Текст книги "Избранное"

Шел со службы пограничник…

Самый первый раз Аннушка увидела Демьяна в тот день, когда её, тринадцатилетнюю девочку, забрал из детского дома и привёз на незнакомую железнодорожную станцию Степан Будяк. Стояло солнечное летнее утро. С «дядей Степаном», робко прижимая к груди узелок с вещами, вышла она из вагона и… утонула в разливах мелодий духового оркестра и огромной толпе народа.

Степан с Анютой растерянно оглянулись и увидели, что вслед за ними с поезда сходят четверо военных. Девочке сразу бросился в глаза тот, что шёл посередине – его поддерживали под руки, – бледнолицый, перетянутый ремнями, в красивой зелёноверхой фуражке. Это и был Демьян Ефимцев, пограничник, герой Хасана.

Они хотели было посторониться, пропустить военных вперёд, но толпа сомкнулась за ними, прижала к четвёрке. Анюта оказалась совсем рядом с тем, что шёл посредине. И тут она заметила, что на груди у него – орден Ленина, а на глазах – тёмная повязка. Из рассказов, услышанных после, Анюта узнала, что орден Демьяну вручал в Кремле будто бы сам М. И. Калинин, а глаза герой потерял в бою.

Девчонкой Анюта бегала на все встречи с Ефимцовым, которые устраивались в их округе, и, вероятно, ни один мальчишка, её сверстник, не знал тогда лучше пограничную службу, чем она. И всякий раз, когда Демьян начинал рассказывать о бое у высоты 558, сердце её начинало биться неровно и сильно. Как наяву, видела она блики на стальных штыках самураев, вынырнувших на рассвете из туманной пади, безжизненный провод телефонного аппарата, который связывал пограничный наряд с заставой, картины отчаянной, неравной схватки, слышала разрывы гранат и трескотню пулемётов. На миг, в тот самый момент, когда в ногах у сержанта Ефимцова разрывалась самурайская мина, на девочку обрушивалась кромешная тьма. Но открывала Анюта глаза, и мир снова сиял вокруг неё красками. За окошком дома зеленела берёза, тянулись к солнцу в палисаднике мальвы, наливались соком в саду румяные яблоки. Мир ласкал радужным разноцветьем сидящих вокруг Ефимцова – всех, кто слушал его, но для него самого радость красок земных была закрыта навсегда. И боль сострадания пронизывала её сердце, когда солдат тяжело вздохнув, уходил со встречи.

По малолетству в те годы она не могла знать, конечно, что душа Демьяна тоскует не только по свету, но и по женской ласке, любви, которой ему испытать не довелось. Аннушка поймёт это после, когда самой придётся пройти через горнило войны, прошагать немало огненных вёрст в шинели солдата. Прошагать и снова вернуться в деревню Савино.

…Это было погожим летним вечером в первый послевоенный год. С полей тянуло запахом мяты, в лугах скрипели коростели, наяривала на «пятачке» залихватская гармошка. Деревня понемногу «оттаивала» после военного лихолетья. В Савино в тот вечер пришли на гулянку парни из дальнего села Новоалександровки. Девушки принарядились. Надела и своё лучшее платье, сшитое из голубого парашюта, и Анна. Проходя мимо соседского дома, заметила на крылечке незнакомого человека. Присмотрелась: Демьян!

Как давно не видела его Анна! Уж не чаяла встретиться: скольких людей развела за эти годы война. Она и сама намыкалась. Эвакуация, окружение, вражья неволя, побег, скитание в лесу и приют у школьной уборщицы Ульяны Стефановны Фёдоровой. Освобождение. Курсы медсестёр и форсирование Днепра. Первые раненые. Бой под Никополем. Двадцать шестой, истекающий кровью солдат, вынесенный ею из огня. Всплеск разорвавшегося снаряда, резкая боль в правой ноге и госпиталь.

В этой ужасной коловерти Анне иногда вспоминались встречи с Демьяном, и, странное дело, они будто согревали ей сердце, укрепляли дух. В госпитале она даже собралась написать ему письмо. Но куда? В начале войны она слышала, что Демьян с матерью Анной Яковлевной и младшим братишкой уехал куда-то в заволжские степи.

