Текст книги "Портрет леди"

Глава 17

Изабелла не молилась – ее била дрожь. Она дрожала всем телом. Она обладала впечатлительной натурой, и ей было трудно справиться с волнением – а коленопреклоненная поза, казалось, несла успокоение. Она испытывала облегчение оттого, что Гудвуд ушел; меж тем голова ее клонилась все ниже – она пыталась справиться с все возрастающим чувством торжества, которое постепенно наполняло ее сердце. Оно казалось постыдным и чужим, но прошло не менее десяти минут, пока она поднялась с колен и вернулась в гостиную – и ей так и не удалось справиться с ним. Дрожь ее, вызванная частично усилиями, которые потребовались для беседы с мистером Гудвудом, а частично тем удовольствием, которое она получила, проявив свою силу, все продолжалась. Изабелла опустилась в то же кресло и взяла ту же книгу – но не открыла ее даже для виду. Она откинулась на спинку и едва слышно стала напевать что-то себе под нос – это была ее обычная реакция на события, когда положительная сторона их читалась не столь очевидно, – и не без удовлетворения подумала о том, что за истекшие две недели отказала сразу двум поклонникам. Любовь к свободе, о которой Изабелла столь пламенно вещала Гудвуду, собственно говоря, носила у нее лишь умозрительный характер – девушка еще не успела воплотить сей тезис на деле. А теперь ей казалось, что она начала воплощать свою теорию в жизнь – испытала радость если не битвы, то, по крайней мере, победы. Образ Каспара Гудвуда, понуро бредущего по мрачному Лондону, немым укором столь живо рисовался у нее перед глазами, что, когда одна из дверей вдруг неожиданно распахнулась, Изабелла вскочила, уверенная, что это снова он. Но это вернулась из гостей Генриетта.

Мисс Стэкпол сразу заметила, что с Изабеллой что-то стряслось, – для этого вовсе не нужно было особой проницательности. Генриетта подошла к подруге, которая молча смотрела на нее. Конечно, она понимала, что если бы мистер Гудвуд не пришел к ней с визитом, то ей бы не представилась возможность отослать его обратно в Америку, – а это было отрадным событием, – но она ни на минуту не забывала, что Генриетта не имела права расставлять ей ловушку.

– Он был здесь, дорогая? – придав своему голосу всю мягкость, на которую она была способна, спросила Генриетта.

Изабелла отвернулась и несколько мгновений молчала.

– Ты поступила очень дурно, – сказала она.

– Я хотела как лучше, дорогая. Надеюсь, и ты вела себя наилучшим образом.

– Не тебе судить об этом. Я больше не доверяю тебе.

Это была весьма нелестная аттестация, но Генриетта пропустила ее мимо ушей – она была слишком бескорыстна и думала только о том, что означают слова подруги, а форма обращения ее не интересовала.

– Изабелла Арчер, – торжественно произнесла она, – если ты выйдешь замуж не за американца, я перестану разговаривать с тобой!

– Прежде чем угрожать, дождись хотя бы того, чтобы меня пригласили, – пробормотала Изабелла. Не сказав до сих пор ни слова о предложении лорда Уорбартона, она вовсе не желала оправдываться и сообщать ей о том, что она отказала английскому аристократу.

– О, тебе быстро представится такой случай, стоит только отправиться на континент. Анни Климбер в Италии получила целых три предложения – а ведь она такая дурнушка.

– Уж если Анни не попалась в ловушку, почему ты так беспокоишься обо мне?

– Не верю, чтобы Анни слишком сильно уговаривали. С тобой будет по-другому.

– Ты мне льстишь, – рассмеялась Изабелла.

– Я не льщу тебе, а говорю чистую правду, – возразила Генриетта. – Надеюсь, ты не хочешь мне сказать, что ты не оставила Гудвуду никакой надежды?

– Не понимаю, почему я должна отчитываться перед тобой. Я же сказала, что больше не могу тебе доверять. Но раз уж ты так заинтересована в судьбе мистера Гудвуда, не буду скрывать, что он отправляется обратно в Америку.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты разогнала его? – в ужасе вскричала Генриетта.

