Текст книги "В дебрях Африки"
Автор книги: Генри Мортон Стенли
Жанр: География, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Так как теперь несомненно уже было доказано, что маньемы скупают наши ружья, давая за каждое по нескольку пригоршней зерна, я послал за местными старшинами и потребовал от них немедленного возвращения мне ружей, угрожая им в противном случае серьезными последствиями. Сначала они сильно рассердились, погнали занзибарцев вон из селения на лужайку, и по всему было видно, что сейчас будет драка и настал, может быть, конец всей экспедиции. Наши люди, настолько истощенные голодом, что готовы были себя продать за пищу, были уже так измучены всем, что они испытали, и так деморализованы, что на них нечего было надеяться в случае рукопашной схватки.
Для активной храбрости нужно быть сытым. В то же время так или иначе нам все равно было не сдобровать, ибо, оставаясь спокойными свидетелями того, что происходило, мы в конце концов все-таки должны будем взяться за оружие. Вместе с одиннадцатью ружьями продано было 3 000 патронов. Мне ничего больше не оставалось делать, как настаивать на возвращении ружей; я повторил свое требование, грозя прибегнуть к другим мерам, в доказательство чего указал на висевший на дереве труп и прибавил, что если уж я способен дойти до такой крайности, чтобы казнить собственного слугу, то они должны понимать, что мы сумеем отомстить тем, кто был истинной причиной его казни, т. е. тем, кто держит свою дверь отворенной для приема заведомо краденых вещей.
Пошумев целый час у себя на деревне, они принесли мне пять ружей и, к крайнему моему изумлению, указали на тех, кто их продал. На первый раз было бы неполитично доводить дело до крайности, иначе я бы непременно отказался принять эти ружья до тех пор, пока мне не представят и всех остальных; а если бы я мог с уверенностью рассчитывать на содействие хотя бы только пятидесяти человек своей команды, я бы решился на драку. Но как раз в эту минуту в лагерь явился Уледи, верный мой слуга и шкипер «Аванса»; он принес известие, что вельбот в целости стоит у пристани Ипото, а шестерых наших старшин он разыскал в самом несчастном положении за шесть километров от ставки.
Тут произошел переворот в моем душевном настроении: я почувствовал такую благодарность за возвращение пропадавших людей, так обрадовался при виде Уледи и при сознании, что как ни испорчена человеческая природа, но все же хоть несколько человек остались мне верны, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова.
Потом я все рассказал Уледи, и он взял на себя умиротворить расходившихся маньемов, а меня убедил простить всех на том основании, что теперь тяжелые времена миновали и должны наступить для нас красные дни.
– Ведь верно же, что и после самой долгой ночи настает день, дорогой мой господин, – говорил он, – отчего же и нам после тьмы не ждать солнца? Я вспомнил, как много долгих ночей и мрачных дней провели мы с тобой, вместе пробираясь поперек Африки, – так успокой же свое сердце. Бог даст, мы скоро позабудем все свои печали.
Я велел оставить виновных связанными до утра. Уледи, со своей прямодушной смелостью, сразу завоевал себе сердца местных старшин и уладил наши разногласия. Мне прислали в подарок некоторое количество кукурузы и извинились за причиненное беспокойство. То и другое я принял. Кукурузу мы тотчас роздали людям, и этот день, вначале угрожавший нам полным разорением, кончился гораздо благополучнее, чем можно было ожидать, судя по его зловещему началу.
Так долго пропадавшие старшины, высланные нами в качестве передовых вестовщиков нашего прибытия в Ипото, явились в воскресенье 23-го числа. Проблуждав совершенно понапрасну больше двух недель, они застали нас уже давно живущими в том селении, которое они отправились разыскивать. Исхудалые, отощавшие после семнадцатидневного питания только тем, что можно было найти в необитаемой чаще леса, они совсем упали духом и страшно переживали свою неудачу. Они дошли до реки Ибины, текущей с юго-востока, и попали на нее за два дня ходьбы от ее впадения в Итури; идя вдоль притока, они спустились до места слияния обеих рек, тут нашли челнок и переправились на правый берег, где чуть не умерли с голоду. К счастью, Уледи отыскал их вовремя, указав им путь к Ипото, и они кое-как доползли до нашей стоянки.
