Текст книги "Как любить животных в мире, который создал человек"

Часть I
Как мы убиваем животных

2. Правила скотобойни

Чего ждать от свиньи, кроме хрюканья?

Старая английская поговорка

Забудьте о том, что свинья – животное. Обращайтесь с ней ровно как с машиной на заводе.

Журнал Hog Farm Management (1976)

«А почему вы не едите мясо?» Я стал вегетарианцем довольно давно и вскоре стал бояться этого вопроса. Часто его сопровождала какая-то абсурдная логика: один человек в местном кафе после этого поинтересовался, стану ли я поедать тела мертвых пассажиров, если останусь один после авиакатастрофы. (Конкретно его бы я покусал с удовольствием.) Однако еще я чувствовал, что у меня нет достойного ответа. Как и многие другие, кто ест мало мяса или совсем от него отказался, я не проводил подробных исследований и принял решение, прочтя несколько страниц бестселлера Юваля Ноя Харари Sapiens, где говорилось, что «современное промышленное сельское хозяйство может одновременно быть величайшим преступлением в истории». Это было второго января, и лучшего решения на Новый год было не придумать. После этого я просто пассивно впитывал заголовки об изменении климата и опасности красного мяса для здоровья. У меня было слабое представление о том, как выглядит жизнь животных на фермах и может ли животноводство быть этичным. Если ты вегетарианец, это еще не делает тебя экспертом в чем-то, кроме увиливания от бесед о том, почему ты им стал. В Великобритании, где я вырос, детские книги, теледрамы и реклама супермаркетов всегда изображают работу на ферме честной и веселой профессией. Почти везде, где я побывал, особенно в США, Франции и Колумбии, скотоводы были душой национального характера. Мне захотелось узнать правду. Надо было с чего-то начать, и я решил начать с самого основания.

* * *

Первое, что узнаешь о бойне, – это то, что туда легко устроиться на работу. Есть места, где от тебя требуют резюме, рекомендации и даже постоянный адрес. Есть вакансии, которые вызывают лавину откликов после каждого опубликованного объявления. Подсобный рабочий скотобойни к ним явно не относится. Я звоню по найденному в интернете номеру, и мне предлагают подъехать в удобное время.

Я сажусь в электричку и час еду на юго-восток от Лондона, а потом иду несколько сотен метров по загородной дороге. На деревьях поют птицы, мимо проходит поезд. Место выглядит вполне мило, если не считать, что неподалеку, в полудюжине простых зданий, каждый день «обрабатывают» больше тысячи овец и коров. Средних размеров бойня Forge Farm Meats расположена в двух шагах от рабочих пригородов. Там мне предстоит узнать, каково на самом деле убивать животных: запах, шум, психологию – все, что может помочь мне определиться.

Я стучу в дверь офиса и знакомлюсь с обходительным мужчиной средних лет, который представляется как Стив. Перед этим я разработал целую «легенду», чтобы объяснить, почему я – человек, который выглядит, говорит и ведет себя как журналист и представитель среднего класса, – решил сюда устроиться. Я зря себя утруждал. Стив не задает вопросов и даже не интересуется моей фамилией. «Нет смысла рассказывать вам об этой работе, – говорит он, поднимаясь с кресла. – Вам лучше просто попробовать. Говорят, это довольно грязное дело». Он делает паузу и поправляет себя: «Это и есть грязное дело».

В объявлении сказано: «предоставляется обучение». Курс оказывается очень простым. Стив выдает мне пару белых полукомбинезонов, белые резиновые башмаки и сетку для волос, открывает дверь в одноэтажное металлическое здание и ведет к конвейеру. Я оказываюсь рядом с линией обезглавленных овец.

Я постучал в дверь его кабинета всего четыре минуты назад. В лондонском офисе мне потребовалось бы больше времени, чтобы преодолеть стойку администратора. Не знаю, что убедило бы меня в серьезном отношении этого заведения к благополучию животных, но начать стоит с журнала посетителей.

Помещение без окон, не больше чем десять на десять метров. Овцы подвешены на автоматизированной линии, и примерно каждый метр рабочий отделяет от них какую-то часть внутренностей или туши, превращая животное из того, что видишь в поле, в то, что видишь на полке супермаркета. Вокруг все покрыто красными пятнами. В тот момент, когда я туда вошел, кто-то не уследил за ножом и задел кожу на костяшках, как будто срезая вареное яйцо. Он смотрит на красно-белый кружок размером с монетку, появившийся у него на пальце. «Да, это и правда неприятность!» – бросает, смеясь, сосед по конвейеру.