– Я попросила его оставить меня в покое. И тебя, Генриетта, прошу о том же.

Мисс Стэкпол, широко раскрыв глаза, замерла; однако в следующее же мгновение она двинулась к зеркалу над камином и стала снимать шляпку.

– В гостях все было хорошо? – произнесла Изабелла обычным, «светским» тоном.

Но Генриетту не так-то просто было сбить с того пути, который был ею намечен, – даже если ей предлагалось рассказать о себе.

– Знаешь ли ты, куда идешь, Изабелла Арчер? – спросила она.

– Сейчас – прямиком спать, – ответила Изабелла тем же «легким» тоном.

– И куда ты плывешь, дрейфуя, как щепка в буйном море? – продолжала гнуть свое Генриетта, все еще со шляпкой в руке.

– Не знаю и не желаю знать – и это чертовски приятно. Темная ночь, карета, четверка лошадей, – и они мчат меня невесть куда. Вот мое представление о счастье.

– Эти слова героини бульварного романа – определенно не влияние мистера Гудвуда, – заявила Генриетта. – Ты на краю пропасти!

Изабеллу разозлило то, что подруга вмешивается не в свое дело, – но, даже злясь, она понимала, что в словах Генриетты есть доля правды.

– Ты, наверное, очень привязана ко мне, Генриетта, если позволяешь себе так нападать на меня, – сказала она.

– Я люблю тебя, Изабелла, – с чувством отозвалась Генриетта.

– Тогда оставь меня в покое. Я попросила об этом мистера Гудвуда, об этом же прошу и тебя.

– Как бы все это плохо для тебя не кончилось.

– Мистер Гудвуд тоже пугал меня. Я сказала ему, что готова рискнуть.

– Ты такая рисковая – меня просто в дрожь бросает! – вскричала Генриетта. – Когда мистер Гудвуд возвращается в Америку?

– Не знаю. Он не говорил.

– Вероятно, ты не спрашивала, – сказала Генриетта голосом, в котором явно читался сарказм.

– Он был так расстроен тем, что я сказала, что я не считала себя вправе задавать вопросы.

Генриетту так и подмывало прокомментировать эту реплику, но она сдержалась и сказала только:

– Если бы я не знала тебя, я решила бы, что ты бессердечна.

– Ты слишком хорошего мнения обо мне. Не боишься избаловать?

– Боюсь, уже избаловала, – вздохнула Генриетта. – Ну, надеюсь, на обратном пути он хотя бы встретится с Анни Климбер!

На следующее утро она сообщила Изабелле, что не намеревается возвращаться в Гарденкорт (где стариком Тачеттом было вновь ей обещано гостеприимство), а останется в Лондоне и будет ожидать от лорда Бентлинга обещанного приглашения в дом его сестры, леди Пензл. Она излишне вольно истолковала свою беседу с дружелюбным приятелем Ральфа и заявила Изабелле, что наконец-то она заполучила что-то, из чего можно будет что-то извлечь. По получении приглашения – а можно сказать, мистер Бентлинг это гарантировал – она немедленно отправится в Бердфордшир, и, если Изабеллу будут интересовать ее впечатления, она, несомненно, найдет их на страницах «Интервьюера». Уж на этот раз Генриетте удастся увидеть жизнь англичан изнутри.

– Да знаешь ли ты, куда ты дрейфуешь, Генриетта Стэкпол? – спросила Изабелла, в точности имитируя тон, которым та произнесла похожую фразу накануне.

– Куда? Прямо в королевы американской журналистики! Если мой следующий материал не перепечатает весь Запад, я проглочу свою перочистку!

Генриетта договорилась со своей приятельницей мисс Анни Климбер, получившей много матримониальных предложений в Европе и покидавшей полушарие, столь высоко ее оценившее, отправиться за прощальными покупками – и отбыла на Джермин-стрит для встречи с ней. Вскоре после ее ухода доложили о появлении Ральфа Тачетта, и, как только он вошел, по выражению его лица Изабелла догадалась, что он чем-то расстроен. Он почти сразу же объяснил кузине, в чем дело: от матери пришла телеграмма о том, что с отцом приключился тяжелый приступ его давнишней болезни; она была крайне встревожена и просила сына вернуться в Гарденкорт как можно быстрее. На сей раз любовь миссис Тачетт к телеграфной связи не вызывала возражений.

