Текст книги "Род"

Часть вторая
Инициация

– Ой, сыночки мои родные! На кого вы меня, горемычную, покидаете?! Как мне век мой остатный без вас вековать?! – голосила Мокишна, размазывая слезы по и без того измазанному грязью лицу, сливавшемуся цветом со скорбными одеждами и посыпанными золой волосами.

Точно так же рыдали еще восемь матерей в деревне, рвавшихся в последний раз обнять своих ненаглядных сыночков, уходивших в неведомое, на смерть неминучую, вглядывавшихся в их детские лица, запечатлевая их навсегда в памяти, лепечущих их милые детские имена, в последний раз, в последний раз.

Лица мужчин были суровы, уста безмолвны, что, несомненно, свидетельствовало о не меньших переживаниях. Но долг есть долг, как ни тяжела обязанность, но они ее исполнят без сомнений и колебаний, и вот брат Мокишны приступил к ней и непреклонно вырвал племянника, Братца, из ее объятий. А с другой стороны подошел Влк и положил тяжелую руку на плечо Волчонка – пора! Мокишна, лишившись сразу двух опор, осела на землю и запричитала еще громче, раскачиваясь и стиснув руками голову. И к ее плачу присоединились все без исключения женщины, сквозь слезы смотревшие в спины мужчин, уводивших молодую поросль их рода, их надежду и отраду, в неведомый и страшный лес.

Путь был неблизкий, к заветному озеру пришли уже в сумерках. Луна серебрила воды озера, простиравшегося далеко влево и вправо и, казалось, уходившего в беспредельность, отсекавшего все пути назад и саму надежду на возвращение. На другом берегу во всю длину озера высилась темная, без единого просвета стена – лес.

Подростки сбились в кучку на берегу, мужчины встали полукругом, на некотором отдалении, их лица, смягченные лунным светом, уже не казались суровыми, в них проступала жалость и скорбь. От этого становилось только страшнее. А еще тишина – с момента прибытия на озеро никто не сказал ни слова. Тем яснее был слышен плеск весел, это Влк подгонял к берегу утлую лодчонку, такую маленькую, что в ней и вдвоем не разместиться. Волхв вышел на берег и раздал подросткам по куску лепешки, твердой как камень и затхлой как, как… Нет, в этом мире не было определения для этого запаха и вкуса.

Влк вытянул из своей необъятной хламиды длинный кусок веревки, выхватил из толпы прижавшихся друг другу подростков Братца, быстро связал безвольные руки и ноги. Братец бросил последний испуганный взгляд на Волчонка, тот ответил ему взглядом: «Крепись, брат!» Влк, не церемонясь, бросил спеленатое тело на дно челна, взгромоздился сверху и направился прямиком через озеро. Скоро силуэт лодки слился с далеким лесом, и лишь тихий плеск весел указывал на то, что жизнь еще теплится в преддверии царства мертвых.

Казалось, что этот плеск не прерывался ни на мгновение, а волхв уже пригреб назад, один, за следующей жертвой. С каждым новым подростком, увозимым в неведомое, мужчины делали один шаг назад, еще более отдаляя себя, живых, от обреченных, уже не принадлежавших этому миру. Когда Волчонок остался один, последним, на берегу, мужчины отдалились настолько, что превратились еще в одну темную, без единого просвета стену, в которой только острые в темноте глаза подростка могли различить отдельные лица, преисполненные печали, земной печали.

Волчонок бестрепетно протянул сложенные вместе руки подошедшему волхву, не издал ни звука, когда его ребра в падении нашли ребро лодки, разве что прикрыл глаза, когда хламида усевшегося сверху волхва погасила небесный свет. Он не испугался, он просто ощутил легкое беспокойство, которое охватывает любого человека, которому вдруг отказывается служить прежде надежный член или орган чувства. Уж лучше закрыть глаза и убедить себя, что так тебе лучше думается, чем пялиться в непривычную, абсолютную темноту.

Ребра принесли весть о том, что лодка уткнулась в берег. Спала давившая сверху тяжесть, сильная рука подняла его, встряхнула, как щенка, развязала путы, поставила на ноги. Волчонок открыл глаза, радуясь любимому, родному, лунному свету.

– Иди, куда глаза глядят, – донеслось напутствие Влка.