К вечеру вернулся со своего разбойничьего набега и принес пятнадцать отличных клыков Сангарамени – третий из местных старшин. Он рассказал, что ходил за двадцать дней пути и с вершины высокого холма видел обширную открытую страну, поросшую травой.
Из полученного в тот день провианта я мог раздать по два початка кукурузы на человека и припрятать две корзины для Нельсона и его отряда. Но дела шли плохо, и мне никак не удавалось устроить их: на все мои просьбы о посылке помощи Нельсону я не мог добиться благоприятного ответа.
Одного из наших людей маньема заколол за кражу зерна с поля, одного мы повесили, двадцать человек высекли за воровство боевых снарядов; еще один получил от маньемов 200 розог за попытку к воровству. Если бы эти люди были способны в то время рассуждать правильно, как быстро и легко можно бы устроить все совершенно иначе!
Я говорил с ними, всячески убеждал потерпеть и не впадать в уныние, доказывал, что нам надо уходить как можно дальше от района набегов маньемов, этих разбойников, и тогда мы скоро так же растолстеем, как и они. Но все было напрасно: мои доводы производили на этих людей, подавленных отчаянием, столько же впечатления, как если бы я обращался со своими речами к деревьям.
Маньемы уже три раза обещали мне в этот день выслать восемьдесят человек на помощь лагерю Нельсона, но возвращение Сангарамени, кое-какие недоразумения и мелочные случаи опять расстроили наши планы.
24 октября на противоположном берегу реки раздались выстрелы, и, под тем предлогом, что это означает приближение самого Килонга-Лонги, караван опять не пошел к Нельсону.
На другой день пришли стрелявшие люди, и оказалось, что это те самые плуты-маньемы, которых мы встретили 2 октября.
В этот вечер мне удалось, наконец, составить договор и обязать трех местных старшин следующими условиями:
«Послать тридцать человек на выручку капитана Нельсона и доставить в его лагерь 400 початков кукурузы.
Снабжать провизией капитана Нельсона, доктора Пэрка и всех больных людей, не способных к работам в поле, вплоть до нашего возвращения с озера Альберта.
Прикомандировать к моему каравану проводника от Ипото до Ибуири, за что они получат полтора тюка тканей по прибытии арьергардной колонны».
Это условие, написанное по-арабски Решидом, а по-английски мною самим, было засвидетельствовано еще тремя лицами.
За несколько туалетных вещиц, лично мне принадлежавших, мне удалось выменять для мистера Джефсона и капитана Нельсона 250 початков кукурузы, еще столько же я получил за 250 пистолетных патронов, а за одно зеркало в костяной оправе, вынутое из туалетной шкатулки, я купил две полные корзины зерна; за три флакона розовой воды я выменял еще трех кур. Таким образом, я набрал до тысячи початков зерна для спасителей и для спасаемых.
26 октября Моунтеней Джефсон, сорок занзибарцев и тридцать невольников-маньемов выступили в путь к лагерю Нельсона. Привожу выдержки из рапорта Джефсона о том, как совершился этот поход.
«…По мере приближения к лагерю Нельсона мною овладело лихорадочное нетерпение узнать его судьбу, и я шел напролом, через ручьи и протоки, по болотам и трясинам… Когда я спускался с холма к лагерю Нельсона, оттуда не слышно было никакого звука, кроме стонов двух умирающих, лежавших в крайнем шалаше; все остальное представляло совсем опустелый и зловещий вид. Я тихонько обошел палатку и увидел сидящего в ней Нельсона. Мы взялись за руки, и тогда бедный малый отвернулся и заплакал, бормоча, что он очень ослабел.
