Текст книги "В дебрях Африки"

Переправившись через Итури, мы вошли в узкую полосу чрезвычайно высоких деревьев, окаймлявших левый берег, и остановились подождать, пока вся колонна перейдет вброд. Затем мы пустили вперед мистера Моунтенея Джефсона, и он повел нас широкой слоновьей тропой длиною не больше полкилометра, которая, к неописуемой нашей радости, вывела нас на открытую волнистую равнину, зеленую, как английская лужайка, залитую ярким светом радостного дня и овеянную душистым, теплым воздухом, дышать которым было чистое наслаждение.

Судя по собственным ощущениям, думаю, что все как будто помолодели лет на двадцать, почуяв под ногами мягкий дерн и молодую траву. У всех словно вдруг ноги окрепли; мы шли каким-то необыкновенным шагом, и, наконец, не будучи в силах удержать своего восторга, весь караван побежал бегом. Сердца наши переполнились ребяческим весельем. Никогда еще синее небо не казалось нам таким необъятным, чистым и ясным; даже на солнце мы смотрели прямо, не боясь его ослепительных лучей. Молодая травка, пробившаяся вслед за прошлогодней, выжженной всего лишь месяц тому назад, колыхалась от дуновения мягкого ветра и поворачивалась из стороны в сторону, как будто хотела показать нам все оттенки своей нежной зелени.

Птицы, так давно не виданные, летали и парили в сияющей вышине. На небольшом холме стояли антилопы и лани; они очень удивились, глядя на нас, и выразили это фырканьем и прыжками, но не убежали; могу сказать, что и мы были удивлены не меньше их. Стадо буйволов, лежавших в траве, с изумлением подняло головы; они пристально посмотрели на пришельцев, потревоживших их спокойствие, медленно поднялись и отошли подальше.

Перед глазами нашими расстилалась прелестная страна на сотню квадратных километров, по-видимому, пустынная, по крайней мере сразу мы не могли еще рассмотреть всех подробностей. Зеленые луга простирались далеко вокруг; мягкие очертания травянистых пригорков пересекались извилистыми рядами тенистых деревьев, росших в лощинах. Светло-зеленые холмы покрыты были группами темного кустарника, из которого там и здесь возвышались поодиночке стройные, высокоствольные деревья; а дальше опять равнина, опять луга и пастбища, вплоть до отдаленной цепи гор, угрюмо заграждавших горизонт на востоке, а за ними, думалось нам, в глубокой котловине должно покоиться синее озеро Альберта.

Караван бежал вперед, пока не задохнулся, и остановились мы только тогда, когда выбились из сил. Ведь и этого удовольствия мы уже давно не испытывали.

Мы взошли на вершину холма и начали упиваться прелестью этого несравненного зрелища, так долго бывшего предметом наших дум и мечтаний, пока, наконец, радость наша не сравнялась по силе со временем нашей горести и удручения. На всех лицах отражалось счастье от созерцания такой красоты, они сияли удовлетворением своих заветных грез. Недоверия, уныния как не бывало: мы точно вырвались из душной тюрьмы, сбросили оковы, из сырости и смрада попали в атмосферу чистую, ароматную, а мрак и тьма сменились для нас божественным светом и здоровым воздухом.

Мы обводили глазами едва заметную тропу, волнующуюся холмами равнину, всматривались в разбросанные наподобие островков рощи, в шелковистые поляны вокруг них, следили взором за неправильной линией леса, черною стеной высившегося за нами и образовавшего прихотливые изгибы. Все малейшие подробности этого зрелища врезывались в память на многие годы. Если через двадцать лет я буду жив, стоит лишь напомнить мне об этой блаженной минуте всеобщего трепетного счастья, когда из всех уст вылетала невольная хвала и молитвы, – и она, наверное, тотчас воскреснет в моей памяти.

Рассмотрев в общих чертах новую местность с практической целью избрать путь, не преграждаемый ни речками, ни болотами, я повел экспедицию на северо-северо-восток, к каменистому возвышению километров за пять впереди, дабы попасть с южной стороны к гряде холмов, простиравшейся от этого возвышения на восток и юг. Я воображал, что там можно будет подвигаться к востоку по плоскогорью без больших помех.

