Текст книги "Космонавты живут на земле"

– Я этого никогда не забуду, Кузьма Петрович, – негромко произнес Горелов, – и вас особенно. Вы столько для меня сделали.

– А вот это уже сентиментальность, – прервал его Ефимков, – это не надо, Алексей. Она даже в пейзажах вредна, если их пишет летчик-истребитель. Шагай переживай свою радость. Все у тебя складывается хорошо, парень. Только смотри, в космос слетаешь, на земле меня не забывай. А то встречу где-нибудь, автограф попрошу, а ты сделаешь вид, будто и не знаешь меня…

– Да что вы, товарищ полковник.

– Ладно, ладно, всякое бывает, – проворчал с напускной суровостью комдив. – Ну а сейчас марш!

…Ровно через неделю на имя полковника Ефимкова пришла из высшего авиационного штаба короткая телеграмма: «Командир звена старший лейтенант Горелов Алексей Павлович приказом Главкома ВВС НП 296 п откомандировывается в распоряжение генерала Мочалова».

Кузьма Петрович, уже свыкшийся с неизбежностью предстоящей разлуки, прочитал ее не спеша, резко нажал кнопку звонка и, когда в дверях выросла фигура дежурившего по штабу офицера, спокойно произнес:

– Разыщите старшего лейтенанта Горелова и передайте, что поступил приказ об отчислении его из нашей дивизии. Пускай срочно собирается и завтра вечерним поездом выезжает в Москву. Куда и зачем – он знает.

Оставшись один, комдив еще раз перечитал телеграмму и шумно вздохнул. Откинувшись на спинку кресла, он долго глядел в прямоугольник запотевшего от холода окна и думал о людях, с какими сталкивался на жизненных тропах. Многих летчиков встречал он и провожал. Но этот парнишка по особенному был дорог. Его, вчерашнего десятиклассника, научил когда-то Ефимков летать, ему помог стать здесь, в Соболевке, боевым летчиком. Теперь он уходил.

– Пусть же повезет ему и на космическом маршруте! – тихо вздохнул комдив.

Часть вторая
«Звезды еще не близко»

Морозным январским утром на одной из самых далеких подмосковных платформ остановился поезд. Из него вышел только один пассажир. Сипло вскрикнул паровоз, и состав поплыл мимо платформы. Пассажир огляделся. Под навесом жались воробьи. Окно кассы задубело от наледи. Жизнь, могло бы показаться, совсем замерла здесь от тридцатиградусного мороза, если бы не дымилась напротив, над рыжей дощатой, более высокой, чем станция, постройкой, кирпичная труба.

Вывеска «Буфет» была на этой постройке куда крупнее, чем табличка с названием разъезда, прибитая чуть повыше окошка кассы. Может быть, поэтому в лютые морозные дни часть пассажиров упорно путала эти две постройки и, прежде чем очутиться у окошка кассы, открывала скрипучую дверь под вывеской «Буфет».

Одинокий путник этого искушения избежал. Не отыскивая взглядом случайных пешеходов, у которых можно было уточнить дорогу, он уверенно, словно много раз бывал на этом разъезде, прошагал до конца перрона, спустился по лесенке и по тропинке, узкой, но добротно вытоптанной многими пешеходами, вышел к широкой асфальтовой дороге. Здесь он тоже не колебался, а сразу повернул налево.

Небо над лесом было ярко-синим и чистым. Нигде не мело. Ровная лента шоссе уходила в сторону от железнодорожного полотна. По обеим сторонам от нее стояли рослые сосны. Чуть подальше, отступая от них в чащобу, виднелись древние дубы. Березки меж ними холодно отсвечивали молочными, с подпалинкой стволами. Сойди с дороги – и тотчас продавишь наст, увязнешь по самую грудь в снегу. Путник вздрогнул от неожиданного треска, гулко прокатившегося по лесу. С веток на землю посыпалась пороша. И на человека, на его военную шинель, на погоны старшего лейтенанта и на опущенные уши меховой форменной армейской шапки упали мелкие снежинки. И снова белое безмолвие сковало десятки километров окрест.