Меня ставят перед так называемой «шкуросъемной машиной». Когда овца поступает на конвейер, у нее уже перерезана шея, отделена голова и нижняя часть ног, а кожа на передних ногах отходит от плоти. У машины имеется два зажима, которые захватывают этот свободный лоскут и тянут шкуру вниз до половины туши. «Береги пальцы», – предупреждает коллега, не подозревая, что это уже стало делом всей моей жизни. Машина заставляет меня смотреть прямо в срезанную баранью шею. Я как с высоты птичьего полета вижу грудную клетку животного. Появляется мысль: «Это легкие или почки?»

Чтобы вставить кожу в зажимы и нажать педаль, которая двигает их вниз, снимая шкуру, у меня всего около двадцати секунд. Потом конвейер приходит в движение, овца переходит к следующему рабочему, а мне подается новая туша. Если все идет гладко, двадцать секунд – это много. И совсем не так много, если кожа не отделилась, или аппарат заклинило, или предыдущий рабочий не успел отрезать от овцы задние копыта, или свободный конец кожи оторвался до того, как машина закончит цикл. Все это отнимает время.

В таких случаях шкуру приходится сдирать руками: хватаешь столько кожи, сколько можешь, и наваливаешься всей массой, чтобы отделить ее от мышц. Бывает, что все идет гладко. Иногда даже слишком. Если стаскиваешь шкуру сзади прямо вниз, шея качается, и у тебя на щеке появляется красное пятно. Стив был прав, это и правда грязное дело.

Первое, что бросается в глаза на бойне, – это неопрятность. Мне приходилось видеть по телевизору сборочные линии на автомобильных фабриках и в газетных типографиях, и эти процессы казались предельно отточенными. «Разборочная линия» совсем другая. Вроде и оборудование сконструировано специально под этих животных, и их здесь убивают и режут на куски буквально миллионами, но кажется, что ничего не прилажено. На полу – подтеки жидкостей, смешанных с шерстью и неопределенными кусками туш. Теперь я понимаю, почему английским словом shambles – «полный бардак» – когда-то называли именно скотобойни. Можно было бы и догадаться.

Еще на скотобойне шумно: из-за грохота множества машин нам приходится кричать друг другу. И хотя играет Kiss FM, я не могу разобрать половину мелодий, а новостные выпуски узнаю по характерным позывным, но времени уже не слышу. В помещении стоит неприятный запах – такой густой, что мне кажется, будто я его вижу. Остается просто сдирать шкуры и надеяться, что в какой-то момент убьют и разделают всех животных и нам объявят перерыв.

Моя «легенда» заключалась в том, что я много лет жил за границей и теперь без рекомендаций не могу найти работу. Воспользоваться ею мне пришлось всего раз во время перерыва, когда один дружелюбный коллега решает завести со мной беседу.

– Ну а чем ты занимался до этого, если вообще работал?

– Я был за границей.

– А, сидел?..

Это справедливое предположение. Бойням не приходится выбирать, кого брать на работу. В США там иногда трудятся беженцы из Сомали, готовые мириться с еще худшими условиями, чем мексиканские иммигранты. В некоторых районах Великобритании 90 % сотрудников – мигранты из стран Евросоюза. Агентства по трудоустройству помогают разобраться с национальными номерами социального страхования и местом жительства. «Предлагаем непрерывную поддержку. В нашем британском офисе понимают по-польски, по-русски, по-литовски, по-румынски, по-португальски и по-испански» – гласит объявление конторы под названием 360 Recruitment незадолго до Брексита. В другом объявлении пишут, что «умение объясняться по-английски будет преимуществом» – иными словами, необходимости в этом нет. В Forge Farm Meats, однако, работают главным образом британцы.

Череда овец подходит к концу. Человек с пораненными пальцами показывает на коробку с волосатыми мешочками, берет один из них и демонстрирует, как выдавливать бараньи яички из мошонки. «Это что, шутка такая?» – думаю я, но присоединяюсь и тихо извиняюсь перед бараном. Потом я сметаю с пола клочья шерсти, кал и неопределенные куски мяса в металлическое ведро и выкатываю его на свалку снаружи, где вонь бьет в лицо, как хулиган на игровой площадке. Когда я вываливаю содержимое, меня на мгновение накрывает ужас, что я и сам окажусь на свалке. В офисе нашей газеты человек, готовый отнести на кухню чашки из-под чая, удостаивается чуть ли не всеобщих аплодисментов.

