после битвы Цезарь распорядился провести перепись оставшихся переселенцев, ― оказалось сто десять тысяч. Двести пятьдесят восемь (четверть миллиона!) галлов были убиты либо проданы в рабство только в ходе первой военной операции. Часто Цезаря пытаются представить добрейшим великодушнейшим человеком, всегда щадившим своих врагов. Да! Такое имело место, когда дело касалось римских граждан, с неримлянами Цезарь был беспощаден. Новый порядок в Европе устанавливался потоками крови.

Цезарь приказал, чтобы оставшиеся в живых гельветы вернулись на прежние места, а сожженные города и села были отстроены. «Это он сделал главным образом из нежелания, чтобы покинутая гельветами страна оставалась пустой: иначе вследствие доброкачественности почвы могли бы переселиться в страну гельветов зарейнские германцы…» (Цезарь).

Проконсул просчитывает все ходы на шаг вперед, он только вторгся в неподвластный римлянам край, а уже заботится о его устройстве.

14. Я пойду в бой с одним десятым легионом

Огромнейшая Галлия была в полном недоумении от происходившего на ее территории. Раздробленные на десятки племенных объединений, галлы не очень переживала о постигшем гельветов несчастье. Единственное, что поняли кельты ― с Цезарем надо обращаться уважительно.

Эдуи, наконец, привезли обещанное продовольствие, а следом за ними явились с поздравлениями представители от многих общин. Обходительный прием у Цезаря привел галлов к мысли, что можно и дальше использовать римлян для решения своих проблем. А главной бедой галлов было вторжение на их земли германцев. Совсем недавно пятнадцать тысяч германцев во главе с Ариовистом перешли Рейн и захватили лучшие земли; число переселенцев быстро росло, и к моменту появления римлян их стало сто двадцать тысяч. Своими силами галлы уже не могли справиться.

Что ж, проконсул любезно согласился помочь галлам с восточным вопросом.

Почему Цезарь с такой легкостью ввязался в новую опасную войну? Отнюдь не по доброте своей: он понял, что пройдет еще немного времени и нашествие германцев придется отражать на территории Нарбонской Галлии, а может быть, и под стенами Рима. С другой стороны, это был самый надежный способ поднять авторитет Цезаря до нужной высоты. Кельты, несомненно, оценят победу над германцами, которые держали в страхе всю восточную Галлию и намеревались продолжить движение на запад.

Эту войну Цезарь также постарался представить законной и неизбежной. Он даже старался решить разногласия с германцами мирным путем, по крайней мере, создал такую видимость. Ко двору Ариовиста отправилось посольство с просьбой о личной встрече. Ответ гордого германского князя был следующим: «Если бы ему самому был нужен Цезарь, то он к нему и явился бы, а если Цезарю что-либо от него угодно, то он должен прийти к нему… Ему только удивительно, какое дело Цезарю и вообще римскому народу до его Галлии, которую он победил войной». Примерно такого ответа проконсул и ждал, более того, на такой ответ и рассчитывал.

Со свойственной только очень азартным игрокам привычкой ставить на карту все Цезарь двинул поредевшие после битвы с гельветами легионы навстречу новому врагу. Он жаждал встретиться с противником, который накануне заставил триста шестьдесят восемь тысяч гельветов сжечь свои дома и бежать в глубь Галлии, куда угодно, лишь бы это место находилось как можно дальше от пришельцев из-за Рейна.

Однако действовал Цезарь не столь опрометчиво и безрассудно, как казалось многим. Он учел свои ошибки в недавней войне и начал с того, что занял главный город секванов – Весонтион. В руках Цезаря оказался большой запас продовольствия, и лишь после этого он посчитал возможным помериться силами с грозой галлов – Ариовистом.

В Весонтионе римляне задержались на несколько дней, все это время они расспрашивали галлов и купцов о противнике, с котором предстояло сражаться. Любознательность легионеров едва не оставило Цезаря без войска. «Последние заявляли, ― читаем в «Записках о галльской войне», ― что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора. Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов, начальников отрядов и прочих, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания».

Легаты заявили Цезарю, что войско не только не в состоянии выступить против врага, но даже сняться с лагеря. Ситуацию нужно было срочно исправлять. Цезарь созвал совет, на который пригласил и младших командиров («центурионов всех рангов»). Вначале он долго бранился, не стесняясь гневных солдатских выражений, затем предложил следующее:

«Те, кто настроен так трусливо и малодушно, ― повествует Плутарх, ― могут возвратиться домой и не подвергать себя опасности против своего желания.

– Я же, ― сказал он, ― пойду на варваров с одним только десятым легионом, ибо те, с кем мне предстоит сражаться, не сильнее кимвров, а сам я не считаю себя полководцем слабее Мария.

Узнав об этом, десятый легион отправил к нему делегатов, чтобы выразить свою благодарность, остальные же легионы осуждали своих начальников, и, наконец, все, исполнившись смелости и воодушевления, последовали за Цезарем и после многодневного пути разбили лагерь в двухстах стадиях от противника».

Неожиданная смелость римлян угнетающе подействовала на германцев. Душевное состояние противников поменялось местами: по словам Плутарха, Ариовист «дивился отваге Цезаря и в то же время увидел, что его собственная армия приведена в замешательство».

Пять дней подряд Цезарь выводил свое войско для битвы, но германцы упорно отказывались от приглашения. Наконец они осмелились напасть на малый римский лагерь. Начавшаяся около полудня битва продолжалась с большим ожесточением до самого вечера. Только при заходе солнца Ариовист, после больших потерь с той и другой стороны, отвел войско в лагерь.

Поведение воинственных германцев было непонятно Цезарю, и только после допроса пленных стало ясно, почему Ариовист не стремится к решающей битве. «Они объяснили это тем, что по существующему у германцев обычаю, их замужние женщины объясняют на основании метания жребия и предсказаний, выгодно ли дать сражение или нет; и вот теперь они говорят, что германцам не суждено победить, если они дадут решительное сражение до новолуния» (Цезарь).

Проконсул естественно не стал ждать хорошей для германцев луны, а предпочел завязать битву в момент, когда враги не расположены сражаться. «Совершая налеты на укрепления вокруг холмов, где они разбили свой лагерь, он так раздразнил германцев, что те в гневе вышли из лагеря и вступили в битву. Цезарь нанес им сокрушительное поражение и, обратив в бегство, гнал их до самого Рейна, на расстоянии в четыреста стадиев, покрыв все это пространство трупами врагов и их оружием. Ариовист с немногими людьми успел все же переправиться через Рейн. Число убитых, как сообщают, достигало восьмидесяти тысяч» (Плутарх).