Широкая полоса дороги была прямой до самого поворота. А дальше плотная стена леса. Что за поворотом – не видать.

«Глухомань-то какая! – подумал путник. – Совсем как у нас на Волге». Но обманчивой была эта тишина. Не успел он мысленно произнести слово «глухомань», как из-за поворота вывернул навстречу грузовик-снегоочиститель с широким щитом впереди капота. Потом раздались настойчивые предупреждающие сигналы. Старший лейтенант, шагавший по самой середине дороги, поспешно свернул к кювету. С ним поравнялся армейский «газик». Скрипнули тормоза, и распахнулась дверца. Солдат-водитель, опираясь рукой о баранку, высунулся из машины.

– Садитесь, товарищ старший лейтенант. В ногах правды нет. До самой проходной домчу.

Путник отрицательно покачал головой.

– Спасибо. Больно хорошо лесом идти. Вот если от чемодана меня освободили бы.

– Так ставьте чемодан.

Старший лейтенант подошел к «газику» и втиснул в задние дверцы на пустое сиденье свою ношу.

– Вот так у нас многие, – проворчал неодобрительно шофер, – пеший транспорт технике предпочитают. Чемодан ваш оставлю в проходной.

Машина рванулась, обдав путника белым облаком снега.

За поворотом дорога была такой же прямой и где-то в километре отсюда совсем обрывалась, упираясь в чащу. Зоркие глаза старшего лейтенанта разглядели зеленый забор и небольшую каменную пристройку. Он пошел быстрее. Шаги по-прежнему звонко отдавались в лесной тишине. От холода ноги стали стыть, нос и щеки приходилось то и дело растирать, но старший лейтенант не раскаивался, что отказался от попутной машины.

«До чего здесь чудесно! – подумал он. – Совсем не то что в Соболевке, где на десять километров вокруг ни березки, ни сосны порядочной не сыщешь».

Когда он приблизился к длинному зеленому забору, увидел над ним высокую пустую смотровую вышку, верхние этажи белых каменных зданий, широкие, наглухо затворенные ворота с калиткой. Он уже приготовился стучать в калитку замерзшим кулаком, но когда до нее осталось не более десяти метров, она сама без скрипа распахнулась навстречу. Смуглый часовой, утонувший в овчинном тулупе, окликнул его с кавказским акцентом:

– Вы, наверное, старший лейтенант Горелов?

– Откуда вам это известно? – опешил Алексей.

– А мы, кроме вас, сегодня к себе никого не ждем, – улыбнулся часовой.

– Значит, пропуск на меня заказан?

– Не надо никакой пропуск. Удостоверение покажите.

Внимательно просмотрев удостоверение и скользнув по лицу Алеши изучающими глазами, он удовлетворенно качнул головой.

– Проходите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. И калиточку эту не забывайте. Ее когда-то сам Юрий Алексеевич Гагарин тоже вот, как вы, первый раз в своей жизни открывал. Памятная калиточка.

Алексей взял чемодан и пошел. Длинная прямая аллея начиналась от проходной. По обеим ее сторонам, наполовину занесенные снегом, высились на мраморных постаментах бронзовые скульптуры. Справа сквозь очки на него смотрел «дедушка русской авиации» Жуковский. Горсточки наметенного ветром снега, словно проседь, залегли в его темной бороде. Слева с рукой, устремленной ввысь, стоял Циолковский. Скульптору удалось передать и одухотворенность, и мечтательность, и легкую грусть в тонких чертах худощавого лица, и бесконечную убежденность в волевом жесте руки. На ладони великого ученого Алексей увидел маленький макет космического корабля. И вовсе не склонный к сентиментальности, он всем своим существом почувствовал сейчас торжественность этой минуты. Два бронзовых человека смотрели строго и ободряюще. В Алеше проснулся художник, и он залюбовался скульптурами. «Великолепны, – подумал он. – Как живые. Так и кажется, будто вот-вот заговорят».

