Текст книги "Шесть дней месяца Авив. Повесть параллельной жизни"

КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ

В пустыне темнеет быстро. Недолго поиграв легкой охрой, погас закат, сгустилась небесная синева, мягкой мглой заволокло горы. Лишь редкие голоса оживляли табор.

Но вот в темноте вспыхнула электричеством резиденция Халдея, прозвучал рожок – и обитатели лагеря потянулись на свет.

Внутренность большого шатра оказалась обустроенной на восточный вкус – на полу от стенки до стенки ковер цветов предзакатной пустыни, по краям шелковые подушки, в средине на простых глиняных тарелках простое же угощение – лепешки, сыр, хумус, орехи, виноград, финики и курага, зелень. Никакой мебели, только в глубине стол, уставленный глиняными кувшинами и кружками, с двумя официантами по сторонам.

Гостей встречал сам Максим Арьевич. Каждому он жал руку и однообразно приветствовал: «Шабат шалом! Брухим а-баим» (С праздником субботы! Добро пожаловать). И добавлял: «Рассаживайтесь. Вернее, разваливайтесь. Вообразите, что вы в сорокалетнем походе». Отвечали ему односложно: «Шалом!» И только Гидон сказал положенное «Шалом у-враха!» (Мир и благословение!), чем заслужил одобрительную улыбку встречавшего.

Громким возгласом «Ой-вей! Кто бы мог поверить в такое счастье!» приветствовал Халдей Ренату и ее спутника. Потом представил всем скромно державшегося в стороне бородатого мужчину в кипе, одетого в темный сюртук: «Мой друг Иосиф Гальперин, самый мудрый и самый ученый рав на земле». Мужчина молча, с тихой светлой улыбкой поклонился и снова отошел в сторону.

Стали размещаться на ковре и подушках, полулежа, с подобранными коленями. Гидон постарался занять место подальше от отца. И – о чудо! – рядом с ним прилегла единственная в компании женщина, вообще единственная на свете – Рената Бояркова. Он старался не смотреть на нее, но против своей воли ощущал и ловил всеми напрягшимися клетками ее аромат и нежное тепло коснувшегося бедра.

Официанты, ловко наклоняясь между возлежавшими, расставляли кувшины и кружки.

– «Нищеты и богатства не давай мне, питай меня хлебом насущным», молил Соломон. В одних кувшинах у нас вино, в других вода из здешнего знаменитого колодца, она, говорят, еще слаще вина, угощайтесь! – объявил Халдей.

– Подтверждаю эти слова, – сказал раввин, он свободно говорил по-русски. – Именно здесь, неподалеку, Авраам с царем Авимелехом заключали союз о колодце. «Вирсавия это место, ибо тут оба они поклялись». Колодец и сейчас полон воды.

– Мне вина, – услышал Гидон голос соседки, но не придал значения, и вскоре получил толчок локотком в спину. – Эй, я вам говорю!

Он обернулся – и увидел прекрасные смеющиеся глаза и губы. Наощупь схватил первый подвернувшийся кувшин.

– А что там – вино или вода? – спросила Рената.

– Вино, красное.

– Тогда налейте.

Он доверху налил подставленную кружку.

– И себе.

Так повелительно с ним еще никто не говорил. Но и слушаться никогда не было столь приятно.

– Ну вот, а теперь чокнемся. Как вас зовут?

Гидон назвался.

– А вас?

В конце концов он не обязан знать ее до знакомства. Красавица улыбнулась и, вдруг близко наклонившись к нему, прошептала:

– Хазва. Вам я могу сказать свое настоящее имя.

И тут же прервала общение, повернувшись к спутнику, возлежавшему около нее справа. О чем-то они заворковали вполголоса.

Пришлось слушать, что говорил Халдей. Тот вроде бы был занят с раввином, но говорил так, чтобы слышно было и всем остальным:

– Как измельчали люди! Ведь этот порт должны были сдать еще лет десять назад. Храм Соломона, я вам скажу, в объемах был не меньше, а построен, при той технике, всего за семь с половиной лет. Правда, работали на премудрого царя не одни лишь люди, но и духи, умел он впрягать и демонов. Бывало, пригрозит им перстнем, они, дрожа от страха, бегут исполнять.

Раввин кротко смеялся:

– Складно рассказываете, будто видели.