Придя к подножью каменистой гряды, возвышавшейся по правую руку от нас метров на сто над уровнем поляны, мы увидели, что тропинка, протоптанная зверями, к северо-востоку расширяется и превращается в настоящую туземную дорогу; но мы пошли целиком по гребню холмов, чтобы не терять сил на спуски и подъемы; молодая травка была так нежна, что нисколько не затрудняла хода. Но около полудня высокий бурьян невыжженной прошлогодней растительности начал задерживать нас, буквально ставя в ноги частые и здоровенные палки. Однако мы все-таки шли вперед до половины первого часа и, порядочно утомившись, сделали привал на берегу прозрачного ручейка.

После полудня одолели противоположный склон холма и после полуторачасового быстрого хода выбрали для ночлега место близ слияния двух рек, протекавших к юго-востоку.

Несколько неутомимых молодцов, едва успев сложить свои ноши, отправились за провизией по деревням, которые виднелись довольно далеко в стороне от нашего пути. Внезапность их появления среди туземцев так смутила последних, что те допустили беспрепятственно унести множество кур, сахарного тростника и гроздьев спелых бананов. Мне принесли также образцы оружия этой новой области: несколько длинных луков с длинными же стрелами, тяжелые четырехугольные щиты, сделанные из двойного ряда плотных прутьев, туго переплетенных и связанных растительными волокнами и смазанных каким-то клейким веществом. Щиты были очень тонкой, искусной работы и непроницаемы для стрел и копий. Кроме щитов, туземцы носили еще куртки из буйволовой шкуры, сквозь которые, по-видимому, и пули не проникали.

До описанного каменистого холма путь наш пролегал параллельно опушке леса, отдаляясь от нее то на один, то на два километра, сообразно очертаниям леса, окаймлявшего равнину зубцами, наподобие вод озера или моря, вдающегося в берега.

Направление Итури, – через которую мы прошли вброд и которую должны назвать Западной Итури, – было на восток-юго-восток. Истоки этой реки от описанного брода, по-моему, должны быть на расстоянии около 180 км к северо-северо-западу.

На другой день мы шли вверх по длинному склону, поросшему короткой травой, и, дойдя до вершины, остановились, чтобы привести колонну в лучший порядок на случай внезапной встречи с значительными боевыми силами, ибо до сих пор мы вовсе не знали ни местности, ни населения, ни нравов того народа, среди которого очутились. Избрав тропинку, шедшую по гребню холма на юго-восток, мы вскоре потеряли всякие следы; но так как все-таки место было высокое и с него открывался вид километров на тридцать кругом, мы могли выбирать направление по произволу.

На северо-востоке виднелось селение; туда мы и направились, надеясь оттуда воспользоваться торным путем, потому что обширные пространства, сплошь покрытые бурьяном метра в три высотою, были ничем не лучше колючего подлеска джунглей. В высокой и густой траве тоже нельзя было быстро двигаться.

Проходя ложбинами, поросшими кустарником, мы заметили на их тенистом дне следы львов и леопардов, потом попали в заросли колючей акации – тоже немалое бедствие! – и, наконец, вышли у селения Мбири на поля, засеянные просом. Туземцы мигом проведали о нашем приближении и, убегая, послали нам град своих длинных стрел, наподобие древних парфян. Разведчики бросились вперед, невзирая ни на какие препятствия, и успели схватить для расспросов молодую женщину и мальчика лет двенадцати.

Впрочем, никакая продолжительная беседа с ними не была возможна, так как мы имели самое смутное понятие о местных наречиях; однако с помощью жестов и нескольких названий нам удалось узнать, что мы находимся в округе Мбири, дорога на восток ведет в страну Бабусессэ, а дальше за ними будет Абунгума, что было выслушано нами довольно равнодушно. Эти названия ровно ничего не говорили нашему воображению – все равно, как и они ничего бы не поняли, если бы мы вздумали разговаривать с ними о Шекспире.