С жадным любопытством Горелов оглядывался по сторонам. Вот он, заветный городок космонавтов. Здесь все должно быть особенным и неповторимым. Он искал глазами здания, где размещались так хорошо известные ему по описаниям термокамеры, центрифуги, барокамеры, кабины космических кораблей, ставшие тренажерами. Эти здания, как ему казалось, обязательно должны быть какими-то особыми, непохожими на все виденные доселе. Он их искал и, не найдя, вздохнул. Внешне городок космонавтов ничем Горелова не удивил. Даже разочаровал немножко. Он увидел дома и аллейки, такие же, как в Соболевке. В густых зарослях сосняка и березовых рощиц прятались желтые и белые блочные дома. Широкая аллея привела Горелова к заснеженной цветочной клумбе. Обогнув ее, он очутился у двухэтажного здания, увидел в окнах машинисток и офицеров, склонившихся над рабочими столами, и догадался, что это и есть штаб отряда летчиков-космонавтов. Пока поднимался по ступенькам, неожиданная робость одолела его, но Алеша быстро отогнал сомнения.

Дежурный по штабу не стал проверять документы.

– Командира вызвали в Москву, – пояснил он, – а начальник штаба в девятнадцатой комнате.

В маленьком, подчеркнуто чистом кабинете его встретил высокий седой человек. На гладком стекле письменного стола, за которым он сидел, не было ни чернильного прибора, ни традиционных стаканчиков, ни облезлых самолетных моделей. Лишь стены этой комнаты были сплошь в каких-то схемах или чертежах, скрытых под матерчатыми занавесками. Перед седым человеком лежала синяя авторучка и лист бумаги, который он при появлении Горелова точным, выработанным движением сложил вдвое, так что все, что на этом листе значилось, было скрыто теперь от вошедшего. Алексей громко отрапортовал. Седой человек встал из-за стола, протянул руку. Над большим лбом начальника штаба нависла седая шапка волос, с которой никак не вязались мохнатые черные брови и такие же черные молодые глаза под ними. Горелов с удивлением разглядел на его тужурке планки орденов и над ними две золотые звездочки.

– Полковник Иванников, – представился он просто, – Прохор Кузьмич.

– Так я же вас знаю, товарищ полковник! – не удержался Алеша. – Я в Больших Озерах авиаучилище кончал, а там на Доске почетных выпускников ваш портрет. Да и потом сколько о ваших подвигах с нами бесед провели!

– Значит, помнят меня в училище, – обрадованно проговорил Иванников, которого, видимо, тронула наивная Алешина речь. – Да. Было. Пятьдесят два самолета в Великую Отечественную сбил в воздушных боях. Только на той доске, как мне кажется, я выгляжу поинтереснее.

– Там вы совсем молодой, – улыбнулся Алеша, – и чубчик небольшой на лоб свисает.

– Чубчик, говорите? Был действительно и чубчик. А теперь две папахи ношу. Одну, которая по форме положена, а другую – вот эту, – тряхнул он седыми волосами. – Все приходит в свое время.

С интересом разглядывая начальника штаба, Алеша вспомнил, что он как-то уже спрашивал у Ефимкова, где теперь Прохор Кузьмич, и получил неопределенный ответ: «Да кто его знает! Служит где-то. Только фамилия его исчезла почему-то на авиационном горизонте».

«Так вот оно что. Оказывается, знаменитый ас Иванников тоже в этом отряде. Видать, хороши у космонавтов наставники».

– Садитесь, товарищ старший лейтенант, – сказал начальник штаба дружелюбно, – личные вещи, надеюсь, не в контейнере у вас идут?

– С собой, – весело уточнил Алексей, – в комнате дежурного по части чемодан оставил.

– Все мы с одного чемодана начинали… – философски заметил Иванников. – А как настроение?

– Настроение летчика-истребителя, прибывшего в новую часть, товарищ полковник.

– Вы теперь уже не летчик-истребитель, – поправил Иванников.

– Но еще и не космонавт.

– Еще нет, но к этому высокому званию надо себя готовить.

– Я хоть с завтрашнего дня могу начать тренировки, – пылко воскликнул Алексей, – проходить все термокамеры, сурдокамеры, роторы, бассейны невесомости, батуты…

Бритые щеки начальника штаба затряслись от смеха.

– Однако же и начитались вы о нашей жизни!

