Текст книги "Как любить животных в мире, который создал человек"

Генри Манс
Как любить животных в мире, который создал человек

© Henry Mance 2021

Henry Mance has asserted his right to be identified as the author of this Work in accordance with the Copyright, Designs and Patents Act 1988.

First published by Jonathan Cape in 2021

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. БФ «Нужна помощь», 2022

* * *

Информация от издательства

HOW TO LOVE ANIMALS

Издано с разрешения Henry Mance c/o Felicity Bryan Associates Ltd. при содействии Andrew Nurnberg Associates International Ltd. c/o Andrew Nurnberg Literary Agency

На русском языке публикуется впервые

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

* * *

Элизе, которая когда-то думала, что она «very-тарианка», и Клео, которая иногда считает себя тигренком

Введение

Любовь – это крайне сложное осознание, что реально что-то еще, кроме тебя самого. Любовь… это открытие реальности.

Айрис Мёрдок

Чтобы поддерживать некое подобие целенаправленного поведения на нашей планете, надо верить, что есть вещи правильные и неправильные.

Джоан Дидион

Я стал свидетелем того, как видеоролики с котами разрушили лучшие умы моего поколения. Домашние любимцы скользили по отполированным полам, запрыгивали в ящики и забавно промахивались, поскольку не могли рассчитать траекторию, чтобы точно приземлиться на соседнюю крышу. Это был золотой век интернета – еще до того, как там появились антиваксеры с антиантифашистами и все испортили.

Эти ролики говорили что-то о нас самих. Мы считаем, что любим животных. Мы поглощаем документальные фильмы о дикой природе, нам греют душу истории о способностях братьев наших меньших. Мы предпочитаем политиков, которые с ними обнимаются: их питомцам переизбраться было бы даже проще, чем им самим.

Но любовь к животным сопровождается невольным чувством вины. В глубине души мы понимаем, что наше общество движется в неверном направлении. Под давлением мы готовы признать, что большинству сельскохозяйственных животных живется, наверное, не так уж хорошо, а дикие зачастую теряют места обитания. Нам хотелось бы, чтобы все было по-другому, но за изобилие приходится платить.

И что в результате? Мы вообще особенно не задумываемся о существовании животных и стараемся не углубляться в эту тему, хотя они дают нам значительную часть пищи и одежды, хотя благодаря им расцветали и приходили в упадок целые человеческие общества и хотя они, наверное, останутся в этом мире, когда нас в нем уже не будет.

Наша планета кажется нам планетой людей. Я горожанин, как большинство мирового населения сегодня, и за весь день могу заметить от силы пару животных: пройду мимо голубей, смахну плодовую мушку, осторожно сниму свою кошку Крамбл, устроившуюся на уголке журнала, который я как раз собрался почитать, а потом вернусь к своим делам. Животные становятся героями клишированных метафор и затейливых логотипов, но не как представители большинства наделенных чувствами живых существ. Люди – один из приблизительно пятисот видов приматов, один из шести тысяч четырехсот видов млекопитающих и, по нашим лучшим прикидкам, один из семи-восьми миллионов видов животных. Часто ли мы это признаем?

Думая о животных, мы разбиваем их на виды и группы: коровы, собаки, лисы, слоны и прочее, а потом назначаем им место в нашем обществе. Корова попадает на тарелку, собака – на диван, лиса – к мусорному баку, слон – в зоопарк, а миллионы диких животных остаются где-то там, снаружи, и им повезет, если Дэвид Аттенборо покажет их в своем следующем сериале. Способность разделять все на категории удивительно полезна: благодаря ей мы находим пищу, компаньонов и развлечения, держимся подальше от опасных зверей, а еще избавляемся от философских диспутов всякий раз, когда нам хочется съесть сэндвич. Эта способность спасает нас от угрызений совести за само наше существование.

Однако эти категории крайне хрупки. И сейчас они просто разлетаются вдребезги. Почти каждый день преподносит нам новые прозрения о существах, живущих с нами рядом. Теперь уже понятно, что животные, к которым мы относимся как к еде, – особенно свиньи и коровы – имеют сложную психику и социальную организацию. Животные, которых мы исторически считаем лишними, – в том числе волки и бобры – оказываются крайне важны для живого мира. А животных, которых мы считаем бесценными, – например ягуаров и орангутанов – человеческий прогресс лишает родных мест.