– А что, может, и видел, – отвечал Максим Арьевич. – Я ведь много кое-чего на свете успел повидать. И убедился, что люди всегда и везде одинаковы – думают только о себе, а любовь и счастье приписывают удаче.

– Но можно сказать и так, что нигде нельзя купить счастье за деньги и подкупом добиться любви.

Халдей на это поднял бровь, но ничего не сказал. Он высоко ценил кругозор и познания раввина. Иосиф Гальперин в Санкт-Петербурге учился читать древние ивритские, арамейские и арабские тексты. В Париже занимался семитологией и гебраистикой. В вавилонской и ассирийской клинописи, в египетских иероглифах он разбирался столь же бегло, как обычный человек в ежедневной газете. В Карнеги-Тех изучил технологии древней металлургии, так что теперь безошибочно определял в местных археологических находках происхождение металлов и сплавов. В нью-йоркском музее «Метрополитен» исследовал костюмы и оружие. Поднаторел в ископаемой нумизматике и керамике, древней архитектуре и военном искусстве. Все это сделало его авторитетнейшим специалистом по всему своду библейской тематики. И вот такой человек пришел сегодня рассказать о земле, на которую они ступили, и о празднике, который только что наступил.

Иосиф переменил положение, подоткнул под себя подушку и, улыбнувшись в бороду, начал негромко, ни к кому особенно не обращаясь. Но именно это заставило всех прекратить смех и частные разговоры и преклонить уши.

– Мне часто приходится выступать перед приезжими – из России, Европы, Америки. Одни считают себя паломниками, другие просто туристами. Разница тут чувствительная, прежде всего в отношении к тому, что видишь и слышишь, а следственно и в восприятии. Я вас пока что мало знаю, а потому назову предварительно странниками. Имя это почтенное. Сам Авраам, говорится в Книге, «жил в земле Филистимской странником». Все праотцы наши были странниками, пока при Иосифе Прекрасном не осели в Египте. Но и оттуда, из-под длани фараоновой, сбежали и сорок лет странствовали в пустыне. А потом, после падения царства и разрушения Храма, – не странствовали ли по свету еще почти две тысячи лет?

– Я согласен, – внушительно сказал Халдей. – Все мы на этом свете странники.

– Не исключено, что и на том свете будем тоже. Потому я приветствую ваше желание символически повторить путь народа с Моисеем и Аароном по пустыне и так отпраздновать Песах. Есть ли в мире другая земля, пробуждающая столько дорогих сердцу воспоминаний? Эти слова, между прочим, принадлежат Ивану Алексеевичу Бунину, побывавшему здесь за сто лет до вас. Да, эта земля настолько одухотворена тысячелетней мыслью, что здесь не вы смотрите на пейзаж, а он смотрит на вас и говорит вам. Что говорит? Это зависит от умения слушать. Жизнь не только религиозного, но всякого знающего историю человека – сплошное воспоминание. В праздник Рош а-Шана мы вспоминаем праотца Авраама, жившего четыре тысячи лет до нас. В Песах – бегство из древнего Египта. В Суккот, праздник Шалашей, вспоминаем сорокалетнюю жизнь в пустыне. В Пурим – страшные, но и веселые приключения предков в древней Персии. В Хануку празднуем победу Маккавеев. 9-го Аба скорбим о потере Иерусалима. А еще Иом-кипур, Судный день. Трудно быть столь древним народом! Уверен, что перед поездкой все вы усердно читали Тору и потому вам знакомы имена и топонимы, которые я стану называть, и вы сумеете меня поправить в случае, если я допущу ошибку.

Все согласно закивали.

– Да, существенное замечание, – с веселой улыбкой сказал Иосиф. – У меня не лекция, а вы не студенты. Потому продолжайте есть и пить, тем более, что уже начался шаббат. И будем беседовать.

Гидон снова почувствовал толчок в спину:

– Так вы будете за мной ухаживать?

И снова, обернувшись, с радостным сердцем увидел лицо Ренаты, налил в протянутую кружку вина.

– А теперь дайте мне лаваш и сыра, и зелени, с утра ничего не ела. – Она не оставляла свой повелительный тон. – А вы почему ничего не пьете?

– Вина я не пью, а воды не хочется, – сказал Гидон.