– А слыхали вы здесь о Мута или Люта-Нзиге? – мотают головой отрицательно.

– Об Униоро?

– Униоро? Да, Униоро далеко, там! – показывали на восток.

– А большая вода близ Униоро?

– Итури.

– Нет, не Итури; шире, гораздо шире Итури: такая, как вот вся эта равнина.

Но тут эти несчастные женщина и мальчишка не удовольствовались односложными звуками, однако, желая объяснить все как можно лучше, затараторили на своем языке так усердно, что мы уже ровно ничего не могли понять и молча выжидали, покуда это кончится. Хорошо, что они взялись, по крайней мере, показать нам дорогу к Бабусессэ.

Хижины здесь строятся так же, как во всей Центральной и Восточной Африке: две трети высоты занимает коническая кровля, а одну треть составляют стены. Такие хижины раскинуты в банановых рощах, на расстоянии около десятка метров одна от другой. Между ними проложены тропинки, образующие настоящий лабиринт, из которого чужеземцу ни за что не выбраться без помощи местного проводника. Каждой группе хижин принадлежат особые сараи или навесы, приспособленные для приготовления кушанья, для общих собраний, для запасов топлива и иных надобностей; были также маленькие кладовые для хранения зерна, с круглыми стенками, вроде большой корзины, сплетенной из палочек и травы, крытые также травою и приподнятые над землей на полметра для защиты от сырости и вредителей.

Наши люди собрали множество спелых бананов, из которых туземцы приготовляют опьяняющий напиток – маруа. К нашему стаду прибавилось еще несколько коз, да мы захватили с собой также дюжину кур; остального, по принятому обыкновению, не трогали и пустились дальше.

Дорога была торная, торговцы и другие прохожие утоптали ее и сделали совершенно гладкой. Она шла к востоку и юго-востоку вверх и вниз по холмам и долинам, поросшим травою. Около полудня мы остановились позавтракать в тени прохладной рощи, а за деревьями слышался грохот водопада – опять Итури, как нам сказали. Это мне показалось странным: за два дня перед тем мы перешли через Итури и все время преднамеренно удалялись от ее долины; вдруг, на такой высоте, снова встречаем ту же реку, стремящуюся по горным уступам.

После полудня мы шли часа полтора невдалеке от реки и пришли в многолюдный округ Бабусессэ. В тени обширнейших банановых плантаций, напоминавших мне Уганду, ютилось множество хижин. Поля, засеянные просом, кунжутом[20]20
  Кунжут, или сезам, – масличное растение (масло добывают из семян). В Восточной Африке кунжут был основным источником растительного масла, поскольку за исключением узкой прибрежной полосы, гвинейская пальма здесь почти не встречается.


[Закрыть], участки, засаженные сладкими бататами, окружали плантации и ясно показывали, что тут население густое и земля тщательно возделывается.

Перед вступлением под тень бананов мы выстроились в боевом порядке и сплотили колонну. В авангарде стал отряд, вооруженный винчестерами, а в арьергарде, под начальством Стэрса, такой же отряд, снабженный ремингтоновскими ружьями. Но как мы ни уговаривали людей беречься и не выходить из рядов – как только авангард прошел благополучно вперед, так из толпы носильщиков то один, то другой непременно заглядывал в хижины, наведывался в кладовые и высматривал, нельзя ли чего-нибудь стащить: домашней птицы, бананов, козлят, сахарного тростнику и разной ни к чему не нужной дряни.

В плантации спряталось много туземцев, которые пропустили авангард, потому что люди шли правильными рядами и смотрели в оба, но едва наши зеваки вступили в рощу, как дикари воспользовались случаем наказать их: одному стрела ударила в руку и пригвоздила ее к боку, другой тоже поплатился за свою любознательность. Залп из ружей принудил туземцев очистить засаду, но никому, по-видимому, не причинил повреждений.

