Текст книги "Повесть «Иван воскрес, или Переполох в деревне», рассказы, стихи. Только в этой книге и нигде больше"

Глава пятая

Чтобы быть выше, карлик Нос носил ботинки на высоких каблуках и с толстыми подошвами. А Вика, которая посматривала на него с интересом, наоборот, старалась ходить на самых тонких подошвах, а если в сапогах, без шерстяных носков. Нос был единственным холостым парнем в Выселках, другие давно уехали из деревни, одно плохо, даже на каблуках – метр с кепкой. Сначала стеснялась, разговаривала с ним на расстоянии, потом осмелела и стала подходить к нему. А когда стояла рядом, сгибала ноги и в голеностопном, и в коленном, и в тазобедренном суставах, то есть приседала слегка.

Все бы нормально, но не соответствовали размерами их носы. У карлика он занимал пол-лица, а у Вики его словно не было, торчат две дырки, и все. Зато глаза были большими, как у Ночки, которую она провожала каждое утро в дойное стадо.

И дисгармонию их носов, и схожесть ее глаз с коровьими, конечно же, первым заметил Кузьмич, прохаживающий по улице после расставания с Петровым. Настроение его было паршивым, ходил с трудом, так как одна нога была не просто деревянной, но еще и короче, со стороны казалось, он меряет шагами длину огорода.

Вика и карлик стояли у забора ее дома, рядом с ними щипала траву Ночка. Все трое одновременно посмотрели на подходившего Кузьмича.

– У меня касательно вас есть острое впечатление, тольки я могу привести в сравнение нужные эпитеты. Считай, никакой разницы не будет, ежели Вика поменяется глазами со своей коровой. И поцелуйтесь же, наконец, не стойте часами, как истуканы. Вам будет удобно, носами не зацепитесь, – выдал он без излишних приветствий свои образные фразы, ошарашившие парочку.

– Здравствуйте, дядя Кузьмич, я корову вот со стада пригнала, а тут Гриша как раз идет.

– На нем защитна гимнастерка, она тебя с ума сведет, – пропел хрипло Кузьмич.

– Смеетесь, он, чай, в рубашке.

– И с кастрюлей кашки.

– Нет у меня никакой кашки, – чуть не заплакал от обиды карлик, – вот, смотрите, – он раскрыл пустую сумку, козлу всю отдаю.

– Дань? Иначе забодает?

– Нет, дядя Кузьмич, козел Гришку не бодает, когда он ему кашу отдает или стоит со мной.

– О чем это говорит, об уме козла. Жениться вам надо. А так как Гриша один живет, и нет у него ни отца, ни деда, я буду сватом. А чтобы это соглашение обмыть, принеси – ка из дома, Вика, мне стаканчик самогонки. У вас завсегда она есть, за корм ею расплачиваетесь.

– Я мигом, дядя Кузьмич, только нагнали, чай, бутылку принесу за ваше предложение. Как просто, а я боялась старой девой остаться, легче в стогу иголку найти, чем жениха в Выселках. А Гриша хоть маленький, но мужичок.

– Кто скажет, что он баба? Да, никто, ручаюсь новой ногой, которая будет соответствовать по размеру, хотя, видно, ее не скоро остругаю, березовой болванки подходящей длины никак не найду.

– Я для вас, если будете сватом, стояк в сенях отдеру, он из березы, любой длины можно ногу выточить, даже двухметровому великану, – предложил Нос.

– Малого роста у тебя, Вика, жених, но – с головой, в момент разрешил мою сложную задачу. Не пропадешь с ним, каша у вас завсегда будет. Это я так, для украшения слов. Давай, неси мне лекарство.

Вика принесла бутылку самогонки так быстро, как будто она лежала прямо за забором, не забыла захватить стакан и соленый огурец на закуску.