Такое разграничение говорит скорее не о животных, а о нас. Чем больше мы любим животных ради них самих, тем сильнее это деформирует наши привычные категории. Подавляющее большинство жителей западных стран считают неправильным, что в Японии иногда едят китов, в Южной Корее – собак, а в Камбодже – крыс. Но попробуйте объяснить, почему свиней и коров есть можно, а китов и собак нельзя, и вы попадете в философскую «кротовую нору», как киллер из «Криминального чтива» Тарантино, который начал доказывать, что собаки не могут быть грязными животными, потому что «у собак есть личность». Так ведь личность есть и у свиней. Почему в таком случае нормально было в этом году забить полтора миллиарда свиней, а убийство собаки вызывает возмущение? Почему держать в голых загонах свиней нормально, а собак – нет? Почему поймать десяток китов морально неприемлемо, а использовать рыболовные сети, в которых запутываются сотни дельфинов, – допустимо?

Проще говоря, к важнейшим ценностям западного общества относятся и любовь к животным, и рациональное мышление, но то, как мы обращаемся с животными, не соответствует ни тому ни другому и связано с традициями и инерцией. Никто не проголосовал бы за грядущее массовое вымирание диких животных – уж конечно, не они сами. Непонятно, как мы будем оправдываться за это перед следующим поколением, но это происходит на наших глазах. Чарльз Дарвин пришел к выводу, что краснеть от стыда – самое человеческое из всех проявлений чувств, и это очень хорошо, потому что поводов для этого у нас предостаточно.

До удара коронавируса оптимисты любили заявлять, что сейчас лучшее время за всю историю, чтобы быть человеком. Если можно было бы выбрать исторический период, следовало бы выбрать современность. А что бы выбрали другие животные? Если бы сегодня вы появились на свет каким-то другим млекопитающим, с очень большой вероятностью вы родились бы на промышленной ферме и жили бы в тесноте и неестественных условиях. На больших агропредприятиях коровы производят, наверное, в четыре раза больше молока, чем они давали век назад, а ожидаемая продолжительность жизни у них при этом сократилась. Если бы вы оказались диким животным, риск утраты мест обитания – или изменений климата, к которым вы не сможете приспособиться, – был бы выше, чем у предыдущих поколений вашего вида. Согласно Индексу живой планеты, популяции диких животных с 1970 года сократились в среднем на две трети. Поскольку торговля животными растет, особенно в Азии, вас могли бы забрать из родных мест и держать в кошмарных условиях – вероятность этого велика как никогда. Конечно, можно позавидовать современной американской собаке, которая лениво разлеглась на диване, по прихоти хозяев получила аккаунт в «Инстаграме» и лакомится органическим печеньем, но при случайной реинкарнации стать курицей на американской промышленной ферме вероятнее как минимум раз в двадцать. Если спросить животных, когда они хотят родиться, выберут ли они наши дни? Сомневаюсь.

А что бы произошло, если бы мы думали о животных – всех животных? Может быть, мы стали бы получать пищу из каких-нибудь других источников, пересмотрели бы свое отношение к миру природы и иначе взглянули на животных в зоопарках?

Как и многие другие, я влюбился в животных, потому что они казались мне красивыми. У нас в семье была собака, и родители водили меня в зоопарки. Мы смотрели по телевизору скачки Grand National, и меня всегда интересовало, почему лошадей, оставшихся без жокеев во время забега, дисквалифицируют: разве не любопытно, что, когда человек упал, они начинают бежать быстрее? В университете я ненадолго стал вегетарианцем по экологическим соображениям, пока случайно не выбрал плохой вариант в выпадающем меню и не оказался обречен на сырую морковь во время долгого авиаперелета. Когда мне было за двадцать, я увлекся фотографией и стал просто одержим желанием передать скорость колибри, подробности строения кузнечиков и прочие чудеса животного мира. В духе Джорджа Беста 90 % средств я тратил на объективы для фотокамеры, а остальное просто транжирил.

