Текст книги "Красный сфинкс. Книга первая"

Сюжет следующего романа («Инженер Мэнни») Богданов раскрыл еще в «Красной звезде». «Мэнни – великий инженер, – писал он. – Он жил задолго до социальной революции, в эпоху прорытия Великих каналов; эти грандиозные работы были организованы по его плану и велись под его руководством. Его первый помощник, завидуя его славе и могуществу, повел интригу против него. Один из главных каналов, над которым работали несколько сот тысяч человек, начинался в болотистой, нездоровой местности. Многие тысячи рабочих умирали там от болезней, и среди остальных разгоралось недовольство. В то время как главный инженер вел переговоры с центральным правительством Марса о пенсиях семьям погибших на работе, его старший помощник тайно вел агитацию среди недовольных, подстрекал их устроить стачку с требованием перенесения работ из этой местности в другую, что было невозможно, и отставки главного инженера… Когда тот узнал все это, он пригласил старшего помощника для объяснений и убил его на месте. На суде инженер отказался от всякой защиты, а только заявил, что он считает свой образ действий справедливым и необходимым. Его приговорили к многолетнему заключению в тюрьме. Но вскоре оказалось, что никто из его преемников не в силах вести гигантскую организацию работ…»

Марсианин сам наказал себя за убийство, добровольно уйдя в тюрьму.

И масштабными строительными работами он руководит теперь из тюремной камеры.

При этом он неуклонно и последовательно готовит себе преемника. Время для размышлений и воспоминаний у него есть. Перед ним постоянно проходят картины марсианской жизни. Они, кстати, вовсе не так убоги, как посмеивались некоторые слишком политизированные критики Богданова.

«Был странный день. С утра над далекими горами, которые охраняли тайну пустыни, поднимались серые облака, медленно рассеивались и вновь возникали; доносился протяжный гул, за которым следовали глухие раскаты, подобные грому. Стекла дрожали в домах, и были моменты, когда казалось, что земля вздрагивает. Ветерок с востока приносил какую-то мелкую пыль и слабый, едкий запах. Наконец – невиданное на Марсе явление – среди дня над городом образовалась туча, и пошел дождь…»

«Наступила ночь, а Нэлла все сидела у открытого окна. Она смотрела на темное небо с ярко сиявшими звездами. Маленькое личико Фобоса скользило с запада им навстречу, капризно меняя на глазах свое очертание и порождая от предметов бледные, непрочные тени; ни на какой другой планете солнечного мира людям не приходится видеть такой удивительной луны. Крошечный серпик Деймоса словно застыл среди небесного свода; а недалеко от него опускалась к закату зеленоватая вечерняя звезда – Земля со своей неразлучной спутницей. Зеркало залива повторяло в более слабых тонах небесную картину…»

Это запоминается. Ну, а некоторая затененность романа…

А почему бы и нет? «Не тот строй жизни, другие отношения. Иной весь опыт людей. Множество понятий, там – вполне выработанных и привычных, здесь отсутствуют совершенно. Идеи, там настолько общепринятые, что их даже не высказывают, а постоянно подразумевают, здесь – нередко воспринимаются, как нечто непонятное, невероятное или даже чудовищное, – вроде того, как атеизм для благочестивого католика Средних веков или свободная любовь для мещанина старых времен». Странно, что такой тонкий ценитель фантастики, как Кир Булычев, в исследовании, посвященном русскому утопизму, принял марсианский, описанный Богдановым духовный вампиризм за вампиризм, скажем так, мистико-биологический.

