Текст книги "«Восход Черного Солнца» и другие галактические одиссеи"

Глава 7. Эдема больше нет

То, что случилось дальше, вспоминалось потом Фергюсону как ночной кошмар. Огромные полосатые лепестки, точно хищные зубы, сомкнулись на белом теле Парри; приглушенный дикий рев эхом отдавался от стен. И тут закричала девушка.

Закрывшийся цветок яростно мотался на стебле. Крики Парри слились с его ревом. Потом послышались треск и хлюпанье; опушенные мехом лепестки вывернулись наружу. Хлынула золотистая кровь. В глубине виднелись каменные руки Парри, рвущие полосатую плоть цветка.

Яростный рев все нарастал. Позади цветка что-то зашевелилось. Из листьев показался сложенный бутон на высоком стебле и начал медленно раскрываться. Цветок призвал на помощь своего преемника.

Раскрывающий бутон наклонился к Парри…

Фергюсон вышел из ступора. Он выхватил из кобуры револьвер и открыл огонь по второму цветку.

Тот отпрянул, затем поник. Однако позади него уже раскрывался следующий бутон.

Голос Парри – в нем уже не осталось ничего человеческого, такой гулкий резонирующий звук мог бы издавать камень – перекрывал вопли разрываемого цветка, и в крике Парри тоже слышалась мольба о помощи.

Этот призыв не остался без ответа. Пока раскрывались все новые и новые бутоны, пытаясь дотянуться до Парри, за спиной Фергюсона послышался звук, заставивший его резко обернуться. Он увидел, как Джеклин отскочил в сторону и как Сэмпсон, нелепо выглядящий в своем тяжелом костюме, неуклюже попятился, потому что в помещение проникла каменная лиана.

За ней последовала другая, и еще, и еще – огромные извивающиеся лианы, словно змеи, вползали в комнату. Живые камни Эдема откликнулись на призыв каменной плоти о помощи в борьбе с врагом.

Ударяясь друг о друга, они устремились вперед. Не такие гибкие, как цветок, но зато каменные и, следовательно, более тяжелые. Одна обвилась вокруг огромного склонившегося бутона и сжала его в мраморном объятии, заставив закрыть зев; остальные вступили в схватку с раскрывающимися цветками.

Все еще удерживая Парри, огромный растерзанный цветок пронзительно вопил, истекая золотистой кровью. Фергюсон распластался на дрожащей стене, сжимая бесполезный револьвер. От нечеловеческих воплей ломило уши. Раненый цветок призывал на помощь всю долину.

И джунгли откликнулись.

По всему Эдему прокатилась новая волна чудовищного рева. В сводчатую пещеру хлынул поток живых лиан. Из их колец, из клубков зелени свирепо выглядывали цветы, похожие на змеиные глаза, – алые, голубые, пурпурные, солнечно-желтые, аметистовые. Бледные каменные плети яростно схлестнулись в борьбе с живыми плетьми, и все вместе они вопили пронзительнее, чем цветок, сжимавший каменное тело Парри.

Пытаясь перекрыть этот шум, Джеклин что-то кричал, обращаясь к неподвижно стоящей дочери, которую чудом не затронуло развернувшееся вокруг сражение.

И она услышала. Впервые она слушала человеческими ушами, а не органами слуха триумвирата. Она повернула голову на отца, и в черных глазах затеплились жизнь, ужас и мольба.

Она закричала без слов, но Фергюсон понял, что даже сам ее голос звучал теперь иначе. Это был человеческий голос, освободившийся от полной власти растения и камня. И прямо через кишение змееподобных лиан она ринулась к людям.

Джеклин распахнул просвинцованный плащ и старательно укрыл девушку.

– Фергюсон! Помогите! Нам нужно выбраться отсюда и ее увести!

– А как же Парри? – закричал Сэмпсон. – Не можем же мы его бросить!

Не успел он договорить, как огромный цветок-тигр, изнемогая в борьбе с каменным человеком, взвился на своем стебле, словно атакующая змея, на мгновение замер… и с оглушительным воплем врезался в хрустальную стену вместе со своим противником.

От удара каменные конечности Парри разлетелись на мелкие осколки.