Глаза глядели на лес. Волчонок быстро оглянулся. От волхва и его лодки осталась лишь темная дорожка на серебристой воде. Он вновь оборотился к лесу. Сколько раз он рассматривал его с той, другой стороны озера! Но ни разу не нарушил запрета, не приблизился к заповедному месту. Не он один! Казалось, что здесь никогда не ступала нога человека, ни одна тропка не пробивалась сквозь непроглядную чащобу и не стекала к воде.

Волчонок тихо свистнул. Быть может, у кого-нибудь из его братьев хватило ума не отправляться одному в лес. Нет, не хватило смелости, поправил он себя. Невзирая на такой разброс побудительных мотивов, оставшихся не оказалось. Волчонок кивнул головой, то ли удовлетворенно, то ли разочарованно, и нырнул в прибрежные кусты. Вскоре он убедился, что никакое острое зрение, никакая ловкость, никакая привычка не предохраняют его от болезненных ударов, падений, ушибов. «Вот уж воистину волшебный лес!» – подумал Волчонок, перепрыгивая через корни, пытавшиеся набросить петли на его ноги, отбиваясь от веток, хватавших его за руки и бивших по голове, уклоняясь от шипов, целящих ему прямо в лицо. «Иди, куда глаза глядят! – передразнил он волхва. – Никуда они тут не глядят! Они во все стороны разбегаются! Лягу-ка я спать. Утро вечера мудренее». Он забрался под елку, свернулся калачиком и сразу же заснул, очень даже сладко.

С утра лес показался совсем другим, более светлым, не таким густым, главное, почти дружелюбным. Согласно завету Волчонок отправился, куда глаза глядят, то есть принялся бесцельно кружить по лесу. От этого лес казался беспредельным, и все доводы Волчонка, что он своими глазами видел с той стороны озера обрамляющую лес горную гряду, разбивались о собственную же веру подростка в то, что лес волшебный и поэтому границ иметь не может. Ему и в голову не пришло, скажем, залезть на высокое дерево и оглядеться, а если бы и пришло, то он бы сам одернул себя: негоже волкам по деревьям лазить!

То там, то тут Волчонку попадались узкие просеки, пробитые в чаще телами его братьев, иногда острые сучки бурели запекшейся кровью. Волчонок и не думал идти по их следам, тем более что совсем свежих не попадалось. Еще немного удивляло отсутствие какого-либо шума, от таких мощных прорывов и треск должен был стоять немалый. Лишь потом он сообразил, что все остальные не додумались до его мудрого решения поспать или просто испугались и всю ночь блуждали по лесу, пока поутру не рухнули обессиленные на землю.

Стоило Волчонку задуматься и перестать глазеть по сторонам, как ноги сами вынесли его на небольшую полянку, посреди которой угадывался след от старого кострища. Рядом сидела старая женщина с длинными нечесаными космами седых волос и двумя большими, туго набитыми кожаными мешками на груди, возможно, это и были груди, но гигантские, поболее, чем у русалки. На появление подростка она никак не отреагировала, как будто была слепой и глухой.

Перед отправкой в лес подросткам никто не объяснил, даже обиняком, что их ожидает, соответственно, и наставлений, как поступать в той или иной ситуации, они получили немного. Если отбросить прощальное напутствие, четкое и однозначное – иди, куда глаза глядят – их было всего четыре. Первое – общее: ничему не удивляйся. Второе – оптимистическое: если останешься жив… В этом маловероятном случае надлежало всю оставшуюся жизнь хранить молчание обо всем, увиденном Там, нарушение молчания грозило такой мучительной смертью, что даже лежащие на смертном одре предпочитали не рисковать. Третье и четвертое были вполне конкретны, но их время еще не пришло.

Сейчас было время ничему не удивляться. Поэтому Волчонок и не удивился тому, что сидящая женщина удивительно напоминала Влка. Кого другого мог провести старушечий наряд, седые космы и гигантские груди, но не Волчонка, которому достаточно было посмотреть, как старуха помахивает прутиком. Вот только запах смущал. Запах был не Влка. Люди вообще так не пахнут, так пахнет… старая кость, пролежавшая несколько лет в земле в сосновом бору, определил Волчонок.

Он стал осторожно по краю полянки огибать старуху, надеясь лучше разглядеть ее лицо. Но стоило ему очутиться с наветренной стороны, как старуха встрепенулась.

– Фу-фу-фу! Никак человечьим духом потянуло! Ну и вонь! – закричала она, вскакивая.