Нельсон на вид сильно переменился, исхудал, осунулся, а вокруг его рта и глаз образовались глубокие морщины. Он мне рассказал, как мучительно было день за днем ждать помощи, как он порешил, наконец, что с нами что-нибудь случилось и мы поневоле должны были покинуть его на произвол судьбы. Он питался преимущественно грибами и плодами, которые ежедневно приносили ему два мальчика, его прислужники. Из пятидесяти двух человек, с которыми мы его оставили, при нем осталось всего пятеро, из них двое умирающих. Все остальные разбежались или перемерли…
Обратно Нельсон совершал переходы гораздо лучше, чем я ожидал, хотя к вечеру каждого дня уставал страшно.
На пятый день, т. е. 3 ноября, мы пришли в арабскую ставку и тем завершили выручку Нельсона. За это время он успел значительно окрепнуть, несмотря на переходы; но все еще не может спать по ночам, и нервы его в сильно расстроенном и напряженном состоянии. Надеюсь, что, отдохнув в арабском селении, он скоро совсем поправится…»
Вечером 26 октября Измаилия пришел ко мне в хижину и объявил, что так как он ко мне необыкновенно привязался, то ему очень хотелось бы со мной побрататься кровью. Имея в виду оставить на его попечение капитана Нельсона, доктора Пэрка и человек тридцать больных, я выразил полную готовность, хотя для меня было несколько унизительно брататься с невольником. Однако он здесь пользовался значительным влиянием между членами своей разбойничьей шайки, а потому я решил спрятать в карман свою гордость и проделать с ним весь церемониал, после чего я, конечно, принес ему в дар ковер ценностью в пять гиней, несколько шелковых платков, два метра красного сукна и другие драгоценные безделушки. В заключение мы составили новый письменным договор, в силу которого он должен был дать мне проводников на расстояние пятнадцати переходов, что, по его словам, составляет крайний предел его территории; далее договор обязывал его к хорошему обращению с моими офицерами, а я скрепил эти условия, вручив ему в присутствии доктора Пэрка золотые часы с цепочкой, за которые заплатил в Лондоне 49 фунтов стерлингов.
На другой день, оставив доктора Пэрка для ухода за его другом Нельсоном и за двадцатью девятью больными занзибарцами, мы выступили из Ипото в весьма сокращенном составе и снова отправились в дикие трущобы бороться с голодной смертью.
По лесам до Мазамбони
Два часа мы шли до Юмбу, а на другой день в четыре часа с четвертью достигли Бусинди.
Мы находились теперь в стране балессэ. Способ постройки домов здесь очень своеобразный: представьте себе длинную улицу, по сторонам которой тянутся два низких сколоченных из досок здания длиною в 50, 100 или 150 метров. С первого взгляда эти деревни производят такое впечатление, как будто видишь длинный и низкий дом с крышей на высоких стропилах, распиленный ровно посредине во всю длину, и одна половина дома отодвинута от другой на расстояние от 6 до 9 м; внутренние стены забраны досками, и в них проделан ряд отверстий, вроде низких дверей, из которых каждая ведет в отдельное помещение.
Легковесная древесина мареновых дает отличный материал для такого рода построек. Выбирают большое дерево около 60 см в поперечнике, срубают его, разрезают на куски длиной от 120 до 180 см и с помощью твердых деревянных клиньев довольно легко расщепляют эти круглые поленья в длину; строгают и полируют плашки посредством маленьких рубанков, и таким образом получаются довольно ровные и гладкие дощечки толщиною в 2,5 см или немного больше. Для внутренних стен, перегородок и для потолков выбираются дощечки поуже и потоньше.
Когда наготовлено достаточное количество материала, перекладины потолка и стенки пригоняются в столбы так плотно и чисто, как порядочный плотник мог бы это сделать с помощью пилы, гвоздей и молотка. С наружной стороны стены обшиваются более толстыми досками или широкими планками, а пространство между внутренней и наружной стеной набивают листьями банана или фринии. Передний фасад здания (обращенный на улицу) бывает до 3 м высотой; задняя стенка, обращенная к лесу или к просеке, от 1,2 до 1,5 м вышины; ширина дома от 2 до 3 м. В общем, это довольно удобный и уютный род постройки, опасный в случае пожара, но зато представляющий значительные удобства на случай обороны.