«Представьте себе человека – работника в какой бы то ни было области труда и мысли, – именно так указывал в своем романе Богданов. – Он живет для себя как физиологический организм; он живет для общества как деятель. Его энергия входит в общий поток жизни и усиливает его, помогает побеждать то, что ей враждебно в мире. Он в то же время, без сомнения, чего-нибудь стоит обществу, живет за счет труда других людей, нечто отнимает у окружающей его жизни. Но пока он дает ей больше того, что берет, он увеличивает сумму жизни, он в ней плюс, положительная величина. Бывает, что до самого конца, до физической смерти он и остается таким плюсом: ослабли уже руки, но еще хорошо работает мозг, старик думает, учит, воспитывает других, передавая им свой опыт; затем устает мозг, слабеет память, но не изменяет сердце, полное нежности и участия к молодой жизни, самой своей чистотой и благородством вносящее в нее гармонию, дух единства, который делает ее сильнее. Однако так случается редко. Гораздо чаще человек, который слишком долго живет, рано или поздно переживает сам себя. Наступает момент, когда он начинает брать у жизни больше, чем дает ей, когда он своим существованием уже уменьшает ее величину. Возникает вражда между ним и ею. Она отталкивает его, он впивается в нее. Он не только паразит жизни, он теперь ее активный ненавистник; он пьет ее соки, чтобы жить, и не хочет, чтобы она жила, чтобы она продолжала свое движение. Это не человек, потому что существо человеческое, социально-творческое, уже умерло в нем; он – труп такого существа. Вреден и обыкновенный, физиологический труп: его надо удалять или уничтожать, иначе он заражает воздух и приносит болезни. Но вампир – живой мертвец – много вреднее и опаснее, если при жизни он был сильным человеком…»

Что касается идей научных и социальных, А. А. Богданов, обладая громадным революционным опытом, стопроцентно, на мой взгляд, использовал возможности фантастического романа.

Один из его героев еще в 1911 году говорил, в сущности, о системном анализе.

«На этом пути Нэтти пришел к своему величайшему открытию, – положил начало всеобщей организационной науке. Он искал упрощения и объединения научных методов, а для этого изучал и сопоставлял самые различные приемы, применяемые человечеством в его познании и в труде; оказалось, что те и другие находятся в самом тесном родстве, что методы теоретические возникли всецело из практических, и что все их можно свести к немногим простым схемам. Когда же Нэтти сравнил эти схемы с различными жизненными сочетаниями в природе, с теми способами, посредством которых она стихийно образует устойчивые и развивающиеся системы, то его опять поразил ряд сходств и совпадений. В итоге у него получился такой вывод: как ни различны элементы вселенной – электроны, атомы, вещи, люди, идеи, планеты, звезды, – и как ни различны по внешности их комбинации, но возможно установить небольшое число общих методов, по которым эти какие угодно элементы соединяются между собой, как в стихийном процессе природы, так и в человеческой деятельности. Нэтти удалось отчетливо определить три основных из этих «универсальных организационных методов», его ученики пошли дальше, развили и точнее исследовали полученные выводы. Так возникла всеобщая наука, быстро охватившая весь организационный опыт человечества. Прежняя философия была не чем иным, как смутным предчувствием этой науки: а законы природы, общественной жизни и мышления, найденные разными социальными науками, оказались частичными выражениями ее принципов в отдельных областях…»

«Не понимаю вас, – говорил Леониду инженер Мэнни. – Я думаю, что знаю, что такое идея, и что такое – усилие, труд. Я уже не говорю о том объединенном труде человеческой массы, который для вас каким-то образом заслоняет все, а для меня – просто механическая сила, с удобством и пользой заменяемая работою машин. Но даже интеллектуальный труд сознательной личности… Я всегда служил идее и всегда господствовал над своим усилием. Оно – лишь средство, она – высшая цель. Идея больше, чем сами люди и все, что им принадлежит; она не зависит от них, они подчиняются ей. Для меня это несомненно – как и то, что я в полной мере испытал. Несколько раз в моей жизни мне случалось овладеть идеей, раскрыть истину – ценою напряженной и долгой работы, мучительной борьбы с тайною… И когда наступал этот момент, все пережитое сразу исчезало перед сияющим величием найденного, и даже сам я как будто переставал существовать. За покрывалом, сорванным моей мыслью и волей, выступало то великое, необходимое, чего не в силах было бы изменить все человечество, хотя бы объединило для того всю свою энергию: разве оно может сделать так, чтобы эта идея стала истиной? И если оно не захочет признать ее, если откажется следовать ей, она ли пострадает от того? Пусть даже исчезнет человечество – истина останется тем, что она есть».

Конечно, вождь пролетарской революции не мог не сердиться на Богданова.