Мы остановились в конце последнего поселка на восточном углу; поселок состоял из двух больших хижин и нескольких хозяйственных пристроек, вокруг которых мы наскоро расположились, построив себе на ночь шалаши из банановых стволов и листьев.

В сумерки я опять велел привести к себе пленников и попытался добиться от них толкового ответа насчет того, есть ли на восток отсюда большая вода. Один из старшин, помогавший нам при этом допросе, спросил меня, между прочим, которое Ньянца больше, то ли, которое в Униоро, или то, что в Уганде, и тогда пленный мальчик, расслышав знакомое слово, тотчас подхватил его.

– Ньянца! – вскричал он. – Ньянца! Вот где Ньянца (он указал на восток) и оно идет вон туда (к северо-востоку), далеко, далеко!

Когда же мы спросили, сколько «ночевок» будет до него от Бабусессэ, он поднял три пальца правой руки и сказал:

– Три!

Уже стемнело, когда мы внезапно были поражены раздавшимся где-то недалеко страдальческим криком, потом странным и зловещим воем, в котором выражалось дикое торжество. Наступившая затем тишина дозволила ясно различить шуршанье стрел, сыпавшихся сквозь банановые листья над нашими головами.

– Гасить огни! Не робей! Где же часовые? Куда девались часовые? – послышалось затем.

Дикари подкрались как раз в ту пору, когда лагерь наименее обеспечен от вторжения, – именно во время ужина, а на ужин позволяют отлучаться и часовым, когда нет особых поводов к предосторожностям. Вскоре выяснилось, что ранен у нас один Селим, которому стрела попала в бедро и засела там на 10 см; другая стрела пробила ногу козленка, еще несколько вонзилось в банановые стволы.

По правде сказать, силы у нас были крайне незначительны, и не столько по численности, сколько по неспособности защищаться, владеть оружием; поэтому такая закоренелая наклонность наших людей не слушаться и пошаливать на стороне была для меня источником постоянных страхов и беспокойства. Уговоры и доказательства ни к чему не вели, одна строжайшая дисциплина имела на них надлежащее действие; но мы так недавно еще вышли из своих ужасных лесных переделок, что у меня не хватало духу донимать их строгими взысканиями. А когда я действовал с ними мягко, их собственная безголовая распущенность подвергала их таким жестоким наказаниям, которых никто из нас не подумал бы на них налагать.

Ночью пошел сильный дождь, задержавший нас в лагере до 8 часов утра. Я воспользовался досугом, чтобы разузнать что-нибудь касательно туземцев, к которым мы теперь должны были направиться; но полное незнание языка ставило неодолимые препятствия. В своих стараниях объяснить как можно нагляднее пленная женщина рисовала на земле, как течет Итури. Выходило нечто изумительное и в африканской географии непредвиденное: она представила дело так, что река взбирается до гребня холмов, образующих водораздел, заворачивает круто вверх, параллельно озеру Альберта и, наконец, с высоты падает в Ньянцу! Сильно заинтересованный такими показаниями, я все время держал женщину при себе. С вершины одного из холмов она указала мне, на расстоянии полукилометра, реку Итури, текущую на восток. Равнина, расстилавшаяся перед нами, шла с востока на юг.

Как объяснить такую загадку? За два дня перед тем мы перешли с правого берега Итури на левый под 1°24' северной широты; теперь мы были под 1°28' северной широты. Между тем перед нами опять была Итури, текущая с юга на восток; а по направлению к Кавалли нужно было держаться тоже на юго-восток.

Я, наконец, совсем отказался от решения этой загадки и не пытался больше разобрать, что говорила пленница, утверждавшая, будто река, по которой мы шли 1 000 км, от самого ее впадения в Конго, впадает еще и в Ньянцу. Одно предположение казалось мне правдоподобным, именно, что есть две Итури, одна текущая в Конго, другая принадлежащая к бассейну Нила. Но женщина и ее брат настаивали на том, что Итури только одна и есть.

Мы продолжали путь по тропинке, которая вела на дно долины, и пришли, наконец, на берег реки. Загадка разрешилась: то была действительно Итури, но она текла с юга на запад. После этого мы все поумнели.