– Я решил первым делом обратиться к сэру Мэтью Хоупу, известнейшему лондонскому врачу, – сказал Ральф. – К счастью, он сейчас в городе и назначил мне прийти в половине первого. Я буду просить его поехать со мной в Гарденкорт, и думаю, он согласится, поскольку несколько раз уже пользовал отца – и там, и в Лондоне. Поезд в два сорок пять. Вы можете поехать с нами, а можете остаться еще на несколько дней.

– Конечно, я поеду с вами! – воскликнула Изабелла. – Не знаю, смогу ли я быть чем-нибудь полезной, но раз дядя болен, я хочу быть рядом с ним.

– Так вы привязались к нему, – сказал Ральф, и в глазах его вспыхнула радость. – Вы единственная смогли оценить его по достоинству. Слишком уж это тонкая материя.

– Я просто полюбила его, – сказала Изабелла.

– Я рад. Он самый горячий ваш обожатель – после своего сына.

Изабелла с удовольствием выслушала это признание и втайне облегченно вздохнула, что мистер Тачетт относился к тому роду обожателей, которые не станут предлагать ей свою руку и сердце. Однако вслух она этого не сказала, а объяснила Ральфу, что вообще устала от Лондона и к тому же Генриетта собирается ее покинуть и отправиться в Берфордшир.

– В Берфордшир? – удивленно спросил Ральф.

– С леди Пензл, сестрой мистера Бентлинга, которая вот-вот должна прислать приглашение.

Несмотря на то что у Ральфа на душе было тревожно, он рассмеялся. Впрочем, он тут же стряхнул с себя веселость.

– Бентлинг – бесстрашный человек! Но что, если письмо затеряется в пути?

– Я полагала, что британская почта работает безупречно.

– И на старуху бывает проруха. Однако, – добавил он, – это не касается Бентлинга, и, что бы ни случилось, он наверняка позаботится о Генриетте.

Ральф ушел на встречу с врачом, а Изабелла принялась готовиться к отъезду. Недуг дяди ее сильно встревожил; она стояла над раскрытым чемоданом, оглядываясь в поисках вещей, которые необходимо было уложить, и на глаза ее то и дело навертывались слезы. Наверное, именно поэтому, когда Ральф вернулся за ней в два часа, она еще не была готова. В гостиной Ральф застал мисс Стэкпол, которая только что приступила ко второму завтраку, и она немедленно выразила сожаление по поводу болезни мистера Тачетта.

– Такой великолепный старик! – сказала она. – Верен себе до конца. И если это действительно конец – простите, что я так говорю, но вы, несомненно, думали о таком исходе, – жаль, что я не могу поехать с вами в Гарденкорт.

– Вам будет куда веселее в Берфордшире.

– Какое уж тут веселье, – как и приличествовало, проговорила Генриетта и добавила: – Жаль, что я не смогу запечатлеть эти последние минуты.

– Мой отец, даст бог, еще поживет, – отозвался на это Ральф и, меняя тему разговора на более приятную, осведомился у мисс Стэкпол о ее планах на будущее.

Теперь, когда у Ральфа была беда, Генриетта сменила гнев на милость и даже поблагодарила его за то, что он познакомил ее с лордом Бентлингом.

– Он рассказал мне множество вещей, которые я хотела узнать, – сказала Генриетта, – о здешних обычаях и о королевской семье. Не уверена, что его сведения делают ей честь, но мистер Бентлинг утверждает, что все дело в моей своеобразной точке зрения. Но не важно: все, что мне нужно от него, – это факты. Получив их, я уж сумею связать их воедино.

Потом она добавила, что мистер Бентлинг обещал заехать за ней после обеда.

– И куда вы отправитесь? – рискнул спросить Ральф.

– В Букингемский дворец. Он хочет показать мне здание, чтобы я получила представление о том, как там живет королевская семья.