«Прочел «Инженера Мэнни», – писал Ленин Горькому в 1913 году. – Тот же махизм-идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни глупые редакторы в «Правде» не поняли». И на Капри, играя с Богдановым в шахматы, Ленин советовал Александру Александровичу: «Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капиталисты ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!»

Но Богданова мучили сомнения.

Победа большевиков не вдохновляла его.

В записных книжках его сохранились характерные записи.

Например, такая. «Смольный после Октября. Красин: «Теперь самое трудное организовать производство». Ленин: «Что ж тут трудного? Наставим станков, заставим инженеров работать на нас. Принудим работать!» И далее: «Даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием – варварским патриотизмом».

19 ноября 1917 года после известного артиллерийского обстрела большевиками Кремля Богданов отправил весьма горькое письмо своему старому другу А. В. Луначарскому.

«Логика казармы, – писал он, – в противоположность логике фабрики, характеризуется тем, что она понимает всякую задачу, как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда. Разбить буржуазию – вот и социализм. Захватить власть – тогда все можем… А культура…

Ваше отношение ко всем другим социалистам: вы все время только рвали мосты между ними и собой, делали невозможными всякие разговоры и соглашения; ваш политический стиль пропитался казарменной трехэтажностью, ваши редакции помещают стихи о выдавливании кишок у буржуазии…

Ваши товарищеские отношения… На другой день после того, как ты закричал «не могу!», один из твоих ближайших товарищей, Ем. Ярославский, печатает в «С-Д» статью об «истерических интеллигентах, которые жалеют камни и не жалеют людей», которые «верещат не могу, ломая… руки», и пр. (цитирую приблизительно, но стиль не искажаю). Таково товарищеское уважение. Это пролетарий? Нет, это грубый солдат, который целуется с товарищем по казарме, пока пьют вместе денатурат, а чуть несогласие – матершина и штык в живот. Я в такой атмосфере жить и работать не мог бы. Для меня товарищеские отношения – это принцип новой культуры… и я не так-то легко меняю свою природу. Тут нет ничьей вины: все это было неизбежно. Ваша безудержная демагогия – необходимое приспособление к задачам собирания солдатских масс; ваше культурное принижение – необходимый результат этого общения с солдатчиной, род культурной слабости пролетариата…

А идеал социализма? Ясно, что тот, кто считает солдатское восстание (?) началом его реализации, тот с рабочим социализмом объективно порвал, тот ошибочно считает себя социалистом – он идет по пути военно-потребительского коммунизма, принимает карикатуру упадочного кризиса за идеал жизни и красоты. Он может выполнять объективно-необходимую задачу, как нынешний большевизм, но в то же время он обречен на крушение, политическое и идейное. Он отдал свою веру солдатским штыкам, – и недалек тот день, когда эти же штыки растерзают его веру, если не его тело. Здесь действительный трагизм. Я ничего не имею против того, что эту сдачу социализма солдатчине выполняет грубый шахматист Ленин, самовлюбленный актер Троцкий. Мне грустно, что в это дело ввязался ты, во-1), потому что для тебя разочарование будет много хуже, чем для тех; во-2) потому что ты мог бы делать другое, не менее необходимое, но более прочное, хотя в данный момент менее заметное дело, – делать его, не изменяя себе. Я же останусь при этом другом деле, как ни утомительно одиночество зрячего среди слепых…

Социалистической революции в Европе теперь не будет – не на том уровне культуры и организованности стоит ее рабочий класс, возраст его ясно засвидетельствован историей войны. Там будет ряд революций характера ликвидационного, уничтожающих наследство войны: авторитарность (олигархию, диктатуру властей), задолженность (следовательно, гипертрофию рентьерства), остатки национального угнетения, вновь созданную войною и фиксированную государственным капиталом обособленность наций, и пр. – работы много…»

После октябрьского переворота Богданов руководил Пролеткультом, преподавал политическую экономию в I МГУ, входил в Коммунистическую академию. Сохранилось стихотворение, которое должно было войти в третий его фантастический роман «Марсианин, заброшенный на Землю». По стихотворению видно, что менялось во взглядах Богданова, а в чем он оставался на прежних позициях.