Фотографии животных – вне конкуренции! Полдюжины серебряных рыб переливаются в воде у дока. Орангутан с Борнео беспечно повис между деревьев. Молодой бегемот пасется на колумбийской ферме, когда-то принадлежавшей Пабло Эскобару – наркобарону, который, в отличие от меня, считал сырую морковку сытной едой. Чем больше присматриваешься к существам, которые живут рядом с нами, тем больше они поражают. Как-то раз во время одной из моих фотографических вылазок я плыл обратно и наблюдал, как ту́пики борются с ветром Северного моря, возвращаясь к себе в гнезда. Маленький мальчик, стоявший рядом, искренне прошептал родителям: «Обожаю тупиков!» И я люблю тупиков, подумал я. А что я сделал для них, если не считать фотографий? Стало ли им хоть чуточку лучше от моего восхищения? Отплатил ли я за удовольствие, которое они мне принесли? Я был любителем животных теоретически, но, наверное, не на практике.

Сегодня мы обращаемся со словом «люблю» очень свободно и применяем его ко всему – от родителей до подкладок под тарелки. Айрис Мёрдок считала, что любовь – это центральное понятие моральной философии и сила, которая выводит нас за пределы собственного себялюбия. Любовь, с ее точки зрения, зиждется на умении обращать внимание на других: это подводит нас к тому, чтобы задуматься об их благополучии и справедливо вести себя по отношению к ним. Хотя Мёрдок имела в виду любовь к людям, ее мысль без труда распространяется и на наше отношение к другим живым существам. Оно предполагает любовь не на словах и в декларациях, а на практике, во внимании к индивидуальности другого и размышлении о наших собственных предубеждениях.

И я решил устроить себе проверку. Мне стало интересно, отражается ли моя любовь к животным на моем поведении или – подобно любви к артхаусным фильмам – в основном остается в теории. Смотреть документальные фильмы о природе и изумляться чудесам мира животных – это, конечно, прекрасно, но мне захотелось что-то сделать. Я захотел увидеть больше, чем физическую красоту животных, понять их место в нашем мире. Я захотел посмотреть в глаза реальности ферм и скотобоен, зоопарков и зоомагазинов, лесов и океанов. Справедливо ли я обращаюсь с животными? Если нет, как мне это исправить? Это была «проверка животными». Опыт, который я получил, вывел меня из пузыря и во многих отношениях изменил мою жизнь. Я уверен, что подобный опыт может изменить и то, как живем все мы.

А почему, собственно, нам вообще нужно справедливо относиться к животным?

* * *

В психологии есть знаменитый эксперимент: детей оставляют в комнате с зефиркой и говорят, что если подождать и не съесть ее сразу, то им дадут еще одну. Дошкольники держатся в среднем меньше десяти минут, а потом сдаются. Это очень типично для человека: нам сложно сдерживать наши желания и планировать будущее.

Но исключительно ли человеческая это особенность? Схожий эксперимент провели на шимпанзе: рядом с ними клали приманки, и чем большее терпение они проявляли, тем больше их накапливалось. Обезьяны справились не хуже детей – некоторым удалось продержаться до двадцати минут – и даже применяли те же приемы, чтобы не съесть лакомство, например отвлекали себя игрушками. Тем временем африканский попугай жако, которому предлагали подождать и получить более вкусный орех, сумел устоять перед искушением почти пятнадцать минут. Такие примеры показывают, что как минимум некоторые животные имеют представление о будущем: они способны оценивать разные варианты и проявлять то, что у людей мы так любим называть «свободой воли».

На протяжении многих лет мыслители от Аристотеля до Карла Маркса пытались выделить способности, присущие только человеку. Когда-то мы были видом, который производит орудия труда. Потом Джейн Гудолл увидела, как дикие шимпанзе обрабатывают палочку, чтобы ловить ею термитов. Теперь уже ясно, что это не единственный пример: есть даже теория, что кобры в ходе эволюции научились плеваться именно для защиты от вооруженных орудиями приматов. Другие животные не просто применяют инструменты, но и изготавливают их. Недавние эксперименты показали, что новокаледонские вороны собирают инструменты из нескольких деталей, чтобы достать из коробки еду, – причем подобная деятельность очевидно доставляет им удовольствие.