Стена застонала. По ее блестящей поверхности побежали зазубренные трещины, и она обрушилась сверкающим дождем.

Стены пещеры дрожали, двигались, дышали. Фергюсон с трудом оторвал зачарованный взгляд от этого зрелища и подтолкнул Джеклина к выходу. В сопровождении Сэмпсона они побежали прямо по извивающимся живым лианам, которые продолжали сражаться с каменными.

И снова окунулись в солнечный свет. Склон холма сотрясался от ритмичного дыхания. Шатаясь, спотыкаясь, они пробирались вперед, преследуемые звуками сражения, в котором скалы и растения в безумной ярости рвали друг друга.

Джунгли тоже словно обезумели. Мозга триумвирата больше не существовало, и поддерживаемое им тонкое равновесие Эдема рушилось. Погибая, мозг испускал в пространство дикие, свирепые мысли, и джунгли, воспринимая их, тоже остервенели. Лишившись управляющей силы, в слепом гневе все сражались со всеми.

Вдруг Фергюсон заметил отсутствие Сэмпсона. Он остановился, обернулся и увидел внутри пещеры, поблизости от входа, закутанного в защитный костюм человека с блестящим зубилом в одной руке и свинцовым ящиком в другой. Фергюсона замутило, когда он понял, чем занимается Сэмпсон.

Тот яростно колотил зубилом по мерцающему радию, покрывающему стены пещеры.

– Сэмпсон! – попытался Фергюсон перекричать взбесившийся Эдем. – Дурак! Прекрати!

Сэмпсон продолжал трудиться, не реагируя на призывы Фергюсона. Наверное, он не замечал, как стена вздрагивает под ударами зубила. Скорее всего, не понимал, что скала живая и, следовательно, способна чувствовать.

Зев пещеры задрожал и… начал уменьшаться!

Только теперь Сэмпсон заметил опасность, выронил зубило и бросился бежать, однако лианы, на которые он наступал, всячески мешали ему. Он споткнулся и…

Зев пещеры закрылся с грохотом раскалывающегося камня.

Испытывая тошноту и головокружение, Фергюсон повернулся и увидел лежащий рядом с тропой защитный костюм Джеклина. Торопливо сорвав свой, он бросился вслед за ученым и его дочерью. Вопли леса оглушали. Повсюду камни сражались с живыми лианами. Из вен валунов во все стороны брызгала густая алая кровь.

Деревья, сплетясь ветвями, пытались выдрать друг друга из земли, разорвать визжащие от ужаса корни.

Дерево с коричневой корой выбросило в сторону своего противника длинную ветвь, и Фергюсон разглядел, что та состоит из сочленений – в точности как рука; из-под коры торчала сломанная кость. Мелькнула жуткая мысль, что это, возможно, и есть ответ на вопрос, почему исчезли индейцы Джеклина.

Догнав ученого, Фергюсон помог ему вести задыхающуюся девушку. Земля вздрагивала под ногами, цветы тянули к людям жадные рты. Однако в основном джунгли были заняты внутренней борьбой; растения и камни уничтожали друг друга, не замечая ничего вокруг.

Наконец, измученные и оборванные, задыхающиеся и истекающие кровью, но живые, люди добрались до расселины. Здесь, как и везде, скалы тяжело дышали, содрогались в мучительных конвульсиях. Выход то почти закрывался, то раздвигался снова.

Фергюсон посмотрел на девушку. Она была почти без чувств, – наверное, то, что творилось в Эдеме, страдальческим эхом отдавалось в ее мозгу.

Фергюсон закричал, указывая на расселину; его голос почти утонул в общем шуме. Джеклин понимающе кивнул. Девушка попыталась вырваться. Фергюсон обхватил ее за талию и силой заставил продолжить путь.

Скалы по сторонам прохода застонали и начали сближаться. Фергюсон едва успел проскочить между ними, отделавшись лишь ссадиной на плече.

За его спиной расщелина с грохотом сомкнулась.

Послышался новый вопль, и проход открылся снова.

Повернувшись, Фергюсон в последний раз взглянул на Эдем.

Джеклин стал свидетелем творения райского сада, Фергюсон видел его конец.

Земля разверзлась.