На реке виднелся неуклюжий челнок, самой грубой работы, и Саат-Тато взялся перевезти на нем весь караван, за что я обещал ему 20 долларов награды. Река в этом месте по крайней мере 100 м в ширину, около 2 м в глубину, быстрота течения – два узла в час. Водопад, гул которого мы слышали из селения Мбири, очевидно, был на той же реке.

Туземцы племени абунгума на левом берегу реки наблюдали нашу переправу с высоты холма, отстоявшего от места переправы примерно на километр, и своим спокойствием как будто хотели сказать: ладно, приятели, вот когда вы очутитесь на нашем берегу, тогда мы с вами и расправимся. В такой открытой местности нельзя было двинуться без того, чтобы все не узнали об этом. Глядя на нас, абунгумы храбро потрясали копьями; бабусессэ заняли каждый холм, каждый пригорок на правом берегу. По всему было видно, что в непродолжительном времени наше мужество будет испытано в достаточной степени. Оставалось хоть то утешение, что бдительные туземцы не решатся подкарауливать нас среди пастбищ, где трава не выше 5–7 см, и, следовательно, укрываться им негде.

С тех пор как мы добрались до Ибуири, питание было у нас, для Африки, конечно, отличное. Всякий день мы имели мясо и молоко, ели кур, свежие и сушеные бобы, сахарный тростник, сладкие бататы, ямс, томаты, дыни, бананы.

На людей все это действовало превосходно: они были во всех отношениях лучше, сильнее и развитее тех тщедушных и трусливых созданий, которых арабские невольники в Ипото немилосердно колотили, вызывая с их стороны лишь самые смиренные протесты. На нас, белых, тоже заметно было хорошее влияние пищи; мы были не толсты, но не имели уже того тощего и высохшего вида, что прежде; будь у нас хоть немного вина, мы бы окончательно поправились.

На другое утро, через час ходьбы, мы поднялись по отлогому зеленому склону на вершину одного из тех длинных холмов, которые составляют характерную особенность здешней местности. Тут опять мы могли осмотреться вокруг и ознакомиться с предстоящим путем. Мы намеревались направиться к юго-востоку, так как нас особенно интересовала высокая коническая вершина в конце поросшей травою горной цепи; впоследствии эта вершина стала нам известна под названием пика Мазамбони. Мы углубились в прелестные ложбины, орошенные прохладными и прозрачными ручьями. Вокруг них расположены были группы туземных хижин с прилегающими к ним полями еще незрелого сорго, бататов и сахарного тростника. Но в хижинах никого не было, так как их обитатели унизывали вершины каждого значительного холма на нашем пути и оттуда деятельно за нами наблюдали. Наконец мы прошли мимо пустой ограды для скота, так называемой зерибы.

Мы продолжали путь к долине, по которой протекала другая быстрая и пенистая река. Слева тянулся ряд утесов, возвышавшихся отдельными каменистыми массами, на вершине каждого из них могло бы удобно разместиться человек до двенадцати. Эти отдельные утесы связывались между собой более низкой каменистой грядой, довольно однообразной высоты, служившей им как бы подножием. Местами мы проходили так близко от подошвы этих утесов, что с них можно было бы бросать в нас камнями. Но хотя мы все время и ожидали каких-нибудь демонстраций, туземцы оставались замечательно спокойны. Тропинка привела нас к висячему мосту через третью Итури, которую, во избежание путаницы, мы назовем Восточною.

Эта река, шириной около 30 м, глубока и быстра, как водопад. Висячий мостик был так легок и непрочен, что мы для безопасности переходили через него поодиночке, а так как каждому человеку требовалось не меньше 120 секунд, чтобы пройти эти 90 шагов, то караван перебрался на ту сторону не раньше 6 часов вечера. Эта переправа совершалась при таких неблагоприятных условиях, что наши стрелки весь день стояли под ружьем, не смея отлучаться от своих постов.