– Хорошая у тебя будет жена Гриша, оборотистая, что иной раз важно, – потер руки Кузьмич. Потом налил в стакан самогонки, выпил, как воду, и закусил огурцом. – Не буду вам мешать, пойду – ка, посмотрю, не горит ли где? И такое может быть, а бдительности у меня не отымешь. С детства таков. Вот, ушла недавно в баню бабка Фима – с колокольни я видел – и не возвращается, час, два, я – бить в колокол. Оказалось, угорела бабка и не дожила бы до своих ста лет. Ну, ладно, пойду. Не забудь, Гришуня, о березовом стояке, а ты, Вика, о сватовстве, завтра приду к вам, чай.

Настроение у Кузьмича поднялось, кажется, и нога деревянная стала длиннее, он запел: «если тольки осторожно, мне сейчас побегать можно…» Строчку он срифмовал сам, и считал, что свободно мог быть поэтом. Грамотешки бы побольше, а воображения у него хватает, как и бдительности. Конечно, не такое, как у марсианина Рылова. Вбил в башку, что летал на Марс и навалил у дома машин сто песка, отдав за них две коровы. Сделал уголок Марса, чтобы меньше тосковать по нему, а молоко стал брать у соседа за гроши. Дураком не назовешь, а умным – тем более. Как выражается деревенский ветеринар, с психологическими наклонениями. А он знает, что говорит, учился в каком-то парнокопытном заведении. Кузьмич так его и не переспросил: чудно уж, в коровьем, что ли? Рылов где-то тоже учился, но, наверное, не окончил заведение – куда его потянуло? А вот продавец Кривонос ударился в бизнес с пятого класса и бросил школу. А каков? Магазин собственный есть и в Выселках, и в Ежах. Главное, мозгами шевелить, ежели они есть. Вот у быка, хоть и у Гитлера, нет мозгов, он и старается всех пырнуть. А ежели человек бодливый, значит, его вправе называть быком. Кузьмич возгордился таким интересным выводом. Значит, он соображает, даже слегка выпивший.

– Что лыбишься, будто кошелек нашел? – отвлек его от мыслей сильно похожий на Кузьмича дед, ростом поменьше, но тоже с одной ногой, и тоже деревянной.

– А тебе бы хотелось, чтобы морда у меня была с выражением, будто этот кошелек пустой?

– Ха, ха, ха, Кузьмич. Куда лыжу навострил?

– Туда, куда и ты свою, Пахом. Скоро тебе будет работа, нашел я походящее дерево для ноги, вернее, мне пообещал его карлик Нос.

– Это хорошая новость, не мешало бы ее обмыть.

– Тебе бы тольки обмывать, сделай сначала ногу.

– На эти твои слова есть два ответа: можно и опосля обмыть, а можно и сейчас и опосля. Как, думаешь, будет лучше?

– Убедил, второй ответ более подходит.

Через минуту они сидели за небольшим столиком у конторы бывшего колхоза, выставив друг на друга деревянные ноги.

– Вот, смотрю на нас, и мысль одолевает сермяжная: ты ногу в афганскую войну потерял, я – отморозил, и обе они деревянные. Ни у тебя, ни у меня никаких привилегий, – сказал Кузьмич.

– У тебя т, их больше. Сидишь на колокольне, там воздух чище, а у нас тут, как пыль поднимется, хуть плавай в ней. Слушай, Кузьмич, а где сейчас тот воскресший Иван, все его ищут. Опять на небо забрался?

– Как в воду, Пахом, глядишь, прям угадал: на колокольне он спит, отдохнуть ему надо: не привык к нашим нормам пития.

– За тобой угонишься. Я с трудом могу, а другой, наверняка, околеет. Интересно, а как бы мы с тобой воскресли, с одной ногой или двумя? Если с двумя, спросим Ивана, как с того свету воротиться, и того – ну, умрем. Тебе – просто: спрыгнешь с колокольни, и все: пятно.