 
Да… Люди… Их формы так странно похожи
На расу планеты родной…
Но сердце… Но все существо их – не то же,
И нет в них созвучья со мной.
Невнятно им высшей гармонии слово.
Зародыши мутных идей
Роятся в душе их. Наследье былого
Царит полновластно на ней.
Сквозь детский их лепет, средь хищных желаний
Лишь искры мелькают порой
Иных устремлений, порывов, мечтаний,
Предчувствий культуры иной…
 

Главным трудом того времени стала для Богданова его «Тектология. Всеобщая организационная наука» (1913–1922). Критикуя ограниченность мышления, воспитанного на специализации, Богданов осуществил попытку заложить универсальные, обобщенные основы науки, объединяющей организационный опыт человечества. Организационную точку зрения Богданов рассматривал, как призванную служить средством решения практических задач. Для повышения результативности решения конкретных, практических задач Богданов предполагает обязательное сведение процесса решения задач к выявлению абстрактной составляющей.

«Мой главный исходный пункт, – писал Богданов, – заключается в том, что структурные отношения могут быть обобщены до такой же степени формальной чистоты схем, как в математике отношения величин, и на такой основе организационные задачи могут решаться способами, аналогичными математическим. Более того – отношения количественные я рассматриваю как особый тип структурных, и самую математику – как раньше развивавшуюся, в силу особых причин, ветвь всеобщей организационной науки: этим объясняется гигантская практическая сила математики как орудия организации жизни».

Разумеется, взгляды Богданова вызвали свирепую критику.

Одна из его работ, кстати, так и называлась – «Тектология или диалектика?» Понятно, что некий выбор тут только декларировался.

Богданов был глубоко убежден, что смысл жизни – в приобщенности каждого отдельного человека к великому человеческому коллективу, в растворении чувств каждого отдельного человека в едином океане общечеловеческих стремлений, горя и радостей. «Пусть люди сами не сознавали, – писал он в «Инженере Мэнни», – почему для них радостно было бороться и даже умирать за идею свободы; их чувство было яснее и глубже их мысли: для человека нет большего счастья, как быть живой частицей могучего, всепобеждающего порыва. Таким порывом для человечества всегда была идея свободы». И спасет и облагородит человека не греза и не мечта, был убежден Богданов, а только опыт – накопление опыта, его стройная организация. И так теперь формулировал он новые целесообразности для коллектива, которые вполне могли, по его убеждению, заменить известные заповеди.

Не должно быть стадности.

Не должно быть рабства.

Не должно быть готтентотства («Добро, когда я краду; зло, когда у меня крадут»).

Не должно быть абсолютных норм.

Не должно быть инертности.

Не должна нарушаться чистота целей.

И, наконец, высший идеал новой совести: всепонимание.

В литературно-философских работах «Теория Пролеткульта» (1917), «Наука и рабочий класс» (1918), «Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса» (1920), особенно в статье «О художественном наследстве» (1918) Богданов открыто заявлял, что прошлое больше не может определять настоящего. Впрочем, призывы: «Во имя нашего завтра – сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы», принадлежавшие поэту В. Кириллову, никогда им всерьез не принимались. Богданов прямо заявил о назревшем в обществе особом отношении к классическому наследству. «Взять у них – (у классиков, – Г. П.) – можно, и следует, много, очень много, – но не продать же им за это, незаметно для себя, свою классовую душу», – писал он. Классики, конечно, нужны, но всего лишь как школа овладения литературной техникой. По-настоящему в новом мире нужны только новые произведения.

Пять недель, проведенные в ГПУ в 1923 году, окончательно оттолкнули Богданова от политики. С 1926 года Богданов – директор и руководитель Института борьбы за жизнеспособность. Так назвали первый в мире научный Институт переливания крови. Ученый прекрасно понимал, какую важную роль могут сыграть работы такого института в условиях внешней блокады страны, в условиях вполне возможной новой, еще более страшной мировой войны. Он искал простые, наиболее эффективные способы восстановления сил работниками и защитниками нового общества. Заодно пытался практически проверить идею той самой «коллективной борьбы за жизнеспособность», о которой писал еще в романе «Красная звезда». И погиб 7 апреля 1928 года, проводя на себе эксперимент по переливанию крови.

«Прекрасным подвигом назвал его смерть в выступлении на гражданской панихиде Н. И. Бухарин, – писал биограф Богданова В. Н. Ягодинский. – Восхищение героизмом своего пациента выразил профессор М. П. Кончаловский, пораженный тем, как Богданов до последней минуты тщательно анализировал симптомы своей болезни. Этот великий клиницист с огромным опытом работы писал, что ему «в первый раз в жизни пришлось видеть такое мужество и такое стоическое спокойствие перед лицом смерти». В меньшей степени обычно акцентируется внимание на том, что Богданов сразу, как только тяжелая реакция поразила обоих участников переливания крови, дал указание персоналу сделать все возможное для спасения студента Л. И. Колдомасова, а в отношении себя ограничиться лишь фиксированием показателей, поскольку они могут иметь большое научное значение. После этого в течение трех дней он не приглашал к себе врачей, хотя реально его состояние уже было угрожающим».

В «Правде», помимо многочисленных официальных соболезнований, был напечатан и некролог за подписью Н. И. Бухарина.

«Умер в мучениях А. А. Богданов. Он был довольно значительное время одним из крупнейших теоретиков марксизма. Всем известен его постепенно нараставший отход от политических позиций большевизма и (более ранний) отход от некоторых основных позиций марксизма вообще, но мы, его теперешние идеологические противники, должны признать огромный размах мысли покойного, его совершенно исключительную образованность, смелость его обобщающего ума. Богданов был человек крупнейшего масштаба с самыми разносторонними, поистине энциклопедическими познаниями: врач, математик, философ, экономист – он следил буквально за всеми отраслями науки… Пропал громадный ум, энергия, воля; умер образованнейший человек нашего времени, неутомимый труженик науки, которому многие и многие обязаны началом своего революционного пути».

Несколькими днями позже Совнарком РСФСР «принимая во внимание исключительные революционные и научные заслуги А. А. Богданова (Малиновского)», постановил присвоить его имя Государственному научному Институту переливания крови. В годы большого террора имя подозрительного «синьора махиста» исчезло из названия института, но к концу ХХ века вернулось.

СОЧИНЕНИЯ:

Красная звезда: Утопия. – СПб.: Т-во худ. печати, 1908.

А. Богданов. Падение великого фетишизма (Современный кризис идеологии). – М.: Изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, 1910.

Философия живого опыта. – СПб, 1913.

Инженер Мэнни. – СПб., 1913.

Красная звезда. – Пгр.: Петрогр. Совет раб. и красноарм. деп., 1918.

Искусство и рабочий класс. – М., 1918.

Инженер Мэнни. – Пгр.: Петрогр. Совет раб. и красноарм. деп., 1918.

Инженер Мэнни. – Л.: Кр. газ., 1929.

Красная звезда. (В сб.: «Вечное солнце»). – М.: Молодая гвардия, 1979.

Красная звезда. – М.: Правда, 1986.

Красная звезда. – М.: Издательство МГУ, 1986.

Красная звезда. (В сб.: «У светлого яра Вселенной»). – М.: Правда, 1988.

Вопросы социализма. Работы разных лет. – М.: Политиздат, 1990.

Красная звезда. – М.: Прогресс, 1990.

Красная звезда. – Красноярск: ПИК «ОФСЕТ», 1993.

Красная звезда. – М.: Русская книга, 1998.

ЛИТЕРАТУРА:

Белова А. А. А. А. Богданов. – М, 1974.

Ягодинский В. Марсианин, заброшенный на Землю // В мире фантастики. – М.: Молодая гвардия, 1989.

Гловели Г. Д. Социализм науки: мебиусова лента А. А. Богданова. – М., 1991.

Ревякина А. Богданов А. – М.: Большая российская энциклопедия; Рандеву-АМ, 2000.

Ягодинский В. Н. Александр Александрович Богданов. – М.: Наука, 2006.