– Еще бы, товарищ полковник. Все, что было в газетах и журналах!

Иванников неторопливо пригладил левой рукой со следами ожога волосы. Глядя на курчавого офицера, про себя подумал: «Зелен. Ох, до чего же и зелен! Сколько с ним придется поработать! Да и получится ли еще из него настоящий космонавт?» Прохор Кузьмич года три назад служил в Звездном городке, общался со всеми прославленными героями космоса. Сейчас он сравнивал с ними новичка, и ему почему-то казалось, что тот слишком уж жидковат. Алеша по-иному истолковал возникшую в разговоре паузу и не на пользу себе прибавил:

– Я и все фильмы о космических полетах смотрел по три раза. «Рейс к звездам», «Снова к звездам» и другие.

– Фильмы? – словно издалека переспросил Прохор Кузьмич. – В них все, конечно, ярко и эффектно, как на больших праздниках.

– А в жизни, товарищ полковник?

Иванников перестал улыбаться.

– В жизни – как в будни. Проще и гораздо труднее. И запомните, Алексей Павлович, с той самой минуты, как проходную прошли, запомните: жизнь человека состоит в основном из будней, а не из праздников. Тем более у космонавтов.

– Так я готов как можно скорее включиться в эти будни.

– Во все эти, как вы говорите, термокамеры, сурдокамеры и центрифуги?

– Ну да.

– Ох, Алексей Павлович! Я отдаю дань вашей искренней горячности, но… Еще не так скоро придется вам приступить к специальным тренировкам. Сейчас главное не в них. Вам немедленно надо браться за учебу, серьезную и трудную.

– Но я же кончил авиаучилище, – наивно заметил Алеша.

– Авиаучилище? – засмеялся Иванников. – Да ведь авиаучилище для космонавта все равно что церковно-приходская школа, дорогой старший лейтенант. Космонавт!.. Гагарин по одной дорожке прошел вокруг земного шара. Титов – по другой, Николаев и Попович иными орбитами ходили. И каждый, кто совершает новый полет, действительно пашет звездную целину. Не подумайте, что я пытаюсь образами говорить. Это элементарно. Словом, чтобы, как выражаются журналисты и киноработники, совершить рейсы к звездам или, как у нас говорят попроще и поточнее, исследовать космическое пространство, – нужны огромные знания. Наши ребята уже не те, какими они пришли сюда. Они претерпели огромную эволюцию. Вы же назначены в особый отряд. Поживете – узнаете, какая огромная задача перед нашим маленьким отрядом поставлена. Учиться надо. Тогда все перед вами откроется: и сурдокамеры, и центрифуги, и многое другое. – Он строго, будто прицениваясь, посмотрел на Горелова и улыбнулся: – Подождите, Алексей Павлович, командир говорил, что вы художник. Это правда?

– Да уж какой там, – потупился Алеша, – рисую так, в основном самоучка. Когда выходит, а когда и нет. Раз даже премию получил и картина на выставке побывала.

Прохор Кузьмич вышел из-за стола и заинтересовано посмотрел на новичка.

– Так ведь это же здорово!

– Не понимаю, – оторопело произнес Горелов.

– Все поймете, – оживляясь, продолжал начальник штаба. – Космонавт-художник для нас находка. Из каждого полета пилоты космических кораблей привозят кинопленку и фотокадры, записи в бортовых журналах, личные наблюдения. Ну а если полетит художник? Он же потом такие зарисовки по памяти сделает! Иной раз о сияниях, закатах и восходах, о том, какой Земля видится с высоты, трудно рассказывать словами. А если вам вдруг из корабля в открытый космос придется выходить, монтажные работы выполнять? То, что вы увидите за бортом корабля, навек в память врежется. – Иванников опять сел за стол. – Еще об одном должен предупредить. Мы храним имена будущих космонавтов, их дублеров и тренеров в секрете. Короче говоря, сразу уясните себе, как только вышли за проходную, вы уже не летчик-космонавт Горелов, а просто советский гражданин Горелов – если на вас штатский костюм. А если военный – то старший лейтенант Горелов, и баста. А теперь идите устраиваться. – Прохор Кузьмич открыл сейф, достал плотный картонный листок. – Вот ордер на квартиру. Вручаю без фанфар, но все-таки церемония из торжественных. Как-никак две комнаты, двадцать шесть метров. Сейчас я вызову нашего коменданта капитана Кольского, он вас проводит.

