Текст книги "Формула кризисов. В паутине соблазна. У последней черты"

Околоточный Медведев, не сводя пистолета с Ивана, матерно бранил городовых, но сам боялся прикоснуться к богатырю. Убедившись, что им не взять курсанта, городовые отступили, поглядывая на околоточного.

– Вызовите командира роты, – приказал тот.

Дневальный побежал в штаб полка.

Надо сказать, что нового командира роты князя Во…цева солдаты и курсанты не только уважали, но и сдержанно, по-мужски, любили. И вот почему. До этого командиром роты у них почти два года был граф Ро…цев, самодовольный аристократ с постоянным стеком в руках. На марш-бросках он садился на жеребца и загонял солдат до седьмого пота. Бывал жесток в муштре. Гвардейцы его роты чувствовали себя в полку как прокажённые.

Наконец солдаты решили подложить своему ротному «свинью». На полковом смотре по стрельбе, где присутствовал командующий гвардейскими полками великий князь Павел Александрович, вся первая рота Преображенского полка стреляла в цель по «молоку». Командир роты, с трясущейся у виска рукой, оправдывался перед командующим:

– Ваше высочество! Это недоразумение. На тренировочных стрельбах солдаты показывали хорошие результаты.

– А я в этом не сомневаюсь, граф, – резко ответил командующий. – Дело тут в другом – солдатики вас не любят. Извольте сейчас же написать рапорт! И в отставку! Гвардии такие командиры не нужны! – срываясь на крик, приказал великий князь.

Новый командир роты, несмотря на княжеский титул и огромное богатство, которым обладал, был прост с солдатами. На учениях разделял с нижними чинами нелёгкий уклад походной жизни гвардейцев. Те же марш-броски он совершал пешим, наравне с ними. Перед парадами не гнушался становиться с рядовыми в строй, чтобы отработать строевой шаг и наиболее сложные упражнения. Это был настоящий командир, отец солдату.

…Однажды папа был дежурным по кухне. Перед обедом неожиданно появился ротный. После рапорта князь спросил отца:

– Чем кормите солдат, доктор?

– Извольте отведать сами, Ваше сиятельство, – вытянувшись в струнку, предложил отец.

Князь улыбнулся и назидательно сказал:

– Доктор, у их сиятельства имений сто в России и, пожалуй, столько же за границей. Денег у нас хватит. Если обед не удался, приготовьте новый, но чтобы солдаты были сыты и довольны.

Конечно, за такое внимание к себе солдаты боготворили своего командира. И вот теперь его срочно вызвали из дома по случаю ЧП в его роте.

– Курсант Марченко! Почему не подчиняетесь власти? – обратился ротный к вытянувшемуся и слегка пошатывающемуся Ивану.

– Ваше сиятельство, фараоны проклятые у меня в деревне последнюю корову свели со двора за недоимки. Вот я и напился…

– Так надо было ко мне обратиться, а не напиваться, – укоризненно покачал головой князь. – А городовым надо подчиняться. Они слуги государевы, как и мы.

Ивана увели. Вскоре его определили в штрафной батальон. Не помогли ни ходатайство ротного, ни причина, по которой гвардеец напился. В штрафном батальоне ему, муштруя, вешали на плечи не один мешок с песком, а два.

– Встретиться с Иваном вновь мне пришлось только в конце 1905 года, – рассказывал мне отец. – Печальная это была встреча. Мы возвращались с японского фронта. Ехали в теплушках. На улице трескучий мороз. Где-то под Иркутском к нам забросили в вагон Ваню Марченко в одном исподнем. Он был смертельно пьян и всё время бормотал: «Я гвардеец-преображенец…» Услышав это, служащие станции решили избавиться от солдата, который попал к ним неизвестно откуда.

Оказывается, Иван тоже был на фронте, в том же штрафном батальоне. Отличился в штыковом бою. Ждал, что его помилуют, и не дождался. На обратном пути сбежал и скитался по станциям.