Рената с интересом на него посмотрела.

– Вот как? Что-то новенькое. А какие же удовольствия вы цените?

– Я многое ценю, но об этом после. Меня другое сейчас забавляет, – Гидон развернулся к соседке всем корпусом.

– Что же?

Соседка выказывала желание поболтать.

– Привязанность людей к еде. Согласитесь, в этом мы слишком уж похожи на животных. Самые возвышенные умы, самые духовные, даже мистические личности, творческие гении, парящие душой в надмирных сферах, должны потом приземляться и идти обедать. Создатель, если уж хотел выделить нас из других существ, мог бы устроить и наше питание как-нибудь иначе, например, энергией света. Вот на вас глядя, нельзя и подумать, что вы потребляете что-либо кроме солнечных лучей и романтической музыки.

– О, да вы мастер на сладости! – засмеялась Рената. – Я не совсем вас разочарую, если позволю себе еще сыра и винограда, вон того, желтого?

– Этот виноград как раз к вашим глазам, – успел сказать Гидон.

Халдей между тем говорил раввину:

– Боюсь показаться интеллектуалом или, хуже того, начетником… Довелось недавно прочитать о редком заболевании. Название, конечно, не вспомнишь. В общем, встречается у некоторых людей исключительная способность сохранять в памяти, до мельчайших подробностей, всю свою жизнь, все факты биографии, начиная с самой ранней ее стадии, чуть ли не с купели. Ученые посчитали эту особенность болезнью, хотя можно назвать и талантом, и даром божьим, кому как нравится. В медицинском журнале, кажется, американском, описывается симптоматика: человек тратит очень много времени на мысли о своем собственном прошлом и, главное, заново горячо и порой болезненно переживает конкретные события из своего прошлого, чаще всего давние. А ведь похожие признаки можно увидеть и в самочувствии целых народов, вы не находите?

– Конечно, бывают крайности, – сказал раввин. – Но люди охотнее любят то, что уже невозможно утратить, что никто не отнимет. К тому же человек без памяти, без прошлого, по-моему, похож на высохший пустой орех. По Платону, вообще всякое знание есть не что иное, как воспоминание.

В знак согласия Халдей склонил голову:

– Вот потому мы и здесь, вроде козлов отпущения.

– И за чьи же грехи – всего мира или за свои собственные?

– Нет, господин мой, все гораздо проще: нас самих временно отпустили на волю – жены, заботы, обязанности.

Иосиф засмеялся. И тут же заговорил серьезно:

– Но не забывайте, что, где бы мы не находились, главные наши обязанности всегда с нами. Знаете ли вы другое наименование предстоящего праздника? Хаг а-Херут, то есть Праздник свободы. Между тем, как известно, Тора содержит 613 законов – 365 запретительных и 248 разрешительных. Где же тут свобода, особенно если понимать свободу в современном смысле? Ведь исшедшие из Египта иудеи сразу же, на полпути еще, были повязаны мицвотом – множеством регламентирующих предписаний. Шагу нельзя ступить без опасения что-то сделать не так и попасть в «беззаконники». Жизнь в фараоновом Египте, думаю, была проще и понятнее: выполняй свою работу – и садись к «котлам с мясом», остальное никого не интересовало. И все же, несмотря на тяжкие обременения, израильтяне посчитали (считают и сейчас), что приняв бремя скрижалей, они ушли от рабства, прежде всего духовного. Да, повозмущались, конечно, побунтовали в пустыне – но в конце концов дали клятву строить свою жизнь строго по заповедям. Ибо только так, с веригами закона, с наказаниями за малейшее отступление от него, было преодолено в человеке животное начало и обретено божественное, вечное, жизнь получила смысл. Человек из раба своих желаний, своей животной природы, превратился в свободное существо, в этом смысле равное Творцу.

– Это верно, – для чего-то вставил с тяжелым вздохом Халдей. – Свободный человек невыносим. Как и тот, кто ни в чем не нуждается.

Раввин продолжал:

– Избранный же не в силах уклониться. Странники вы, или, как сказали, вольноотпущенники – где бы ни скитался еврей, никто и ничто не может его освободить от Закона. Значит, его Закон не признает границ, он действителен в любой стране. Если человек берет с собою Талмуд, с ним и его дом.