Иванников позвонил, и через минуту в кабинете появился пожилой, небольшого роста капитан с усталым нервным лицом и огромной синеватой родинкой на лбу.

– Прошу знакомиться, – обратился к ним обоим Иванников.

…На улице Кольский сказал:

– Шагать тут недалеко. Семнадцатый дом сразу за поворотом. Этаж второй, удобный. Сейчас ваша квартира как раз освобождается.

– Освобождается? – удивленно переспросил Горелов. – Кто же в ней до меня обитал?

– Капитан Вячеслав Мирошников.

– А сейчас?

– Получил новое назначение. Убывает. – И, словно желая избавить себя от дальнейших расспросов, комендант обвел рукою вокруг: – Полюбуйтесь нашим городком. Маленький, компактный. Вы к нему быстро привыкните. Когда я сюда прибыл, здесь ничего не было. Ни зданий, ни стадиона, ни учебных корпусов. Сплошной лес. Мама моя, если бы вы знали, в какую стужу мы его рубили! В каждое из этих зданий я тоже кирпичи своими руками вкладывал. Можете не сомневаться. А когда городок построили, вызвали меня в кадры и спросили, хочу ли остаться тут на постоянной работе. Я тоже, разумеется, спросил, а что здесь будет. И когда мне сказали – отряд космонавтов, развел руками и ответил: «А кто же не захочет работать в таком отряде, хотел бы я вас спросить?»

Им навстречу попалась группа офицеров, человек в пять, спешившая к штабу. Шагавший впереди майор весело крикнул:

– Коменданту привет! – и не обратил никакого внимания на Горелова.

Остальные, наоборот, задержали взгляд только на нем. Были они все молодые, почти одного роста, крепко сложенные. На меховых новеньких шапках желтели летные «крабы». И по тому, как властно ступали они по утоптанной дорожке и громко разговаривали, безошибочно понял Алексей: это идут хозяева городка – космонавты. Кольский подтвердил:

– Ваши коллеги на физподготовку направились.

У подъезда, к которому они свернули, стояла трехтонка с раскрытым кузовом. Два солдата с усилием закрывали железные двери красного контейнера, туго набитого домашними вещами и мебелью.

– Все, что ли, забрали? – окликнул их комендант.

– Все, товарищ капитан, – ответил один из солдат.

Кольский грустно вздохнул и показал Алеше на лестничный пролет, приглашая подняться первым.

Семнадцатый дом ничем не отличался от многих блочных домов, существующих ныне в авиационных городках, разбросанных во всех концах нашей земли. Три подъезда, четыре этажа, серые аккуратные стены. На втором этаже полная молодая женщина в меховой шубке и белых валенках никак не могла английским ключом отворить дверь. Из-под теплого платка выбивались припорошенные снегом черные волосы. Смуглое, темноглазое лицо южанки и чуть подкрашенный рот. Видимо, женщина только-только пришла из магазина: у ее ног стояла тяжелая хозяйственная сумка.

– Сергей Иосифович, – окликнула она Кольского, – выручайте из беды.

– Мама моя! – воскликнул Кольский. – Жена космонавта, и не в силах справиться с каким-то замком! Давайте ключ. Не зря в Одессе говорится, что дело мастера боится.

Пока комендант открывал замок, женщина с нескрываемым любопытством разглядывала Горелова.

– Будете нашим соседом? – бойко спросила она.

– Собираюсь.

– Вот и хорошо. Если что понадобится, не стесняйтесь обращаться за помощью. У нас это принято. С одним чемоданом осваивать жилплощадь трудно.

– Готово, Вера Ивановна, – сказал в эту минуту Кольский, и женщина, поблагодарив его, скрылась за дверью.

У соседней квартиры с потускневшей цифрой «13» над входом Кольский остановился и виновато оглянулся на Горелова. Дверь была приоткрыта.