– О, – произнес Ральф, – мы оставляем вас в надежных руках. Первое, что мы услышим в ближайшее время, – что вы приглашены в Виндзорский замок.

– Разумеется, я соглашусь, если меня позовут. Взявшись за дело, я никогда не пасую. Но все-таки, – добавила она после паузы, – не могу сказать, чтобы я была всем довольна. Мне очень тревожно за Изабеллу.

– Что она опять натворила?

– Ну, поскольку вы уже в курсе дела, особого вреда не будет, если я продолжу. Уж если я берусь за тему, то довожу ее до конца. Вчера здесь был мистер Гудвуд.

Глаза Ральфа слегка расширились, и он немного покраснел – верный признак глубокого волнения. Он вспомнил, что Изабелла, расставаясь с ним, решительно отвергла его предположение, будто она торопится покинуть Винчестерсквер потому, что ожидает гостя. Ральфа впервые посетила мысль о ее неискренности. «Но с другой стороны, – быстро сказал себе молодой человек, – какое мне дело до того, что молодая девушка назначила свидание возлюбленному? Испокон веков девушки окружали такие свидания тайной, и это всегда считалось естественным».

И Ральф дал Генриетте дипломатичный ответ:

– При тех взглядах, которые вы высказывали мне как-то, это должно вас только порадовать.

– Что они виделись? Конечно. Это все моя работа. Я дала мистеру Гудвуду знать, что мы в Лондоне. А когда так удачно получилось, что я должна была провести вечер в гостях, я дала ему знать – послала пару слов. Я знала, что вы не будете мешать. Я рассчитывала, что он застанет Изабеллу одну. Так все и вышло, но он мог бы и не приезжать.

– Изабелла была жестокосердна? – спросил Ральф, улыбаясь, испытывая облегчение оттого, что кузина не обманывала его.

– Не знаю точно, что между ними произошло, но она не оставила ему никакой надежды – отправила его обратно в Америку.

– Бедный мистер Гудвуд! – воскликнул Ральф.

– Похоже, она только и думает, как бы избавиться от него, – продолжала Генриетта.

– Бедный мистер Гудвуд! – повторил Ральф. Надо признать, это восклицание звучало несколько механически и никак не отражало его мыслей, которые были устремлены в ином направлении.

– Вы говорите это неискренне. Я не верю, что вам жаль этого молодого человека.

– О, – сказал Ральф, – если вы потрудитесь вспомнить – я ведь совершенно не знаю этого выдающегося молодого человека. Я даже его никогда не видел.

– Что ж, я-то вскоре увижу его и скажу, чтобы он не отступал. Если бы я не верила, что Изабелла снова станет самой собой, – добавила Генриетта, – я бы сама давно уже отступилась от нее!

Глава 18

Ральф, полагая, что при данных обстоятельствах прощание подруг могло выйти несколько натянутым, спустился к выходу, и его кузина некоторое время спустя последовала за ним, и в глазах ее, ему показалось, еще горел отблеск немого протеста. Весь путь до Гарденкорта прошел в полном молчании, и слуга, встретивший путешественников на станции, не смог сообщить ничего утешительного о состоянии мистера Тачетта. Ральф мысленно поздравил себя с тем, что ему удалось добиться от сэра Мэтью Хоупа обещания прибыть вслед за ними пятичасовым поездом и остаться до завтра. Миссис Тачетт, как он узнал, переступив порог дома, неотлучно находилась рядом с супругом, и он подумал, что мать просто ждала подходящей возможности, чтобы проявить свое отношение к мужу. Истинно благородные натуры проявляют себя в трудных ситуациях.