Другую особенность балессэ составляют их просеки, иногда очень обширные, до двух километров в поперечнике, и сплошь заваленные бревнами и ветвями, остатками первобытного леса. Придумывая, с чем бы сравнить эти балесские просеки, я нахожу, что они больше всего напоминают гигантский бурелом, окружающий селение, и по этому-то бурелому приходится прокладывать себе дорогу.
Выйдя из-под лесной тени, ступаешь, например, на древесный ствол и идешь по нему, как по тропинке, шагов сто, потом под прямым углом сворачиваешь на боковую ветку и по ней делаешь несколько шагов, тут сходишь на землю и через несколько метров очутишься перед лежачим стволом толстейшего дерева до 1 м в диаметре; перелезешь через него и уткнешься в распростертые ветви другого великана, между которыми приходится и ползти, и пролезать, и всячески изворачиваться, пока удастся влезть на одну из ветвей, с нее перебраться на ствол, идти вправо по этому стволу, который все утолщается, а поперек него вдруг другой ствол упавшего дерева, на который опять надо влезать, и, пройдя по нему еще несколько шагов влево, очутишься на 6 м над поверхностью земли.
Когда это случится и стоишь между ветками на такой одуряющей высоте, надо не терять присутствия духа и хорошенько обдумать, как и куда спрыгнуть. Раскачавшись немного, ставишь ногу на выбранную ветку, осторожно сползаешь по ней вниз, пока не доползешь метра на полтора от земли; отсюда стараешься прыгнуть на другую торчащую ветку, по ней опять ползешь вверх до высоты 6 м, там снова по стволу гигантского дерева, и опять на землю. И так идешь целые часы, а палящее знойное солнце и душная, туманная атмосфера просеки вызывают горячий пот, струями льющийся по всему телу. В продолжение этих ужасающих гимнастических упражнений я три раза чуть не убился. Один из моих людей расшибся насмерть, и многие получили сильнейшие ушибы.
Идти с босыми ногами удобнее и гораздо безопаснее; а в европейских сапогах, да еще ранним утром, пока роса не высохла, или после дождя, когда авангард перепачкал деревья скользкой грязью и идешь по его следам, передвигаться очень трудно; однажды я за один час упал шесть раз.
Деревня обыкновенно располагается по самой середине подобной просеки. Сколько раз мы радовались, завидев просеку около того времени, когда можно было остановиться на ночевку; но случалось, что после этого мы употребляли еще часа полтора на то, чтобы добраться до деревни. Очень интересно наблюдать караван, нагруженный тяжелыми вьюками, когда он проходит такой просекой или попросту поваленным лесом. Под скользким деревом, лежащим на другом торчащем дереве, на высоте от 6 до 7 м, очень часто протекают ручьи, потоки, залегают болота и канавы, через которые эти деревья перекинуты наподобие мостов. Одни люди падают, другие еще только спотыкаются, один или двое летят вниз, другие лепятся наверху в 6 м от земли, иные уж внизу, ползают под бревнами.
Многие блуждают в чаще ветвей; человек тридцать или больше стоят гуськом на одном длинном и шатком бревне, а другие еще выше их остановились, как часовые на выдающейся ветке, и все высматривают, в которую сторону лучше двинуться. И все это становится еще труднее, еще опаснее, когда со всех сторон летят сотни ядовитых стрел, посылаемых дикарями, которые попрятались в окружающем валежнике. Но это, благодаря Богу, не часто случалось. Мы были настолько осторожны, что редко подвергались такой опасности; зато почти не было случая, чтобы после перехода через подобную просеку кто-нибудь из людей не был искалечен или не распорол себе ногу.
29-го мы дошли до Букири, или Миулус, сделав 15 км в продолжение шести часов.