К этому моменту я уже пришел к выводу, что работник бойни из меня неважный, но начальник, Даррен, меня ободряет. «Не волнуйся, так бывает не всегда, – сочувствует он. – Просто попались дерьмовые овцы». Я улыбаюсь, хотя не могу избавиться от чувства, что после всего, что овцам только что пришлось испытать, они, наверное, не заслужили этого последнего оскорбления. У Даррена сверху на правой руке вытатуировано True Love Sophie, а на предплечье – женщина с обнаженной грудью. Меня подмывает спросить, та же это дама или нет.

На второй день я осознаю, что Даррен прав: овцы накануне и правда были дерьмовые. Сегодня поступила новая партия животных, и качество совсем другое: жир легко отходит от мышц, и шкуросъемная машина в какой-то момент выглядит даже элегантной. Линия овец начинается и идет, идет, идет. Утренняя смена на Forge Farm Meats кажется бесконечной. Халат почти сразу же становится мокрым от пота, и я хотя бы не чувствую, как в него впитываются жидкости. Говорят, на американских бойнях рабочие носят подгузники, потому что перерывы бывают очень редко. Не знаю, что бы я сделал, если бы мне вдруг захотелось в туалет. Откровенно говоря, мой разум где-то в другом месте. Мимо проходят сотни овец. «Ничего, привыкнешь», – говорит коллега. По его словам, он работает здесь уже восемнадцать лет.

В Forge Farm Meats есть и ветеринар, как того требуют британские законы. Это единственная женщина, которую я там видел. Она ходит в каске и ведет себя неловко, как студентка на практике. «Какой ветеринар пойдет работать на бойню?» – думаю я. Мужчины относятся к ней с ироничной снисходительностью и успокаивают ее небольшими жестами. «Обязательно мой руки», – сказал мне в первый раз примерно через четыре часа смены коллега, когда ветеринарша была рядом.

Наконец, когда я уже достаточно освоился, я увидел, как происходит сам процесс убийства. Овец выгружают из грузовика, гонят в металлический ангар и оглушают щипцами под напряжением, чтобы они не чувствовали боли. Затем им перерезают горло и подвешивают металлическими крючьями к моторизированной ленте. «Как люди до такого дошли?» – думаю я. На конвейере животное еще продолжает бить несвязанными передними ногами – часто это продолжается полминуты, а иногда минуту и дольше. Это просто спазм, оно не блеет и уже не чувствует боли. Так или иначе, на бойне чувствуешь гораздо больший долг перед соседним рабочим, а не перед животным. Этих овец завтра тут не будет, а коллеги останутся.

Forge Farm Meats обвиняли в мухлеже: в 2016 году предприятие оштрафовали на £8 тыс. за продажу двум мясникам из Западного Суссекса козлятины, которая оказалась бараниной. В 2017 году Animal Aid, благотворительная организация по защите животных, заявила, что тайно сняла там фильм, на котором рабочие ходят по овцам и бьют одну из них в морду. Компания это отрицала, и уголовное дело развалилось.

Традиционные кустарные скотобойни в Великобритании исчезают: число предприятий, занимающихся красным мясом, за последние полвека упало почти на 90 %. Как и в США, здесь происходит сдвиг в сторону «мегабоен», где можно обработать больше животных с меньшими затратами. Борцов за права животных, например Sustainable Food Trust, эта тенденция тревожит: из-за того, что боен становится меньше, скот приходится долго – часто за сотни километров – везти, подвергая стрессу. После того как животное, как принято выражаться в отрасли, «ушло с фермы», взрослых овец и коров разрешается транспортировать без перерыва четырнадцать часов, свиней и лошадей – сутки. Один фермер признался мне, что его овцы из-за обезвоживания и волнения теряют после четырехчасовой поездки на бойню около килограмма – 5 % массы тела. Организация Sustainable Food Trust призывает правительство ослабить регулирование, чтобы поддержать небольшие бойни, хотя это и связано с риском злоупотреблений.