Изабелла прошла к себе в комнату; кругом ощущалась гнетущая тишина, которая, казалось, предвещала несчастье. Час спустя, однако, она сошла вниз, решив разыскать тетушку и расспросить ее о здоровье мистера Тачетта. Она прошла в библиотеку, но мисс Тачетт там не оказалось. Поскольку на улице было холодно и сыро – погода, и без того неважная, испортилась окончательно, – вряд ли можно было предположить, что миссис Тачетт отправилась на прогулку в парк. Изабелла протянула было руку к звонку, чтобы послать на половину тети служанку, когда ее внимание привлек неожиданный звук – из гостиной доносилась негромкая музыка. Изабелла не помнила, чтобы тетушка когда-нибудь музицировала, – стало быть, это играл Ральф, иногда открывавший фортепиано ради собственного удовольствия. Раз он позволил себе в такое время развлечься, это могло означать только одно – что старику Тачетту лучше, и Изабелла, воодушевившись, устремилась в гостиную. Гостиная в Гарденкорте была огромной, а пианино стояло в конце, противоположном тому, с которого вошла Изабелла, и сидящая за инструментом особа не заметила ее появления. Эта особа, сидевшая к ней спиной, была вовсе не Ральфом и даже не его матерью, а какой-то совершенно незнакомой Изабелле дамой. Несколько мгновений Изабелла в изумлении взирала на пышную, затянутую в красивое платье спину незнакомой дамы. Несомненно, она принадлежала какой-то гостье, которая появилась после отъезда Изабеллы и о которой никто из слуг – в том числе и горничная тетушки – не счел нужным сказать ей. Впрочем, Изабелла уже усвоила, что слуги в Британии не обладают вулканическим темпераментом, и она уже привыкла к сдержанности, сквозившей в движениях рук тетушкиной горничной, которая, видимо, не одобряла эту молоденькую девушку из Олбани, с некоторым легкомыслием относившуюся к такому серьезному занятию, как одевание. Появление новой гостьи в какой-то степени воодушевило Изабеллу – она находилась еще в таком юном возрасте, когда кажется, что каждое новое лицо, возможно, оставит в твоей жизни значительный след. Но эти мысли – одна за другой – еще и не успели пронестись в голове Изабеллы, когда она вдруг поняла, что играет незнакомка удивительно хорошо. Она играла что-то из Бетховена, – Изабелла не знала, что именно, но это, несомненно, был Бетховен. Пальцы ее летали по клавишам удивительно мягко и нежно, и в ее игре чувствовалось удивительное мастерство. Бесшумно опустившись на ближайший стул, Изабелла дослушала пьесу до конца. Когда дама кончила играть, у Изабеллы возникло горячее желание поблагодарить ее, но не успела она подняться, как женщина за пианино резко обернулась, как будто бы она почувствовала присутствие девушки.

– Прекрасная музыка, а ваше исполнение делает ее еще прекраснее, – сказала Изабелла со всей своей юной горячностью, на которую только была способна.

– Думаете, я не потревожила мистера Тачетта? – отозвалась музыкантша так ласково, как и требовалось отозваться на подобного рода комплимент. – Дом такой огромный, и его комнаты так далеко, что я подумала, я могу рискнуть – тем более что я играла только едва касаясь клавиш…

«Француженка, – решила про себя Изабелла, – у нее какой-то французский акцент…» Это предположение сделало ее в глазах нашей героини еще более интересной.

– Надеюсь, дяде лучше, – продолжала Изабелла. – Во всяком случае, от такой прекрасной музыки ему должно стать лучше.

В улыбке дамы промелькнуло сомнение.

– Боюсь, бывают такие моменты, когда даже Бетховен ничем не может нас утешить. Правда, как правило, так бывает в худшие моменты нашей жизни.

– Что касается меня, то я готова слушать вас еще и еще.

– Что ж, пожалуйста, если это доставит вам удовольствие.

И любезная незнакомка снова повернулась к фортепиано и взяла несколько аккордов. Изабелла пересела поближе. Внезапно дама перестала играть и, не снимая пальцев с клавиш, полуобернулась и через плечо взглянула на Изабеллу. Ей было лет сорок. Не красавица, но очаровательна, подумала Изабелла.

– Простите, – произнесла она. – Вы ведь племянница… та самая юная американка?

– Да, племянница… тетина, – ответила Изабелла просто.

Дама за фортепиано глядела на Изабеллу с очаровательной улыбкой на губах.

– Чудесно, – наконец сказала она, – мы с вами соотечественницы.

И начала играть.