После госпиталя Анну из армии демобилизовали. Вернувшись в Савино, она узнала, что Степан Будяк, взявший её когда-то из детского дома, погиб. Но хата его стояла целёхонькой…

И вот – эта встреча с Демьяном. Оказалось, он тоже вернулся в родные места. В деревню его захватили новоалександровские ребята. Но и гармошка, и девичьи песни только растревожили парня, и вот, грустный, печальный, сидит он, прислонившись спиной к стене.

Сострадание вновь, как в детские годы, пронзило сердце Аннушки. Только теперь к нему прибавилось (она поняла это сразу) тепло и нежность. И девушка робко шагнула к крылечку…

Такой шумной и весёлой свадьбы, как у Демьяна и Анны, давно не бывало в этих краях. Гармонисты были с обеих сторон – с невестиной и жениховой. Веселились все. Даже дед Павло, про которого, шутя, говорили, что отец его тележного скрипу боялся и сыну тоже наказывал, не удержался на месте, когда Коля Змеевский бросил пальцы на баянные пуговки. До чего играл, окаянный! И всё поглядывал на креокую красавицу Аннушку. Забеспокоилась мать Демьяна – Анна Яковлевна:

– Удержишь ли такую приметную, сынок?

А он только улыбнулся:

– Не волнуйся, мама. Я её сердцем высмотрел. А сердце ошибается редко.

…Мы сидим в доме Ефимцовых. Хозяин показывает альбом с фотографиями, поздравления, что прислали ему недавно воины краснознамённого Тихоокеанского пограничного округа, хвалится новой формой, которую подарили ему друзья на День пограничника, с гордостью рассказывает о службе в армии младшего сына, Владимира, и о трудовых успехах старшего – Анатолия, колхозного механизатора. Анна Ивановна смотрит на супруга, рассказывает, обращаясь ко мне:

– Знаете, когда мы с Демьяном расписывались, в тот самый день весть в деревню пришла, что ждёт меня в военкомате награда – орден Красной Звезды. Оказывается, в войну получить не успела, так вот в мирное время пришлось. И в какой день! Такое совпадение даже представить трудно… – Анна Ивановна задумалась, припомнила что-то и опять расцвела в улыбке: – Тридцать лет прожила я с Демьяном. И все эти годы словно под музыку шла по жизни. Под ту самую, что звучала когда-то на станции, на перроне…

«Словно под музыку шла…» Наверное, не каждая женщина может сказать о себе такое. Её чувство к любимому человеку взошло и расцвело на доброй душевной основе – преклонении перед великими человеческими качествами, какими являются храбрость, стойкость и сила духа. Через всю жизнь она пронесла верность своему мужу-солдату. И судьба сторицей вознаградила эту прекрасную женщину за отзывчивость и сердце великое. Она любит и любима сама. У неё отличные дети, хороший дом, в котором уют, покой и достаток. Ей нравится дело, которым она занимается. За работу её уважают и почитают. Она депутат сельсовета, член районного комитета партии.

– Болеть за дела общественные Захарыч меня научил. Поди-ка, какой он сознательный, – рассказывает Анна Ивановна. – Помню, после войны телят у населения контрактовал. Возьмёт младшего братишку в поводыри и – по деревням. В правлении колхоза заседал, пропагандистом был. Да и сейчас идут к нему люди – и за советом, и так – о жизни потолковать.

– Ну, это ты слишком, Аня, – Демьян Захарович останавливает жену, но лицо растроганное, нежное, берёт Анну Ивановну за руку, что-то ласково шепчет ей.

Я смотрю на эту счастливую пару, и в воображении встаёт вдруг картина их первой встречи.

Удивительно складываются всё-таки иногда судьбы людские. Удивительно. Кто бы мог думать тогда, на станции, что эти два человека через несколько лет станут опорой друг другу.

Да, удивительно складываются судьбы людские. Но правильно говорят и то, что судьба человека в отдельности чаще всего кроется в его собственном сердце.