8-го числа, покинув узкую и извилистую живописную долину Восточной Итури, мы поднялись по отлогому склону на холм, с которого открылся далекий вид на нее, и мы имели случай убедиться, что река идет с востоко-юго-востока.

Вскоре затем пошла ровная местность, раскинувшаяся к югу километров на тридцать и окаймленная с севера каменистой грядой и долиной, из которой мы только что вышли, между тем как на востоке возвышалась горная цепь Мазамбони, северная оконечность которой, завершенная высоким пиком, стала теперь целью нашего движения.

К половине десятого часа мы на несколько километров приблизились к этой горной цепи и, перед тем как углубиться в долину небольшого ручья, бегущего к северу, с удивлением заметили, что все пространство вплоть до подошвы гор тщательно обработано и обнаруживает присутствие очень значительного населения. Так вот где, думалось нам, будет поле сражения! Абунгумы ушли из своих поселений, чтобы соединиться с этим многочисленным племенем и встретить нас достойным образом.

Таких многолюдных местечек мы еще не встречали с тех пор, как отплыли из Бангалы на Конго.

Имея в виду ничем не раздражать туземцев, мы выбрали дорогу на юго-восток, огибавшую селения. Мы пробирались между плантациями с таким расчетом, чтобы неприятелю негде было устроить против нас засаду. В половине двенадцатого мы достигли восточного края селений и остановились для полуденного отдыха под тенью дерева, ветви которого качались и шелестели от дуновения свежего ветра с Ньянцы.

В час пополудни мы пошли дальше и, углубившись в банановые рощи, не могли надивиться искусным насаждениям и необыкновенной опрятности каждого из обработанных участков. Конические хижины были просторны, а внутри, как мы заметили, проходя мимо отворенных дверей, разделены перегородками, сплетенными из листьев тростника. Каждая деревня была так тщательно выметена, как будто ждали почетных гостей. Бананы гнулись под тяжестью плодов, кругом расстилались обширные поля бататов, а дальше – сотни гектаров были засеяны просом; многочисленные склады для зерна, как видно, недавно построенные, показывали, что ожидается богатая жатва.

Мы прошли через все нивы, и никто нас не тронул. Мы думали, что преувеличенные слухи о наших силах заставили туземцев присмиреть или же они сбиты с толку нашими стараниями постоянно держаться поодаль от плантаций.

Широкая, утоптанная дорога к горам, до которых было уже очень близко, пересекала почти совершенно плоскую равнину шириной в 5 км, поросшую густой травой в полном цвету. Слева неподалеку от нас протекала Восточная Итури, и на противоположном ее берегу виднелось другое многолюдное селение.

В 3 часа мы достигли подошвы горы, увенчанной пиком. Многие ее вершины были усеяны группами хижин. Загоны для скота скрывались в ущельях и лощинах. Дикари собирались толпами на ближайших вершинах и по мере нашего приближения приветствовали нас громкими криками и пронзительными возгласами, не предвещавшими ничего доброго.

Средняя высота ближайших к нам холмов была приблизительно 250 м над уровнем равнины, а так как скаты были особенно круты, мы полагали, что расстояние от нас должно быть от 700 до 900 м.

К великому нашему удовольствию, дорога шла не вверх по этим крутизнам, а, огибая их подножия, направлялась к востоку, т. е. именно туда, куда нам было нужно. В настоящее время мы находились под 1°25'30'' северной широты. Обогнув горную цепь, мы увидели долину в полтора-два километра шириной, засаженную роскошнейшим сорго[21]21
  Сорго (Sorghums) – эта широко распространенная в тропической Африке культура бывает нескольких видов: кафрское просо (дурро, гвинейское просо), сладкое сорго, метельчатое просо.


[Закрыть], созревшим для жатвы. Направо, непосредственно над нами, открывались северные скаты гор Мазамбони, а налево покрытые зеленью посевов пространства постепенно понижались до берегов быстрого притока Восточной Итури, за которою опять подымался отлогий склон холмов подковообразной формы, с частыми хижинами, нивами проса и кукурузы и роскошными рощами бананов. Одного взгляда на этот вид было достаточно, чтобы составить себе понятие о благосостоянии обитателей.