«О, значит, не француженка», – сказала себе Изабелла. Первоначальная гипотеза казалась ей более романтичной, но установленная истина не привела к разочарованию. Слушая музыку, она одновременно размышляла и пришла к выводу, что американки вообще отличаются от остальных женщин.

Дама продолжала играть все так же негромко и проникновенно. В гостиной меж тем сгущались тени – наступили сумерки. Изабелла видела, как холодный осенний дождь поливал мокрую, словно озябшую лужайку, а деревья гнулись от сильного ветра. Наконец незнакомка кончила играть, встала, подошла к Изабелле и, прежде чем та успела еще раз поблагодарить ее, сказала:

– Рада, что вы возвратились. Я столько слышала о вас.

Изабелле очень нравилась незнакомка, но она отозвалась с некоторой неловкостью:

– Слышали? От кого?

Дама замялась на мгновение, потом ответила:

– От вашего дяди. Я здесь уже три дня. В первый день он позволил мне посидеть с ним в его спальне. Он говорил только о вас.

– Наверное, это было скучно – вы же не знали меня.

– Напротив – мне захотелось познакомиться с вами. Тем более что ваша тетушка не отходит от мистера Тачетта, а я большую часть времени провожу в одиночестве и смертельно устала от своего собственного общества. Я выбрала весьма неудачный момент для визита.

Вошел слуга с лампами, за ним другой, который принес поднос с принадлежностями для чаепития. Появилась миссис Тачетт, которой, видимо, доложили, что чай подан; она сдержанно приветствовала Изабеллу и с той же безучастностью приподняла крышку чайника, чтобы взглянуть на содержимое, – ни в том, ни в другом случае не подобало выказывать слишком большой интерес. Она не смогла сказать ничего утешительного о здоровье мужа; с ним остался его лечащий врач, и теперь большие надежды возлагали на предстоящие консультации сэра Мэтью Хоупа.

– Надеюсь, вы уже познакомились? – спросила миссис Тачетт. – Если нет, то рекомендую это сделать, поскольку, пока мы с Ральфом будем находиться у постели мистера Тачетта, вам вряд ли придется наслаждаться более широким обществом.

– Я ничего о вас не знаю, кроме того, что вы прекрасная пианистка, – сказала Изабелла, обращаясь к гостье.

– А это далеко не все, что следовало бы узнать, – произнесла миссис Тачетт в своей обычной суховатой манере.

– Но я уверена, что для мисс Арчер мало что будет представлять интерес! – воскликнула гостья и рассмеялась. – Я давняя приятельница вашей тети. Я долго жила во Флоренции. Я – мадам Мерль.

Последние слова прозвучали так, как будто она говорила о всем известной личности. Однако Изабелле это имя ничего не говорило, она понимала лишь, что ни у кого в жизни она не встречала столь очаровательных манер.

– Она не иностранка, несмотря на имя, – сказала миссис Тачетт. – Она родилась… вечно я забываю, где ты родилась.

– Значит, не стоит и говорить об этом.

– Очень даже стоит, – сказала миссис Тачетт, которая всегда стремилась довести мысль до логического конца. – Вот если бы я помнила, то тогда твое напоминание было бы лишним.

Мадам Мерль одарила Изабеллу прекрасной открытой улыбкой.

– Я родилась под сенью национального флага.

– Мадам Мерль обожает недомолвки, – заметила миссис Тачетт. – Это самый крупный ее недостаток.

– О, – отозвалась мадам Мерль, – у меня множество недостатков, но только не этот. И уж определенно это не самый большой. Я появилась на свет на Бруклинских военных верфях. Мой отец был моряк и в то время занимал довольно высокий пост в американском военном флоте. Мне полагалось бы любить море, но я его терпеть не могу. Вот почему я не возвращаюсь в Америку. Я люблю сушу. Это так прекрасно – любить что-нибудь.

Изабелла как беспристрастная свидетельница не нашла меткой характеристику, которую миссис Тачетт дала своей подруге. Живое, приветливое лицо мадам Мерль отнюдь не наводило на мысль о скрытности. В этом лице читалось богатство натуры, широта чувств, стремительных и свободных. Оно не обладало классически правильными прекрасными чертами, но было на редкость привлекательным.