В центре Эдема образовалась яма. Расширяясь во все стороны, она поглощала лес и вопящие камни – все, что находилось в этой удивительной долине, где зародилась и нашла свой конец новая раса.

И земля поглотила Эдем.

Откуда-то из неведомых глубин донесся звук мощного взрыва, оглушительный гул, как будто там рушились миры. В небо вонзилось копье алого света.

Проход в скале с грохотом закрылся. На этот раз навсегда.

Шатаясь, Фергюсон сделал несколько шагов, глядя на Джеклина и девушку. Она изменилась. Нечеловеческая бледность покинула ее, и чужеродная тьма больше не смотрела из глаз.

– Она человек, – прошептал Джеклин. – Фергюсон, она возвращается. Мутация не изменила ее необратимо.

Фергюсон не мог оторвать взгляда от пылающего алого копья, которое медленно таяло в небе над холмами. Его губы безмолвно шевелились:

– «И поставил на востоке у сада Едемского… пламенный меч… чтобы охранять путь к дереву жизни…»[6]6
  Быт. 3: 24.


[Закрыть]

Полдень

Когда он отвлекся от созерцания пруда, сад выглядел… иначе. В воде Уэстон видел отражение синего неба и облаков в лучах заходящего солнца, а еще тень пролетающего самолета. Гул двигателя вдруг стих. Только что был закат, и вдруг наступил полдень, и Уэстон уже не в Версале, а…

Где?

На подготовку ушли месяцы, но просто чудо, что это вообще случилось. Многие ищут чудес, но редко их находят. А вот Джон Уэстон, человек свободный, праздный и достаточно состоятельный, чтобы потакать своим капризам, явился сюда в поисках иллюзии и нашел ее. Данн был прав. Теория серийного времени выдержала проверку на прочность, и рассказы свидетелей о темпоральных видениях в садах Версаля оказались не выдумками.

Едва очутившись здесь, Уэстон уловил в атмосфере своеобразное движение. Ощущение тотчас исчезло, но краткого мига оказалось достаточно, чтобы Уэстон заглотил наживку и остался бродить по древним тропам. Слабо верилось, что он снова увидит лицо, на мгновение явившееся ему в мерцающих водяных брызгах. Путешествие во времени не поддается каталогизации, его невозможно взвесить и проанализировать. Оно или было, или нет.

И теперь оно было.

Уэстон не шевелился, лишь посматривал по сторонам. Деревья стали другими, а неподалеку возникли невысокие голубые домики с коническими крышами. Вместо травы земля покрылась густым пружинистым мхом. Пруд же остался на месте, у самых ног Уэстона.

Когда схлынула волна скептического изумления, он зашагал к голубым постройкам.

Тут произошло второе чудо. Из ближнего домика вышли трое и направились навстречу Уэстону. Одна из них – девушка, чье лицо он уже видел. Остальные двое – худощавые юноши в зеленых с бронзовым отливом туниках, таких же как у девушки. Вся троица лучилась исключительной жизненной силой.

Глядя на них, Уэстон окончательно понял, что переместился в далекую эпоху, в совершенно иной мир. Люди здесь поразительно стройны, в их фигурах нет никакой угловатости, а худые, с заостренными подбородками лица не кажутся грубыми.

Уэстон открыл было рот, но спохватился: нет уверенности, что он сумеет наладить контакт. А бронзово-зеленые глаза смотрели на него.

– П-привет, – брякнул Уэстон наобум.

Все трое улыбнулись и дружелюбным эхом повторили приветствие. Слегка ошалевший, Уэстон рискнул продолжить разговор:

– Где я? Что это за место?

– Это Джекира, – ответила девушка.

– Да?.. А который нынче год?

Они по-прежнему улыбались, но теперь явно чего-то ждали. Было очень тихо, лишь шелестела где-то листва. Один из юношей развернулся и ушел, неторопливо и бесшумно.

– У него дела, – объяснила девушка. – А ты, как вижу, на время отошел от дел. Меня зовут…

Прозвучало имя, похожее на «Серена».

Уэстон не ожидал столь невозмутимого приема. Начал объясняться, сыпать вопросами, но девушка перебила его:

– Мне тоже пора заняться делом.

Она отвернулась. Уэстон бросил растерянный взгляд на второго юношу и понял, что помощи от него ждать не стоит.