– Все-таки предупредим о себе, – пробормотал неуверенно комендант, – прежний хозяин еще там, – и нерешительно позвонил.

– Войдите, – донеслось из квартиры.

Следом за комендантом Горелов перешагнул порог и, не ставя в узком коридоре тяжелый чемодан, прошел в комнаты. На него пахнуло опустошенностью обжитого жилища, из которого только что вывезли обстановку. На стене след от снятого ковра. Пустой буфет с распахнутыми дверцами и дешевый стол без скатерти. На древнем диване с облезлым верхом и выпирающими пружинами сидела молодая светловолосая женщина в теплой незастегнутой шубке и держала на коленях двухлетнюю девочку, тоже одетую. Нежно и как-то жалко прижималась женщина щекой к белому личику девочки. Девочке было неловко, но она не отстранялась, будто понимала, что маме невесело. Меховая шапочка женщины лежала на столе, а все три приставленные к нему стула были заняты военной одеждой. На одном висела тужурка с летными капитанскими погонами и большим синим значком парашютиста. Увидев его, Алеша про себя отметил, что много, видно, попрыгал ее хозяин на своем веку. На другом стуле лежала шинель, а на спинке третьего – серый зимний офицерский шарф.

Алеша ощутил на себе чужой тяжелый взгляд. Поднял голову. У окна стоял невысокий темноволосый офицер в рубашке с расстегнутым воротом и всклокоченной густой шевелюрой. Засунув руки в карманы, он бесцеремонно продолжал разглядывать Горелова, не обращая никакого внимания на Кольского, словно того здесь и не было. Карие глаза с темными желтоватыми зрачками под очень густыми бровями казались горькими, и Алеше подумалось, что руки незнакомца, засунутые в карманы брюк, сжаты сейчас в кулаки. Весь он был, как боксер, сделавший первый шаг на ринге.

– Здравствуйте, Слава, – неуверенно приветствовал его комендант, но на лице капитана не дрогнул ни один мускул. Его внимание было целиком приковано к Алеше. Крупные губы насмешливо покривились.

– А-а, новый искатель счастья прибыл, – протянул капитан с оскорбительным пренебрежением. – Старший лейтенант Горелов, если не ошибаюсь?

– Почему искатель счастья? – обиженным голосом спросил Алеша.

– Да по той простой причине, – зло пояснил капитан, – что теперь каждый летчик-истребитель, только пальцем его помани, готов бежать в космонавты, улыбаться под Гагарина, носить прическу Титова и даже копировать походку Терешковой, полагая, что, овладев всем этим, он будет немедленно запущен в космос. Но вам выпал не тот номер, старший лейтенант. В этой квартире вы не найдете ни пера жар-птицы, ни маршальского жезла. Не забывайте, что она тринадцатая.

– А я их не ищу, – покоробленный такой встречей сказал Алеша.

Женщина на диване болезненно поморщилась и большими светлыми глазами взглянула на капитана:

– Слава, не надо…

– Подожди, Марьяна, – сказал он несколько мягче, – должен же я товарища старшего лейтенанта в курс ввести. Он от радости, что зачислен в отряд, парит в облаках, а я его на грешную землю хочу спустить и напомнить, что отныне он жилец квартиры номер тринадцать.

– Можете не волноваться, товарищ капитан, – безобидно улыбнулся Алеша, – я тринадцатого числа не боюсь. Да и вообще летчик, верящий в коварство тринадцатого числа, в наши дни уже атавизм.

– Не скажите, вмешался в разговор Кольский, решивший сгладить их перепалку, – и сейчас еще можно встретить таких. А раньше было в авиации… мама моя! Кто бриться в этот день не хотел перед полетами, кто вообще бунтовал, если его в плановую таблицу ставили. Один комэск, вот запамятовал фамилию, дело до войны было, тогда на Р – 1 летали… так тот даже жаровню под сиденье норовил положить, если взлетали тринадцатого числа.

– Не знаю, – пожал плечами Алеша, – лично мне на тринадцатое везет. Самые удачные полеты выполнял. И если в космос когда-нибудь придется, я бы тоже не стал возражать против тринадцатого.