Несколько туземцев, уже бывавших в переделках у маньемов и покоренных ими, приветствовали нас криками: «Бодо! Бодо! Уленда! Уленда!» и при этом махали на нас руками, как бы желая выразить: убирайтесь подальше!
Старшину звали Мвани. Туземцы носят множество украшений из железа, колец, бубенчиков, браслетов и кроме того очень любят жгуты, свитые из волокна ползучей пальмы, которые носят и на руках, и на ногах, как в Карагуэ. Они возделывают кукурузу, бобы, бананы, табак, сладкие бататы, ямс, дыни и тыквы. Козы у них породистые и крупные. Много домашней птицы, но свежие яйца редки.
В некоторых деревнях есть обыкновенно одна хижина обширнее всех других, с округленной крышей, как в Униоро, и с двумя входами.
На другой день мы отдыхали, а провожатые-маньемы всеми мерами старались выказать нашим людям свое величайшее презрение. Они ни за что не допускали наших вступить в торговые сношения с туземцами из опасения, как бы какой-нибудь годный предмет не миновал их рук; если же наши отправлялись на просеку за бананами, на них кричали, ругались и гнали прочь.
31 октября мы прошли через первое селение карликов, а в течение дня видели несколько опустевших, принадлежавших им деревень.
В пять часов с четвертью мы сделали 14 км и заночевали в лесу, в одном из поселков карликов.
Между тем воровство не прекращалось. При осмотре патронташей из каждых трех патронов налицо оказывался только один. Патроны, конечно, «выпали»! Гилляля, мальчишка лет шестнадцати, бежал обратно в Ипото, стащив мой патронташ с тридцатью патронами. Другой, несший мою сумку, тоже бежал, унося с собой семьдесят пять патронов винчестерского образца.
На другой день мы пришли к обширной просеке и большому селению Мамбунгу, или Небассэ.
Камис, начальник проводников, вышел из Ипото 31-го числа и прибыл с семью человеками, согласно моему условию с Измаилией, моим «братом» из маньемов.
Избранный нами путь позволил нам значительно увеличить расстояние, которое можно пройти в один час. Если бы мы шли берегом реки, то и дело пробираясь сквозь чащу, затрачивая на расчистку дороги семь, восемь, девять, а иногда даже десять часов, мы могли бы делать переход от 5 до 10 км, не более. Теперь же мы шли от 2 до 3 км в час, хотя все-таки путь наш задерживался торчащими пнями, кореньями, ползучими и лазящими лианами, бататами, врытыми в землю острыми кольями, множеством ручьев и болотцами, подернутыми зеленою плесенью. Редко нам случалось пройти сряду сотню метров без того, чтобы передовые не закричали: «Стой!»
К вечеру каждого дня собирались тучи, гром грохотал и отдавался по лесу, молнии сверкали со всех сторон, то снося древесную вершину, то расщепляя пополам какого-нибудь лесного гиганта от верхушки до корней, то обжигая стройные ветви величавого дерева; дождь лился потоками, пронизывая нас до костей и заставляя дрогнуть при нашем истощенном и малокровном состоянии. Но во время переходов весь день солнце сияло, струясь по лесам миллионами мягких лучей, веселя наши сердца и облекая божественной красотой бесконечные лесные перспективы: толстые и стройные стволы превращались в колонны светло-серого мрамора, а капли росы и дождя – в сверкающие алмазы. Невидимые птицы бойко исполняли весь репертуар своих разнообразных песен; стаи попугаев, возбужденные ярким солнцем, испускали веселые крики и свист; толпы мартышек скакали и кувыркались самым непринужденным образом, а издали по временам раздавался какой-то дикий и басистый хор: это означало, что где-нибудь собралась целая семья соко, или шимпанзе, и они предаются играм и веселью.