– Да, и тебе не труднее, сноха у тебя медсестра, даст сонных таблеток нормы полторы – тебе хватит. Да, и, подозреваю, с удовольствием даст. Ни разу не видел улыбки на ее лице, всегда, как курицу собралась рубить, – заметил Кузьмич.

– Бывает и мне страшновато, а чё, у больных всегда морды кислые, вот и передается. Уколы с размаху делает. Соседка Граня целый месяц синяк мне на заду показывала.

– Это она тебя завлекала.

– Чем, Кузьмич, завлекала, чай, у меня неструганых досок в амбаре полно.

– Чем есть, тем и завлекала. Все, кончилась самогонка в бутылке, пора и нам прощаться. Пойду, разбужу Ивана, должен оклематься уже. Я давно в порядке, – Кузьмич, хлопнув в ладони, заплясал: «Ух, ты, ах, ты, все мы космонавты, ежели не осел ты, вступи ты в комсомол ты», и, приседая, выпячивал деревянную ногу вперед, не каждый бы так смог.

Только друзья простились, как снова отвлекли Кузьмича. Сначала огромная собака, гнавшаяся за кошкой, чуть не сшибла его в кювет, потом к нему подошел Савельев, которого в деревне звали комиссаром, так он был секретарем парторганизации бывшего колхоза. Ходил Савельев в сапогах, носил галифе, военный френч. Еще бы погоны, и можно снова в роту, где он когда-то служил. Был рассудительным комиссар, до сих пор считал, что всё вокруг его, а не новых буржуев – капиталистов.

– Здорово, Кузьмич, чего ступаешь, как в яму, ногу в шутку пьяному на ладонь отпилили?

– Пахом короче сделал, заготовки длиннее не нашли.

– Понятно, а что за переполох в деревне. «Иван Петров воскрес, с небес спустился…», – кричат у каждого двора.

– Правда это, я сам свидетель, и первым встретил его.

– С тобой все ясно, снова успел напиться, а другие – трезвые, и туда же.

– Спросите главу администрации.

– Нашел, кого спросить, одержимого. Если человек сильно похож на Ивана, как говорят, значит, скорее всего, это его близнец, о котором в Выселках не знают. Мне, атеисту, даже смешно слышать такое в наш космический век. И ты, Кузьмич, вроде рассудительным всегда был, поверил в белиберду.

– По секрету скажу, не поверил я. Этот пришлый просто сильно похож на Ивана Петрова, а вот, о близнеце я не подумал. Мать у Ивана Петрова жила не в Выселках, и все могло быть. Тольки вы об этом никому пока не говорите, разыгрываем мы баб.

– Разыгрывать неадекватных не трудно. А тебе, Кузьмич, в молодости надо было отморозить обе ноги.

– Это зачем.

– А затем, чтобы ходить сейчас на ходулях.

– С шагами по метру?

– Конечно, все будет зависеть от длины деревяшек.

– Ты завсегда шутишь, комиссар, чтобы разыграть баб, я и так попрыгаю, – простился с Савельевым Кузьмич.

Перед самой колокольней его догнал карлик Нос, маленький человек был бледным и с заплаканными глазами.

– Беда, дядя Кузьмич, Вику сватают: приехали трое из Ежей с женихом. Я в засохших лопухах сидел и видел – жених высокий, красивый, и, вероятно, спортсмен: как прыгнет через яму с водой, которую отец Вики заливает для утей.

– А Вика что, какова была ее первая реакция?

– Побежала домой сразу и от радости потеряла галоши в огороде, где мы стояли, обнявшись.

– Носа оставили с носом, а меня без новой ноги, – сделал резюме Кузьмич. – Не переживай, это к лучшему, если Вика не выдержала испытание. Попадется другой, кто прыгнет дальше, она к нему убежит. Значит, не любила, радуйся, что так вышло.

– Одному плохо, дядя Кузьмич.

– А ты не будь один. Посмотри, скольки у нас бабенок холостых и малых ростом. Если толстые, не беда, мягче спать, поверь, у меня опыт большой.