А через несколько остановок Ваню арестовали. И на этом следы русского богатыря Ивана Марченко затерялись.

Вообще в жизни отца было много эпизодов, которые крепко связаны с историей государства Российского на самых переломных ее этапах.

Вот, например, такой…

В первых числах февраля 1917 года военврач Павел Свирщевский принимал раненых на втором этаже замка некоего барона в Баварии. Лежачих и ходячих больных после Брусиловского прорыва уйма. Халат и руки доктора постоянно в крови. Он уже валится с ног после бессонной ночи, но уйти нельзя, нет замены. А тут ещё телеграф. Аппарат стоит на антресолях. Раненые лежат полукругом, а внизу уже вторые сутки бушует солдатский митинг. Солдаты побросали окопы, братаются с немцами, не подчиняются офицерам. Шум и гам невообразимы, и вот через этот хаос стонов и криков пробивается стук телеграфного аппарата. В замке моментально устанавливается пугающая тишина.

– Доктор! Прими телеграмму! – кричит Павлу председатель солдатского комитета, который ведет митинг.

Доктор наскоро вытирает руки и бежит к телеграфу. Лента уже поползла по столу. Павел осторожно наматывает её на руки и идёт к концу антресолей. Внизу замерли митингующие…

– Читай, доктор, читай! Что стоишь? – кричат солдаты.

Павел подходит к окну, кладет ленту на подоконник, потом растягивает её на вытянутых руках и читает: «Всем! Всем! Всем! Западный фронт. Власть Верховного главнокомандующего и командующего фронтом низложены. Командующим фронтом назначается прапорщик Крыленко! Подпись: Ленин».

На минуту замок затих. Гробовая тишина. Даже раненые перестали стонать. И вдруг враз загудел солдатский улей:

– Как? Прапорщика! Командующим?!

Начальник штаба Западного фронта генерал Духонин не признал телеграмму Ленина. Аппарат управления фронтом работал в прежнем режиме. Рассылались циркуляры, хотя на передовой их уже никто не исполнял. Но ровно в час пополудни генерал Духонин выходил из штаба, который примыкал к замку, где находился госпиталь, прогуляться. Из соседнего здания, минуя охрану Главного штаба, спешили с папками под мышкой нижние чины. Охрану штаба нес батальон солдат 150-го Таманского полка. Часовые настолько привыкли к писарям с папками и бумагами, что пропускали их почти без проверки.

Дорожка, служившая Духонину для прогулок, пролегала параллельно той, по которой спешили в штаб другие военные, вытягиваясь во фрунт перед генералом. Создавалось впечатление, что ничего серьёзного не произошло. Генерал Духонин держал штабистов в строгости и педантично, каждый раз перед обедом, выходил прогуляться в скверик. Врачу Свирщевскому из окна второго этажа все это было видно как на ладони. Да и весь персонал госпиталя и ходячие раненые после ленинской телеграммы старались заглянуть в окно, чтобы увидеть генерала. Все ждали развязки…

И вот однажды, перевязав руку одному из раненых, доктор выглянул в окно. Как обычно, генерал Духонин не спеша шёл по аллейке. Навстречу ему параллельной дорожкой шёл писарь с папкой под мышкой. Поравнявшись с генералом, он не приложил руку к козырьку и не отдал честь.

– Что, служивый, свободу почувствовали? Доведёт она вас… – Генерал не закончил речь.

– Виноват, ваше высокопревосходительство, – с этими словами писарь рванул из-за борта шинели пистолет и почти в упор расстрелял начальника штаба фронта.

Так на глазах моего отца пал последний оплот царского самодержавия на Западном фронте российской армии.

* * *

Как же прав оказался высокообразованный российский генерал Духонин, не успевший закончить свою речь о свободе! Мнимая, обернувшаяся своей темной изнанкой, желанная свобода довела многострадальный народ Российской империи до жестокой гражданской войны между красными и белыми, зелёными и анархистами, большевиками и меньшевиками. И потекли по России реки крови. И захлебывающийся в них полуграмотный народ поднял руку на самого Бога.

И разве не также прав был Александр Герцен, говоря: «Нельзя людей освободить в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».

О, прости наш народ, Господь! Не ведали мы, что творили и творим сейчас. Толком не разобравшись, мечемся из одной крайности в другую. Насчет происхождения – одни гипотезы. Понятия «бесконечность» осмыслить не можем. Не знаем, что такое смерть.

Наука, заглянув в космос и открыв генетический код человека, встала в тупик перед феноменом 75-летней «жизни после смерти» буддийского ламы из Бурятии Итигилова. Учёные до сих пор ломают головы, может ли 15-летний мальчик из Непала, проведший без еды и воды в джунглях в позе лотоса полгода, повторить судьбу Хамбо-ламы Итигилова. Да мало ли других загадочных явлений и фактов, на которые человечество не может дать ответов?!

При всём этом кликуши от политики проповедуют одну форму государственного устройства за другой. Каждый расхваливает свою идеологию всё под тем же соусом – равенство, братство, свобода. Но, несмотря на столь заманчивые лозунги, вечная борьба между Добром и Злом заканчивается часто победой последнего. В борьбе за власть одержали победу большевики как наиболее жёсткая и дисциплинированная партия. Ее вожди, по сути дела, украли революцию у простого народа. А свободу заменили социальным рабством и репрессиями.

В своё время ещё Джон Рид говорил, что люди, получающие за свой труд мизерную плату, не соответствующую их физическим и моральным затратам, – социальные рабы режима. Так было в прошлом веке. Так обстоит дело и сейчас. Руководители бывшего СССР, исповедовавшие коммунистическую идеологию, согласно которой государство должно было заботиться о каждом человеке, не удержались от соблазна получать благ и привилегий больше, чем рядовые граждане. Это с их «легкой» руки вошла в обиход приставка «спец»: спецснабжение, спецобслуживание, специальные дачи и квартиры. Любое правительство, создающее для себя привилегированные условия, особенно стремящееся завысить уровень своих личных благ и доходов, становится преступным. Не случайно последние советские руководители, создавшие для себя все эти «спец», скатились до морали обычных воров, стали брать взятки. В результате развалили Союз, отобрав у народа всё, даже гордость за свою страну.

У бывшей советской системы было два главных изъяна, которые в конечном итоге ее и погубили. Первый – отсутствие у людей личной заинтересованности в результатах своего труда, поскольку всё было огосударствлено, хотя и считалось народным. И второй – навязывание своей идеологии, теоретически верной, но опороченной негодной практикой, другим народам и странам. Конечно, всё это творилось нечистоплотными руководителями Советского государства, а не по воле его народа. Ни для кого не секрет, что в последние десятилетия коммунистического режима, когда партия уже потеряла авторитет в глазах рядовых граждан, к партбилетам потянулись в основном проходимцы и карьеристы. Им заветная красная книжечка открывала путь на вершины власти.

Я ни в коей мере не хочу здесь очернить рядовых, честных коммунистов, которые из своей мизерной зарплаты регулярно платили членские взносы и поступали по кодексу чести, с которым уже давно не считались партийные бонзы, их последователи и подхалимы. Так что начатое в 90-х годах прошлого столетия доброе дело замены тоталитарного советского строя демократическим партийные вожди и собравшееся вокруг них разномастное жулье низвели до маразма и уголовщины. Для нормального и планомерного проведения реформ на начальном этапе требовалось не так уж и много: дать гражданам свободу предпринимательства и возможность выезжать в другие страны, накапливать честным трудом свой капитал, а уж потом на него выкупать (приватизировать) государственное имущество вплоть до заводов и фабрик.

В общем, к настоящему капитализму нужно было переходить поэтапно, с наименьшими потерями в моральном и материальном плане. Однако всё вышло наоборот. Извращенцы от политики, добравшись до руководящих постов, попросту прикарманили огромные материальные богатства страны. Зло победило Добро.

Литератор, порекомендовавший согражданам избрать на президентский пост Аскара Акаева, почти всегда заканчивал свои произведения наказанием Зла и торжеством справедливости. Но последующие 15 лет убедили многострадальный народ Киргизии в обратном. Трагедия, повторю, заключалась в том, что он, не разобравшись и поверив совету своего кумира-писателя, избрал себе в руководители человека «с ослабленным иммунитетом на личное обогащение».

Так как же разобраться: кто Доктор? кто Вор? Это «альфа» и «омега» проблемы. Но её надо решать. Реалии жестоки. Здесь не может быть половинчатых решений. Нации, не способные разбираться в истинных намерениях своих вождей, обречены не только на социальное рабство и зависимость от других стран, но и на потерю своей государственности и даже на вымирание. Вот так на практике, а не в литературных коллизиях вечной борьбы Добра со Злом, обстоят дела.

Давно замечено: в странах, где политики и руководители слишком часто и пространно витийствуют о демократии и свободе, на самом деле ни того, ни другого нет. Хотя, если смотреть в корень проблемы, – мы придём к неожиданному выводу: человек и не может быть абсолютно свободен. Сколько форм зависимости, порой оборачивающейся и просто рабством, существует в нас самих! Человек любит; что же здесь плохого? Но он вольно или невольно зависим от любимого или любимой и подчас не волен делать то, что ему хочется. Или семейное рабство: мы зависим от семьи, а семья от нас, и потому мы так же не вольны распоряжаться собой. Что уж говорить о наших привычках и увлечениях! Мы настоящие их рабы и не всегда можем с ними справиться. Выходит, свобода – понятие относительное. Тогда тем более букет ограничений наших личных свобод должен существовать в рамках закона, чтобы мы не навредили обществу. «Жить в обществе и быть свободным от законов общества нельзя…» Тысячу раз права эта марксистская аксиома. И если б мы её придерживались, давно бы в мире жилось лучше.

Над разрешением вечной проблемы противоборства Добра и Зла билось не одно поколение мыслителей. Но все в конечном итоге, сталкиваясь с криминальной природой наших характеров, заходили в тупик. Вспомните Льва Толстого, Достоевского, того же Джона Рида и сотни других пытливо мыслящих лучших представителей своих наций. Все они сходились в одном: чтобы победить ЗЛО, нужно просвещение. Но Его Величество Время поставило под сомнение и этот вывод. Сколько высокообразованных негодяев творят зло и насилие! Причём делают это на высоком профессиональном уровне, по самым современным технологиям обмана и грабежа. Прячут наворованные деньги под замысловатыми кодами иностранных банков и в офшорных зонах (целесообразность существования которых давно уже поставлена под сомнения), где их никто не найдёт до смерти владельца, если, конечно, он не откроет код другому. Но если вкладчик умрёт, не раскрыв тайну кода, под которым скрыты деньги на банковском счету, по истечении определенного срока они перейдут в собственность банкиров.

Так что тщетно ищут сейчас миллиарды «семьи» Аскара Акаева. Но об этом разговор в следующих главах.

* * *

Около месяца, лишь изредка покидая номер, прожил я в гостинице, куда устроил меня Юра. Апатия проходила медленно. Попив утром чаю и легко перекусив, просматривал местные газеты. В ближайшем магазине купил две книжки по краеведению и по ним знакомился с республикой, в которую забросила меня судьба. Вечером шёл в ближайшее кафе «Дружба», ужинал и тоскливо смотрел на танцующих под музыку небольшого оркестра.

Официанты уже заметили меня и, зная, что вечером я выпью 150 граммов водки, только спрашивали: «Как всегда?» Побыв в кафе часа полтора-два, возвращался к себе. Цены в 60-х годах в кафе и ресторанах были умеренные, и денег, полученных при расчете, мне хватило почти на месяц.

Наконец мои скудные запасы подошли к концу, и я, взяв бутылку «Столичной», позвонил в редакцию последних известий местной радиостудии. Отрекомендовавшись и познакомившись с коллегой по телефону, пригласил его после работы к себе в номер.

Мой новый знакомый Саша Степанов оказался так же, как и я, без специального журналистского образования. В прошлом работал учителем и также случайно попал в последние известия. Но не на телевидение, а на радио. Работал уже третий год и недавно был назначен старшим редактором.

– Давай к нам, вначале внештатником. Гонорар приличный. Ни от кого не зависим. Ознакомишься. А там посмотришь, как дальше быть. Главное, стаж будет идти. В трудовую книжку запись сделают.

Меня такая перспектива вполне устраивала, и я согласился.

На следующий день Саша познакомил меня со старшим редактором молодёжной редакции, который вёл программу «Алло! Мы ищем таланты!», Витей Поповым. Юбилейные торжества по случаю 50-летия Октябрьской революции ещё не закончились, и Витя мне предложил:

– Сегодня вечером в театре оперы и балета комсомол проводит торжественный вечер. Сделай оттуда передачу минут на 15–20.

Я согласился. Мне выдали громоздкий «репортёр»-тройку и я отправился в театр. Несмотря на то, что город Фрунзе был небольшим и каким-то, как мне показалось, тихим, даже патриархальным, театр оказался солидным и вместительным. Деньги на его строительство, видимо, выделила Москва, и по этому зданию даже и сейчас можно понять, каким благом для республики было ее существование в составе единого, огромного государства.

Зал был полон молодёжи. После официальной части самодеятельные артисты дали большой концерт. Надо сказать, что я люблю такие представления. Самодеятельность, в отличие от профессионалов, интересна мне своей подкупающей непосредственностью и искренностью. На сцене ты видишь не образ, который надлежит сыграть артисту, а прежде всего человека; таким, каков он в жизни. Именно это и подкупает.

На этот раз зрителям была представлена музыкальная эстрадная программа, в которой участвовали старшеклассники Ново-Покровской средней школы. Музыканты и певцы, вначале стеснявшиеся большой аудитории, через два-три номера освоились и под дружные аплодисменты зрителей закатили такой концерт, какой не всегда удается и профессионалам. Особенно покорял собравшихся барабанщик, расположившийся посреди сцены со своими установками, половина которых были явно самодельными. Особенно впечатлял огромный барабан, на котором ученической рукой было размашисто написано: «Элгита». Что означало это слово, я до сих пор не знаю. Но когда я зашёл за кулисы поговорить с участниками концерта, руководитель оркестра – студент последнего курса музыкального училища Володя Пругло – сказал мне, что так называется и вся их эстрадная группа – «Элгита».

На следующий день в студии, которая располагалась по улице Логвиненко, где сейчас находится Дом кино, я смонтировал передачу. Материал так и назвал: «Звучат мелодии «Элгиты». Ребят тоже пригласили в студию, ещё раз записали, и получилась отличная музыкальная передача в моем речевом сопровождении. Ее поставили в программу, а я, узнав, что в республике нет профессионального эстрадного оркестра, позвонил тогдашнему министру культуры Кулайпе Кондучаловой и предложил послушать «Элгиту».

Каково же было моё удивление, когда через неделю, зайдя в молодёжную редакцию, узнал от Вити Попова, что «Элгиту» сделали государственным эстрадным оркестром и уже отправили в Киев на Декаду киргизского искусства и литературы. Так я стал «крестным отцом» первого эстрадного оркестра Киргизии.

Постепенно я втянулся в общественную жизнь республики. Делал регулярные передачи на радио, сотрудничал с редакцией последних известий. Жизнь свободного художника мне нравилась. Эфир не давил своей прожорливостью, и постепенно история с материалом «Штурмовавшая Зимний», случившаяся на семипалатинской студии телевидения, стала забываться.

Телевидению свои услуги не прелагал, боясь, как бы опять не влипнуть в какую-нибудь конфликтную ситуацию.

Но вскоре мне пришлось делать получасовую передачу «От сердца к сердцу». В то время я устроился инспектором по пропаганде в Красный Крест республики, и нужно было рассказать о донорах. Готовя материал, познакомился с десятками женщин, которые ещё в Великую Отечественную войну, кто на фронте, кто в тылу, сдавали кровь для раненых, а теперь, в мирное время, – для больных. Эти благородные женщины настолько приучили свой организм к обмену крови, что регулярно сдавали её на станцию переливания уже десятки лет.

В советское время за это платили деньги, прибавляли к отпуску дополнительные дни. Но не корысть двигала их поступками. Большинством их прежде всего руководила духовность, сознание того, что их кровь сохранит жизнь другому человеку.

После Отечественной войны, когда в памяти народной ещё были свежи ее ужасы, духовность народов великой страны ощущалась особенно наглядно. Любой призыв хирургов, которым в первую очередь нужна была донорская кровь, находил понимание почти во всех коллективах заводов и фабрик, в средних и высших учебных заведениях, даже в среде чиновников. Этому благородному порыву было и другое объяснение. Граждане большой и богатой страны негусто получали за свой труд. Но этих денег хватало на питание, скромную одежду и коммунальные услуги. Не было столь резкого деления на богатых и бедных, поэтому люди были солидарны и сплочены.

Сейчас, к сожалению, такого единения народа нет. Донорской крови катастрофически не хватает. Общество, сменившее идеалы и ориентиры, в очередной раз раскололось. Личное обогащение, возведенное почти в ранг государственной политики, воровство, взяточничество чиновников разбудили в душах людей самые низменные инстинкты. А солидарность и сострадание друг к другу ушли…

На передаче «От сердца к сердцу» присутствовал ведущий хирург республики Иса Ахунбаев. Передача имела большой резонанс, и запасы крови на станциях переливания значительно пополнились.

Прошло несколько лет. Я уже работал в только что открывшейся газете «Вечерний Фрунзе». Как-то утром в воскресный день я пошёл попариться в новую баню. Людей было пока немного, зато пар – отменный. В парной вяло похлестывал себя веником какой-то мужчина. Я узнал моего знакомого – Ису Коноевича Ахунбаева.

– Иса Коноевич, рад видеть вас! Что-то больно вяло машете веником! – подзадорил я доктора, зная его крутой нрав и манеру выражаться на чисто мужском языке.

– А ты попробуй три раза подряд сходить в парную, тогда я посмотрю, как ты будешь махать! Завтра понедельник, а у меня сложная операция на сердце. К тому же кое-что позволил себе в субботу. Сейчас вот восстанавливаю организм, – пояснил хирург.

Мы разговорились. Я рассказал Исе Коноевичу об отце, его участии в японской и Первой мировой войнах.

– Практика на войне для врача огромная, – заметил Иса Коноевич.

Пользуясь его расположением, предложил хирургу:

– В городе много разговоров о ваших операциях на сердце. А толком о них никто ничего не знает. Разрешите мне присутствовать завтра на вашей операции. Я подготовлю репортаж, расскажу людям, что это такое. Если есть проблемы, попробуем через газету решить их.

С присущей ему грубоватостью Ахунбаев ответил:

– Толку-то от вас, журналистов… Нашу клинику уже десятый год строят. Теснота в операционной, аппаратуры не хватает. А помочь никто не хочет.

Я заверил Ису Коноевича, что доложу обо всём редактору, газета откроет на строительстве поликлиники свой корреспондентский пост, и дело пойдёт. Мол, по своему опыту знаю.

– Ну, если так… Приходи завтра к десяти утра. Не опаздывай.

На том мы и расстались.

Утром я доложил редактору, что договорился с профессором Ахунбаевым присутствовать на операции и, захватив «репортёр», поспешил в клинику. Профессор уже предупредил персонал, что будет корреспондент из газеты, и отдал необходимые распоряжения. Меня провели к пациентке – моложавой, красивой женщине с диагнозом: врождённый порок сердца. Больная уже была подготовлена к операции. Грудь её по самый подбородок была закрыта чем-то плотным, и я видел только лицо и глаза. Сопровождавший меня врач объяснил больной, что за ходом операции на её сердце будет следить корреспондент. Больная слегка улыбнулась мне и закрыла глаза.

Операционная располагалась в двухэтажном здании. На первом этаже в сравнительно небольшом помещении одновременно шли две операции. Профессор Ахунбаев и 15 его ассистентов заняли одну половину. В другой расположилась группа врачей, которые делали резекцию желудка. Обе группы медиков чуть не задевали друг друга, и я оценил раздражение Исы Коноевича по поводу того, в каких условиях он работает.

На втором этаже, прямо над операционными столами, было прорезано большое стеклянное окно, несколько возвышающееся над полом. В обычные дни перед ним обычно стояли студенты – будущие хирурги, и преподаватель объяснял им ход операции. На этот раз студентов не было. Возле окна расположились я и хирург – кандидат медицинских наук, приданный мне в качестве консультанта. Операция проходила с использованием аппарата «искусственное сердце», кроме него, вокруг громоздилось множество другой аппаратуры.

– Сейчас Иса Коноевич будет вскрывать грудную клетку, чтобы получить доступ к сердцу, – пояснил мне хирург. – Операция трудоёмкая и длительная.

– А что именно будет делать хирург на сердце? – задал я вопрос.

– Как вы знаете, у больной врождённый порок сердца. Разновидностей такой патологии много. У этой женщины сужено отверстие митрального клапана – главный канал, если попросту сказать, по которому сердце перекачивает кровь. Так вот, этот канал сузился до критического состояния. Вы видели, как она порывисто и часто дышит. Сердце не успевает перекачивать кровь, организму не хватает кислорода. В общем все свои сорок лет больная не жила, а мучилась. Теперь Иса Коноевич должен расширить отверстие митрального клапана и зашить надрез.

Объяснения моего консультанта, мне признаюсь, были не совсем понятны. Как расширить митральное отверстие? Разрезать его? Но это же на сердце! Тогда смерть? Но своих опасений я не высказывал, боясь показаться абсолютным профаном. И вообще решил задавать меньше вопросов, а внимательно наблюдать за происходящим внизу.

На вскрытие грудной клетки ушло два с половиной часа. Бесчисленное количество капилляров нужно было закрыть, чтобы не хлынула кровь. Сейчас это делают при помощи ультразвука и лазера. Тогда же, в 1975 году, хирург выполнял эту кропотливую работу вручную.

В операционной стояла напряжённая тишина, прерываемая иногда краткими командами хирурга: «Зажим!», «Скальпель!», «Проверьте давление!»… Наконец грудную клетку раскрыли, хирург ловким движением подвел ладонь левой руки под сердце и слегка приподнял его.

– Смотрите, сейчас самый ответственный момент! Будут расширять митральное отверстие, – предупредил меня хирург.

Ассистентка подала Ахунбаеву длинный стеклянный скальпель, похожий на остро заточенный карандаш. Сердце больной, похожее на туго накачанный мяч, трепетало на ладони хирурга. Меня прошиб холодный озноб. В тот же момент хирург резко вонзил в него скальпель… Тугая струя крови брызнула ему на плечо.

Сердце обмякло, но продолжало волнообразно сокращаться.