Дорога от Мамбунгу к востоку представляла целый ряд затруднений, страхов и опасностей. Нигде еще мы не встречали таких ужасных просек, как вокруг Мамбунгу и соседнего с ним селения Нджалис. Деревья были громаднейших размеров, и навалено их было столько, что хватило бы на постройку целого флота; валялись они во всевозможных направлениях, перекрещиваясь, образуя горы ветвей, громоздясь друг на друга; кроме того, между ними росли и перепутывались массы бананов, виноградных лоз, чужеядных растений, каких-то ползучек, похожих на пальмы, каламусов, бататов и пр., сквозь которые несчастной колонне приходилось пробираться, врезываться, ломиться, обливаясь потом, а там опять ползти, лезть, перепрыгивать через такую путаницу препятствий, что и описать нет никакой возможности.
4 ноября мы отошли на 21 км от Мамбунгу и, пройдя через пять опустевших селений карликов, вступили в селение Ндугубиша. В этот день я чуть не рассмеялся – мне показалось, что в самом деле настают счастливые времена, предсказанные оптимистом Уледи. Каждый из членов каравана получил на день по одному початку кукурузы и по 15 бананов.
Пятнадцать бананов и початок кукурузы являются царским пиром сравнительно с порцией из двух початков, или просто из горсти ягод, или из дюжины грибов. Однако и эта роскошь не очень развеселила мою команду, хотя от природы эти люди очень расположены к беззаботному веселью.
– Не унывайте, ребята, – говорил я, раздавая эти постные порции отощалым людям, – вон уж заря занялась, пройдет еще неделя, и вы увидите, что вашим бедствиям настанет конец.
Они ни слова не сказали, только бледные улыбки несколько осветили заостренные черты их осунувшихся от голода лиц. Офицеры переносили все лишения с той неизменной твердостью, которую Цезарь приписывает Антонию, и притом так просто и естественно, как будто иначе быть не могло. Они питались плоскими лесными бобами, кислыми плодами и странными грибами с таким довольным и спокойным видом, как сибариты на роскошном пиру. Один из них даже сам заплатил за эту жалкую привилегию тысячу фунтов стерлингов, и мы чуть не отвергли его сообщества, находя его чересчур изнеженным для тяжелых условий африканской жизни[18]18
Этот офицер, Джемс Джемсон, состоял в арьергарде майора Бартлотта. Умер от тропической лихорадки.
[Закрыть]. Они постоянно служили хорошим примером для чернокожих, из которых, вероятно, многие были поддержаны и возбуждены к жизненной борьбе тем бодрым и ясным взглядом, с каким наши офицеры шли навстречу всем испытаниям и тяжким невзгодам.
На другой день мы переступили водораздел между реками Ихури и Итури и шли вброд через студеные ручьи, стремившиеся влево, т. е. к Ихури. Справа и слева поднимались лесистые конусы холмов и горные кряжи; пройдя 15 км, мы остановились ночевать в селении западного Индекару, у подошвы холма, возвышавшегося на 200 м над деревней.
Следующий короткий переход привел нас к деревне, расположенной на склоне высокой горы, которую можно назвать восточным Индекару, и тут барометр обнаружил, что мы находимся на 1 223 м над уровнем океана. Из этого селения в первый раз нам открылся далекий вид на окрестности. Вместо того чтобы ползать в лесном сумраке, наподобие мощных двуногих, на шестьдесят метров ниже дневного света, и сознавать все свое ничтожество по сравнению с миллионами древесных великанов, среди которых мы вращались, мы очутились на обнаженной горной вершине и могли смотреть сверху вниз на зеленый лиственный мир, расстилавшийся у наших ног. Казалось, что смело можно было идти по волнистой равнине этих густо сплоченных, развесистых шатров, бесконечной пеленой уходивших в бледно-голубую даль, туда, в неведомые пределы, едва различимые простым глазом.