– Может, что совершить, чтобы привлечь к себе внимание?

– Поддерживаю. А ты прыгни в воду, осторожно высунь из нее нос, тебе это нетрудно сделать. Все запищат: куда делся Гриша, утоп, наверное. А ты минут через пять и выплыви: вот, мол, и я. Заговорят о тебе даже старухи. И найдешь себе бабенку для совместного жития. Не то, что Вика: даже носа нет, словно свиной пятачок вместо него. И глаза коровьи. А если будет смотреть на тебя в интимные моменты. Доходит до тебя, что я говорю?

– Доходит, дядя Кузьмич. А насчет моего носа и воды вы серьезно говорили?

– Запомни: такой нос, как у тебя, бог обычно семерым носит, а тебе одному достался, значит, ты уже в выигрыше. И он завсегда сослужит тебе добрую службу. Главное, не забудь принести березовый стояк, а с женитьбой все будет на мази. А я за Иваном, нам еще с ним много дворов обходить, – и Кузьмич заковылял в сторону колокольни, хваля себя за то, как просто он решил сложную житейскую проблему.

Глава шестая

Улица в Выселках была широкая, но разжиревшие за лето гуси, для них специально высаживали возле пруда ячмень, шли им навстречу, не сворачивая, как будто нарочно. Впереди огромный гусак. Вдруг он с шипением подбежал к Кузьмичу и ущипнул его за ногу.

– Вот, гад, как наждаком полоснул, знает за какую ногу щипать. О деревянную бы попробовал. Кажется, нет мозгов, а на тебя, Вань, не набросился, побоялся. Все хотят ущипнуть слабого. Вот у нас карлик Нос живет, ты же помнишь его, – подковырнул Кузьмич, – он механизаторам в страду щи да кашу варит, очень вкусные: траву какую – то в них добавляет, в степи ее рвет.

– Как в сказке, в полнолуние? – сказал Иван.

– Не знаю, что было в сказке, а щи точно по две чашки едят механизаторы. Невзлюбил Носа козел Гришка – он завсегда возле его дома пасется, там бурьян, полно ольхи растет. Нос часто домой остатки каши носит, не больно ее механизаторы едят, в армии многим надоела. Не бросать же ее, вот и носит. Гришка почуял и…

– И отобрал у него кашу, – пошутил Петров.

– Прежде чем отобрать, насадил его на рога, они у него торчком торчат, а не загинаются дугой, как у Платона, который у магазина подарки просит. Теперь, тольки расслабится Нос, козел его и таранит, с кашей он или без каши, все одно. А почему так, да потому, что он маленький. К Портосу небось не подходит: может дать по мусалу, или хуже – рог сломать. А теперь, тольки что узнал от него, и невеста карлика бросает, красивый жених появился и сватает. Пообещал ему найти другую бабенку…

– Объясни, Кузьмич, почему вы дали карлику такую кличку, ведь у него не нос, а носопырка.

Кузьмич посмотрел на Петрова неодобрительно.

– Не увлекайся, не говори, чего не видел, а то проколешься. Я же не совсем дурак и поддакиваю тебе, чтобы посмеяться хоть над чем. В жизни стольки горького, что по сравнению с ним кажется сладкой самогонка. Я к тому, что пора бы нам и причаститься. А чтобы ты знал, у карлика не носопырка, как ты сказал, а настоящий рубильник. Что делает природа. Ты вот куда больше его, а нос у карлика вдвое длиннее. – Кузьмич замолк и, придержав рукой Петрова, тихо добавил, – давай от греха обойдем вот эту свинью: везде сухо, а она лежит в грязи, как будто над ямой специально идут дожди. Молвят, это вовсе не свинья, а сама ведьма Фекла тут лежит. Если потревожишь ее, может и килу навесить, будешь в раскорячку ходить.

– Кому-то уже навесила? – игриво спросил Иван.