– А вам не кажется, что некоторые его статьи устарели, что их невозможно соблюдать в современной жизни? – вмешался Добровейн. – Кое-что, откровенно говоря, сейчас представляется бессмыслицей, вроде запрета варить козленка в молоке его матери.

Иосиф улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Трудно представить, но в Тверии мудрецы-толкователи целых девять лет обсуждали эту строчку Торы. Было это в четвертом веке. Крутили и так, и эдак, пытались уловить все оттенки смысла этой на вид странноватой заповеди. В результате такого, как бы мы сейчас сказали, мозгового штурма были сформулированы правила приготовления пищи, обязательные для выполнения всеми евреями на все времена. Да, регламентация жизни Талмудом кое-кому кажется чрезмерной. Но насколько же легче жить в доме, где всякая вещь на своем месте, а члены семьи точно знают, как поступить в той или иной ситуации и чего ждать в каждом случае от соседа.

Вот Тора кратко и без всяких пояснений требует не работать в субботу. Но что считать работой, а что видом отдыха? Если то, чем я занят в данное время, назвать лекцией, то, выходит, я работаю и тем самым нарушаю Закон. Если же просто провожу время за приятной беседой с друзьями, как это и есть на самом деле, то я тогда отдыхаю и не совершаю ничего предосудительного. Мишна, а это часть Талмуда, называет сорок основных видов запрещенных в Шаббат работ. Назову некоторые, чтобы вам по незнанию не впасть в беззаконие. Конечно, сеять, жать, печь вы не собираетесь, так что опустим. А вот это, пожалуй, актуально для вас – нельзя завязывать или развязывать узлы. Надеюсь, обувь у вас у всех без шнурков, на липучках? Хорошо. Охоту на антилопу не планируете? То-то! Нельзя разжигать огонь, чистить платье. А вот этот запрет уж точно к вам относится – «И пусть писец не притрагивается к своему перу». Добавим: и к клавишам тоже. Еще такое вот предписание: в Шаббат мужчина не должен держать у себя в кармане гвоздь от виселицы. Но почему, спросите вы. Да потому что такой гвоздь носят для удачи, то есть для дела, а это запрещено

Раскрывая субботние наказы Талмуда, раввин Иосиф забыл почему-то еще об одном важном запрете: «Мужчина в возбужденном состоянии не должен трапезничать с находящейся в таком же состоянии женщиной». Наверное, не счел его актуальным при практическом отсутствии в шатре женщин. Между тем состояние Гидона было близко к критическому. Он всем существом своим ощущал токи, исходящие от соседки, ловил воспаленным слухом ее слова, смех и дыхание. И чувствовал, что пуповина, неожиданно соединившая его с нею, от мига к мигу становится все прочней и короче. И потому он не расслышал, как раввин объявил небольшой конкурс на знание Библии и зачитал задание:

– Кто был первым царем Израиля?

– За что были изгнаны Агарь и Измаил?

– Какое описанное в Ветхом Завете событие в иудейской традиции отмечается в виде карнавала?

И еще несколько подобных вопросов. Нет, у раввина вовсе не было намерения уличить собеседников в невежестве – подобные задачки в Израиле задаются и решаются на обычных школьных викторинах и конкурсах. Но в нашем шатре после его слов повисла неловкая тишина.

И потому особенно громким показался женский голос:

– Можно мне задать свой вопрос?

Иосиф согласно кивнул. Все уставились на Ренату.

– Меня зовут Хазва, это мое настоящее имя. В какой части Библии действует женщина с таким именем? И что произошло с нею?

Иосиф снова кивнул:

– Вношу ваш вопрос в конкурс для всех присутствующих. А сам тем временем поищу текст.

Он включил вай-фай роутер и стал заниматься с ним. Через пару минут поднял голову, оглядел сидящих. Желающих отвечать на вопросы не прибавилось.

– Вопрос милой нашей собеседницы действительно не простой, – кротко сказал Иосиф. – Во всяком случае и я поначалу растерялся. Слава Создателю, помогла техника. Героиня с именем Хазва является в «Числах», в главе 25-й. Разрешите зачитать? – обратился он к Ренате.

– Читайте! – скомандовала Рената с нотками вызова и торжества.