В полном смятении он последовал за Сереной. Девушка скрылась в одном из домиков. Удивительное место, подумал Уэстон: коридоры, разновеликие комнатушки, этажи-балконы, полупрозрачные стены – что внутри, что снаружи. Освещение зеленое, темно-синее и фиолетовое, напоминает океан на закате дня.

Догнав девушку, Уэстон увидел у нее в руках стеклянную сферу. Лишь когда они вышли на дневной свет, стало видно, что сфера наполнена дымом: тот сочился из отверстия наверху и растворялся за плечами у мерно ступавшей Серены.

Она опустила сферу на мох, не обращая внимания на Уэстона. Под ее пальцами вспыхнули огни – Уэстон не понял, в чем тут фокус, – а потом Серена уселась и стала рассматривать язычки пламени. Вот, похоже, и все ее дела.

Дважды Уэстон пробовал заговорить с девушкой, но та не отвечала. Тогда он отправился на разведку, но прогулка по поселку не дала новых знаний, и двое юношей не попались ему на глаза. Чего бы ни ожидал Уэстон, его ожидания расходились с реальностью.

«Почему они не удивились? – думал он. – Неужели путешествия во времени стали настолько обыденными? Или ответ кроется в чем-то другом?»

Всю вторую половину дня до наступления голубых сумерек Уэстон призраком шнырял по этим странным местам, чуждым и совершенно непостижимым. Наконец он увидел Серену и юношей: те сидели на мху возле одного из строений. Уэстон подошел и увидел, что они ужинают. Присоединился к трапезе. Это был невероятный ужин, ибо Уэстону прислуживала сама земля. У его ног появилось отверстие, в точности похожее на разинутый рот, наполненный чем-то желеобразным. Глядя на остальных, Уэстон зачерпнул эту массу ладонью, попробовал на вкус. Вполне съедобно.

Затем вокруг отверстия проклюнулись зеленые ростки – с почками, но без цветков; прямо на глазах воздушными шариками наливались плоды. Серена сорвала один и съела. Решив, что сейчас не время для вопросов, Уэстон последовал ее примеру.

Когда ужин подошел к концу, отверстие сомкнулось, а крошечные растения рассыпались по мху ярко-розовой пылью. Не обращая внимания на Уэстона, местные завели непринужденную беседу.

– Огни сегодня горели хорошо, – сообщила Серена, – и глина была податливой.

– А у меня не все так гладко, – проворчал один из юношей.

– Когда вы закончите? Скоро? – спросил Уэстон, и все трое воззрились на него со странным блеском в глазах.

– Я – да. Думаю, что да, – ответила Серена. – Ну а ты? Далеко продвинулся?

– У меня нет никаких дел, – услышал Уэстон собственный голос. – Я из другого времени. Это вообще не мой мир. Я… Я…

Он умолк, потому что собеседники теперь смотрели на него как на пустое место. Мгновением позже они возобновили разговор – с таким видом, будто Уэстон не сказал ни слова.

Темнело. В этом мире время текло иначе. Уэстон покинул Версаль на закате, а здесь оказался в полдень. Наконец Серена встала и проводила всех в рощицу высоких деревьев, к четырем поникшим ветвям, увенчанным четырьмя огромными закрытыми цветами. Цветы медленно раскрылись.

Серена приблизилась к цветку, ступила в мягкую чашу, легла и вытянулась во весь рост. Лепестки сомкнулись, ветвь поднялась. Двое юношей расслабленно улеглись в такие же фантастические гамаки.

Одинокий в сгущавшемся сумраке, Уэстон растерялся. За время пребывания в этом мире он не получил ни одного удовлетворительного ответа. Его попросту сочли за своего. Сам мир безболезненно принял его, и теперь в рощице четыре цветка – а вчера вечером, наверное, их было три.

Серена и юноши, скрытые в цветочных ложах, покачивались у него над головой. Уэстон глубоко вздохнул, развернулся и ушел к пруду – порталу, ведущему в его прежний мир, – но что-то помешало ему сделать последний шаг. Ведь такая возможность выпадает раз в жизни! Уэстон получил, что хотел. Он оказался в другом времени, в другом мире – да еще в каком! Кстати говоря – в каком? Вот бы это выяснить…

В конце концов он вернулся к ветвям и улегся в четвертый цветок. Над головой сомкнулись лепестки, пахнуло чем-то сладким и прохладным, колыбель легонько закачалась – и все, больше Уилсон ничего не помнил.