В США федеральные правила перевозки животных не такие строгие. По принятому в 1906 году «закону двадцати восьми часов» животных можно перевозить такое время без выгрузки, чтобы их накормить и напоить. За тот же период пассажир самолета потребовал бы не меньше пяти перекусов и дюжину напитков. Но даже этот закон применяют редко. Перед международной торговлей живыми животными померкла бы даже перевозка через все Соединенные Штаты. Австралия экспортирует в год более двух миллионов овец и коров, многих из которых ждет путешествие на Ближний Восток длиной пятнадцать тысяч километров. На судах распространены болезни, в том числе пневмония и сальмонеллез. Животные покрываются так называемой «фекальной коркой» – слоем собственных экскрементов. Многие ломают ноги. Трупы просто выбрасывают за борт. На видео, снятом на одном из таких судов, видно, что животные буквально падают от недостатка воды. По закону допустимая смертность во время перевозки составляет до 2 % поголовья: это значит, что на одном судне может погибнуть от двух до трех тысяч. Время от времени суда тонут: в 2019 году такое кораблекрушение произошло у берегов Румынии, погубив более чем четырнадцать тысяч овец. Евросоюз упорно отказывается запрещать экспорт живого скота.

После обеда мой коллега объявляет, что сейчас мы будем «работать с хрюшками»: в предубойный загон снаружи доставили шестьдесят или около того свиней. «Хоть какое-то разнообразие», – пожимает плечами другой.

Свиньи и правда другие. Они очень социальные животные. Они не просто хрюкают, а общаются. Свиньи хотят не только еды и безопасности – им нужны стимулы и компания. Взаимодействуют они даже носом, нежно прикасаясь друг к другу пятачками и головами. Поскольку они предпочитают выбирать новые предметы, а не те, с которыми уже раньше имели дело много дней назад, у них, видимо, неплохая память. Свиньи – игривые существа: если дать им такую возможность, они будут толкать мячики и приносить палки, бегать кругами и устраивать бои. Они отличают людей, которые их кормят, от незнакомцев. Свиньи, как и собаки, умеют пользоваться зеркалами, чтобы находить предметы, а в некоторых экспериментах – например, где с помощью джойстика надо двигать курсор на экране, – даже превосходят собак. В других отношениях, в том числе умении понимать человеческие жесты, собаки оказываются лучше.

На бойне важнее то, что свиньи способны учуять кровь: нюх у них во много раз чувствительнее человеческого. Вполне вероятно, они чувствуют, что их ждет. Когда их отделяют от стада, это вызывает стресс. Американский фермер Боб Комис рассказывает об очень распространенном явлении: когда все свиньи убиты, последняя осознает, что осталась одна, и может буквально потерять рассудок и навредить себе. Свиньи не всегда покорно идут на смерть, но на бойне это вызывает не сопереживание, а побои и пинки.

Свиньи неспокойны и в этот день. Они визжат, когда их запихивают в загон. Они визжат, когда их тащат внутрь. Последние моменты их жизни полны стресса. Как и овец, их оглушают электричеством, вызывая нечто вроде эпилептического припадка. Животные цепенеют, перестают дышать и теряют сознание, после чего их можно убить. Однако этот метод подразумевает, что работник каждый день с каждым животным делает свое дело правильно. В хаосе конвейера этого не бывает никогда, и животных оглушают не так, как надо. На многих бойнях свиней вместо этого заталкивают в металлические камеры, наполненные на 80 % углекислым газом: он эффективно вытесняет кислород из организма животного и убивает его мозг. Организация Compassion in World Farming предлагает запретить этот метод, поскольку он, как утверждается, вызывает «жжение, а потом ощущение как у тонущего». Свиньи могут терять сознание на долгие тридцать секунд. На видео они визжат, когда их опускают в камеру. Многие дебаты вокруг животноводства исходят из того, что проблема не в убийстве как таковом, а в том, что безболезненных методов массового забоя не бывает: рабочий не может оборвать жизнь по щелчку пальцев.

В Forge Farm Meats оглушенные свиньи, подвешенные за задние ноги, идут по конвейеру, и я вижу, как коллега делает последний разрез: нож входит снизу шеи, и струя крови брызжет как из крана в ванной. Если бы мы не были бригадой рабочих в униформе, это казалось бы непростительным варварством. Но на самом деле я чувствую только оцепенение и то, что во мне теперь немного меньше человеческого, чем когда я сюда пришел. Кровь течет на металл. Она хлещет так обильно, что пол защищают специальной шторкой вроде той, которая в аэропортах не дает чемоданам упасть с ленты. Свиньи, как и овцы, продолжают бить ногами после разреза. Десять секунд, двадцать секунд, еще дольше. В конце концов их снимают с крюков и кладут в ванну, оттуда – на тележку. Все они ярко-розового оттенка, как будто слеплены из резины, и почти лишены волос.