Иосиф приподнял аппарат ближе к глазам:

– «И сказал Моисей судьям Израилевым: убейте каждый людей своих, прилепившихся к Ваал-Фегору. И вот, некто из сынов Израилевых пришел и привел к братьям своим медианитянку… Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копье, и вошел вслед за израильтянином в спальню и пронзил обоих их, израильтянина и женщину в чрево ее: и прекратилось поражение сынов Израилевых… Имя убитого израильтянина было Зимри, сын Салу, начальник поколения Симеонова; а имя убитой мадианитянки Хазва, дочь Цура, начальника Оммофа, племени Мадиамского».

Как только чтение смолкло, все обратились глазами к Ренате. Она сидела неподвижно, прямая, смотрела перед собой, губы ее дрожали, а по бледным щекам сбегали слезы.

– Что с тобой? – шепнул ей Добровейн. – Зачем все это? Разве ты Хазва, дочь Цура? И не пей больше.

Рената молчала, прижимая салфетку к щекам.

На том и окончился вечер. Все расходились в неловком молчании.

Гидон с отцом, тщательно задраив в своем шатре молниями выход и окна, занавесив специальной кисеей кровати, тут же улеглись и погасили свет. Гидон был рад, что ему никто не будет мешать думать о прекрасной обитательнице близлежащего шатра, вспоминать её запах и голос, мучиться ожиданиями своей взволнованной плоти.

КРОВЬ И ОГОНЬ

И был вечер, и было утро – день второй. Халдей журавлиной походкой вышагивал по лагерю, не зная, за что приняться – суббота не дозволяла практических занятий. На кухне ничего не готовилось, завтракали сухим пайком и водой. Только поели – из-за горы вынырнул микроавтобус. И раввин Иосиф позвал ехать в Беэр-Шеву.

– На автобусе! Как это возможно в субботу? – воскликнул Халдей.

– В некоторых случаях допускается, – сказал Иосиф. – Ведь мы едем не на рынок, а в синагогу, точнее говоря, в штиблу.

По дороге он рассказал:

– В шести или семи разных синагогах Израиля вы можете услышать гимны в честь Шаббата на шесть-семь совершенно разных ладов. Одни звучат как заунывный всхлип палестинского бедуина, другие похожи на польское похоронное пение, то на немецкий марш, а еще на мотив разудалой русской песни, иногда в ритмах американских спиричуэлс… Любопытно, правда? Люди здесь с разных концов света. Но у всех – любовь и верность своему празднику.

В городе приткнулись возле османского Дома наместника. И тут раввин объявил:

– В штибле хасидов нет мест для женщин, так что вам, Рената, придется подождать в машине или погулять поблизости. Для остальных я взял кипы.

Больше часа Рената гуляла по городской улице, заходила в магазины, за столиком посреди тротуара пила кофе. Наконец из-за поворота показались богомольцы. У автобуса все попрощались с раввином и отправились к себе. В лагере сразу же бросилась в глаза перемена: в стороне от привычных шатров, на расстоянии стрелы из лука, появилось еще три небольших шатра, причем черного цвета. Возле них стояла живописная группа в длинных белых рубахах и в клетчатых, обмотанных вокруг головы платках.

– Кто это? – стали все спрашивать Халдея.

– Ребята из соседней Тель-Шевы, природные бедуины, – отвечал он. – Будут у нас проводниками и водителями верблюдов.

– Так это арабы! Зачем надо было нанимать сюда арабов? Что, не нашлось хотя бы сефардов? – спросил Магнер.

– Мне сказали, что бедуины в пустыне ловчее. Раньше бедуина бог сотворил только верблюда. Главное, они не знают ни русского, ни английского, можно говорить свободно. Да к тому же это не совсем арабы, а местные набатеи.

– А чего нарядились?

– Это их родная одежда. Кстати, всем объявляю: к обеду переодеться. В шатрах вас тоже ждут наряды тех самых времен Моисея, удобные, легкие и красивые. Долой эти уродливые одежки, долой цивилизацию! Очистимся, вернемся к истокам. Все лишнее, прежде всего мобильную связь, ключи, деньги, помещаете, как договаривались, в короба, в конце похода они будут ждать вас в моей машине в Иерусалиме. И свободными, обновленными – в путь!

Когда выходили из автобуса, бедуины подошли поближе.

– Селям! – говорили они.