– Еще нет, а, может, кому и навесила, разве скажут. В раскорячку ходил сторож зерносклада Антипов, но, как я тебе уже разъяснял на колокольне, он носил между ног с работы мешочек с зерном…. Эх, была, не была, зайдем к ведьме, у нее сладкая самогонка, с ног сшибает. Выйти бы вот тольки на своих двоих, – Кузьмич засмеялся, – ну, а мне, на своей одной.

Походочка у Кузьмича замечательная, если учесть, что деревянная нога гораздо короче. Чтобы иметь о ней представление, пройдитесь по аллее, ставя одну ногу на бордюр. А если у вас на голове будет дырявая соломенная шляпа с широкими полями от солнца, похожести будет еще больше. Продвигался Кузьмич к шатровому дому Феклы споро, не обращая внимания на свинью, смотревшую на него с удивлением, словно говорившую: какой смельчак, чуть не раздавил ей хвостик. А, поймав своими красными глазами другой взгляд, синий, и, испачкавшись об него, вдруг, вскочила и, визжа, бросилась к шатровому дому, влетела в приоткрытую калитку и исчезла во дворе.

«А если действительно это ведьма. Лежит тут в яме и слушает, что говорят о ней идущие мимо высельчане. Ведьма, конечно, знает о преимуществах того, кто владеет информацией. Правильно ли они делают, что идут сейчас к ней» – подумал Иван и крикнул:

– Кузьмич, подожди, может быть, в последнюю очередь зайдем к Фекле? Если она ведьма, то может нас в хряков превратить, если мы не угодим ей.

– Поздно, вон, раздвинула занавески на окне, смотрит на нас… Батюшки, еще не полностью обернулась в человека, глаза еще свинячьи, красные, а у нее при встречах как васильки.

Действительно, на пороге дома их встретила красивая женщина с васильковыми глазами. Она умылась, но на лице, у самых губ, осталась тонкая полоска глины. «Неужели рыла пятачком землю», – побежали мурашки по телу Петрова, хотя он был не из робкого десятка и ходил не раз на моржа.

– Чего, дорогие гости, пожаловали, самогоночки моей хотите? С воскрешением тебя, Иван. Пелагея на бегу о тебе рассказала.

«Значит, ты точно была в яме, в доме не бегают», – подумал Иван.

– Я, как раз, воду свинье носила, – Фекла словно прочитала его мысли, чем вызвала на его теле новую волну мурашек.

– Подожди, не судачь, Фекла, Петров не хочет пока возвращаться к своей жене, может, забыла его, вот и пожелали посоветоваться с тобой, где ему пристроиться на временное жилье, к кому лучше пойти. А для начала налей – ка нам по кружечке бражки, самогонку опробуем опосля разговору.

– Такому красавцу, да хоть ко мне, – глаза Феклы стали определенно разными, в одном засветилась неподдельная радость, в другом застыло выражение, близкое к насмешке. Так показалось Ивану. Кузьмич же не обращал внимания на глазные метаморфозы, так как был частым гостем у ведьмы и привык к ним. А ведьма уже наливала в кружки кипящую коричневую жидкость из жбана.

– Медовуха понравиться тебе, Иван, – такой в загробном мире не сварят, – засмеялась Фекла.

– На райский сад намекаешь, Фекла? Я там не был.

– Не пустили?

– Я бы так не сказал. Сам не пошел туда, хотя врата были распахнуты. Остался в прилегающем пространстве и не был потому оприходован в раю. Повезло, недалеко находился временной портал, ведущий в иной мир, и вот там я побывал. И поэтому смог вернуться. Одиссеи мои невероятные и удивительные, но о них после.

– Ванюш, скажи, а иной мир похож на наш, и есть ли в нем ведьмы? – полюбопытствовала Фекла.

– Таких красивых, как ты, нет, по крайней мере, я не видел, – брякнул, не подумав, Иван, а Фекла только зарделась, раздвинула в улыбке губы и повела похожей на крыло птицы бровью:

– Очень тебе признательна.

Они опустошили почти весь жбанчик. Пила и Фекла.

– А теперь купите у меня каждый по метле, ведьма я или нет? – задорно сказала она.

– Не егозись, каждая баба ведьма, – подзадорил ее Кузьмич. Он уже был навеселе и мог ляпнуть, что хочешь. – А после твоей самогоночки и кривая станет красоткой.

– Ох, Кузьмич, без ноги давно, а все о том же. Мужики, мужики, зальете глаза, и вам все равно, кривая, горбатая.

– Или ведьма, – добавил Иван, и засмеялись все трое – Кузьмич фальцетом, Фекла – сопрано, Петров – басом.

– Как созвучно, словно на оперной сцене, – сказала Фекла.

– А вот Мефистофель не пел, – Иван был трезвее Кузьмича, но тоже, как сказали бы депутаты, в неадекватном состоянии.

И снова: ха – ха – ха, хо – хо – хо, хи – хи – хи….

– А если я останусь у тебя, Фекла, мне не надо будет покупать твою метлу? – спросил Петров.

– Хи – хи – хи.

– Чего смеешься, у меня нет денег, я же из загробного мира. Кстати, ты к нему тоже имеешь отношение.

– А в качестве кого останешься? – спросила с юморком Фекла. Иван почесал давно не стриженый затылок:

– В качестве жильца, естественно.

– Тогда купишь две метлы, а деньги возьмешь у Кузьмича. Надо же мне возмещать затраты на самогонку. Ладно, медовуха пойдет забесплатно.

– А мы, Фекла, не будем самогонку пить, от медовухи нога отстегивается.

– Смотри, как бы чего еще не отстегнулось, Софья, жена Ивана бежит сюда.

– Сюда? – Кузьмич хотел вскочить, но нога была одна, и он только сильно дернулся. Спрячь нас в погреб, Феклушка, скажешь, ушли.

– А, может быть, это не Софья, как ты, Фекла, сидя с нами за столом, узнала, кто к тебе идет? – перебил напарника Иван.

– Не обижайся, у твоей жены не только облик, повадки лошадиные. Когда торопится, переходит с рыси на галоп, стуча ногами, как копытами. У нее ботинки с подковками, далеко слышно. Сейчас она по бетонной дорожке у дома главы администрации проскакала.

– Такая страшная? – вырвалось у Ивана.

– А то забыл? За четыре года она так пополнела, что и по весу сравнится с кобылой.

– Придумали, какая еще жена. Никакой я не пришелец, а другой Иван Петров.

– Как тебя, Иван Петров, разобрало, лезьте уж, – приподняла она крышку погреба, устроенного под полом, – и ничего там не трогайте, как-нибудь отбрешусь от Софьи. А заденет, превращу действительно в кобылу, хотя кто отличит.

Что говорила Фекла Софье, они не слышали, но времени на это ушло много. Успели зажечь лампу, отыскали бутыль самогонки, которую стали пить из горлышка, закусывая мочеными яблоками.

– А ежели черт из бочки вылезет, что будем делать, Иван? – спросил Кузьмич.

– Нальем ему в твой единственный ботинок самогонки, пусть пьет, из горлышка черту нельзя.

– Губы у него заразные?

– А ты знаешь, чем он питается в аду? Вот, вот, и я не знаю.

– Может, мертвецами, у них тольки скелеты остаются.

– Мертвецами – не мертвецами, а бациллы на губах могут быть.

Они успели заметно опростать бутыль, прежде чем открылась крышка погреба и в нее, как им показалось, смотрел черт.

– Действительно, Иван, черт появился, смотрит сверху.

Петров, отхлебнув из бутыли самогонки, покачал отрицательно головой:

– Ты не столько хромой, Кузьмич, сколько слепой. Это Мона Лиза, мадонна… Ты тоже воскресла Лиза, Лизонька, – обратился он уже к ней. – У нас вина нет, а самогонки много, спускайся…. А яблоки райские, – голова его наклонилась, и он отключился…

Ночь была такой темной, что молодой месяц не мог разглядеть лиц тех, кто летел над Малым Узенем на метле из прутьев неплакучей ивы. Мужчина одной рукой сжимал черенок, а другой обнимал сидящую на его коленях женщину с черными распущенными волосами. Их отражение на матовой поверхности реки, придавленной тишиной, а потому и без единой волны, было четким, как в зеркале. И когда она сказала, что напоминает оно Змея Горыныча только с двумя головами, мужчина обиделся и произнес:

– Я видел, как он за тобой ухаживал, и ты с ним кокетничала: Горынчик, Горынчик. Вот сделаю так, что у него действительно останутся две головы, тогда узнаешь.

– Милый, не ревнуй. Он же змей, хоть и с огоньком, но без яда. Я бы тоже могла предъявить тебе претензии, напрашивался к Бабе Яге на постой, все объяснял ей, что воскрес, а жить негде.

– В сказочном миру, куда ты меня уговорила слетать, свои чудачества.

– Старушка, старушка, а подмигивала тебе, когда мы прощались. Скажешь, нервный тик у нее? Все, в сказочный больше ни взлета. Навестим лучше моих друзей. Сатана давно зовет в гости, да и черти просили прихватить с собой мешок уголька для жаровен.

– Намекаешь на темные силы? – мужчина не испугался, но пришел в сознание.

Лежал он на широкой кровати у стенки, по которой плыли два большущих лебедя, казалось, вот – вот загогочут они, взмахнут крылами и полетят, брызжа на них водой. Почему на них? А рядом с ним лежала Фекла. На щеках ее красивого лица горели зори, губы припухли, а перси – Иван не видывал таких даже на картинах великих художников. Вот кто была богиней, а не Афродита, выходящая из пены, или Венера Милосская, еще и без рук – Фекла Высельчанская из рода ведьм.

И почему они летали в сказочный мир? Подмигивающая Яга, кстати, не очень и старая, лицом, правда не вышла, но ее такой создал сказочник.

А ловелас Змей Горыныч, думает всеми тремя головами, а сруби одну, станет вероятно с ограниченными физическими и умственными возможностями. Но в компании – весельчак, лакает вино сразу из трех золотых сосудов. А поет – разными голосами, закроешь глаза, подумаешь вокальное трио старушек – шипения много.

– Ты уже проснулся? – потянулась в неге Фекла.

– Смутное сомнение меня одолевает, – ответил Иван, – во – первых, как ты меня вытащила из погреба, не Кузьмич же помог, во – вторых, как я мог, извини, пьяный в доску, лететь на метле и еще держать тебя на руках. И, в – третьих, что самое важное, как оказался с тобой в одной постели?

– Как, как, как? Просто. Чтобы много не думал, объясню кратко, метла помогла. Удовлетворен? Ну, что округлил свои синие глаза? Ведьма я Высельчанская.

Иван не знал, что ответить. На него действительно смотрела богиня, в глазах которой зияла бесконечностью синева. Он потянулся к ее губам…. А почему он не помнит, какие они сладкие и нежные?

– Кузьмич твой еще в погребе, – сказала потом Фекла, – не стала его вытаскивать, да он и не хотел: самогон есть, закуска кое – какая тоже.

– Это даже лучше, – взбодрился Иван, – вдвоем выходить из твоего дома проще, сама понимаешь

– А ты не выходи, снимешь у меня комнату бесплатно, возможно, и будем летать на метле, хотя прошедшей ночью ты видел только сон. Правда, зачем мне Баба Яга и Змей Горыныч, я бы к Сатане лучше слетала. Он на тебя похож, только с рогами. И тебя они могут украсить, если останешься со мной, – Фекла засмеялась громко, но с затаенной печалью, которую Иван все же различил.

– А почему ты смеешься невесело?

– А потому, дурачок, что ты пришелся мне по сердцу, и мне тяжко.

– Отвечу на прямоту, прямотой: ты тоже мне очень мила, правда, ведьма, – поцеловал он ее. – Дай мне срок: за день столько на меня обрушилось необъяснимого в ваших Выселках, что немного надо подумать и переварить увиденное и услышанное.

– Я рада, что у тебя все серьезно: и с Выселками, и со мной. Даже ветер иногда замирает в закутке, где златятся рогожи в ряд. Помнишь, откуда?

– Помню.

– Значит, все будет хорошо.

– Я знаю, как будет, только чуть позже, – туманно ответил он.

Фекла встала, натянула халат, с которого улыбался горбоносый похожий на человека черт, выдавали его принадлежность к нечистой силе только два небольших рога. Черт погрозил Ивану пальцем, но шутливо, по – приятельски. Он дернул себя за ухо, нет, не спит, и, действительно растерялся, не помахал бы ему в ответ рукой, чему сам удивился, и решил, что у него поехала крыша.

– Снова огорошила тебя? – сказала Фекла, – Я заказала этот рисунок у нашего художника, вы были у него. Черт, как живой, что говорит о таланте Репина. Так я поддерживаю свой статус ведьмы. Поэтому и на майке Вельзевул, а не какой-либо хрипящий, как перед смертью, певец.

– Тогда бы и звалась не Феклой, а свеклой, еще больше бы подчеркивала свою индивидуальность.

– Как в воду глядишь, а не на черта, – вновь засмеялась она, – меня сначала Свеклой и звали, вернулись к родному имени, когда стала торговать метлами.

Думаешь, зауважали? Нет, стали больше бояться. Думаю, само присутствие моей метлы прибавляет им серьезности, а, вдруг, это подслушивающее и передающее устройство, еще наброшу, как они говорят, килу. Страх нагоняет и то, что метлы ивовые, а ивы у нас не растут.

– Откуда же ты их берешь, Свеклушка, вот буду тебя так называть, – пошутил Петров.

– Я не против, только не запаривай как сегодня ночью, – словно щелкнула его по носу, да, в карман за словом она не лезла. – Все просто, иву мне привозит родственник с Иргиза. На этой речке его полно. Вот и использую ситуацию в свою пользу, поднимаю, как могу, свой рейтинг ведьмы. Положила раз вязанку ивовых прутьев на крышу, у трубы, а рядом свою метлу. И что тут было. Собралось много народу, и все показывали руками на крышу моей избы. «Ведьма», «ведьма» – доносил ветер до щели в заборе, через которую я смотрела на такое явление. С тех пор, кажется, даже малыши сначала начинают говорить «ведьма», а потом «мама».

– Вылезай, иноходец, – подняла Фекла крышку погреба, из которого потянуло сивухой. «Вот бы зажечь сейчас спичку, взлетишь точно в иной мир» – подумал Иван.

– Тра, та, та, та, – выставил на них словно дуло деревянную ногу Кузьмич, – застрелю вас, паршивцев, за то, что оставили тут одного. С кем чокаться? Давайте, спускайтесь, самогонка есть, моченых яблок полно.

– Да, он еще пьян, пусть сидит тогда, не тащить же его на корточках по деревне, придется тебе идти домой одному.

– Без провожатого не могу. Откроюсь тебе: не знаю, где и дом Софьи, я, правда, не ее бывший муж, вот, посмотри мой паспорт: последнее место проживания – Земля Франца Иосифа.

Фекла внимательно перелистала паспорт Петрова:

– Всегда ли, Ваня, можно верить своим глазам, особенно в наше время? А если действительно сам колдун? Кто из смертных возвращался из загробного мира? Ладно, дорогой, мы забрались в такие непостижимые, прямо фантастические дебри, откуда предстоит еще выбраться. А что будем дальше делать? Подождем, пока Кузьмич не выйдет из состояния невесомости и вспомнит, как его зовут, по – нашему – оклемается. А там видно будет.