В случае свиньи от шкуросъемной машины мало толку, поэтому мне вручают паяльную лампу и говорят пройтись ею по коже, чтобы щетину было легче соскоблить. «Если передержишь, позеленеет», – объясняют мне. Обработать надо обе стороны туши, и, чтобы ее повернуть, проще всего ухватиться за хвост. Это рискованная задача: мне постоянно кажется, что я обожгу рабочих по обе стороны от меня, а они выглядят способными уладить любой трудовой спор без лишних инстанций.

В конце концов я обрабатываю последнюю свинью, сметаю с пола копыта, снимаю комбинезон и начинаю мыть руки так тщательно, как еще никогда не мыл. Парень, который трудится на бойне уже год и любит громко болтать о своих успехах в спортзале, интересуется, собираюсь ли я тут остаться. «А какая работа тут самая хорошая?» – спрашиваю я, чтобы сменить тему. «Все зависит от того, что у тебя лучше получается, – отвечает он. – Лично я люблю потрошить».

* * *

Пол Маккартни как-то сказал, что «если бы у боен были стеклянные стены, все были бы вегетарианцами». По моим прикидкам, среди моих коллег по Forge Farm Meats вегетарианцев было немного. Мне хотелось бы написать, что работа там меня шокировала, но это было бы не вполне верно. В ручном труде есть какое-то удовлетворение, как минимум пока тебе не наскучит однообразие. Forge Farm Meats не самое чистое и безопасное место, и я не буду рекомендовать вам туда устроиться, но там был по-своему дух товарищества. Когда кто-нибудь говорил тебе перестать маяться дурью и работать нормально, это хотя бы сопровождалось признанием, что ты с ним в одной команде.

Моя первая реакция на работу на бойне была связана не с этическими или юридическими аспектами этого процесса. Дело было во власти – нашей власти над другими животными. Совершенно полноценные, чувствующие существа за десять минут превращались в груду съедобных кусков, и у нас, пары дюжин мужчин без особенной квалификации и подготовки, была власть делать это почти безнадзорно и без копания в себе. В коллективе бойни всякое чувство индивидуальной ответственности за происходящее быстро растворялось. Когда видишь, с какой готовностью мы сегодня манипулируем животными, совсем не так легко отвергать Декарта с его представлением о фундаментальном отличии животных или осуждать возниц XIX века, которые загоняли лошадей. На скотобойне любовь – отдаленная эмоция.

Меня никогда не убеждала мысль, что убивать животных – это плохо само по себе. Это всегда казалось мне упрощением. Взять, например, применение их тканей для спасения человеческих жизней. Свиные кровеносные сосуды уже сейчас используют в трансплантологии. За последние несколько лет запрет на исследования с использованием органов животных был снят в США, Австралии, Новой Зеландии и некоторых других странах. Ученые теперь пытаются пересадить от свиней человеку печень, легкие, почки и даже клетки мозга. Группа ученых из Мэрилендского университета пересадила сердце бабуинам, и они прожили больше года. Здесь есть свои этические и практические нюансы, но в принципе это можно оправдать, если вы, как и я, исходите из того, что человеческая жизнь важнее жизни свиньи.

Тем не менее осторожный, вдумчивый обмен одной жизни на другую и бездумное, массовое современное животноводство – это не одно и то же. В Великобритании забивают одиннадцать миллионов свиней в год, в Японии – шестнадцать, в Германии – пятьдесят семь. В США забивают целых сто двадцать пять миллионов свиней. Причем бойням разрешено убивать до тысячи ста шести голов в час – одну каждые три секунды. И даже этот лимит администрация Трампа предложила убрать, чтобы компании сэкономили средства. В США в год убивают тридцать три миллиона коров – в четыре раза больше, чем в Великобритании, Японии и Германии, вместе взятых. В случае кур масштаб больше на порядок: миллиард в Великобритании и девять миллиардов в США в год. Когда говорят, что мясо стоит недорого, на самом деле имеется в виду, что дешево стоит жизнь.