На следующий день юноши попытались его убить.

С первыми лучами рассвета цветки раскрылись, и все четверо искупались в озерце, полном сверкающей шелковистой воды, после чего во мху разверзся миниатюрный кратер-кормилец. Потом, игнорируя вопросы Уэстона, Серена ушла по своим делам. Юноши с холодным интересом смотрели, как Уэстон следует за ней.

К тому времени он уже понял: надо уходить отсюда, причем незамедлительно. А значит, у него остался последний шанс разгадать загадки этого мира, иначе они так и останутся загадками. Поэтому он не отставал от Серены ни на шаг, выпытывал, чем она занимается, что собой представляет ее мир и так далее, – задавал тысячи вопросов, но они, по всей очевидности, не имели для девушки никакого смысла. Иногда она откликалась, но по-настоящему полезный ответ дала лишь однажды:

– Об этом спроси у Знания.

И объяснила Уэстону, куда идти. Быть может, лишь для того, чтобы избавиться от его надоедливого присутствия.

Он последовал указаниям Серены, чувствуя себя невежественным ребенком в храме непостижимой взрослой мудрости. Но слово «Знание» звучало ободряюще. Наверное, это библиотека с говорящими книгами и картинами. Или радиоатомный мозг. Испытывая нарастающее волнение, Уэстон бродил по округе в поисках названного Сереной места.

Задача оказалась не из легких, поскольку у комнаты был самый обычный вид – конечно, если эти цветные комнаты, залитые прохладным светом, можно назвать обычными. Но через некоторое время один из юношей скользнул мимо Уэстона в дверной проем, пересек комнату и стал у дальней стены.

На ней проявился сияющий овал. Юноша всмотрелся в него, прислушался, потом развернулся и бесшумно вышел в другую дверь. Овал померк.

Уэстон приблизился к стене, и панель ожила снова. Да, вот оно, Знание. Эквивалент громадной библиотеки. Машина с радиоатомным мозгом, механический коллоид, наивысшая ступень развития мыслящих машин из времени Уэстона. Знание умеет отвечать на вопросы. Серена и ее соплеменники не могут обойтись без радиоатомного мозга, потому что давным-давно лишились одной из характерных человеческих черт.

Они утратили рассудок.

Они сохранили инициативность – способность к самостоятельным действиям, – но пользовались ею бездумно, словно растения или цветы. Знание поведало все это Уэстону, отвечая на его безмолвные вопросы.

Но Знание было всего лишь машиной. Оно не ведало всего, чем интересовался Уэстон. Он понял, чего не хватает в общении с этим нечеловечески мудрым устройством: человеческого понимания. Дружелюбия. Но искать его в сияющей панели было попросту нелепо. Радиоатомный мозг, запрограммированный на выполнение определенных функций, но лишенный инициативности, предназначался лишь для того, чтобы снабжать людей информацией. По мере необходимости.

Так или иначе, Уэстон получил свои ответы.

Через некоторое время он вышел наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он увидел, как Серена и остальные возятся с загадочными огнями, а над головой у них сияет солнце. Долгий полдень человечества.

Да, полдень. Уже тысяча лет, как здесь полдень.

Трудно сказать, что Уэстон рассчитывал найти в будущем – но никак не то, о чем сообщило ему Знание. Он стоял, обливаясь потом и удивляясь своему нежеланию двигаться. Из близлежащих мхов донеслось шуршание. Уэстон услышал рев пламени, а потом два глубоких вздоха, похожих на первые вздохи новорожденного великана.

Полдень. Вот тебе и ответ. Уже тысячу лет, а то и миллион тут полдень. Уэстон пытался уложить это в голове, но не мог, ибо привык к традиционному течению времени. Объять концепцию идеала – точки, из которой нет пути ни вперед, ни назад, – оказалось весьма проблематично.