– Ас-саляму алейкум! – громко отвечал им Халдей.

Войдя в свой шатер, Добровейн с подругой увидели на легких походных кроватях стопки аккуратно сложенной светлой одежды, на полу внизу – кожаные сандалии. Стали разбирать, рассматривать.

– Не сразу и сообразишь, как и что одевать, – ворчал Ефим.

– Да что тут непонятного, – говорила Рената, встряхивая наряды. – Рубашка нижняя, куттонет. Да, без рукавов. Сверху оденем мантию. Смотри как красиво, на углах кисточки синие. Все, похоже, льняное. А вот халлук шерстяной. Вроде плаща, вечером пригодится.

– Откуда ты все знаешь?

– Так я же артистка! В балете каких только нарядов не примеришь. А уж палестинские… Да одевайся же! Дай я тебе помогу.

– Сначала ты.

Рената стала раздеваться, а он сел и смотрел на нее. Потом встал перед ней на колени, обнял и поцеловал в перекрестье ног. Освободившись от его объятий, Рената ловкими умелыми движениями натянула шаровары, куттонет и мантию, обвязалась цветным поясом – и босая стала перед зеркалом.

– Рахиль! Рахиль в шатре Иакова! – восхищался Ефим.

Но тут пришла пора и ему облачаться. Фактически его наряд был почти таким же, только без вышивки. Плащ с широкими открытыми рукавами, тоже с синими кисточками по углам, укрепили на плечах двумя пряжками. Рассмотрели и удивились красивым кожаным сандалиям с отделкой золотыми шнурами. Труднее всего было укрепить головной шарф-судар – но Рената и его сумела-таки повязать Ефиму живописной чалмой. Свои же лоб и волосы обрамила ободом, сплетенным из цветных нитей с жемчугом.

Удивительно, что делает наряд с человеком! Когда обитатели шатров вышли наружу, они увидели библейских персонажей и с трудом узнавали друг друга. Светлые, воздушные, просторные одеяния, не скроенные и сшитые, а только подвязанные и кое-где скрепленные, преобразили их. И, надо признать, каждому пришлись к лицу. А нескладные фигуры и вовсе были скрыты. Все стали как-то значительнее, красивее, гармоничнее и в ладу с окружающим их пейзажем.

Халдей всех обошел, осмотрел – и остался доволен.

– Вот теперь вижу пред собой настоящих израильтян, – сказал он. —Только смотрите, ноги не натирать, нынче народ нежный пошел. Если что – возвращайтесь в кроссовки.

Обедали в шатре с тем же набором яств, но уже без вина. Разместились на ковре в прежнем порядке – и Гидон с тайной радостью почувствовал со стороны соседки, как в первый вечер, легкое дыхание цветов таинственных, каких, наверное, и не бывает на этом свете, но запах которых все же дают нам обонять некоторые женщины. Гидон старался не смотреть в ее сторону, меньше оказывать ей внимания (ночью он пришел к выводу, что красавице просто захотелось поиграть с ним, чтобы показать кое-кому силу своей власти, а потому ему не следует ей поддаваться). И это ему легко удалось – Рената в этот раз тоже не стремилась к общению и не обращалась к нему. Из-за чего Гидон с каждой минутой все больше испытывал печаль и отчаянную обиду. К тому же кроме отца и Ренаты говорить ему было не с кем, и ему стало скучно сидеть в компании чужих и неинтересных людей. Взяв кусок лаваша с сыром, он вышел на воздух.

Бедуины с поджатыми ногами сидели на земле у своих палаток и молча смотрели на него. Клетчатые куфии, бело-красные или бело-серые, почти полностью скрывали их лица, и Гидон видел только глаза, таинственно светящиеся в глубине. Казалось, глаза ничего не выражают, но кто знает, что на уме у этих измаильтян! Гидон, спугнув ящерицу, тоже сел в тени низкой акации и стал смотреть на каменные ковриги гор, на зависшего в высоте ястреба. Вот так бы и сидеть вечность, никуда не спешить, ни с кем не говорить, думать, что придет в голову, и ничего не желать. Здесь, на Востоке, только и понимают настоящую свободу, подлинное самопознание!