Существует мировая тенденция: когда страна богатеет, ее жители начинают есть больше мяса. Вопрос только в том, насколько больше. Британцы в среднем съедают восемьдесят килограммов мяса в год, немцы – почти девяносто. Средний американец тем временем потребляет в год сто двадцать четыре килограмма, то есть в три раза выше среднемирового показателя. Даже Япония, где традиционно едят рыбу, за последние сорок лет удвоила потребление мяса на душу населения – император Мэйдзи, наверное, был бы очень рад. Чтобы удовлетворить такой спрос, создана система, которая позволяет «обрабатывать» животных миллиардами.

Поскольку мы прячем эти убийства, а бойни по престижу находятся внизу списка вакансий, злоупотреблений не избежать. На YouTube можно найти клипы, где британские овцы застревают на конвейерной ленте, которая несет их к смерти, а свиней бьют металлическими воротами. Можно увидеть, как бельгийских коров гонят палками, а они скользят по металлическим механизмам и, кажется, пытаются убежать из замкнутого пространства. Если подобные вещи происходят на планете, где животных любят, не хотел бы я увидеть планету, где животных ненавидят.

Не одну неделю после работы на Forge Farm Meats я ловил себя на том, что в ресторанах и в гостях у друзей качаю головой из-за контраста между беспечностью скотобойни и утонченностью застольных ритуалов. Я осознал, что сумел выдержать это испытание, потому что относился к нему как к военным действиям и сосредоточился на выживании. Однако войны оправданны только тогда, когда они необходимы, когда есть некая высшая цель. В чем высшая цель всей этой крови, визга и испытания человеческой психики? Вместо того чтобы спрашивать людей, почему они вегетарианцы, не стоит ли спросить, ради какой высшей цели требуется есть мясо?

Некоторые мясоеды заявляют, что животных надо есть ради них самих. В конце концов, если бы свиней, коров и кур не убивали, их и не разводили бы, и, следовательно, мы не лишили бы их жизни. Может быть, неестественная смерть – просто цена, которую они платят за существование? Разве не было бы хуже, если бы этих животных вообще не было на свете? Такие вопросы заставляют меня вспомнить место почти столь же жестокое и бесконечное, как мои смены на Forge Farm Meats, – университетские консультации по философии. Но не буду вдаваться в долгие философские дебаты. Мой ответ таков: у нас нет обязанности вызывать появление новых животных. Животные, которых нет сегодня, не имеют и интереса существовать завтра. Если бы имели, у нас была бы обязанность создавать в этом мире как можно больше животных – и на чем тогда надо было бы остановиться? Заполонить все поля максимальным числом коров и баранов? В этом случае следует предположить, что нерожденные люди еще сильнее заинтересованы в своем существовании. Может быть, мы все обязаны иметь больше детей? Утверждение, что мы поедаем животных ради них самих, не менее ханжеское, чем заявления педагогов, будто бы телесные наказания вредят им больше, чем детям.

И уж тем более мы не обязаны обеспечивать появление новых животных, если у них не будет хорошей жизни. Естественные условия не может предоставить ни одна ферма, да и понятие естественности в случае одомашненных животных не имеет смысла. Вопрос в том, может ли ферма удовлетворить инстинкты, которые появились у животного в ходе эволюции. Дикие кабаны склонны передвигаться небольшими группами, а старшие самцы у них – одиночки. В США же три четверти свиней выращивают на агропредприятиях с как минимум пятью тысячами других свиней.

Развитие промышленных свиноферм, особенно в Айове и Миннесоте, примечательно. В 1992 году такое учреждение в США «отгружало» в среднем девятьсот сорок пять свиней в год, к 2009 году – более восьми тысяч трехсот. При такой интенсивности производства животных лишают пространства, а зачастую и солнечного света. Их окружает металл. Вести естественную жизнь и общаться они просто не могут. Многих свиней вынуждают жить на решетчатом металлическом полу: они не могут рыться в земле и именно из-за этого, видимо, часто кусают друг друга за хвосты, причиняя боль и вызывая инфекции. Чтобы справиться с этим явлением, хвосты поросятам часто купируют – операцию проводят без анестезии и в ущерб их дальнейшему благополучию. В Евросоюзе в 2008 году распорядились прекратить рутинную ампутацию хвостов и обязали фермеров обогатить обстановку, в которой живут свиньи. Прошли годы. Удаление хвостов остается обычным делом в большинстве стран Евросоюза, а на обогащении среды очень многие экономят. В Дании и Германии, успешно экспортирующих свинину, свиней содержат в еще худших условиях, чем в Великобритании и Швеции: пренебрежение животными оказывается выигрышной торговой стратегией. Купирование хвостов остается законным и в США. Фермеры отстаивают его как единственный способ не дать свиньям кусать друг друга, хотя было показано, что добавление соломы не менее эффективно. Болезненная операция просто дешевле, ведь лишние страдания животных ничего не стоят.