Как только мы вступили в эту цветущую долину, над головами нашими раздались воинственные возгласы, заставившие нас поднять головы. Это была толпа воинов человек в триста, со щитами, копьями и луками; они потрясали своим блестящим оружием, угрожали и очень сердито кричали что-то на непонятном языке. В сильном возбуждении они начали было спускаться к нам с крутизны, но передумали, вернулись на вершину и пошли вдоль гребня горы, все время вскрикивая и угрожая.

Выходя из первой полосы хлебных полей, мы услышали воинственные крики обитателей долины и поняли, что они занимают выгодные позиции под руководством тех, которые были на горах и руководили действиями.

Было около 4 часов пополудни, т. е. пора выбрать место для стоянки на ночь и располагаться лагерем; нам пришлось делать это среди многочисленного скопища враждебно настроенных туземцев. К счастью, мы на это время подошли к крутому холму Нзера-Кум, плоская вершина которого метров на пятнадцать возвышалась над долиной, а по склону его была проложена тропинка. Этот холм стоял в долине, как островок, на расстоянии 500 м от реки и на 200 м от подножья гор Мазамбони. С вершины Нзера-Кума открывался к востоку и западу обширный вид на северный склон высокого кряжа и, далее, через вершины подковообразной группы холмов по ту сторону притока Итури.

На такой позиции достаточно было пятидесяти стрелков, чтобы оборонять лагерь против тысячи осаждающих. Мы поспешно направились к этому холму; как бы угадывая наши намерения, туземные воины стали быстро сбегаться со всех ближайших гор, другая же их толпа с шумом кинулась нам навстречу с берегов реки. Для расчистки пути из наших передних рядов сделано было несколько одиночных выстрелов, и нам удалось добраться до островка и даже взобраться на него.

Через полчаса вся колонна была в безопасности, зериба наполовину готова, вода принесена, и можно было вздохнуть свободнее: обозреть окрестности и обсудить наше положение.

Вид с птичьего полета был далеко не успокоительный: по долине виднелись деревни, числом до пятидесяти, и во все стороны расстилались плантации за плантациями, нивы за нивами, горные же склоны были закрыты туземными воинами, которых собралось до 800 человек. По всему было видно, что туземцы намерены немедленно приступить к действиям…

9-го декабря мы не двигались с места; с утра докончили постройку своей колючей ограды, роздали патроны и осмотрели ружья. К 9 часам, когда прохлада раннего утра сменилась жарким солнечным днем, туземцы начали собираться. Боевые трубы со странным звуком, который я не раз уже слышал в Усоге и в Уганде в 1874 г., протрубили сбор, а с вершин холмов на них отозвались до 20 барабанов. Крики и возгласы раздавались и в горах, и в долине, так как мы были окружены неприятелем со всех сторон. Около 11 часов утра несколько туземцев сошли с холмов и подступили так близко, что один из наших, по имени Феттэ, уроженец Униоро, мог разобрать, что они говорят, и тотчас же обменялся с ними крупною руганью; битва началась покуда лишь словесная. Узнав, что в нашем отряде есть человек, могущий объясняться на местном языке, я настроил его речь на более мирный тон, и вскоре между осаждающими и осажденными началась довольно толковая беседа.

– Мы со своей стороны деремся лишь ради самозащиты, – говорили мы, – вы напали на нас, когда мы мирно проходили через вашу землю. Не лучше ли сговориться и сначала попробовать понять друг друга и только тогда сражаться, когда окажется, что соглашение невозможно.

– Правда, это мудрые слова, – отвечали нам, – скажите же, кто вы такие, откуда и куда идете?

– Мы из Занзибара, с великого моря, а начальствует над нами белый человек. Мы идем к озеру Ньянца в Униоро.

– Коли есть между вами белый человек, покажите нам его, тогда и поверим.

Лейтенант Стэрс поспешно вышел из зерибы, и Феттэ представил его враждебным воинам.