Серена и ей подобные достигли совершенства и застыли в зените человечества. Не будет ни сумерек, ни вечера. Но, мрачно подумал Уэстон, в конце концов наступит ночь.

Ведь так бывало и раньше. Фоссилизированные муравьи и пчелы – окаменелости, чей возраст насчитывает миллионы лет, – в точности повторяют очертания современных насекомых. Самый обыкновенный таракан не менял своей формы вот уже сотню тысяч миллениумов. Достигнув совершенства, в полной мере адаптировавшись к окружающей среде, он застыл в развитии. Теперь же застыло человечество.

Полдень…

Уэстон поискал Серену. Ему все еще не верилось, что она… что она такая. Наконец он увидел: девушка занималась своими делами и двое юношей тоже, а из пляшущих огней вздымается гигантская фигура. Уэстон окликнул ее.

Полдень!

Теперь до него дошло, что у них за работа и почему они настолько увлечены ею. Они создавали жизнь, создавали ее бесконечно и безнадежно; творили ее в нестабильных формах, и недоделанная жизнь угасала или распадалась, едва успев выйти из языков пламени. Уэстон знал, что эти трое провели неисчислимое множество бессмысленных экспериментов. И пожалуй, понимал, зачем они это делали. И почему у них ничего не выходило.

Достаточно провести аналогию, и станет ясно, что случилось с человечеством за время, прошедшее с родной эпохи Уэстона.

Вскоре он снова отправился искать Серену: хотел вглядеться в ее вибрирующее неземное сияние и убедиться, что она та, кем является.

Он уже понял: в этой девушке есть что-то гипнотическое. Ослепительное совершенство, невероятная уверенность в каждом действии, ни единого лишнего движения, ни мгновения раздумий. Ну конечно, для нее это в порядке вещей – настолько же, насколько неестественно для обычного человека, – потому что Серена такова, какова она есть.

Он нашел ее, занимающуюся своими делами в обществе юношей, и в языках пламени увидел нависшего над троицей неподвижного гиганта.

– Серена! – позвал он и подумал: «Если объяснить ей, что произошло, объяснить так, чтобы поняла… Быть может, тогда она меня заметит?»

Она шагнула вперед, сбрасывая с пальцев пламя, словно стряхивая капли воды. Ее лицо сияло ярче прежнего.

– На сей раз мы преуспели, – сказала она, и Уэстон похолодел. – Теперь, когда ты здесь, нам стал доступен новый фактор. Ты. Нам нужен ты. Знание только что известило: если вооружиться твоим разумом, шансы на успех увеличатся.

Он заглянул ей в глаза и прочел в них пустоту. Ее рука вдруг сжала его запястье. Серена оказалась чудовищно сильна. Юноши отвернулись от огней и гигантской фигуры. Они направлялись к Уэстону.

Он вырвался и побежал по мшистому полю, помчался сломя голову к порталу у пруда под застывшим в полуденном безвременье ярким небом.

Во мху снова зашуршало, и Уэстон вдруг обнаружил, что его схватили за ноги. Схватили и не отпускают. Он упал ничком и проехался по земле.

Сел, обернулся и увидел, что его окружают крошечные существа – не люди, не животные, не насекомые, а ярко окрашенные создания, чьи контуры лучатся неестественным свечением. На глазах у него двое существ исчезли: попросту испарились. Остальные стояли во мху и сверлили Уэстона бриллиантовыми глазами.

Эксперименты. Неудачи. Он зацепился за эту мысль. Над ним в вежливой позе застыли Серена и двое юношей. Они чего-то ждали. «С нетерпением ждут того момента, – подумал Уэстон, – когда бросят меня в огонь, превратят мою плоть в…»

Серена с улыбкой потянулась к нему.

Если бы только он мог все ей объяснить!

Уэстона сковала ледяная паника. Надо выиграть время! Он справится, ведь эти люди лишены рассудка. Теперь он в этом не сомневался.

– Погодите, – сказал он, выпрямляясь. – Я пойду с вами, но сперва надо во всем убедиться. Ошибок и без того предостаточно. Позвольте мне обратиться к Знанию и послушайте, что оно ответит.

Они охотно сопроводили Уэстона, а следом катился выводок малышни: яркий, сверкающий, нереальный. На ум Уэстону пришли райские кущи. В стене проявилось овальное окно, Уэстон задал вопрос, и в сознании – его и всех присутствующих – обрел форму неожиданный ответ.