Голос был не Влка. Но Волчонок знал, что голосов у волхва больше, чем живущих в их лесах зверей и птиц, тут ни в жизнь не угадаешь. Да и не до гаданий ему было. Старуха выхватила откуда-то два длинных кинжала, вжикнула ими несколько раз друг о друга, востря и без того угрожающе поблескивающую сталь, пуще прежнего выкатила незрячие бельма и бросилась к подростку, вращая кинжалами так быстро, что в воздухе повисли две светящиеся воронки.

– Ничего, что вонюч, на мелкие кусочки порублю, в семи водах отварю, семью травами приправлю – славный ужин выйдет! – кричала старуха, приплясывая вокруг подростка.

Ветер от свистящих вокруг головы кинжалов овевал щеки Волчонка и вздымал его длинные волосы, которые опадали, подсеченные, на землю. Волчонок стоял ни жив ни мертв, боясь пошевелиться, волосы – ладно, волосы отрастут, а вот уши или, того хуже, нос… Потому, наверно, он не сразу вспомнил заветные слова.

– Зачем ругаешься, старая?! – в свою очередь крикнул он, стараясь подавить дрожь в голосе. – Зачем грозишься не спросясь?! Ты прежде напои-накорми, в баню своди, потом расспроси, а ну как я за делом пришел.

Сработало. Старуха не мигом, но угомонилась, кинжалами размахивать перестала, хоть и пробурчала недовольно: «Буду я ради тебя одного баню топить. Обойдешься!» – но потом поклонилась, как положено, и протянула ему кусок лепешки: «Отведай моей еды!»

Лепешка была точно такой же, какой угощал их Влк перед переправой через озеро. Такой же каменной. А запах? Не до запаха, когда целый день макового зернышка во рту не было! Вот и старуха говорила что-то весьма уместное о запахе и славном ужине. И еще почувствовал Волчонок, что еда-то не обыкновенная, вроде и съел-то всего несколько крошек, а усталость как рукой сняло, и такая легкость вдруг появилась и в теле и в мыслях. «Не наша еда, не земная, не человечья, но…» – подумал Волчонок.

– По вкусу ли тебе моя еда? – прервал его мысли вопрос старухи.

– По вкусу, – совершенно искренне ответил Волчонок, – спасибо, – о благодарности в наставлении ничего не говорилось, но Волчонок решил, что это никогда не повредит.

– Знал бы, за что благодаришь, – усмехнулась старуха и тут же, спохватившись, сменила тон, – коли по вкусу, так, стало быть, ты наш, иди пока в дом для дорогих гостей, отдохни с дороги, а я здесь подожду, может, еще какой молодец прибредет, то-то у нас с тобой пир будет.

Никакого дома Волчонок не видел. Старуха махнула рукой в сторону леса. Волчонок разглядел плетень из свежесрезанных веток, огораживающий небольшую, шагов в шесть, прогалину между елями. Это и был дом, весь дом, потому ничего другого, кроме плетеных стен, в нем не было, ни крыши, ни окон, ни печки, ни стола, ни лежанок, хотя нет, лежанки были – толстый слой опавшей хвои.

Верный дедовским обычаям, Волчонок растянулся на ней, намереваясь вздремнуть после обеда, но тут выяснился еще один недостаток неземной пищи по сравнению с густой наваристой ароматной материнской похлебкой – спать не хотелось совершенно, оставалось только лежать и пялиться в четырехугольник неба или, в щелку в неплотном плетне, на полянку. Там было, на что посмотреть.

Сначала Волчонок уловил едва различимый шелест шагов, потом заметил Братца, осторожно выглянувшего из кустов на краю полянки. «Молодец, тихо подобрался, с подветренной стороны», – искренне похвалил Волчонок брата. Ритуал встречи со старухой повторился до мелочей. И вновь Волчонок испытал гордость за брата, видя, как тот бестрепетно выдержал атаку старухи. Еще он подивился ловкости старухи, слаженности движений ее рук, оказалось, что левым кинжалом она подцепляла и вскидывала прядь волос, а правым отсекала ее у основания. Глядя на лысеющего на глазах брата, Волчонок непроизвольно провел рукой по собственной голове – ежик, новорожденный ежик.