После обеда все разошлись по шатрам и лагерь погрузился в марево и безмолвие. Но к вечеру снова все оживились в ожидании развлечения, о котором за обедом торжественно объявил Халдей – к ним приедут из города музыканты, певица, танцоры, дадут концерт этнической музыки. Из большого шатра вытащили ковер, раскатали его на поляне. Из ковра поменьше получился задник. Установили фонари. И вот в ранних сумерках со стороны горы подъехал микроавтобус, из которого высыпало с десяток музыкантов с футлярами и рюкзаками. Последней сошла на землю дородная певица в нарядном сценическом платье, украшенная множеством тяжелых, претендующих на подлинность, серебряных украшений. Халдей принял ее в две руки, с поцелуями в обе щеки. Артисты пошли в шатер переодеваться, зрители стали рассаживаться в принесенные шезлонги и сиденья. Гидон нашел место рядом с отцом, Рената со своим спутником сели неподалеку. Гидон ощутил на себе ее взгляд, а когда оглянулся, был одарен щедрой улыбкой.

Музыканты с распакованными инструментами вышли наружу – в тех же джинсах, простых рубашках и одинаковых светлых бейсболках. Ведущий, назвавший себя Леонидом, стал объяснять, что это за инструменты – и каждый музыкант давал их послушать несколькими мелодичными фразами. Так были представлены шофар – рог дикого козла, струнные киннор и цитра, флейта-угаб и флейта-матрокита, тоф – ручной барабан, «погремушки» – целцелим, менааним, шалишим. Получился концерт-лекция. Больше других порадовала певица (Халдей называл ее Хевой) – под аккомпанемент арфы-небел она исполнила несколько псалмов на иврите и арамейском, то есть так, как они звучали при царе Давиде и при царе Ироде.

Потом Халдей подсел к Ренате и о чем-то стал говорить ей и ее спутнику, говорил долго, просил, убеждал. Рената наконец встала и пошла в шатер. А Халдей, перемолвившись с музыкантами, объявил со сцены:

– К радости и восхищению, в нашем путешествии участвует звезда балета, несравненная Рената Бояркова. Она согласилась показать нам, в этой необычной, но и вдохновительной обстановке пустыни, под небом Иудеи, образцы своего удивительного искусства.

Рената вышла из шатра преображенной – в легкой короткой тунике с обнаженными руками и в шароварах, воздушных, просторных даже для ее крепких округлых ног. Рыже-золотые волосы ее были разбросаны по плечам и в свете софитов казались языками чистого пламени. Она что-то сказала музыкантам. Те стали настраиваться – и вскоре послышались дробные мелкие звуки равелевского «Болеро». Рената начала с того, что опустилась на пол – и вся поникла, сложилась, казалось, в полном изнеможении уронив и руки, и голову. Мелодия между тем нарастает, наливается силой, звуки барабана и духовых становятся громче, настойчивее. Музыка оживляет танцовщицу, поднимает с земли, она пробует закружиться, поднять руки – но все это в бессилии, подневольно, словно нехотя повинуясь кому-то. Вся вздрогнув как от ожога, закрывается руками, изгибается и трепещет. И снова невидимой плетью обжигается ее тело, танцовщица дергается, падает, бичуемая, извивается на земле. Подневольно встает, со страданием, начинает кружиться. Удар плети заставляет ее ускорять движение, пламенеть в танце. Музыканты все сильнее и тверже отбивают ритм. И вдруг на танцовщицу нисходит вдохновение, ярость боли и страсти, она ощущает свою силу и красоту, неуклонно и неудержимо действующую на мучителей. И уже не невольница, не жертва, а победительница является в танце, жрица, охваченная священным безумием, огненным вихрем. «Я бич! я пламя!» – говорит ее стан, летающие языки огня вокруг головы, дробно стучащие ноги, вздымающаяся грудь…

Себя забыв, впивался Гидон – глазами и колким сердцем – в пламенный образ. Он почему-то вскочил с места, потом опомнился, сел, снова вскочил. Вдруг ощутил позади чье-то дыхание, шепот. Прямо за ним стояли измаильтяне, цокали языком, что-то чуть слышно говорили друг другу.