– Ну, теперь вы нам скажите, кто вы, – спросил Феттэ, – какая это страна, кто ваш царь и далеко ли Ньянца?

– Здешняя страна – Ундуссума, наш вождь Мазамбони. Мы – племя вазамбони. До Руэру (Ньянцы) два дня пути, но вам понадобится пять дней. Руэру отсюда на восход солнца, дорога туда одна.

Так начались наши дружелюбные сношения, и был сделан первый шаг к соглашению. После этого мы узнали, что в Ундуссуме два вождя и один из них готов дружить с нами и обменяться дарами, если нам угодно; мы, конечно, изъявили свое согласие.

К вечеру пришли гонцы от Мазамбони с извещением, что он желал бы видеть, какие примерно у нас есть товары. Мы послали ему в дар три метра сукна и дюжину медных прутьев и получили обещание, что завтра сам Мазамбони придет к нам в гости и побратается со мной кровью.

На другой день мы встали очень бодрые после спокойно проведенной ночи и мечтали, что через несколько часов наш лагерь посетится дружественными туземцами. Нас просили не пускаться в дальнейший путь, покуда Мазамбони не пришлет своих даров. Поэтому мы решили еще на день отложить выступление.

Утро было серое и холодное, так как мы все-таки находились на высоте 1 500 м над уровнем моря. Вершины высоких гор были окутаны туманом, и пошел мелкий дождь, что могло служить объяснением, почему наши друзья так запаздывают со своим визитом; но в третьем часу туман рассеялся, и вся горная цепь ясно выступила на бледно-голубом фоне неба. Стэрс, Джефсон и я, стоя на западном краю обрыва, любовались чудным видом и разговаривали о том, как было бы хорошо и желательно, чтобы такая прекрасная страна поскорее попала в руки цивилизованных колонистов.

Тем временем туземцы вереницами шли по гребню горы, все к одному месту, на ровную площадку на вершине одного из холмов, сажен за четыреста от того пункта, где мы стояли; вскоре до нашего слуха донеслись звуки громкого и приятного голоса, очевидно, обращавшегося к народу с какими-то увещаниями. Он говорил минут десять, и мы призвали Феттэ слушать и переводить. Феттэ донес, что оратор во имя вождя склоняет их к миру; но каково же было наше удивление, когда вслед за речью в ответ ему поднялись дикие и кровожадные вопли не только из долины, но и со всех горных вершин и склонов.

Мы рассудили, что такой отчаянный крик не может означать мира, а скорее предвещает войну, и для большей достоверности отправили Феттэ в долину спросить у самого оратора. Ответные крики дикарей не оставили в нас ни тени сомнения. Ошибка Феттэ произошла оттого, что слово кануана, означающее мир, и куруана, означающее война, похожи.

– Не нужно нам вашей дружбы! – кричали они. – Вот сейчас мы сойдем в долину и погоним вас из лагеря пастушьими палками.

Один коварный туземец, прокравшийся в нашу сторону, едва не причинил нам серьезного вреда, наш переводчик при этом чуть не погиб.

Ничего больше не оставалось, как наказать их примерно, и мы, не медля ни минуты, организовали вылазки, решившись не давать пощады, пока они не запросят мира.

До вечера продолжалась борьба; туземцы то и дело перебегали с места на место, то наступая, то ретируясь. В сумерки ни одного из них больше не осталось в поле, и тишина, водворившаяся вокруг лагеря, доказала, что день прошел недаром. Дикари были только на горах или же ушли подальше к северу и востоку. Мои молодцы подожгли деревни, и по всей долине вокруг нас не осталось ни одной хижины, в которой можно было бы укрыться на ночь. Но мы чувствовали, что еще не все сделано. Ведь нам предстояло возвращаться этим же самым путем, и если на пути будет много таких воинственных племен, то, по естественному ходу вещей, мы можем потерять много своих людей; если же у туземцев останется хотя бы малейшее сомнение насчет нашей способности постоять за себя, то военные действия придется возобновлять чуть не всякий день.