Но вот Братец, чуть пошатываясь, ввалился внутрь загородки, ошалело посмотрел на Волчонка, не узнавая его, также непроизвольно схватился на оболваненную голову, чуть улыбнулся и свалился в изнеможении на землю. Более или менее пришел он в себя, когда в доме появился третий из их товарищей. Уступив ему малопочтенную роль бездыханного тела, Братец подполз к Волчонку и прильнул к соседней щелке в плетне.

Каждый из последующих пришельцев появлялся на полянке с все большим треском и выдерживал испытание с все большей дрожью. Последний, Лягушонок, так и вовсе забыл заветные слова. Старуха, обрив его, принялась за одежду, вскоре Лягушонок стоял в одних портах, дрожа уже и от холода. Волчонок зажмурил глаза, чтобы не видеть, как старуха будет крошить их товарища на мелкие кусочки, и содрогнулся, представив будущий ужин. Но старуха, видно, и сама умаялась. Истощив все угрозы, все известные ей рецепты приготовления человечинки, она остановилась и жалостливо спросила:

– Может быть, ты есть хочешь?

– Зачем ругаешься, старая?! Зачем грозишься не спросясь?! – пропищал, наконец, Лягушонок заветную формулу и был немедленно награжден куском лепешки, который был заглочен столь же немедленно и целиком. Подросток судорожно закашлялся.

– Или тебе моя еда не по вкусу? – грозно спросила старуха.

– По вкусу, по вкусу, – Лягушонок из последних сил пытался изобразить на лице счастливую улыбку.

Волчонок тихо рассмеялся, глядя на эту картину, и обернулся к своим товарищам, призывая их присоединиться к веселью. Но те были не склонны веселиться, более того, трепетали в страхе. «Наверно, я как-то неправильно все воспринимаю», – подумал Волчонок и настроился на серьезный лад. А тут еще в дом вполз Лягушонок, которого надо было приводить в чувство.

Не веселостью, так собственным спокойствием Волчонок приободрил своих товарищей. Когда через какое-то время старуха вновь предстала перед ними и грозно спросила: «Зачем пожаловали, молодцы? Дело пытаете или от дела летаете?» – все дружно и слаженно произнесли последние заветные слова: «Пути ищем. Покажи нам путь».

– Может быть, и покажу, – ответила старуха, – если испытания пройдете и службу сослужите.

* * *

Служба была странная, ее почти и не было. В один из дней старуха привела подростков на заброшенную по виду делянку, заросшую разными травами, и приказала собрать все злаки и семена. Набралось немного, ведра три. «Пахнет точь-в-точь, как волшебная лепешка. Из этого, видно, ее и пекут», – подумал Волчонок, нисколько не удивляясь тому, что неземная пища имеет вполне земное происхождение.

После этого старуха повелела подросткам вспахать поле, да поглубже. Снабдить их инструментами она не озаботилась, равно как и объяснить, как делается эта непривычная, женская работа. Знай себе, ходила да покрикивала, а иных нерадивых и прутом подгоняла. Завалили нетолстую, в пядь, березу, острыми камнями отсекли ветви, на костре отожгли все лишнее, торчащее в сторону корневище заточили – сделали допотопную соху. Безжалостно ободрали липы, сплели прочные веревки. Впряглись вместо быков, Волчонок на соху налег, вспахали поле. И во второй раз вспахали, сделав новую соху заместо сломанной, и в третий. Удовлетворилась, наконец, старуха, протянула Волчонку лукошко – сей! Он заглянул в лукошко, оно было полно оттертыми до белизны зубами, волчьими, определил Волчонок. «Ничему не удивляться!» – напомнил он себе и, как заправский сеятель, разбросал зубы по полю. Боронить после всего было детской забавой.

Но старуха, видно, всю их службу ни в грош не ставила и за службу не считала. Волчонок всегда думал, что работников надо кормить, они от этого работают не то чтобы лучше, они от этого просто работают, а без этого почему-то не хотят. Старуха придерживалась иной точки зрения, полагая, вероятно, что кусочков лепешки, поднесенных при встрече, хватит подросткам на всю оставшуюся жизнь.

Волчонок никогда не жил в лесу, но был уверен, что в лесу он и один не пропадет, всегда найдет себе пропитание охотой, особенно, летом. Действительно, не пропал бы, но, во-первых, он был не один, а его товарищи были не такими искусными охотниками, но столь же прожорливыми едоками, во-вторых, любая охота требует времени, а старуха и тут скупердяйничала. Так что ограничивались подножным кормом, хватая все, что под руку попадется, не брезгуя лягушками и мелкими грызунами. После этого не было сил сетовать на отсутствие крыши над головой и хотя бы тонюсенького одеяла, вечерами подростки прибредали в свой загон и валились на подстилку из хвои, засыпая на лету. Впрочем, после трех-четырех проливных дождей старуха смилостивилась, разрешила соорудить навес из веток и набросать лапника на утрамбованную телами подстилку. Много ли человеку для счастья нужно?