У обелиска

Посреди улицы стояло несколько человек. Празднично одетые, они нетерпеливо поглядывали в тот конец деревни, откуда, как всегда неторопливо, шагал Василий Хитров. Наконец подошёл и он. Молчаливо-суровый, худощавый, он и в шестьдесят мало чем отличался от того тридцатилетнего Васюхи-коммуниста, которого я босоногим мальчишкой увидел впервые в августе победного сорок пятого.

…Сегодня в Контееве открывают обелиск в память погибших земляков, и они, бывшие фронтовики, собрались туда.

На машину взбирались, подсаживая друг друга. Бригадир Михаил Кашин с орденом Отечественной войны и двумя медалями «За отвагу», протягивая руку нерасторопному Паше Виноградову, спросил:

– А ты что же, Павел, не надел награды?

Виноградов, побывавший в войну в восемнадцати госпиталях, потупил глаза, смолчал. На этот вопрос он ответил мне. Да и то после всех торжеств дня, когда выпил рюмочку «сладенького» с соседом, бывшим солдатом Геннадием Александровичем Кокошниковым:

– Проносил я в кармане Красную Звёздочку. Как глянул на то место, где дом твоего деда Николая стоял, сердце так и замерло. Шесть сыновей старика сложили головы. Где-то медали их? Где ордена?

В Глебовском в машину подсело ещё несколько человек. Николай Кокорин, широкоплечий, коренастый механизатор досадовал:

– Заболел портной, как назло. Я ему свои флотские брюки отдал перелицевать, а он заболел. Всё сохранилось у меня: и фуражка, и форменка, и ремень с якорем, но без клёшей это же не наденешь…

В машине ехали десять человек.

– Ребята, как мало-то нас осталось, – утирала глаза Нюра Орлова.

Сухонькая, в синеньком плаще, она выглядела школьницей, только вот морщины на лице, да глаза, наполненные синей болью. Какой же она была тогда, в суровом январе сорок третьего года, когда служила в батальоне воздушного наблюдения, оповещения и связи? Как справлялась она с солдатским лихом? Как пронесла на своих худеньких плечах послевоенную нужду и тяжесть непосильной работы? Одна, без мужа.

Приехали, когда всё было готово к открытию обелиска. С факелами в руках выстроились вдоль дорожки, ведущей к нему, красные следопыты Контеевской средней школы. Кольцом стояли колхозники, пенсионеры.

Председатель сельсовета Раида Александровна Чистякова уточняла очерёдность выступающих на предстоящем митинге. Была она в белом нарядном костюме, с золотыми серёжками в ушах. Серёжки подарила ей мужнина сестра – Татьяна, тоже участница войны. От души дарила, на всю жизнь благодарная ей. Восемнадцатилетнего брата её – Ивана – привезли из госпиталя, можно сказать, умирающим. На Курской дуге тяжко был изранен боец. И вот ему-то, инвалиду, и отдала молодая учительница Раида Постнова, первая красавица на селе, свою любовь и заботу. И поднялся на ноги солдат.

…Седой бетонный обелиск был прикрыт полотном. Вчера полотно ненадолго снимали, когда здесь остановилась машина с гробом фронтовика М. И. Яблокова. Того самого, что всё собирался сходить на центральную усадьбу колхоза посмотреть на место, где символически будут покоиться его друзья детства и юности, но так и не смог.

Работал Яблоков после войны председателем, бригадиром, руководил «бабьим царством». Нелёгкое дело. Но умел найти подход к обиженным войной женщинам и, где не могли они, становился сам. Дружил с Хитровым. Многие недоумевали, что объединяет их, столь разных. Михаил Иванович слыл в округе человеком добросердечным (его обожали), Хитров же – суровым, непримиримым, его побаивались. А объединяла их чистая совесть да ещё стремление во что бы то ни стало одолеть лихо первых послевоенных лет.