Некоторые животные улавливают психические концепции. Крупные попугаи кеа из Новой Зеландии инстинктивно понимают вероятность. Если предложить этим птицам две банки со смесью вкусного и невкусного, они выберут не ту, где вообще вкусностей больше, а ту, где выше их содержание. Еще кеа понимают, что когда исследователь выбирает из банки лакомства, то чаша весов отклоняется. Размер и устройство птичьего мозга ограничивает их способности куда меньше, чем нам может показаться. Некоторые попугаи и шимпанзе умеют пользоваться словами: когда шимпанзе научили словам «зеленый» и «банан», они придумали фразу «зеленый банан» для обозначения огурца. Луговые собачки предупреждают о появлении койотов, собак, людей и краснохвостых сарычей разными сигналами; более того, если они сталкиваются с объектом, который никогда раньше не видели, они независимо друг от друга придумывают один и тот же позывной для его описания. Сложное общение не ограничивается млекопитающими. Пчелы с помощью своего рода танца внутри улья сообщают друг другу о месте, где есть нектар. Танец связан с расположением солнца, и насекомые помнят разные варианты для многих дней. Экспериментаторы даже устроили «пчелиный футбол»: пчелам давали подслащенную сахаром воду, когда те клали шарик в отверстие, и пчелы, которые до этого никогда ничего подобного не делали, находили более эффективный путь к цели. В дикой природе пчелы не сталкиваются с такими задачами, но «они, видимо, не просто копируют, а имеют некое представление о желаемом результате», утверждает Ларс Читтка, профессор психологии из Лондонского университета королевы Марии. Пауки плетут паутину всеми восемью лапками, но даже потеряв одну или несколько конечностей – что бывает с ними регулярно, – все равно могут плести аналогичные сети. Одно из объяснений заключается в том, что у них есть психический образ конструкции и они корректируют свое поведение согласно обстоятельствам. Мозг у них, быть может, невелик, но те возможности, которые у них есть, используются эффективно.

С определенной долей уверенности мы можем утверждать, что некоторые животные узнают себя в зеркале. Это говорит о том, что они осознают свое существование, что само по себе является предпосылкой для понимания эмоций других существ. Животные способны осваивать полезные формы поведения и делиться опытом. Когда в Великобритании стали производить бутылочки с молоком, закрытые фольгой, лазоревки и большие синицы придумали, как их открывать, и этот прием распространился по всей стране. Благодаря подобному обучению и подражанию внутри одного вида могут сложиться разные культуры: например, из-за разной среды обитания или благодаря простому экспериментированию разные группы слонов или китов могут делать некоторые вещи по-разному. Это отголосок различий между человеческими сообществами.

Итак, другие животные обладают интеллектом. А что они чувствуют? В голову к горилле – как и к любому человеку – не залезешь. Спросить животных, что они чувствуют, тоже не получится. Однако мы можем наблюдать за их поведением и изучать их организмы, отбросив представления об их ограниченности. Еще можно попробовать углубиться в рациональное обоснование их поведения и, например, провести тесты, где им приходится выбирать и тем самым проявлять свои предпочтения. Например, люди испытывают боль посредством специализированных нервных окончаний, центральной нервной системы и неокортекса головного мозга. Подобные структуры есть и у других млекопитающих; по-видимому, у птиц часть мозга тоже выполняет аналогичные функции. Более того, испытав воздействие болезненного стимула, многие животные учатся его избегать или готовы платить за доступ к обезболиванию так же, как мы бредем в аптеку, когда головная боль совсем замучила.

Эти доказательства неизбежно подводят нас к выводу, что у животных есть эмоции. Когда африканские слоны встречаются друг с другом после разлуки, они выбирают приветствие в зависимости от того, с кем имеют дело и насколько хорошо они его знают. «Даже если придерживаться строго научных методов, у меня нет ни тени сомнения, что слоны радуются, вновь находя друг друга, – пишет Синтия Мосс, один из пионеров в области исследования поведения слонов. – Может быть, эта радость непохожа на человеческую и даже несравнима с ней, но она играет очень важную роль во всей их социальной системе».