– В космос! – почти взревел мрачный капитан. – Посмотрите-ка на этого юнца. Да знаете ли вы, как до этого «когда-нибудь» далеко? Скажу и больше. Оно и совсем может не наступить в вашей жизни, это «когда-нибудь»… вот как в моей. Вам, пришедшему в отряд на мое место, об этом следует знать.

Алеша удивленно попятился:

– Я назначен на ваше место?.. Но ведь мне об этом никто не говорил.

– А какое это имеет значение?! – горько махнул рукой капитан.

– Нет, постойте, – тихо проговорил Горелов, – я ничего не понимаю. Я – на ваше место, а вы…

У него эти слова вырвались так искренне, что мрачный капитан сразу потеплел и раздражение уступило место тихой грусти. В голосе у него улеглись вызывающие нотки. Капитан вынул руки из карманов, протянул правую.

– Давайте хоть познакомимся напоследок… Я тут зря шумлю. Вы, конечно, ни в чем не виноваты. Капитан Мирошников я. Вячеслав Мирошников. Можете просто Славой звать, на равных.

– А я Горелов, Алексей.

– Вот и ладно, – кивнул лохматой головой капитан и на несколько секунд отвернулся, чтобы скрыть волнение. – Квартиру я вам оставляю в полном порядке… вся кэчевская казенная мебель налицо. Кран холодной и кран горячей в полной исправности. Можете даже с дороги мыться. Ну а насчет того, почему я ухожу, тоже в двух словах выскажусь…

Женщина отпустила девочку с рук на пол и глухо попросила:

– Слава, может, не надо?

Он подошел, положил широкую ладонь на ее светловолосую голову, не стыдясь нежности этого жеста.

– Не бойся, Марьяна, я уже пережил все, а нашему новому знакомому Алеше Горелову знать полезно, что не все достигают цели… Так вот, Алеша, есть такая штука на земле – космической медициной именуется. И не смотрит она ни на вашу элегантность, ни на эрудицию, ни на ваши затаенные помыслы, какими бы чистыми и высокими они ни были. Она беспощадна и объективна. И достаточно сурова при этом. Три года отдал я отряду. Тренировался, учился, мечтал о старте на космодроме. А месяц назад сел очередной раз на центрифугу и еле с нее встал. Вся спина синяя, сосуды полопались и – короткое заключение: повышенная чувствительность кожи делает капитана Мирошникова неспособным к перенесению больших перегрузок. Снова в авиацию. В старую дивизию. Это я уже сам попросился. – Он замолчал, бросил в окно быстрый взгляд и кивнул жене: – Нам пора, Марьяна, ребята уже к машине подошли, ждут.

Женщина молча встала, а Мирошников быстро оделся. Потом они все четверо присели, как это и положено перед дальней дорогой. Взволнованный Алеша пожал им руки.

– Товарищ капитан, – попросил он, – подарите что-нибудь на память. Все-таки я ваш преемник и должен что-то получить в наследство.

– В наследство, говорите, Алеша? – остановился в дверях капитан. – Зачем же? Меня еще не хоронят, я еще в авиации постараюсь свое слово сказать, раз не довелось стать космонавтом. В наследство не надо. А вот на новоселье я вам действительно подарок сделаю. – Он порылся в портфеле и достал твердый белый комочек. – Держите, Горелов, мал золотник, да дорог.

– Что это такое? – недоуменно спросил Алексей. – По форме напоминает хлеб.

– Это хлеб и есть, – подтвердил Мирошников, – хлеб, побывавший в космосе в бортовом пайке корабля «Восток-1». Из рациона Юры Гагарина. Видите, какой сувенир! И если у вас все сложится удачнее моего и вы полетите в космос, возьмите его с собой.

– Я возьму, – растерянно согласился Горелов.

Шаги Мирошниковых замерли на лестнице. Кольский ушел с ними.

Затворив плотно дверь, Горелов вернулся в комнату, встал у окна. Сквозь свободное от наледи пространство он увидел ту же стоявшую внизу трехтонку. Кузов был закрыт и солдат в ней не было. Рядом с машиной стояли те пятеро, что повстречались, когда Алеша и Кольский шли к дому. Вероятно, они прибежали попрощаться с капитаном Мирошниковым прямо из физзала, потому что были в голубеньких шапочках и синих спортивных костюмах.