Среди разных оттенков этой кудрявой зелени виднелись там и здесь широкие пунцовые пятна деревьев в цвету либо круги ярко-ржавого цвета листьев. С какой завистью взирали мы на плавный и легкий полет коршунов и белошеих орлов, свободно и красиво паривших в тихом и чистом воздухе! Ах, кабы взять у коршуна крылья да улететь подальше от этих неисправимых маньемов…
7-го числа, во время стоянки на горе, маньемы забрали себе все помещения на деревне, а нашим людям предоставили устраиваться в кустах, считая, что они не достойны приближаться к их высокородиям; тут произошла небольшая схватка между Саат-Тато, нашим стрелком, и Камисом, начальником проводников-маньемов.
Недовольство все возрастало, и маньемы, конечно, бессознательно оказали мне большую услугу своей непомерной жестокостью: они помогли мне поднять дух моих приунывших занзибарцев.
К нашему великому облегчению, Камис признался, что западный Индекару есть крайний предел владения его господина Измаилии. Однако же он не должен был расставаться с нами до селения Ибуири.
8 ноября мы прошли семнадцать километров по лесу, постепенно становившемуся более редким, так что впереди и по сторонам можно было видеть местность на далекое расстояние. Дорога стала удобнее, и мы могли ускорить передвижение до 3 км в час. Почва, перемешанная с песком и щебнем, поглощала дождевую воду, и идти по ней было легко и приятно. Лианы были уже не так обильны, и лишь изредка попадались какие-нибудь крепкие ползучие стебли, которые нужно было рубить. Во многих местах встречались колоссальные глыбы гранита, что было совсем новой чертой и придавало романтическую прелесть лесному пейзажу, заставляя грезить о цыганах, бандитах или пигмеях.
9-го числа, пройдя 15 км, мы пришли к лагерю пигмеев. До полудня над землей стоял густой туман. После полудня мы прошли мимо нескольких только что покинутых пигмеями деревень и перебрались через восемь ручьев. Наш провожатый Камис, его спутники и шестеро наших пионеров отправились дальше к Ибуири, отстоявшему всего за 2,5 км, и на другой день мы присоединились к ним. Здесь просека была такая широкая, чистая и тщательно возделанная, что ничего подобного мы не встречали от самой Ямбуйи, хотя очень вероятно, что, если бы экспедиция тронулась в путь восемью месяцами раньше, мы застали бы еще немало селений в не менее цветущем состоянии.
Здешняя просека – или лесная расчистка – имела около 5 км в поперечнике, изобиловала всеми местными продуктами и никогда еще не была посещаема маньемами. Почти на каждом стволе банана плоды висели громадными гроздьями от пятидесяти до ста сорока штук. Некоторые экземпляры плодов были длиной в 55 см, 6 см в поперечнике и почти 20 см в окружности, так что могли удовлетворить давнишнюю мечту Саат-Тато – наесться досыта. Воздух был пропитан ароматом спелых плодов, и пока мы лазили через бревна и осторожно пробирались между поваленными деревьями, мои восхищенные спутники то и дело приглашали меня полюбоваться гроздьями сочных плодов, заманчиво висевших перед их глазами.
Перед вступлением в селение один из занзибарских старшин, Мурабо, шепнул мне по секрету, что в Ибуири пять деревень и во всех этих деревнях в каждой хижине целый угол завален кукурузой, но Камис и его маньемы натащили зерна в свои хижины, и по праву первого захвата они теперь весь этот запас возьмут себе.
Едва я вышел на улицу, как Камис встретил меня обычными жалобами на «подлых занзибарцев». Взглянув на землю, я увидел во многих местах действительно ясные следы второпях просыпанной кукурузы, что подтверждало слухи, переданные мне Мурабо. Камис предложил экспедиции занять западную половину деревни, а себе и своим пятнадцати маньемам намерен был отвести всю восточную половину. Но я дерзнул протестовать на том основании, что за пределами владений его господина мы объявили себя хозяевами всей земли к востоку и отныне мы не нуждаемся в указаниях, как поступать, и что отсюда ни одного зерна, ни одного банана, ни других местных продуктов нельзя брать и уносить не спросясь.