– Да, – говорило Знание, – в твоем разуме имеется фактор, коего недостает для успеха. Тот фактор, что я чувствовало лишь в Золотом Сиянии, а Золотое Сияние – квинтэссенция совершенства. Но в разуме присутствующей здесь женщины сей фактор выражен еще сильнее, хотя у тебя он доминирующий, а у нее – рецессивный.

– Золотое Сияние? Что это? – спросил Уэстон, чтобы выиграть время.

– Я не способно ответить на твой вопрос. Сие мне неведомо.

Но Серена не слушала.

– Преуспеем ли мы, если я воспользуюсь собой как материалом для работы? – спокойно спросила она.

– Серена, так нельзя, – сказал Уэстон.

Она не услышала. Развернулась и вышла. Юноши последовали за ней. Один скользнул взглядом по Уэстону, и в глазах больше не было смертоносного холода. Уэстон стал неинтересен и ему, и остальным.

Опасность, грозившая лично Уэстону, миновала. Теперь он мог беспрепятственно проследовать к порталу, но не сделал этого. Необходимо было увидеть, что станет с Сереной, и он отправился следом за троицей.

Теперь Уэстон как следует рассмотрел фигуру, которую вылепили в пламени. Человек, выше восьми футов, божественно красивый и вибрирующий от полуразумной жизни. В глазах у него было пусто.

Трое людей хлопотали возле только что разведенных костров. Уэстон стоял и смотрел, как они заканчивают приготовления. Поддерживаемая одним из юношей, Серена приблизилась к одному из костров и замерла в позе сосредоточенности – она явно намеревалась войти в огонь. Уэстон кинулся вперед, и как раз вовремя.

Схватил ее за плечи, оттащил от костра. Юноши глядели на Уэстона спокойно, равнодушно. Костер разгорался.

– Серена, нельзя! – сказал Уэстон. – Я не позволю!

Она не ответила. Его слова не имели никакого значения. Уэстон чувствовал неослабевающее напряжение ее мышц. Девушка упорно клонилась к костру: как только Уэстон уберет руки с ее плеч, она шагнет в огонь.

Один из юношей схватил его за запястье, пытаясь освободить Серену. Уэстон даже обрадовался этому поводу для эскалации конфликта. Он замахнулся и от души ударил юношу в челюсть. Телосложение у противника было хрупкое, поэтому он опрокинулся на землю. Лежал, глядя на Уэстона без удивления или гнева, но явно что-то замышляя.

Уэстон подхватил Серену на руки и грузно побежал прочь. За домиками остановился, оглянулся. Юноши вернулись к первому костру, где высилась гигантская фигура, и занялись своим делом – искусно, проворно, без единого лишнего движения. Дважды они указали на Уэстона.

Он опустил Серену на землю, но продолжал держать ее за руку. Девушка не противилась, хотя однажды, когда Уэстон разжал пальцы, немедленно отправилась назад, к кострам. Уэстон снова поймал ее и торопливо потащил к вратам, ведущим в Версаль и двадцатый век.

Но не нашел их, а вскоре из-за увенчанного куполом домика появился великан. Шагая, он не сводил глаз с Серены. «Идет неровно, – подумал Уэстон, – потому что создан совсем недавно, но непреклонен».

Гигантские руки нежно обхватили Серену, забрали ее у Уэстона и понесли к ожидавшим у костров юношам.

Уэстон прыгнул на великанью спину и взял шею противника в дзюдоистский захват. Гигант выронил Серену, но, как оказалось, Уэстон не мог ему навредить: вместо того чтобы вступить в драку, великан стремился лишь уйти прочь, и был он невообразимо силен. Чувствовалось, что под бледной бархатистой кожей – не обычные человеческие мышцы; они похожи на более прочные мышечные ткани сердца. Справиться с этим монстром можно лишь потому, что он еще не научился координировать движения.

Уэстон понимал, что у великана лишь один побуждающий мотив – доставить Серену к кострам. И ничто на свете не заставит его отказаться от этой затеи.

А Серена уже сама возвращалась к огням, и все происходящее казалось форменным кошмаром.