С каким-то тоскливым любопытством наблюдал Алеша за коротким прощанием. Пятеро по очереди обнимали Славу Мирошникова и его жену, а один из них даже расцеловался с ними. Грузовая машина отъехала, и ее место под окном заняла черная «Волга». С улицы донеслись последние прощальные возгласы: «Ты же пиши, Славик», «Помни», «Ну, до встречи, когда бы она ни состоялась», «Марьяна, пиши моей Вере».

И вдруг Горелов явственно услышал, как капитан Мирошников сказал: «Спасибо, спасибо, ребята! Вы смотрите новичка не обижайте. Все-таки в моей квартире остался жить. Пусть хоть ему на тринадцатый номер повезет!».

И Алеше стало тепло и грустно от таких слов.

Потом Мирошниковы сели в легковушку, и она плавно взяла с места, устремившись к проходной. Она ехала к зеленым воротам по недолгой дороге, а пятеро космонавтов остались недвижно стоять и напряженными глазами провожали своего навсегда убывающего товарища. Черная «Волга», остановившаяся у проходной, и маленькая группа провожающих, таких ярких на фоне белого снега в своих синих костюмах, выглядели несколько траурно.

Горелов отошел от окна: «Неужели и со мной случится такое? Нет, не верю, – заговорил он с собой. – А почему не верю? Разве этот красивый кудлатый парень хуже тебя? Да нет, не хуже. Так что? Тебя зачислили не его место, ты теперь будешь жить в его квартире. Но есть ли гарантия, что и с тобой не произойдет такого? Ведь этот парень три года ходил по дорожкам космического городка, три года тренировался на снарядах в физзале, проходил занятия в термокамере и сурдокамере. Три года ездил время от времени на центрифугу, учился в академии. Три года был уверен, что распахнется перед ним проходная космодрома, чтобы пропустить к стартовой площадке, к ракете… И вдруг вместо этого зеленые ворота городка навсегда закрылись за ним. – Алеша прошелся по опустевшей комнате, сказал: – Навсегда». А что ждет его в авиации? Разве легко возвращаться назад к самолету после длительного перерыва? На его тужурке – знак военного летчика второго класса. Но когда он возвратится к своим товарищам, ему придется начинать снова с программы пилота, не получившего класс. Ой как нелегко все это!

Горелову стало жаль уехавшего Мирошникова. Он оглядел опустевшую комнату. Одинокий коричневый чемодан, поставленный у стены, делал ее еще более неуютной. Диван, три стула, длинный стол без скатерти, буфет с открытыми дверцами… Во второй комнате Алеша обнаружил фанерный платяной шкаф с поцарапанным зеркалом, небольшой письменный столик, на котором стоял желтый пластмассовый телефон, еще два старых стула и кровать, застеленную свежим бельем. «Вероятно, капитан Кольский от имени КЭЧ постарался, – догадался Алеша. – Ну что ж, и за это спасибо. Наши отцы начинали небось с худших вариантов».

И он уже по-хозяйски принялся определять, куда что положить из своего нехитрого имущества. Распаковав чемодан, аккуратно повесил в шкаф свой единственный штатский костюм и демисезонное пальто, сложил на полку выглаженные рубашки и носки, отнес в ванную мыло и электробритву, затем вынул кисти и краски и очень долго раздумывал, куда бы их прибрать. Однотомник Маяковского, подаренный ему Леночкой Сторожевой еще в девятом классе, он положил на письменный стол. Потом вынул спрятанную на самом дне чемодана картину «Обелиск у крутояра», долго на нее смотрел.

Нет, не потускнели краски! Все так же багрово догорало ущербное закатное солнце и тени падали наземь от двух скорбных фигур – женщины и подростка, стоявших на днепровской круче у одинокого обелиска. Алеша пожалел, что оставил в Соболевке все свои пейзажи, портреты, акварели. Как бы они преобразили новую квартиру! Но как же было не оставить, если сам Ефимков, зашедший попрощаться, неловко попросил: