Текст книги "Формула кризисов. В паутине соблазна. У последней черты"

Пришлось мне и лично пользоваться услугами врачей в самый страшный период акаевской вакханалии, когда здравоохранение, как и другие отрасли социальной сферы, осталось почти без бюджетных средств, и каждый выживал, как мог. Именно в этот период особенно наглядно проявлялись личные качества работников медицины, посвятивших себя самой гуманной и ответственной профессии на земле. Говорю об этом совершенно ответственно, потому как моя жизнь в какой-то период полностью, без каких бы то ни было ссылок на порочность госсистемы, зависела от порядочности хирургов и кардиологов. Как и у большинства граждан Советского Союза, не пользовавшихся полузаконспирированными привилегиями советской элиты. Вот конкретные примеры, подтверждающие ход моих мыслей.

Как-то в начале осени мне пришлось помогать родственнику разгружать автомашину с тяжелым грузом. По неопытности я принял с грузовика тяжесть на вытянутые перед собой руки – боялся запачкать только что купленную куртку. От чрезмерного напряжения мышцы внизу живота, в паховой области, не выдержав нагрузки, плавно, без резко ощутимой боли вдруг разошлись, и из правого паха вывалились кишки. Коллеги-журналисты посоветовали обратиться к известному хирургу Эрнесту Акрамову, снискавшему среди населения республики авторитет специалиста высокого класса и, что особенно важно, человека честного и высокодостойного. В годы акаевского мракобесия профессор сумел содержать на надлежащем уровне свою больницу, несмотря ни на что обеспечив качественное медицинское обслуживание пациентов. В общем, доктор зашил мою брюшину основательно, не спеша. И сейчас я не могу даже прощупать шов, настолько ювелирно профессор сделал операцию.

Выписывая меня, доктор предупредил: «Не поднимайте тяжестей. Левый пах держится у Вас на честном слове».

Какое-то время я помнил это наставление, но потом стал забывать. И когда в безлюдной казахской степи у моей «Волги» лопнул баллон и мне пришлось ставить «запаску», от натуги вновь вывалились кишки. Теперь уже из левого паха.

Эрнест Акрамов был в эти дни чрезвычайно занят, и я обратился в бишкекскую специализированную поликлинику, расположенную на улице Фучика.

Молодой парень, хирург, взялся меня, что называется, отремонтировать. Несмотря на то, что мне как пенсионеру полагалась бесплатная операция, я заплатил требуемую сумму лично хирургу. На операционном столе от неумелых действий горе-хирурга я начал терять сознание. Он шлепал меня по щекам, что-то говорил, но я уже ничего не слышал… хотя, в итоге, все же остался жив. Но шов через некоторое время разошелся вновь.

Третью операцию мне делал в национальном госпитале хирург Бакыт Ибраимов. Профессионал своего дела, как и Эрнест Акрамов, Бакыт также не спеша зашил мой живот. И хотя операция длилась долго: шов пришлось накладывать на дважды разорванные ткани, многие из которых в предыдущей операции были повреждены, – перенес я эту операцию сравнительно легко.

В палате, на средней койке, лежал молодой парень, которому тоже сделали повторную операцию. Мы разговорились. Оказывается, первую операцию ему делал тот же хирург из урологии по улице Фучика. И так же, как и я, он чуть не умер на столе от болевого шока. И его шов так же, как и у меня, разошелся после операции.

– Я подавал на того хирурга в суд, – пояснил мой сосед. – При судебном расследовании выяснилось, что операцию мне делали даже без местного наркоза. Хирург оказывается не стал делиться деньгами с анестезиологом, ну а тот по этой причине перестал делать больным обезболивающие уколы.

Вот до чего могут дойти даже иные медики, когда общество заражено воровством и коррупцией, медицина брошена на самовыживание, а принцип зарабатывания денег любым путем для многих людей стал почти нормой.

Но, повторяю, личные качества первого руководителя, в данном случае главврача медицинского учреждения, – его профессиональная порядочность, честь и бескорыстие играют решающую роль в работе всего персонала, пусть даже и сам руководитель, и его коллектив, как было во времена акаевщины, оказались брошены на самовыживание. Заявляю это также совершенно ответственно, поскольку судьба отдала меня попечению Национального центра кардиологии и терапии, имени академика Мирсаида Миррахимова. И мне вновь лично пришлось убедиться в блестящем профессионализме и высокой нравственности врачей-кардиологов и всего медицинского персонала этого большого коллектива, где одновременно находятся на излечении тысячи больных.

Восьмидесятилетний патриарх киргизской кардиологии М. Миррахимов так же, как и Эрнест Акрамов, сумел сохранить должный уровень лечения больных в своей клинике. Хотя далось это нелегко. До сих пор центр сердечной хирургии – крупнейшее лечебное учреждение республики – нуждается в самом необходимом: специальных кроватях, мебели, медицинском оборудовании и пр. Но эти материальные трудности ни в коей мере не отразились на уважительном и внимательном отношении персонала кардиологического центра к своим подопечным.

До сих пор с благодарностью вспоминаю Дениса – молодого врача-кардиолога из реанимационного отделения, у которого «в гостях», под капельницей, мне пришлось пробыть около суток; лечащего врача Чолпон Абдуллаеву; клинического ординатора Гузялию Османкулову, под опекой которых мы – шесть человек в палате – находились десять дней. Эти чуткие, внимательные медики одинаково относились ко всем – будь то заслуженный артист, журналист, чабан или шофер. (Именно такой расклад профессий был в нашей палате.) И поверьте, от этой искренней заботы не только лечащих врачей, но и санитарки тети Даши, у нас затихал ураган боли во время очередного приступа стенокардии. Следует добавить, что, кроме необходимых лечебных процедур, в клинике Мирсаида Миррахимова делают самый тщательный, скрупулезный анализ работы всех органов больного, и потому лечение в этом кардиологическом центре столь эффективно. Однако, не секрет, что такое отношение к больным в условиях рыночных отношений вы обнаружите далеко не везде. И на это есть свои причины.

Медицину ни в коем случае нельзя лишать государственных дотаций, отдавая больных на откуп тем, кто волею судеб утвердился на лечебном поприще. А главное, государство, не обеспечивая систему здравоохранения деньгами, лишается морального права на жесткий контроль за ее функционированием. К сожалению, в нашем диком капитализме рыночные отношения, подмявшие под себя мораль и нравственность, подчинили психологию людских взаимоотношений исключительно золотому тельцу, и призывы к гуманности, верности клятве Гиппократа утратили свой высокий смысл.

Медицина на просторах СНГ, а на Западе и подавно стала почти неуправляемым монополистом с баснословно высокими ценами услуг. И здесь невозбранно вспомнить светлые стороны жизни при Советах. Как бы мы ни хаяли прежнюю жизнь в СССР, а она при всех ее изъянах была более духовна и нравственна.

Тогда и братство народов не было фикцией, как это утверждают сейчас иные политики, потому что общественная мораль, которую культивировало государство, так или иначе, защищала личность. В огромной многонациональной стране не было таких, как ныне, межнациональных конфликтов. Нам было легче общаться друг с другом, потому что все были в равных условиях, да и беды, которых, что говорить, тоже хватало, были общими. Не случайно, что до сих пор старшее поколение с ностальгией говорит о прошедших временах. И даже те миллионы людей, что покинули СССР и приобрели материальное благополучие за рубежом, с тоской вспоминают наше гостеприимное и душевное товарищество меж соседями и знакомых, но и отзывчивость в отношениях совсем незнакомых друг другу людей.

Кстати, нужных и полезных обществу людей, а вернее людей просто порядочных, мне приходилось встречать гораздо больше в среде рабочих, инженеров, ученых, даже чиновников различного ранга именно в то время, когда личное обогащение не поощрялось государством. То есть социальные пороки, заложенные в нас, к счастью, не в равной мере, – стяжательство, подхалимство, карьеризм и прочие отрицательные черты, которые встречаются у людей, были тогда под контролем законов. Да и общественная мораль не приветствовала людей, которые, перешагнув ее границы, стремились к богатству и превосходству над другими.

Дух соперничества, желание жить лучше, конечно же, присутствовали в каждом нормальном человеке, и это естественно. Но каждый реализовал себя, как мог. С той лишь разницей, что одни это делали, как и сейчас, не в ущерб окружающим, другие, наоборот, – за их счет.

Жизнь, несмотря на все трудности и невзгоды, одаривала меня встречами с такими беспорочными, чистыми, я даже скажу, кристально чистыми людьми, совесть и поведение которых не нуждались ни в какой корректировке законами. Расскажу об одной из многих таких встреч.

Во второй половине 50-х годов прошлого столетия мне пришлось работать заместителем заведующего отделом культуры по эксплуатации киносети Верх-Кетского райисполкома. Район этот – целое государство. Протяженность его вдоль реки Кеть, которая соединяет Обь с Енисеем через канал, прорытый еще белыми в годы гражданской войны, – 900 километров. Места глухие. Лесотундра. Летом можно добраться до киноустановок в основном только по воде. Расстояние между поселками – 100–150, а то и более 200 километров.

Сейчас там уже проложили железную дорогу. Добывают в тех краях нефть и газ. В те же времена я передвигался летом исключительно на моторных лодках или на самолете ПО-2, который был придан исполкому. А в стылую пору по зимнику, на лошадях. Так вот. Километрах в 150-ти от Максимкиного Яра – районного центра на берегу одного из притоков Кети – располагалась фактория, а при ней несколько домов для эвенков. Здесь раньше отбывал ссылку Яков Михайлович Свердлов, и партийное руководство организовало в домике, где он проживал, музей. Естественно, в музей ходить было некому. Стоял тот домик почти беспризорным, и от ветхости, под напором снега, у него провалилась крыша. Событие это дошло до Томска, и секретарь обкома партии по идеологии дал срочный приказ: отремонтировать крышу.

Случилось это в самые жуткие холода, и меня командировали организовать ремонт злополучной крыши. Зимник шел сквозь тайгу. Меж полозьями саней тянулась хорошо утоптанная копытами коней колея. И я решил одолеть эти 150 км… на мотоцикле. В райотделе культуры был приличный мотоцикл ИЖ-49, к которому меня тянуло как магнитом. О том, как я пробился к месту моего назначения и не замерз в пути, можно бы написать отдельный рассказ. Но суть не в этом: как бы то ни было, а я все ж таки добрался до музея.

Сторож растопил печь, и я остался ночевать среди многочисленных подлинников переписки политических ссыльных, которые стали потом руководителями Советского государства. Много здесь оказалось интересного. Яков Михайлович был среди ссыльных Сибири вроде начальника штаба. Он сообщал Ленину, как и чем занимаются его соратники, как выполняют партийные поручения. Два подколотых друг к другу письма привлекли мое внимание, и я по памяти хочу процитировать их любопытное содержание.

Свердлов пишет Ленину и «стучит» вождю на Дзержинского: «Владимир Ильич, Камо опять увлекся женщиной и не выполнил партийного задания». На что Ленин отвечает: «Яков Михайлович! Вы же знаете, что самый большой интерес у человека – интерес к другому человеку. Ну пройдет у него все это, и он снова займется партийными делами».

Где-то за полночь раздался настойчивый стук в окошко. «Начальник, можно говорить с тобой?» – расслышал я сквозь стекло голос эвенка в кухлянке. Я запустил ночного гостя в дом. С ним был мальчик лет двенадцати, как выяснилось, сынишка.

– Начальник, деньги есть? – без предисловий начал разговор посетитель.

Я внутренне собрался, но ответил, что есть немного командировочных.

– Ты нам дай их, а мы тебе мясо принесли. – С этими словами эвенк взял из рук сына увесистую котомку с вяленой олениной и вручил ее мне. – Завтра или послезавтра вернем, – показывая на мои скудные командировочные, пояснил он.

Из дальнейшего разговора я понял, что несколько упряжек с эвенками только что приехали из тундры на факторию, где должны были получить деньги, необходимые товары и запастись «огненной водой». Но ответственного за товары, который должен был выдать им все это, на месте не оказалось – уехал в соседнее стойбище. А выпить страсть как хотелось! И хотя фактория – склад товаров – находилась на берегу реки открытая и охраняемая весьма условно, эвенки не стали уговаривать старика – сторожа, а, узнав, что в поселке есть «начальник с района», решили занять у него денег.

Как же я был удивлен, когда через день, уже в сумерках, ко мне снова вернулся ночной гость. Энесай, так его звали, принес деньги и стал настойчиво звать меня в гости. Напрасно я отказывался, ссылаясь на простуду и температуру, – мой новый знакомый был неумолим. Пришлось соглашаться.

Три семьи эвенков расположились близ поселка в чумах, несмотря на то, что для них были построены добротные домики. Встречать меня собралось все стойбище. Семья Энесая: жена, мать и двое подростков с почестями усадили меня среди эвенков. И пир начался. Принесли огромный таз мяса, сухарики и что-то похожее на казахские баурсаки – комки теста, обжаренные в жире. Водку пили осторожно, но что меня удивило – пили все: и мать Энесая, и его жена, и даже дети.

По окончании пиршества Энесай пригласил меня переночевать в его чуме… с женой. Предложение переспать с чужой женой никого, кроме меня, не удивило. Среднего роста, быстрая в движениях женщина лет 35-ти стала ухаживать за мной, всячески показывая свое расположение. С большим трудом, стремясь не обидеть хозяина, я отказался от почетного предложения, ссылаясь на простуду и отсутствие из-за болезни мужской силы.

В последующие два дня, пока рабочие чинили крышу, я общался с эвенками и не переставал восхищаться их искренностью и умением общаться с людьми. Я понял, что и приглашение Энесая воспользоваться его женой было ни чем иным, как естественным проявлением его добрых чувств к гостю. А где же ревность? – скажете вы. Где это чувство собственности на свою жену и все то, что связываем с этим, мы – цивилизованные люди, давно забыв, что отношения между супругами давным-давно регулируются законодательством. Но всегда ли так было? И не с ревности ли началась вакханалия борьбы за превосходство, стремление иметь благ больше, чем у другого?

* * *

Конечно, в наши времена супружеская верность, кроме всего прочего, необходима как средство уберечь род человеческий от смертельных венерических болезней. Но вирус наживы, делячества, пагубное желание выдвинуться в лидеры любым путем, забыв и мораль, и честь, и скромность, поселился во многих из нас. И он – этот вирус, поселившись в отдельно взятой личности, тут же начинает заражать других, становясь губительным не только в отношениях между отдельными людьми и даже нациями, но и между целыми государствами, претендующими на свою исключительность.

В этом плане мне представляется характерным один случай, происшедший при подготовке очередного материала об ученых Фрунзенского политехнического института. Как-то редактор, вызвав меня в кабинет, сказал:

– Есть интересный повод для публикации у нас в газете о политехническом институте. Там, говорят, изобрели устройство для карбюратора, которое намного снижает содержание угарного газа в выхлопе автомобиля. И ещё: есть там учёный, который добился успехов в области информационных технологий. Поезжай-ка в институт и опиши все эти дела.

Вскоре я выдал очерк «Поиск во имя человека». Чтобы вы зримо представили себе моего героя, который изобрел устройство, снижающее загазованность, оценили бы его как человека – Доктора в смысле полезности обществу – привожу очерк без изменения, в его газетном варианте с чисто номинальными орфографическими и стилевыми поправками.

Внушительный лист бумаги – авторское свидетельство № 2534. Выдано М. А. Ковалевскому – преподавателю автомобильной кафедры Фрунзенского политехнического института на температурный корректор к карбюратору К-22, на котором в настоящее время работает добрая половина всего автопарка страны.

Даже не верится, что маленькая, длиною в спичечную коробку и вдвое уже нее, пластинка цвета алюминия, состоящая из двух металлов и оттого получившая название биметаллической, почти разрешает одну из сложнейших проблем ХХ века: загазованность городов выхлопными газами автомобилей.

– Разгадываю эту задачу с 1946 года, как только взял тему своей дипломной работы: «Влияние высоких температур на работу двигателей», – поясняет Михаил Александрович.

Изобретателю за шестьдесят. Строен. Короткая седая стрижка.

Иссиня-голубые глаза смотрят на собеседника внимательно. Говорит негромко, с чуть заметной, характерной для вдумчивых людей грустинкой в голосе.

Мы беседуем в маленькой полуподвальной мастерской института. Вверху плещется солнечный воскресный день. Здесь тихо, торжественно.

Эта комната – рабочий кабинет Ковалевского. Здесь, оставшись один после шумной студенческой среды, он ведет исследования, захватившие почти всю его жизнь.

Обстановка комнаты вряд ли похожа на кабинетную. Двухтумбовый, истёршийся от времени стол, в недрах которого хранится всякая всячина. Скорее нужная, пожалуй, слесарю, чем учёному. Верстак с миниатюрным токарным станком. Небольшой, такой же ветхий, как стол, шкаф, заполненный до отказа карбюраторами, различными деталями и приборами.

Меня тогда удивила несоизмеримость большого изобретения инженера и обстановки, в которой оно рождалось.

Но последующая беседа разбила это сомнение. Подтверждая свои мысли, Ковалевский неторопливо листал пухлые реферативные журналы и отчеты съездов и международных симпозиумов, в которых наглядно рисовалась картина борьбы ученых с вредным для человека газом.

Получался любопытный парадокс. С одной стороны крупнейшие автомобильные фирмы с их заводами, научно-исследовательскими институтами, прекрасно оборудованными лабораториями, а с другой – неизвестный инженер с группой энтузиастов. …Хотя в НАМИ – мозговом центре автомобилестроения нашей страны – знали об экспериментах автомобильной кафедры Фрунзенского политехнического института и выделили на исследование, правда, скромную, но необходимую сумму средств.

Сейчас кафедра имеет специальную автомашину «УАЗ», на которой проводятся исследования. Оборудована лаборатория испытания двигателей.

Успех пришел к ученому, конечно, не случайно. Потребовались поистине титанические усилия, чтобы довести дело всей жизни до конца.

Сколько раз эксперты из НИИ в ответ на просьбы Ковалевского помочь автомобильной кафедре института средствами на ведение исследовательских работ отвечали:

«В Москве работает специальная лаборатория нейтрализации выхлопных газов ЛАНЭ. Она призвана решить эту задачу».

Ковалевский знал о работе этой лаборатории, о нейтрализаторах, которые там создавались. Но поиск вел другим путем, как подсказывали ему опыт и интуиция.

15 августа 1969 года газета «Известия» в статье «Через выхлопную трубу» сообщила читателям, что с поставленной задачей лаборатория не справилась. «За десять лет работы ЛАНЭ израсходовала только на изготовление опытных конструкций нейтрализаторов два с половиной миллиона рублей. И их пришлось тут же выбросить».

А между тем группа Ковалевского уже имела к этому времени сотни опытных образцов карбюраторов с температурными корректорами. 280 автомашин «Волга» и «ГАЗ-51» почти год проходили испытания в городе Фрунзе. Результат оказался отличным.

Волшебная биметаллическая пластинка, стоимость изготовления которой обходилась буквально в копейки, не только уменьшала содержание СО в выхлопных газах, но и экономила горючее: горячий двигатель лучше заводился.

Таким образом, корректор Ковалевского решал сразу несколько проблем. Они были особенно жизненно важны для республик советской Средней Азии, стран с жарким климатом, куда идут советские автомобили на экспорт. Экономический эффект изобретения только на экономии горючего обещал составить миллионы рублей.

Ещё в 1969 году Правительство Киргизской ССР отдало распоряжение на изготовление 20 тысяч температурных корректоров.

– Сейчас многие заводы, автотресты, министерства присылают письма с просьбой дать чертежи на изготовление корректоров, – говорит Ковалевский, показывая фирменные бланки заводов, министерств и автотрестов.

Мир заинтересовался изобретением киргизского ученого. И понятно, почему. В настоящее время на нашей планете около двадцати миллионов автомобилей. Миллионы тонн угарного газа ежесуточно выбрасывает на человечество автомобильная армада. На один только город Фрунзе (по данным журнала «Советское здравоохранение Киргизии» № 1, 1967 г.) – его обрушивается в сутки 184 тонны.

В этом журнале в своё время Ковалевский совместно с кандидатом технических наук, доцентом Г. Ф. Скаловым, инженером А. С. Яхно и врачом С. И. Иманбаевым с публицистической страстью разъяснял общественности республики, насколько вреден для города Фрунзе угарный газ. В подтверждение своих слов они привели логику цифр: на улицах Ленина и Алма-Атинской концентрация СО превышала допустимую дозу в 6,3 раза, а летом в жаркую погоду она увеличивалась еще более.

А если эту картину помножить на тысячи городов, задыхающихся в жаре Африки, Центральной Азии, Америки, где работает транспорт с двигателями внутреннего сгорания, – то картина получается глобальных масштабов.

Одним словом, группа фрунзенских ученых с позиции высокой гражданственности и ответственности перед людьми не только нарисовала катастрофическую картину, но и конкретно предложила пути борьбы с черным зловредным облаком.

Статья сыграла свою роль. Заинтересованные министерства республики признали полезность изобретения ученых. На окончательное усовершенствование корректора были отпущены средства.

– Потребовались еще годы, чтобы корректор получили предельно простой. Вот такой, какой вы видите сейчас, – говорит М. А. Ковалевский.

Интересна судьба ученого.

…В 1927 году, на заре советской авиации, он окончил первую военную школу летчиков в знаменитых тогда Качах под Севастополем. Но по состоянию здоровья юноше не суждено было летать. Ковалевский учился в Ленинградском институте инженеров гражданского воздушного флота. Судьба сводила его с Героем Советского Союза летчиком Коккинаки, со всемирно известным конструктором самолетов Ильюшиным. Видимо, в те годы, в период бурного развития советской авиации, в студенте рождался исследователь. Потом начались трудные 30-е годы, Великая Отечественная. Михаилу так и не удалось окончить этот институт.

В 1946 году, вернувшись с фронта, он поступает в военно-транспортную академию и становится специалистом по двигателям внутреннего сгорания.

И только в 1964 году, уйдя в отставку и поступив на преподавательскую работу во Фрунзенский политехнический институт, военный инженер Ковалевский вплотную приступает к исследованию карбюраторов.

Успеху исследовательских работ во многом способствовал чуткий и опытный руководитель кафедры, кандидат технических наук, доцент Г. Ф. Скалов. Помогали инженеру студенты и аспиранты института. Некоторые из них уже защитили диссертации, имеют ученые звания и степени, а Михаил Александрович все тот же. По-прежнему приходит в институт в строгом флотском костюме – память о последних годах службы во флоте – и подолгу остается в лаборатории.

Ученый сам внедряет свое изобретение.

Сейчас кафедра совместно с министерством автомобильного транспорта занята подготовкой 20 тысяч корректоров. Параллельно Ковалевский и его коллеги ведут исследования по другим карбюраторам. К карбюратору новой модели автомобиля «Волга» уже изготовлен корректор, и материалы представлены на рассмотрение Государственного комитета по изобретениям.

Поиск во имя человека продолжается».

Спустя неделю после публикации очерка «Поиск во имя человека» я снова отправился в политехнический. Редактор напомнил, что нужно подготовить статью по информационным технологиям. Заведующего лабораторией на рабочем месте не оказалось. Сотрудники, их было пятеро, туманно отвечали: «Должен подойти». После обеда заведующего – фамилия его была Акаев – я снова не застал. Пытался поговорить с сотрудниками, но они наотрез отказались что-либо сообщить об их, как они выразились, «секретной работе». Я вышел в скверик возле парадного подъезда, решив всё же дождаться неуловимого Акаева. Минут через двадцать ко мне подошел знакомый студент.

– Какими путями к нам в гости?! – приветствовал он меня.

Я решил попытаться расспросить моего знакомого, который учился как раз у Акаева, о моем будущем герое.

– Аскар Акаевич? – оживился студент. – Отличный дядька! Все время улыбается. Мы у него зачеты оптом сдаем. Староста соберет зачетные книжки и все дела…

Мы поговорили еще о делах студенческих, и я вновь пошел в лабораторию информационных технологий. Но заведующего опять-таки не оказалось на месте.

– Звонил, что задерживается. Мы сказали, что его хочет видеть корреспондент. Он просил передать, что будет ждать вас завтра утром, – сообщила молоденькая сотрудница.

Я двинулся к выходу.

– Подождите! Я покажу вам аудиторию, где Аскар Акаевич завтра будет проводить практические занятия, – предложила девушка. Мы заглянули в аудиторию и вместе пошли к выходу. Девушка направилась в ближайший магазин.

– Вот потеряетесь в городе, и достанется вам от заведующего, – пошутил я.

– Да он не сразу хватится. Его вообще-то не очень интересует, чем мы занимаемся.

Мы разошлись, и я позвонил на автомобильную кафедру Ковалевскому.

– Михаил Александрович, здравствуйте! Как двигаются дела с новым корректором для «Волги»?

Ковалевский начал что-то объяснять.

– А как со временем? Дело-то к концу рабочего дня. Не могли бы вы подойти в ближайшее кафе? Выпьем чего-нибудь, поговорим…

– Хорошо, подойду…

Как всегда, Михаил Александрович был в своем черном флотском кителе. Мы поздоровались как старые знакомые. Я уже приготовил две кружки пива. Ковалевский заказал по 150 «Столичной».

Поговорив немного о делах, я спросил Михаила Александровича:

– Когда будете оформлять себе ученое звание?

– Так на это время нужно – бегать по инстанциям, бумаги собирать, банкет заказывать. Не по мне всё это! Обойдусь и так, – заявил собеседник.

– А я целый день ищу Аскара Акаева. Знаете такого?

– Конечно. Молодой, шустрый… Оформляет сейчас бумаги, наверное, скоро «остепенится».

Я поинтересовался, какое открытие сделал Акаев.

– У них там что-то секретное, связанное с информатикой. Коллективный труд, но Аскар, наверное, на себя оформит авторство.

Больше я не стал ничего расспрашивать. Но наутро заявил редактору, что второй материал по политехническому делать не буду. И объяснил, почему. Редактор задумчиво почесал в затылке. Так закончилось мое заочное знакомство с Аскаром Акаевым, будущим президентом независимой республики.

* * *

Работа корреспондента довольно-таки расширяет кругозор, учит аналитике и, что, пожалуй, самое главное, умению разбираться в людях. Это происходит почти со всеми, кто работал в газетах, на радио или телевидении. И не в силу каких-то особых талантов, а из-за самой специфики дела. Постоянное общение с совершенно разными людьми – рядовыми тружениками, учеными, руководителями различных рангов, да и просто доступ к информации, которая не всегда может быть озвучена, формирует характер журналиста. Так что выбор темы, направленность идеи материала, характер его подачи – все ложится на совесть пишущего.

Опытные, тертые «акулы пера» знают, что практически любой факт, заявление, политическое событие можно подать как нечто полезное и отвечающее интересам общества, как бы это ни противоречило истине. Вот этим-то – возможностью черное представить белым, а негодяя и проходимца – героем – часто грешат мои коллеги. И в основном не потому, что так хочется, а под давлением «сверху».

Такова сформированная обстоятельствами негативная сторона журналистского ремесла. Так было в прошлом, так осталось и по сей день: мораль общества формируется политикой и моралью государства. Эта данность присуща всем странам, тем более странам с неразвитой демократией. И журналисты поневоле становятся слугами режима, подчас нанося огромный вред обществу, но оправдывая себя тем, что они всего лишь «солдаты системы». Но ведь даже у солдата всегда есть право внутреннего выбора – куда, в кого и как стрелять. Так и принципиальный, порядочный журналист, профессионал, имеющий собственное мнение, всегда найдет способ изложить свои идеи хотя бы и между строк, но так, чтобы его материал допустили к выходу в свет.

К сожалению, я тогда не воспользовался этой возможностью. Я просто отказался от общения с Аскаром Акаевым, потому что охарактеризовали его, возможно, как хорошего ученого, но человека не вполне надежного, трое совершенно разных людей. Таким образом я провел своё, журналистское, расследование, не посвящая в его суть собеседников. Мне нужна была характеристика интересующей меня личности, данная со стороны. Время показало, что оказался прав.

Журналистское расследование – это, по-моему, наиболее надежный способ узнать правду о человеке или событии. Основанное, скажем, так же, как и милицейское, на системном анализе фактов и свидетельских показаний, оно все-таки заметно отличается от расследования судебного, где свидетель заранее предполагает, чего от него хотят. Безусловно, он знает, что несет ответственность за достоверность своих показаний, но все-таки излагает их, как бы пропуская через призму официального, а не своего личного, непосредственного мнения.

Мне бы хотелось перенести форму журналистского расследования на взаимоотношения людей в обществе. Все мы, соприкасаясь друг с другом, хотим знать: с кем общаемся, кому доверяем. И уж тем более это важно, когда решаем, кому доверить власть. Тут особенно важны принципиальность и личная ответственность за оценку всего, что происходит вокруг. К сожалению, советская система обработки сознания почти напрочь вычеркнула эти качества, заполнив образовавшийся вакуум фатализмом – что будет, пусть то и будет – и ощущением безысходности происходящего.

А на постсоветском пространстве люди окончательно стали терять духовность и уважение к ближнему. И это не их вина. Ответственность за деградацию общества несут горбачевы, ельцины, акаевы и их прихвостни – выжиги и подхалимы.

Со мной можно не соглашаться, но факты неопровержимы. Нравственный настрой наций всегда зависел от их вождей и духовных пастырей. Общество еще не научилось и вряд ли научится в обозримом будущем жить самостоятельно, без наставников-руководителей. Вот почему нам нужны как воздух развитые институты демократии, лидерство в развитии которых взяла на свои плечи Америка и которые пытаются внедрить Россия и некоторые другие страны СНГ. Американцы, сложившиеся изначально как синтетическая нация, не имеющая исторических корней, быстрей и легче пришли к пониманию такой формы государственного устройства. И это дало свои плоды. Они гордятся своей страной. Не случайно так высок патриотизм граждан Соединенных Штатов, их солидарность друг с другом.