Служба что, службы, как уже было сказано, почти и не было, но ее недостаток старуха щедро искупала разными испытаниями, воинскими и охотничьими. Награда была одна – отсутствие наказания, очень редкая, потому что даже Волчонок нет-нет да и ошибался. За малейшую же промашку била старуха нещадно, всем что под руку попадется, розгой, колом, древком копья, суком, выхваченным из пылающего костра.

Больше всего доставалось за неповиновение или недовольство, точнее, за малейшие признаки неповиновения или недовольства, потому что о явном проявлении никто и не помышлял. За это можно было и на углях сплясать, и в муравейнике с голым задом посидеть, и на дереве повисеть, хорошо, если подвешенным за руки, а то, случалось, и за ноги. Но самым унизительным считалось сидение в глубокой яме, в которую старуха заставляла их испражняться с первого дня. Они-то все гадали, что за странная затея, теперь поняли и, сидя в яме, навсегда впитывали отвращение к подобным заведениям.

Страшно подумать, что было бы с ними, не пройди они суровую школу Влка! Не раз поминали они добрым словом своего наставника и его тренировки! И старуха не давала им об этом забыть, нарочно оборачиваясь во время испытаний Влком, но Волчонка она не проводила – запах-то оставался старухин, нездешний. Опять же Влк, несмотря на внешнюю суровость, добр и справедлив, а этот, с какой стороны ни зайди, истинный упырь, или упыриня, все ж таки хозяйка леса. Так что поддельного волхва Волчонок сторонился и на его расспросы, притворно ласковые, отвечал коротко и расплывчато.

С запахом же такая странная вещь приключилась. На исходе второго месяца их пребывания в лесу дошел черед до давно обещанной бани. Вот только баня это была под стать и лесу, и старухе – яма, заполненная мутной водой, от которой поднимались клубы пара, иногда на поверхность откуда-то из глубины вырывались крупные пузыри, приносившие дыхание подземных богов. Волчонок знал несколько таких мест на их земле, но всегда обходил их стороной, уж больно зловонным было это дыхание. А тут пришлось не только приблизиться, но и прыгнуть в бурлящую воду. А выскочив, попасть под хлесткие удары сосновым веничком. И ладно бы один раз! В чем, в чем, а в испытаниях, лучше сказать, в издевательствах старуха меры не знала. Парились целый месяц изо дня в день. К концу срока Волчонок с удивлением обнаружил, что его товарищи потеряли привычный запах, теперь он спал в окружении десяти старых костей, пролежавших долгие годы в земле в сосновом бору.

Собственно, ничего кроме костей и не осталось, каждый являл собой груду крепко спаянных костей, сложенную в прорванный во многих местах кожаный мешок. Волчонок давно утратил свойственную ему веселость и бережно расходовал немногие оставшиеся силы на борьбу с подступающим безумием. Что уж говорить об остальных, которые стали забывать человеческую речь и путали день с ночью.

В один из дней старуха выстроила подростков на полянке, окинула их оценивающим взглядом и спросила:

– По-прежнему ли, молодцы, хотите найти путь?

Наученные горьким опытом последних месяцев, молодцы поспешили послушно закивать.

– Готовы ли вы преступить границу жизни? И не боитесь ли вы смерти? – продолжала вопрошать старуха.

– Мы уже ничего не боимся! – неслаженно, но искренне ответили подростки.

– Повторите то же самое, но без «уже»! – потребовала старуха. – И бодрее, бодрее!

– Мы ничего не боимся! – гаркнули подростки, собрав последние силы.

– Так-то оно лучше, – проворчала старуха, – готовьтесь, завтра сведу.

Подготовка свелась к всенощному бдению и строгому посту, что для подростков, путающих день с ночью и не евших досыта три месяца, прошло почти незамеченным. Волчонок же сильно приободрился, приближалось то, ради чего они прибыли сюда, точнее говоря, ради чего их отправили в этот лес. И старуха изменилась. Всю ночь еще просидела среди них в своем обычном обличье, покрикивая и стегая прутом клевавших носом, а с первыми лучами солнца вдруг обернулась Влком, очень похожим на настоящего, доброго и заботливого. А, быть может, так казалось Волчонку, соскучившемуся по наставнику.