Я сказал ему, что ни один народ в мире не перенес бы безропотно столько унижений, оскорблений и насмешек, как эти самые занзибарцы, и потому с этих пор я позволю им отвечать на чинимые им обиды, как им вздумается. На все это Камис отвечал покорным согласием.
Набрав провизии и разместив людей по квартирам, мы начали с того, что роздали по пятидесяти початков на человека, и условились с туземцами насчет наших взаимных отношений.
Через час было решено, что западная половина лесной расчистки предоставляется нам с правом фуражировки, восточная же часть, начиная от ручья, остается за туземцами. Маньема Камиса мы заставили подчиниться этой сделке и войти в часть с нами. Я подарил Борио, старшему вождю здешних балессэ, пучок медных прутьев и за это получил пять кур и козу.
То был великий день. С 31 августа ни один из членов экспедиции еще ни разу не наедался досыта, а тут у нас очутилось столько бананов – спелых и зеленых, столько бататов, зелени, ямса, бобов, сахарного тростника, кукурузы, арбузов, что будь на нашем месте стадо слонов, равное нам по численности, то и им достаточно было бы дней на десять. Наконец-то мои люди могли удовлетворить в полной мере свой аппетит, так давно нуждавшийся в утолении.
Так как нам приходилось дожидаться Джефсона с шестьюдесятью занзибарцами (сорок человек, ходивших на помощь к Нельсону, речная команда и выздоравливающие в Ипото), то можно было надеяться, что через несколько дней такого изобильного питания мы успеем заметно поправиться. Мы давно уже мечтали о таком времени, когда доберемся до подобного селения и остановимся на отдых. На людей тяжело было смотреть, до того они были безобразны в своей костлявой наготе. Мускулов у них почти не осталось, а только кости да кожа, что не удивительно, после того как в течение семидесяти трех дней они питались кое-как, а тринадцать суток совсем ничего не ели; сил у них тоже осталось немного, так что во всех отношениях они представляли собой нечто жалкое. Природный цвет их кожи из бронзового превратился в грязно-серый с примесью оттенка древесной золы; в их бегающих глазах были признаки болезненности, испорченной крови и затвердения печени; красивых очертаний тела и мягкого изгиба мускулов не было и в помине. Словом, это были фигуры, более подходящие для склепа, нежели для трудного похода, во время которого им следовало постоянно носить оружие.
На другой день Камис, проводник из маньемов, предложил мне свои услуги в качестве разведчика: он хотел поискать дороги из Ибуири к востоку, так как слышал от местного вождя Борио, что травянистая страна отсюда недалеко. Он полагал, что, взяв с собой нескольких туземцев и человек тридцать наших стрелков, он найдет что-нибудь интересное. Мы позвали Борио, и насколько можно было разобрать, он подтвердил, что в двух днях пути от Ибуири, т. е. в 60 км, есть место, называемое Мандэ, откуда видна травянистая страна, где паслись громадные стада, так что когда животные приходили на водопой к Итури, то «река выступала из берегов».
Так как мне ужасно хотелось узнать, далеко ли мы от выхода из лесу, а Борио вызывался дать проводников, я кликнул клич, кто из моих людей согласен идти на разведку. К удивлению, двадцать восемь человек тотчас выступили из рядов и обнаружили такое усердие, такую готовность к новым подвигам, как будто проводили последние месяцы в полном довольстве и благополучии. Вскоре Камис со своей партией людей отправился в путь.
Несмотря на строгое запрещение прикасаться к имуществу туземцев за чертой предоставленной нам территории, один из наших воришек прокрался таки на ту сторону Ибуири и стащил девятнадцать кур, из которых двух успел съесть, а остальным только отрезал головы; но наши надсмотрщики накрыли его с поличным в ту минуту, когда он со своим сообщником рассуждал, куда бы девать перья. Мясо и кости, как видно, затрудняли их гораздо меньше. Тут же поймали еще двух воров, только что съевших целую козу: от нее осталась только голова! Это дает понятие о неограниченных способностях занзибарских желудков.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?