Еще в 1987 году в книге Oxford Companion to Animal Behaviour говорилось, что животные «ограничены всего несколькими базовыми эмоциями»: страхом, радостью и, может быть, гневом. В университете у меня были сверстники с тем же набором. Но если определить горе как изменение поведения после кончины родственника, можно сказать, что африканские слоны горюют. В 2018 году у берегов Британской Колумбии погиб детеныш косатки. Его мать многократно ныряла в воду, чтобы достать его. Она, вероятно, прекрасно понимала, что произошло, и тем не менее несла его как минимум семнадцать дней и полторы тысячи километров. Другие косатки и дельфины носят умерших детенышей до недели. Мы не знаем, насколько широко распространено это поведение в животном мире, но материнский инстинкт не ограничивается млекопитающими: были наблюдения, что детенышей стерегут некоторые змеи.

На первый взгляд честность – довольно сложный расчет, на который способны только люди. Однако по логическим причинам другие животные в ходе эволюции тоже стали сотрудничать и не рискуют обижать сородичей. Такое понимание есть у некоторых приматов и собак – они, например, делятся пищей. На самом деле мы, скорее всего, не единственный вид, проявляющий альтруизм по отношению к другим видам: исследователь Джойс Пул отметил случай, когда самки слонов охраняли сломавшего ногу погонщика. (Справедливости ради надо заметить, что сломал ее тоже слон, пусть и случайно.)

Бывают ли у животных перепады настроения? Люди иначе реагируют на неоднозначный стимул, если ему предшествовал положительный стимул; именно поэтому они, например, покупают лотерейные билеты, когда у них хороший день. Аналогично свиньи проявляют больше оптимизма – например, охотнее изучают новые предметы, – если у них хорошее, просторное жилище и в достатке соломы. Оптимистично бывают настроены и пчелы.

Есть ли у животных индивидуальность? Ответ на этот вопрос знает каждый, у кого есть домашний питомец. Один из моих любимых примеров привел китайский художник Ай Вэйвэй. О сорока с чем-то котах в своем пекинском доме он рассказывает так: «Один умеет открывать двери… если бы я не встретил этого кота, я бы даже не подозревал, что коты вообще на это способны». У меня самого было несколько кошек, и только одна любила играть с раскиданными по комнате клочками бумаги, и при этом каждая, несомненно, обладала своим особенным характером.

В человеческой психологии личность – это стабильный паттерн поведения, который можно выделить на фоне среднестатистического поведения популяции. Несколько десятков лет назад ученые наблюдали за большими синицами в Нидерландах и дикими толсторогими баранами в Канаде и пришли к выводу, что аналогичные паттерны поведения есть и у них: некоторые особи были, например, смелее или агрессивнее. Само слово «личность» кажется специфически «человеческим», поэтому у некоторых ученых его применение в отношении животных вызывает инстинктивный дискомфорт и заставляет выдумывать абсурдные обходные понятия вроде «поведенческих синдромов». Однако индивидуальная вариабельность – один из принципов работы эволюции.

«Мы привыкли думать, что люди какие-то особенные. Но если посмотреть на биологическую подоплеку поведения, мы такие же, как многие другие млекопитающие, а те, в свою очередь, имеют базовые системы, аналогичные, например, рыбьим, – говорит Нильс Дингеманс, специалист по поведенческой экологии из Мюнхенского университета Людвига Максимилиана, один из пионеров в области исследования личности животных. – Если мы обнаруживаем у рыб такую же систему реакции на стресс, как у людей, нам это кажется удивительным. Но ничего удивительного здесь нет. Если эволюция – это выбор оптимального пути, почему бы ему не проявиться у многих видов?»

Чтобы закрыть разрыв между нами и другими животными, важно понять, что мы сами не так умны, как нам кажется. В классическом исследовании 1977 года покупательниц спрашивали, какая из четырех пар нейлоновых чулок лучше по качеству. Чаще всего испытуемые выбирали крайнюю пару справа, хотя на самом деле все чулки были одинаковые, и при этом все обосновывали свой выбор тканью и совсем не упоминали о положении. Мы обманываем себя даже по поводу собственных инстинктов.