Этот волхв повел их через лес к горам. Волчонок знал, сколь обманчивы расстояния в их местах, но даже он был удивлен, как быстро лес распахнулся и открыл вид на извилистую каменистую гряду, переливавшуюся в лучах восходящего солнца всеми оттенками красного с рыжими всполохами. «Железная гора», – определил Волчонок. Кузнецы, знающиеся с эльфами и колдующие вместе с ними в их стоящих на отшибе кузницах, превращают камни, взятые из таких гор, в мечи, броню, наконечники стрел и копий, кинжалы, ножи и другие, менее нужные в хозяйстве вещи. А еще гора почему-то напоминала животное, живое, дышащее, шевелящееся. Вот только какое, мучился в сомнениях Волчонок. Вроде как змея с гребнем на спине. Невозможная, сказочная змея. Огненный змей!

После этой догадки Волчонок не очень удивился, увидев в конце гряды вход в пещеру. Камни складывались в подобие волчьей головы, Волчонок ясно различал уши, глаза, крутой лоб, разверзнутую пасть. Сколько раз он слышал: Змей Огненный Волк, Волк Огненный Змей, Железный Волк. По-разному называли его сказители, по-разному описывали его, по-разному представлял его себе мальчик, и вот он видит его воочию, тут уж без сомнений!

Вблизи очертания волчьей головы распались на отдельные мертвые камни, зато открылись острые зубы, торчавшие сверху и снизу во входе в пещеру. Кровожадное чудовище было готово схватить и проглотить свою добычу. Пока же оно лежало и лакало воду из неширокой, шагов в пять, протоки у самой его пасти. Возможно, и не протоки, а просто длинной и узкой лужи, потому что вода в ней была недвижима и маслянисто поблескивала, отдавая черным, будто это была и не вода, а … кровь, подумал Волчонок.

Присмотревшись, он понял, что то, что он принял за язык, было на самом деле хлипким, лежащим на двух слегах и сплетенным из тонких прутьев мостиком, ведущим через протоку прямо в пасть чудовища. Прутья были нарезаны совсем недавно и являли на срезах белую влажную сердцевину в зеленом кольце коры, несколько не оборванных в спешке и чуть пожухших листьев указывали на происхождение – калина, заросли которой тянулись вдоль гряды.

Кто-то ткнул Волчонка в бок. Оторвавшись от разглядывания чудовища, он обернулся и увидел Братца, протягивающего ему пустую кружку. Рядом стоял волхв с объемистым котелком, наполненным какой-то мутноватой жидкостью, в одной руке и деревянным черпаком в другой.

– Вот, значит, привел я вас, куда обещал, – сказал тот голосом Влка, – тут для вас начало пути, которого вы жаждали, а для меня конец. Выпьем на дорожку. На прощание, на вечное прощание.

Он принялся разливать черпаком свое варево по кружкам. И тут же выдал себя – налил Волчонку меньше всех, лишь плеснул на донышко. Настоящий Влк никогда бы так не поступил, он своего любимого ученика не обделял, Волчонка вообще никто никогда и ни в чем не обделял. Несмотря на серьезность момента и нещадную трехмесячную науку послушания и повиновения, Волчонок возмутился. Нет, он не требовал, как вожак, большей боли, он был не жаден и не хотел чужого или лишнего, его возмутила несправедливость.

– Здесь я определяю, кому и сколько наливать, – проворчал в ответ волхв, – и я-то как раз наливаю по справедливости, не поровну, а кому сколько надобно. Тебе, чтобы за грань шагнуть, и этого глотка хватит, потом, если научишься и коли желание будет, ты без всякого зелья обходиться будешь, а другому ведра мало, ничем-то его не расшевелишь, – он выразительно посмотрел на Братца, настойчиво трясущего опорожненной кружкой, и щедро налил ему вторую порцию, под самый край.

Волчонок задумался над тем, что означали слова волхва, так задумался, что выпил напиток, а вкуса не почувствовал. Вскоре пришел ответ на его мысли, пусть неправильный, но приятный. Тепло разлилось по всему промерзшему, истощенному телу, накопившуюся за три месяца усталость как рукой сняло, голова стала ясной, а дух взыграл. «Как от той лепешки в самый первый день, – подумал Волчонок, – а ведь прав, наверно, старикашка, мне сейчас еще пару глотков зелья, я бы так и полетел. Другим-то, конечно, больше надо, вон как они все ослабели».