Высокая пышная блондинка, мадам Мерль была сложена так счастливо, что не казалась излишне полной. Черты лица ее были крупноваты, но удивительно соразмерны. Из ее небольших серых глаз исходил удивительный свет – они никогда не тускнели, хотя, справедливости ради, надо добавить, что никто не видел, чтобы в них когда-нибудь блеснула слеза. Большой, четко очерченный рот при улыбке чуть-чуть кривился влево, что почти все ее знакомые находили необычным, кое-кто – жеманным, и лишь некоторые – неотразимым. Изабелла скорее относилась к последней категории. У мадам Мерль были прекрасные густые волосы, причесанные с живописной простотой, и крупные белые руки совершенной формы – столь совершенной, что их хозяйка предпочитала не украшать их – и не носила колец. Как мы видели, Изабелла сначала приняла ее за француженку, но дальнейшие наблюдения привели ее к мысли, что скорее ее можно принять за немку – благородную немку, графиню, княгиню. Менее всего можно было предположить, что она родилась в Бруклине – хотя и непонятно, почему в этом месте не могла родиться столь изысканная дама. Государственный флаг Соединенных Штатов действительно реял над ее колыбелью; эти звезды и полосы, свободно плескавшиеся на ветру, казалось, тогда еще могли предопределить ее жизненное кредо. Однако мадам Мерль было вовсе не свойственно колебаться и трепетать; ее манеры отличались спокойствием и уверенностью, которые приходят лишь с большим опытом. Но этот опыт не лишил ее молодости, а лишь привнес благожелательность и мягкость. Если можно так выразиться, мадам Мерль была женщиной сильных чувств, но она держала их в узде. «Что за идеальная комбинация», – восхитилась Изабелла.

Изабелла предавалась этим мыслям, пока все трое пили чай, но эта идиллия вскоре была прервана прибытием из Лондона Мэтью Хоупа. Его немедленно провели в гостиную. Миссис Тачетт тут же увела его в библиотеку поговорить с глазу на глаз, а Изабелла и мадам Мерль расстались до следующей трапезы. Перспектива увидеться с этой необыкновенной женщиной снова немного приглушала в Изабелле гнетущее чувство печали, которое заволокло весь Гарденкорт.

Когда девушка спустилась в гостиную перед обедом, там еще никого не было. Через мгновение появился Ральф. Его тревога за здоровье отца немного утихла – сэр Мэтью смотрел на положение старого Тачетта не столь мрачно. Он разрешил на ближайшие два-три часа оставить больного под присмотром одной лишь сиделки, так что Ральф, его мать, да и сам врач могли спокойно пообедать. Вошли миссис Тачетт и сэр Мэтью. Последней появилась мадам Мерль. До ее прихода Изабелла успела поговорить о ней с Ральфом, расположившимся у камина.

– Что за человек эта мадам Мерль?

– Самая умная из всех известных мне женщин, не исключая и вас, – ответил Ральф.

– Она необыкновенно приятна в общении.

– Я не сомневался в том, что она вам понравится, – отозвался Ральф.

– Поэтому вы и пригласили ее сюда?

– Я не приглашал ее. Когда мы вернулись из Лондона, я и понятия не имел, что она здесь. Она – подруга мамы, и, когда мы с вами уехали, она прислала ей записку и попросила принять ее на несколько дней. Мадам Мерль живет за границей, но в Англии проводит немало времени. Она относится к той категории женщин, которые не задумываясь могут позволить себе такое письмо – она везде желанный гость. А уж о моей матери и говорить нечего: мадам Мерль – единственная персона в мире, которая вызывает ее восхищение. Если бы моя мать не была собой – а это все-таки для нее предпочтительнее, – то она согласилась бы быть только мадам Мерль. Это бы и в самом деле была великая перемена!

– Да, она совершенно очаровательна, – сказала Изабелла. – А как она играет на пианино!

– Она все делает прекрасно, – отозвался Ральф. – Она само совершенство.

Изабелла внимательно посмотрела на него.

– А вы недолюбливаете ее, – сказала она.

– Наоборот. Я даже был в нее влюблен.