Многим из нас инстинктивно проще признать наше сходство в умственных способностях, эмоциях и социальных отношениях с другими млекопитающими, но тяжелее распространить это на рыб, птиц и насекомых, которые совсем на нас не похожи. Тем не менее некоторые черты и способности могли появиться на дереве эволюции дальше, чем мы себе представляем. В 2016 году невролог Тодд Файнберг и специалист по эволюционной биологии Джон Маллатт предположили, что переживаемое осознают не только люди и даже не только млекопитающие и птицы, но и все животные, имеющие позвоночник. Сознание, утверждают они, существует уже как минимум пятьсот двадцать миллионов лет и появилось задолго до того, как выросли леса и эволюционировали млекопитающие. Оно существовало с тех времен, когда в кембрийский период в океанах плавали первые рыбоподобные позвоночные.

Сознание – самое скользкое понятие: попытка точно его сформулировать похожа на сборку пазла из перевернутых кусочков. Достаточно будет сказать, что сознание включает в себя способность объединять и обрабатывать полученную от разных органов чувств информацию о мире и месте животного в нем. Файнберг и Маллатт отмечают, что, судя по ископаемым остаткам, у ранних позвоночных уже были глаза с высоким разрешением и для обработки изображения им нужен был сложный мозг. Эти существа могли формировать картину мира. Стимулом для развития этой способности, видимо, стало появление хищников – червей, которые ели других червей на дне океана: началась «гонка вооружений» за более развитые органы чувств и мощь в обработке информации. Судя по всему, у некоторых беспозвоночных, в том числе насекомых, крабов и осьминогов, сознание в ходе эволюции сложилось независимо от позвоночных. Все это означает, что видеть мир можно по-разному: с точки зрения ворона, трески или краба. Несколько десятилетий назад эта мысль показалась бы нелепой.

Время от времени проводятся коммерческие соревнования между олимпийским пловцом и акулой или бегуном и гепардом, и человек, конечно, проигрывает. Есть бесчисленное множество задач, с которыми животные справляются лучше нас: собаки умеют по запаху определять болезни, в том числе коронавирусную инфекцию, а черепахи держат курс в тысячи километров (они, конечно, могут и заблудиться, но люди со спутниковой навигацией тоже). Этот принцип простирается еще дальше. У птиц, рыб, рептилий и земноводных имеются рецепторы для ультрафиолетового излучения. Колибри могут различать такие цвета, которые мы даже представить себе не можем. Может ли оказаться, что у животных есть переживания и эмоции, которых нет у нас? Или что их переживания более насыщенные?

Превосходство человека проявляется не в том, что мы когда-то себе представляли. В головном мозге африканского слона намного больше нейронов, чем у нас. Мозг других млекопитающих схож с нашим по строению. В мозге рыб, птиц и насекомых меньше нейронов, и кора в нем отсутствует, однако это, кажется, не мешает ему выполнять многие аналогичные функции. Уже известно, что развитые умственные способности есть у попугаев и осьминогов, поэтому больше нельзя судить животных по их генетической близости к человеку. Может быть, если – или когда – человечество вымрет, на планете в ходе эволюции начнут доминировать и займут наше место другие виды – например, потомки сегодняшних крыс и воронов. Цитируя американского защитника природы Альдо Леопольда, люди – «лишь попутчики других существ в одиссее эволюции».

Я помню, как в моем детстве взрослые ругали мультфильмы Диснея за «антропоморфных» животных. Для ученых антропоморфизация означает предположение, что животное испытывает те же эмоции, что и мы, поскольку оно ведет себя аналогичным образом. Как и все допущения, оно не лишено недостатков, но Франс де Вааль, ведущий специалист по приматологии, считает, что избегать антропоморфизации еще рискованнее. С точки зрения способностей и эмоций полезнее всего видеть себя в континууме с другими животными, и то, что мы не можем решительно утверждать, какие эмоции они испытывают, больше говорит об ограничениях наших научных методов, а не об ограниченности их восприятия.

В то же время есть особенности, которые присущи только человеку. Де Вааль убежден, что (сложный) язык – единственная «уникально человеческая» черта. А вот Кон Слободчикофф, специалист по поведению животных, обнаруживший у луговых собачек разные сигналы, с этим не согласен. Однако имеется мало свидетельств, что животные обсуждают вчерашние события. Уникальным для человека может быть ощущение смертности, и, несомненно, наш уровень самосознания и планирования будущего выходит далеко за пределы того, что наблюдается у других животных. Файнберг и Маллатт указывают, что форма сознания, которой обладают птицы, рыбы и насекомые, не столь богата, как наша, и, например, не позволяет им размышлять о собственных ощущениях.