Раздвинув их плечом, Гидон ушел в темноту, в сторону горы, подальше от лагеря. И только тут, присев на какой-то камень, расслышал таинственно-звенящий шепот насекомых, разглядел тучи светящихся мотыльков. В серебристом сиянии высоко вставшей луны все виделось бледным, призрачным, сошедшим из другого мира. Земля блестела манной небесной. И почему-то хотелось плакать, лечь и обнимать эту землю, так чтобы слиться с нею, с этим сиянием, а самому потеряться, лишиться своего «я», вовсе исчезнуть.

Ночью пустыня остывает быстро, и Гидону вскоре пришлось вернуться в шатер. Отец при свете фонаря что-то читал. Гидон задраил дверь и с планшетом нырнул под кисею в постель. Ему хотелось лежать и думать. Но отец, вдруг зевнув, сказал в пустоту, словно отвечая на чьи-то слова:

– А знаешь, я, кажется, никогда не мог бы полюбить танцовщицу. Мне бы казалось, что в руках у меня барахтается большая сильная птица. И хотелось бы отпустить ее побыстрей на волю.

Гидон ничего не сказал на это, он был уже на другой волне.

– Нет, ты послушай, вот, я прочту!

Отец отложил книгу и повернулся к нему лицом.

– Вот, я еще дома заложил: «Когда ж они бежали от израильтян по скату горы Вефоронской, Господь бросал на них большие камни до самого Азека, и они умирали… Иисус (Навин) воззвал к Господу и сказал: стой, солнце, над Гаваоном и луна над долиною Аилонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. И не было такого дня ни прежде, ни после того, в которых Господь так слушал бы гласа человеческого» (Нав, 10, 11—14). Как страшно! Как грозно! И в то же время прекрасно. «Вот, народ как львица встает и как лев поднимается, не ляжет, пока не съест добычи и не напьется крови убитых» (Числа, 23, 24).

– Да, величественно и грозно, – сказал Магнер-старший, немного подумав. – Впрочем, ничего исключительного, героический эпос, как у многих народов. В «Илиаде» почти то же самое. И в «Нибелунгах», и у Оссиана. Просто нам более знакомо… и ближе. На этом, однако, разреши пожелать спокойной ночи. Завтра ранний подъем.

И он выключил свет. Вскоре и Гидон погасил свой экран. И тут же перед ним возникла картина пустыни, иссохшее русло, камни, горы и впадины, древние дороги, видения первобытных армий и рукопашных битв. Ему представилось, как это было тогда в Палестине. Рушились стены городов-крепостей, горели жилища, дул ветер, раскачивая на деревьях тела пяти царей аморрейских, и над ними кружились и кричали вороны. Здесь же, у поверженных стен, горели костры и пировали победители. В битвах сходились грудь с грудью, дрались часами, с хладнокровным искусством и озверением, упорно и бешено, с утра до ночи, только темнота останавливала сечу. У бойцов страшная телесная сила, в сердце лютость и беспощадность. Никто тогда не маскировал своих целей – грабить и убивать, очищать землю для своих сородичей. Стесненное дыхание, рык, гортанные вопли, стоны умирающих. Ночной штурм, город – нагромождение жалких конур из камней, накрытых бычьими шкурами – в огне. Кровь и огонь. Мужчин поражают мечом, детей одним махом разбивают о камни. Девушек – плачущих, обнаженных – тащат за волосы. Трупами завалены улицы выше стен. Тут же волокут мешки с добычей, вспарывают меха, обливаясь, жадно глотают вино. Кровь, вино и огонь! «Убили всех мужеского пола… и всех царей мадиамских. И все города их и все селения их сожгли огнем. И взяли все захваченное и всю добычу, от человека до скота» (Числа, 31). Так обреталась Обетованная земля, так она погибала множество раз от нашествий из-за гнева Господня. Кровью пропитана земля до глубинных пластов. Она никогда не знала покоя. Но благодаря этому здесь являлись великие мужи, по-настоящему великие, осветившие путь человечеству – создатели религий, нравственности, философских течений, смягчившие в конце концов нравы, показавшие примеры пророческого предвидения и служения, негасимые образцы подвига и красоты духовной. Осталось ли что-нибудь от тех великих времен и мощных людей на этой земле? Если осталось, то в ком и в чем, в каком виде? Вот он поехал сюда с отцом, чтобы ощутить жизнь и людей, а им, как он теперь понял, предложили пустыню и мертвый обряд. Козлы отпущения!