– А она осталась к вам равнодушной, поэтому вы ее недолюбливаете.

– Тут нечего обсуждать. Тогда еще был жив месье Мерль.

– Он умер?

– Так она говорит.

– Вы ей не верите?

– Верю, потому что это заявление весьма правдоподобно. Муж мадам Мерль непременно должен был раствориться в пространстве.

Изабелла снова взглянула на кузена.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Вы что-то хотите мне дать понять… о чем не желаете говорить. Кем он был, этот месье Мерль?

– Мужем мадам.

– Вы просто несносны. У нее есть дети?

– Ни одного. К счастью.

– К счастью?

– Я имею в виду – для ребенка; мадам Мерль его бы испортила.

Изабелла уже раскрыла рот, чтобы еще раз сообщить кузену, что он несносен, но в это время явилась особа, о которой они вели беседу. Она быстро вошла в гостиную, прошелестев темно-синим атласным платьем, глубокий вырез которого открывал белую грудь, не слишком успешно прикрытую необычным серебряным ожерельем. Она извинилась за опоздание, застегивая на ходу браслет. Ральф тут же, с преувеличенной любезностью бывшего поклонника, предложил ей руку.

Впрочем, даже если молодой человек все еще и питал к сей даме какие-то чувства, сейчас ему было явно не до нее. Знаменитый лекарь, переночевав в Гарденкорте и еще раз переговорив с лечащим врачом старика, вернулся в Лондон, согласившись по настоятельной просьбе Ральфа повторить свой визит на следующий день. Он вернулся, и на этот раз нашел состояние больного не таким обнадеживающим. За прошедшие сутки ему стало хуже. Он совсем ослаб, и Ральфу, который не отходил от постели больного, уже не раз казалось, что вот-вот наступит конец. Лечащий врач, человек здравомыслящий, которому в глубине души Ральф доверял даже больше, чем его именитому коллеге, также находился при мистере Тачетте неотлучно. Сэр Мэтью еще несколько раз приезжал в Гарденкорт. Мистер Тачетт подолгу оставался в полузабытье – он много спал и почти ничего не говорил. Изабелле очень хотелось быть чем-то полезной дяде, и несколько раз, пока остальные, кто ухаживал за больным (и миссис Тачетт занимала среди них отнюдь не последнее место), отдыхали, ей позволили посидеть с ним. Тачетт, по-видимому, не узнавал ее, а она постоянно твердила себе: «Только бы он не умер, пока я здесь одна», и эта мысль так пугала ее, что прогоняла ее сон. Однажды он открыл глаза и вполне осмысленно посмотрел на нее, но не успела Изабелла подойти к нему, как он снова впал в беспамятство. Однако на следующий день сознание вернулось к нему на более длительное время; на этот раз у постели его сидел Ральф. Старик, к огромной радости сына, заговорил, и тот стал уверять его, что ему скоро позволят сесть.

– Нет, мой мальчик, – сказал мистер Тачетт, – если только ты не собираешься похоронить меня в таком положении, как делали некоторые древние… да, кажется, древние люди.

– О, папа, не говори так, – пробормотал Ральф. – Ты же не можешь отрицать, что тебе стало лучше.

– Если бы ты не произнес эти слова, не было бы нужды тратить силы, чтобы отрицать это. Зачем нам под конец кривить душой друг с другом? Мы ведь никогда не делали этого раньше. Должен же я когда-то умереть – и лучше умереть больным, чем полным сил. Я очень болен – больше, чем когда-либо. Не будешь же ты уверять меня, что мне может быть еще хуже, чем сейчас? Это было бы слишком. Не будешь? Отлично.

Высказав это, больной затих, но некоторое время спустя, когда около него снова оказался Ральф, он снова заговорил. Сиделка отлучилась поужинать, и Ральф оказался с ним наедине, сменив миссис Тачетт, дежурившую около мужа после обеда. Комнату освещал только мерцающий в камине огонь, в последние дни его поддерживали непрерывно, и длинная тень, которую отбрасывала фигура Ральфа, плясала по стене и потолку, все время принимая разные причудливые очертания.