С моральной точки зрения, однако, самое существенное различие между нами и другими животными заключается в том, что у нас есть власть определять их судьбу. Мы держим в своих руках жизни миллиардов особей – млекопитающих, птиц, рыб, насекомых и так далее – и будущее миллионов видов. В начале ХХ века люди в какой-то момент прошли точку значительного воздействия на половину свободной ото льда суши и – путем изменений климата, разрушения мест обитания и неустанной эксплуатации природных ресурсов – стали доминирующей силой на планете. Чтобы отличить современный период от предшествующих эпох, ученые называют его антропоценом. На практике это означает, что, куда ни глянь, видны наши следы: все виды реагируют на наше присутствие, наш спрос на ресурсы, производимые нами отходы, пластмассу и парниковые газы. Этот мир построил человек, но вместе с властью приходит ответственность.

Хорошо обращаться с животными полезно для нас самих. Без экосистем, ключевым элементом которых являются другие животные, у нас не будет чистой воды, углерод не будет удаляться из атмосферы, берега не будут защищены от затопления. Многие сельскохозяйственные культуры не смогут расти без опылителей – насекомых и птиц. Чарльз Дарвин считал, что ни один вид не «сыграл такой важной роли в мировой истории», как дождевые черви, благодаря которым стало возможным сельское хозяйство. Наверное, глупо перечислять, что дают нам другие животные, потому что без них мы вообще ничего не имели бы. Тем, кто считает, будто люди создадут автономные колонии на Марсе без других видов, стоит провести некоторое время с учебником экологии – и с владельцем домашнего питомца.

Тем не менее нам непросто постичь существование других существ, обладающих сознанием. Когда я учился в университете, природу все еще считали подчиненной экономике, а не наоборот. Считалось само собой разумеющимся, что жизнь животных не имеет ценности сама по себе. Если мы готовы платить за то, что они есть, – например, потому что нам нравится смотреть на них в бинокль или потому что они опыляют наши растения, – прекрасно. В противном случае их исчезновение и страдания не будут представлять экономического ущерба. Это не первый случай, когда экономическая теория дает сбой: если признать, что некоторые животные обладают сознанием, могут испытывать боль и имеют социальные отношения, придется признать и то, что их жизни имеют ценность. Джейн Гудолл однажды отреагировала на смерть Фло, дикой самки шимпанзе, которую она знала одиннадцать лет, такими словами: «Даже если бы я не приехала и не записала ее историю, вторгнувшись в эти нетронутые места, жизнь Фло все равно была бы важной и ценной, полной смысла, энергии и жизнелюбия».

О том, что животные могут сделать для нас, написаны другие книги. Эта книга – о том, что для животных можем сделать мы, а также о том, как нам учитывать их мировосприятие в ходе неустанного развития нашего собственного общества.

Мы часто качаем головой и заявляем, что понять других животных – и понять их правильно – очень сложно. Это отговорка. Есть у них чувство справедливости или нет – неважно, потому что оно, несомненно, есть у нас и у нас есть способность действовать соответствующе. Если мы любим наблюдать за животными на отдыхе, любоваться ими на открытках и смотреть документальные фильмы о дикой природе, мы не можем закрыть глаза, заткнуть уши и не замечать вымирания видов.

* * *

Со мной это изменение произошло после рождения дочерей. Вскоре их буквально окружили животные. У нас появились до невозможности лопоухий кролик и вязаная панда – такая толстая, что ею можно было подпирать дверь. Была сова, которая пела, если ее надуть через шею, и тукан абсолютно неправильной расцветки. Еще был жираф с резиновыми ногами, которые было удобно сосать, и пластмассовый осьминог без лап, но с головой, позволяющей черпать воду в ванне, и многие другие. Это был настоящий Ноев ковчег с надписью Made in China. Подобный набор найдется в любой семье. Наши игрушки попали к нам разными путями: их дарили, одалживали, передавали по наследству. Вся природная иерархия была здесь нарушена: божья коровка у нас была не меньше льва, а корова по экзотичности не уступала зебре. Элизу и Клео это ничуть не смущало: для них все эти животные были безвредными и неуязвимыми главными героями человеческой жизни. А вот мне было не по себе.