Отцепившись от великана, Уэстон догнал девушку и снова подхватил ее на руки. Серена обмякла в его объятиях. Сейчас не было смысла искать врата времени, и Уэстон побежал куда глаза глядят, а великан не спеша следовал за ним.

Уэстон понимал: надо увеличить разрыв, а потом сделать круг и поискать портал, прежде чем гигант сообразит, что к чему. Жарил полдень. Казалось, само время играет с Уэстоном в замысловатую игру. Через какое-то время он поставил Серену на ноги, но не отпустил ее запястье, чтобы у нее не сработал инстинкт возвращения домой, хотя костров уже не было видно.

Спустя несколько часов Уэстон окончательно заблудился. Мир этого времени являл собой бескрайний парк. Ничто не менялось. В сущности, весь мир оказался высокоточным механизмом для поддержания человеческой жизни.

Когда Уэстон хотел есть, его кормил мох. Когда он испытывал жажду, перед ним появлялись лужицы питьевой воды. За время отчаянного бегства, пока великан маячил на горизонте, Уэстон не обнаружил ничего, кроме поросших мхом волнообразных холмов.

Холмы, холмы… И кое-что еще.

Золотое Сияние.

Уэстон поначалу не понимал, что это впереди. Сообразил, лишь когда выбился из сил. Серена была неутомима. Он пытался говорить с ней. Девушка реагировала, когда Уэстон задевал нужные струны, и у нее всегда готов был совершенно бессмысленный ответ.

Но невозможно было отделаться от мысли, что, если достучаться до нее, объяснить, какие абсурдные побуждения движут ее жизнью, она проснется.

Великан выигрывал. Теперь их разделяло не больше полумили. Садилось солнце. Скоро стемнеет.

Здесь не бывает полутонов, думал Уэстон. Только жаркий дневной свет, а потом тьма. Вот какая судьба ждет человечество!

Он заговорил:

– Серена, послушай меня. Знание поведало мне… Послушай! Знаю, ты лишена рассудка, тобой руководит инстинкт, но все-таки постарайся понять…

Они брели, не останавливаясь, и он поглядывал на ее прекрасное умиротворенное лицо.

– Это явление называется тропизмом. То, благодаря чему растения поворачиваются к свету. А еще есть таксис, направляющий насекомых. У насекомых по-своему идеальная жизнь. Инстинкты говорят им, как поступать в тех или иных ситуациях, и противиться этим инстинктам – все равно что противиться самой жизни. Насекомые получают раздражитель и действуют по велению таксиса. Ты слушаешь? Именно это произошло с человечеством! С твоим родом! Вы лишены рассудка; подобно механизмам, вы откликаетесь лишь на определенные стимулы. Как само Знание. Если я задам вопрос, на который ты запрограммирована отвечать, ты ответишь. Спрошу о чем-то еще, и ты даже не услышишь. А сейчас? Сейчас ты слышишь меня?

Темнеет. Луны не видать, но на горизонте брезжит золотистый свет. Уэстон свернул к нему. В сумерках не определить, далеко ли великан, но он мог запросто набрать темп, ведь тут повсюду пружинистый ровный мох и никаких препятствий.

Они приближались к источнику сияния, которое становилось все ярче, но Уэстон страшно устал. В голове крутились одни и те же мысли. Через какое-то время он вновь заговорил с Сереной:

– Ты не человек. Ты утратила человечность миллион лет назад. Само совершенство – да, ваш народ достиг его, но расплатился гуманизмом. Теперь вам не нужны машины. Давным-давно вы обуздали динамику природных процессов, научились выращивать все на свете, отшлифовали этот навык до идеала. Ты владеешь этим навыком, да, Серена? Я видел, как ты им пользуешься.

Поэтому рассудок вам больше не нужен. Вы обрели рай и подстроили под него свой разум. Вот он, ответ на все вопросы: стагнация – бездуховность – тропизм. Разве ты не понимаешь, Серена, что человечество не было готово к такому совершенству? У него еще имелись дела. Не знаю какие, но точно говорю: имелись. Праздная жизнь в раю – это ад, и, чтобы вытерпеть такую пытку, вам пришлось пожертвовать рассудком.