– Вот в таком режиме и должно работать сердце здорового человека, – пояснил ассистент. – Теперь Иса Коноевич будет зашивать разрез…

Между тем хирург уже прикрыл рану пластырем. Но не прошло и минуты, и на его поверхности снова образовалась ранка, но теперь уже с другой стороны.

– Ослабли сердечные мышцы, – с тревогой констатировал мой консультант. – Такое бывает. При пороке сердце работает в усиленном режиме. Поэтому волокна сердечной мышцы быстрей изнашиваются. Так что берегите сердце, не перегружайте его лишней работой, – прибавил он.

Мышцы разошлись ещё и в других местах. На них также накладывали заплаты. Как на валенки… Отличие заключалось лишь в том, что их не пришивали нитками или дратвой, а ставили на специальный клей.

Наконец Иса Коноевич поднял голову от операционного стола и взглянул наверх. Его место занял ассистент.

– Теперь он будет зашивать грудную клетку, а профессор пошёл к себе, – пояснил мой консультант.

Я поблагодарил его и направился в кабинет Ахунбаева.

Профессор сидел за небольшим Т-образным столом. Его большие сильные руки в желтоватых пятнах от постоянной дезинфекции устало лежали на столе. У меня подкатил комок к горлу: так его руки напомнили мне такие же большие руки моего отца.

– Ты ничего не заметил? – после небольшой паузы спросил профессор.

– В каком смысле? – не понял я вопрос.

– У меня же отказал аппарат «искусственное сердце». Больную еле спасли.

– Нет, я этого не заметил.

– Понятно, ты же не врач. А твой консультант ничего не сказал?

– Нет.

– Вот так мы и работаем, – с горечью произнес хирург. – Даже подменного аппарата нет. А, между прочим, я недавно был у министра здравоохранения в Москве и в приемной насчитал 13 таких аппаратов. Просил – не дали. Я давай звонить домой первому секретарю ЦК Усубалиеву. Тоже не смог помочь! – Профессор выругался. – Вообще снабжение хирургическим оборудованием отвратительное. Даже ниток для швов не хватает. Хотя эти самые нитки делают из кишок наших же горных яков. Недавно дочка была в Англии, так вот, оттуда привезла и нитки, и кое-что ещё.

Мы побеседовали ещё минут десять, и я уехал в редакцию.

В тот же день я написал репортаж: «Сердце на ладони». На следующий день утром позвонил Ахунбаеву.

– Ты где находишься? – обрадовался профессор. – Сейчас я за тобой машину вышлю. Прихвати магнитофон.

Я сказал, что приеду на редакционной машине, чтобы он вычитал материал: точно ли всё с медицинской терминологией? А в отношении магнитофона – понимаю. Я не из тех ребят…

Через несколько минут я был у профессора. Он молча прочёл материал, поставил роспись. Я также молча протянул ему кассету с записью нашей беседы. Иса Коноевич понимающе улыбнулся и протянул руку:

– Зайди, посмотри вчерашнюю больную.

Я зашёл в палату. Больная меня узнала и на вопрос «Как вы себя чувствуете?» чуть заметно моргнула мне.

В тот же день репортаж «Сердце на ладони» загнали в набор. А на следующее утро, когда я в троллейбусе ехал на работу, увидел, как женщина читала в свежем номере «Вечернего Фрунзе» мой материал, а потом передала его подруге.

Газет в столице Киргизии в то время выходило немного, если не считать ведомственных. Поэтому «Вечерка» пользовалась большой популярностью, и тираж её переваливал за сто тысяч экземпляров. Возвращаясь домой, я вновь видел свой репортаж уже в достаточно помятых номерах «Вечерки», которые читали люди, ехавшие с работы.

Больше видеться с Исой Коноевичем мне не пришлось. По неосторожности родственника, который сидел за рулём автомашины, он погиб в автомобильной катастрофе. И часто теперь, проходя мимо его памятника, который стоит на улице, носящей его имя, я с уважением вспоминаю замечательного доктора, который был по-настоящему нужен и полезен людям.