Заколыхались густые языки пламени над факелами, потянулись к платкам седые матери, без времени сникшие жёны, затихла молодёжь – поползло с остроконечной пики обелиска к красным плитам с высеченными буквами имён и фамилий белое полотно. Взметнулись к синему небу зелёные кроны деревьев. Не над могилами фронтовыми, а у порогов и окон отчих домов. Здесь должна быть всегда тишина и покой. Ведь за ясное небо, за мирную жизнь и сложили головы мои земляки.

Митинг начался. Говорит о народном подвиге школьный учитель Владимир Васильев. Грудь в орденах и медалях. Был тяжело ранен. Говорит ветеран о славных полководцах, боевых командирах, бесстрашных бойцах. А рядом застыли в строю иссеченные, израненные, убелённые сединами, отмеченные всеми видами воинской славы солдаты – его земляки. И те, что, напрягая все силы, растили хлеб для страны, что вынесли на руках своих из разрухи державу.

Замерли в красных галстуках пионеры, а рядом с ними – их деды и бабушки. Живые свидетели ратного времени, живые герои, живая доблесть наша, исконные, вечные труженики.

А небо такое голубое сегодня. Бушует, кипит зеленью лето.

Часть IV. Кто дважды счастлив

В одной умной книге довелось мне прочитать интересное изречение, смысл которого сводится к следующему. Если мы хотим узнать, что вырастет из маленького семечка, то нам надо взглянуть на дерево, с которого оно упало, потом спуститься вниз по стволу до самых корней и посмотреть, какая почва их питала.

Взялся за гуж

Сорок пять тысяч центнеров зерна намолотило за сезон семейное звено алтайского механизатора И. М. Воронкова. Своим самоотверженным трудом семейный коллектив убедительно продемонстрировал, что люди потомственных профессий – опора современного села.

О большой механизаторской династии Воронковых – мой рассказ.

Усталости как и не было – за поворотом показался родной поселок. Окаймленный со всех сторон березовыми рощами, он в лучах заходившего осеннего солнца был похож на живописную картину в золотом багете. На пороге родного дома стояла мать. Без платка, в легком платье – она будто и не уходила с крылечка все три недели, пока работали они в дальнем хозяйстве на уборке.

Улыбающиеся, довольные, сыновья обнимали мать, у которой для каждого было запасено и доброе слово, и нежный взгляд.

– А батька-то, батька-то какой герой! – восклицала Екатерина Федоровна, глядя на приехавшего с сыновьями мужа, – помолодел даже, с молодыми работая.

Встречать старших высыпала ватага младших братишек и сестренок. Весело, шумно заходило семейство Воронковых в дом.

Случай свел меня с Воронковыми в момент возвращения их в родное село из совхоза «Бурановский», где семейное звено помогало убирать пшеницу. Приглядываюсь к героям алтайской нивы. Какие же они? Добродушные улыбки, у всех голубые глаза. Самому старшему из сыновей, работающих в звене, еще нет и тридцати, младшему едва за двадцать. Немножко резковатый Сергей, сдержанный Виктор, любопытный Михаил, застенчивый Валерий – они стояли в комнате вокруг отца. Раздеться еще не успели, и в своих комбинезонах с черными капюшонами, опущенными на лоб, походили чем-то на былинных витязей.

Глядя на счастливых ребят и мать, я невольно припомнил слова, сказанные секретарем парторганизации совхоза Н. Т. Чичериным в адрес Ивана Михайловича: «Свою любовь к механизаторскому делу он привил и своим детям. Их у него двенадцать».

На Алтае должность хлебороба – самая почитаемая. Здешний житель, чем бы он ни занимался в настоящее время, непременно упомянет в разговоре, что он тоже причастен к труду земледельца.

О мастерстве, умении, таланте любого человека в крае нередко судят по отношению его к хлеборобскому делу. Мне довелось слышать, как отвечала на восторженные отзывы читателей о творчестве Василия Шукшина его мать – простая крестьянка Мария Сергеевна. «Хорошо писал Вася, хорошо. Да как же иначе-то. Он – крестьянин. Все знал, все умел. И зябь подымать, и хлеб убирать».