Популярной операцией является и кастрация. Дело в так называемом «запахе хряка»: у свиней мясо мужских особей имеет неприятный привкус. На некоторых фермах проблему решают отбраковкой молодых поросят, однако для приготовления прошутто животное должно быть старше девяти месяцев и уже достичь половой зрелости. Если вы когда-нибудь ели пармскую ветчину из самца свиньи, он прошел кастрацию – вероятно, с применением обезболивающих, но без анестезии. Страны Евросоюза движутся к введению обязательной анестезии, хотя и здесь долгосрочное воздействие на здоровье не берется в расчет.

Многих беременных свиней вплоть до опороса держат в «станках для свиноматок», которые чуть больше их тел. Эти устройства – справедливее было бы назвать их клетками – не дают животному развернуться и вообще сильно сковывают движения. Темпл Грандин, один из самых прославленных американских специалистов по разведению животных, говорит, что это как «поселить свинью на сиденье самолета». Свиньи не могут заниматься естественными для себя делами, например искать пищу. Они вообще лишены физической активности. Им приходится грызть прутья, они ранятся о твердый пол. Их мышцы слабеют, а кости на треть теряют прочность. Свиноматка может провести в этих металлических клетушках практически всю жизнь за исключением короткого периода опороса, когда ее переводят в «станок для опороса», где есть место, чтобы кормить поросят.

Евросоюз сейчас собирается принять постановление, ограничивающее содержание свиноматок в клетках до нескольких недель за всю беременность, но в США клетки по-прежнему остаются популярными. Некоторые компании обещают отказаться от этих «станков», но хитро переопределяют эту цель так, чтобы первые несколько месяцев беременности продолжать их использовать. Суммарно такая «свободная» свиноматка может провести в клетке около 40 % жизни. Корпорация Tyson, один из крупнейших в мире производителей мяса, заявляет, что 80 % свинины получает от животных, содержащихся в станках. Многих из оставшихся 20 % тоже держат в клетках, просто не постоянно. Совет «не вникать в производство колбасы» появился неспроста.

Почти половина мирового поголовья свиней живет в Китае. Исторически там преобладали мелкие крестьянские хозяйства, но теперь происходит сдвиг в пользу крупного производства – предприятий с несколькими тысячами животных, которых также зачастую держат в станках. В Европе проходят протесты против двух– и трехэтажных свиноферм, где свиньи еще больше оторваны от земли, в которой так обожают копаться, а в Китае никого не удивишь двенадцатиэтажными постройками, в которых на каждом этаже набито более тысячи двухсот свиноматок, до самой смерти не покидающих этого помещения. В СМИ какой-то остроумец придумал для этих металлических многоэтажек поразительное название «свиной отель». Это не вызывает у меня желания есть свинину – скорее, отбивает охоту жить в гостинице.

Промышленные фермы – единственный способ производить дешевое мясо в масштабе, удовлетворяющем мировой спрос. Большинство мясоедов не оправдывает такие методы – кур без выпаса, свиней в металлических клетках и коров, которых круглый год держат в стойле, – но утверждает, что есть более правильное животноводство, где животные живут счастливо вплоть до самой смерти (или хотя бы до начала многочасовой транспортировки). Этим аргументом обычно кончаются мои попытки побеседовать о вегетарианстве: «Я стараюсь есть мясо только из хороших источников» и «Животным там неплохо живется».

Возможно, есть способ решить квадратуру круга и примирить крайности, а возможно, это просто мираж, слишком хороший, чтобы быть правдой. Мне захотелось разобраться в этом вопросе, поэтому я снова отправился на сайты по трудоустройству и нашел вакансию свинопаса на ферме. Через несколько дней в лучах позднего осеннего солнца я ехал на северо-восток из Лондона, мимо Кембриджа и ипподрома в Ньюмаркете, – в самое сердце британского свиноводства.