Насколько же, стало быть, велик тут престиж крестьянского звания, насколько огромно уважение к нему, если по хлеборобской профессии равняют другие человеческие занятия. А уж о любви и гордости за свою профессию тех, для кого хлебопашество становится делом всей жизни, наверное, и говорить не стоит.

Рано усвоил Иван Воронков истину, что человек любит сильнее то, во что больше вложил труда. Об этом ему говаривал первый его учитель – тракторист Григорий Пастухов. Давно это было. Еще в далекие тридцатые годы, когда крестьянство выходило на дорогу новой жизни, когда волнующее, загадочное слово «колхоз» только что появилось в лексиконе селянина. Нелегко рушились в ту пору многовековые частнособственнические устои в крестьянской психологии, и в ломке их немалую роль сыграли первые трактористы. Это они на своих «путиловцах» запахивали межи, несли на село дисциплину и организованность рабочего класса. И против них в первую очередь обрушивались вражеские силы. Помнит Иван Михайлович сожженный в их селе трактор, избитого кулацкими сынками механизатора Григория Пастухова.

Как живой, и сейчас стоит перед глазами достойного ученика первый наставник. Суровый и добрый, умеющий, где надо, потребовать строго, а где и шуткой подбодрить. И поныне помнит науку старшего товарища Иван Михайлович, рассуждая о механизаторском звании, как и он: «Работа наша нелегкая. Но это, если не любишь работать. А если любишь – другой разговор».

Воронков и детей воспитывает в таком же духе, привлекая их к работе в мастерских и в поле с самого раннего детства. Делается это настолько естественно, что ребята, помогая отцу смазать трактор, искренне полагают: без них он и не справился бы. С годами детское желание «помочь папке» перерастает в привязанность, в любовь к машинам, к земле. И уж тут Иван Михайлович сам начинает считать: без ребят ему было бы трудно.

У Воронкова дел что зимой, что летом невпроворот. К нему, специалисту первого класса, токарю, наладчику топливных насосов, беспрестанно обращаются за помощью другие механизаторы. Он не отказывает.

– Нынче даже не было времени перед уборкой комбайн свой перебрать, – признался мне Иван Михайлович, – хорошо, ребята выручили, отремонтировали машину.

– Какие ребята? – спрашиваю.

– Коля и Саша, – отвечает. – Первый в девятом классе учится, второй – в шестом.

К старшим сыновьям отец относится требовательно. «Молодежь есть молодежь, – размышляет он. – И погулять любит, и поспать потом. Понятное дело. Только ведь и работу за нас никто не сделает. Потому и толкую: взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Нынче отец и сыновья создали на уборке семейное звено. Пять комбайнов входило в загонку. Результат работы записывался на звеньевого, а не на каждого работника в отдельности, как раньше. Упростился учет. Но главное преимущество звеньевой системы не в этом. Взаимовыручка, помощь друг другу, плюс строгая дисциплина и требовательность, исходящие от главы семьи, принесли успех. Директор совхоза «Коммунар», где работают Воронковы, Григорий Прохорович Гриценко, подводя итог работы звена, сказал как-то:

– Нам бы в хозяйстве иметь пять таких уборочных коллективов – и больше не надо. Замечу, что в «Коммунаре» только зерновых сеют двенадцать тысяч с лишним гектаров. Может, через край, как говорится, хватил руководитель, увлекся? Не похоже. Результат Воронковых сам за себя говорит. В Дубровском отделении, где они нынче за три недели убрали хлеб одни, раньше по месяцу работало восемнадцать комбайнов.

На алтайской ниве нынешней осенью трудилось 732 семейных звена. По численности звено Ивана Михайловича самое большое. И выработка на комбайн в нем самая высокая. Убрав урожай в своем хозяйстве, звено выезжало помогать соседям. И вот теперь, вернувшись и сидя уже за столом, они ведут разговор все о том же – об урожае, машинах. Потом самый младший из механизаторов Воронковых, Валерий, расскажет мне:

– В прошлом году демобилизовался из армии, поступать в СПТУ было уже поздно. Так отец и братья вот тут, дома, начали меня готовить к выпускным экзаменам. И что вы думаете? Хорошо сдал!

– Да что вы тут собрание за столом открыли, – нарочито сердится мать, – хоть поешьте как следует, поешьте. Один разговор – о машинах.

– И впрямь, – соглашается старший сын Виктор.

Затем, как бы невзначай, заходит разговор о современном земледельце. Изменился он, что и говорить. Коллективный труд, высокая культура ведения хозяйства формируют и нового хлебопашца. Иван Михайлович вспоминает: раньше случись неурожай – живешь впроголодь. Теперь не то. К тому же как стали землю обрабатывать! Все по науке делается. Грамотные крестьяне стали. Воронкову-старшему это особенно заметно. Ведь еще на его памяти рядовые механизаторы не имели права в магнето залезать: квалификация низка. А теперь трактористы или комбайнеры обязательно должны знать на уровне техника. И знают, потому что подготовка у них солидная, фундамент прочный.

Перемены в быте, условиях труда происходят, что называется, на глазах. Это замечает и молодое поколение Воронковых.

– В нынешнюю посевную, – говорит Виктор, – я работал на К-700. От зари до зари в кабине машины находился и не уставал.

Новые машины облегчили труд земледельца, сделали его высокопроизводительным. И вот семейное звено Воронковых намолотило за сезон 45 тысяч центнеров зерна! Имена механизаторов из далекого алтайского совхоза «Коммунар» становятся известными всей стране.

…Вечер струился прохладой. Догорали за окном верхушки березовой рощи, желтела в поле стерня сжатой пшеницы. Покой и тишина стояли кругом.

– Красота-то какая! – восторженно произнес Сергей Воронков. – Никуда я не поеду отсюда, буду учиться заочно.

– А я люблю шумную степь, когда и ночью светло от машинных фар, – это говорит Воронков-старший.

Неуемный, беспокойный человек. В войну он был наводчиком орудия, сражался на Курской дуге, под Обоянью. Контуженный, израненный вернулся в родное село. В сорок четвертом. Костыли бросил на станции, шагал проселком, превозмогая боль. Старался выглядеть бодрым, крепким. На другой день вышел в поле, где работали в ту пору женщины да ребятишки. Перед уборкой собрал из «разбитых», списанных машин комбайн и на общую радость односельчан выехал за околицу косить пшеницу.

Вскоре Иван женился. Взгляды на жизнь с Екатериной Федоровной совпадали. Красавица, труженица, хозяйка хорошая.

К матери в семье Воронковых отношение особо нежное и почтительное, ей самые богатые подарки в день рождения, к 8 Марта. Вырастить двенадцать ребятишек, о которых на селе никто худого слова не скажет, дело не шуточное. Для всех хватило у этой чудесной женщины материнского тепла и ласки, столь необходимых каждому человеку.

По случаю приезда корреспондента дети просят мать приколоть к кофточке орден «Матери-героини». И когда она это сделала, гордо посмотрели на меня: какова у нас мамка!

– Мама, спляши цыганочку, – просят младшие дочери Марина и Аня.

– Ой, что вы, детоньки…

– Спляши, спляши, мамка, – подбадривают другие. А отец берет уже в руки гармонь.

– Э-эх! По такому случаю! – и пошла выбивать чечетку счастливая мать.

Сыплет переборами гармошка, хлопают ладошами в такт плясунье ребята, и не верится, что Екатерине Федоровне и ее мужу давно за пятьдесят.

Много слышал я, будучи в «Коммунаре», о дружной семье Воронковых и главе ее – Иване Михайловиче. Как депутат райсовета и сельсовета много сделал он добра для людей. Но запомнился мне он за семейным столом, в родном доме. Счастливый, веселый, жизнерадостный. Годы, казалось, не властны над ним.

На прощание Иван Михайлович поделился своими задумками на будущее.

– Тысяч пятьдесят должны намолотить. Еще один сын вернется из армии. Он шофер. Будет в звене свой водитель.

Понятно, что до новых высот добраться будет нелегко; но в дружной семье дело всегда спорится.