Волчонок обвел взглядом свое братство. Все стояли недвижимо, с приоткрытыми ртами, как бы прислушиваясь к чему-то у себя внутри, но легкие волны, пробегавшие по израненным телам, уже разогревали мышцы и расправляли плечи, а в невидящих глазах, уставленных вдаль, все ярче разгорались бодрые огоньки. Видно и сам он, не заметив этого, простоял столбом достаточно долго, потому что многое вокруг изменилось. Протока перед ними вся полыхала огнем, обнимая языками пламени хлипкий мостик, а железные зубы чудовища пришли в движение, плотоядно раздвигаясь и тут же всесокрушающе смыкаясь с резким, неестественным, неживотным и нечеловеческим щелчком.

– Кто проторит путь в Неизвестную Страну? Кто первый ступит на тропу смерти? – возвестил волхв.

– Я пойду! – Волчонок бесстрашно выступил вперед. Его воинство, только-только пришедшее в себя, не возражало. – Братец, поможешь Лягушонку, если что, – Волчонок и в такую минуту не забывал о своей роли вожака, – а в остальном делайте, как я, и не медлите, а то мостик займется.

Он пушинкой пролетел над мостиком, немного постоял перед пастью чудовища, приноравливаясь к мерному движению железных челюстей, и, попав в такт, боком кувыркнулся внутрь. Волчонок сделал несколько шагов вперед, вдруг земля ушла из-под ног, и он полетел вниз, как горошинка в горле.

Боли при падении он не почувствовал, как и испуга. Волчонок зажмурил глаза, изгоняя саму память о ярком солнечном свете, потом распахнул, включая ночное зрение. Проступили потолок и стены пещеры, обыкновенного каменного мешка, под ногами смутно белели чьи-то кости. Волчонок запретил себе рассматривать их и отбросил всякие мысли об их происхождении, так-то оно спокойнее. В дальнем углу тьма сгущалась, и взгляд проваливался в нее, не находя преграды для отражения. Волчонок направился туда и вступил в узкий, уходящий в неизвестность коридор.

Вдруг по стене пробежала изумрудная волна, за ней неведомые рыбаки протянули агатовый бредень, в котором искрилась и билась алмазная рыбешка. Вскоре коридор стал прихотливо изгибаться, как бы нарочно для того, чтобы за каждым поворотом являть новую, неожиданную и прекрасную картину.

Откуда-то издалека донеслась тихая мелодия, простая, как песня пастушьего рожка, и в то же время не похожая ни на одну из слышанных Волчонком песен, так не пела ни мать, ни одна из птиц, ни ручей, ни ветер. Неземная музыка, подумал восхищенный Волчонок, и божественный музыкант незамедлительно откликнулся, вплел новые голоса, добавил инструментов, усилил звучание, и вот уже стены зазвенели в такт музыке, сами запели, то краснея от басовой натуги, то заходясь в голубом тремоло. Звукам было тесно в узком коридоре и они раздвинули стены с потолком, накрыв Волчонка скорлупой гигантского ореха, и он, маленькое ядрышко, опустился на пол и лег на спину, чтобы лучше слышать эту музыку и полнее охватить взглядом возникающие на своде картины. В какой-то момент он закрыл глаза, но картины от этого стали только яснее и красочнее. Он заткнул уши, надеясь, что музыка, звучащая внутри него, столь же прекрасна. Во внезапно наступившей тишине раздался голос: «Тебе пора!»

Волчонок вскочил. Все тело зудело и чесалось. Он скинул одежду, чуть-чуть полегчало, Волчонок встряхнулся и устремился вперед по коридору, ставшему вновь узким и тесным. Коридор петлял, уходил то вверх, то вниз, иногда он разветвлялся, теряя объем и становясь с каждым разом все более тесным. Волчонок ни на мгновение не останавливался на развилках, он их даже не замечал, как это бывало с ним на охоте, когда он бежал по следу зверя. Вот и сейчас, казалось, кто-то невидимый бежал впереди него и вел его к какой-то неведомой цели. Потолок пещеры опускался все ниже, коридор истончался в узкий лаз, Волчонок, не раздумывая, опустился на четвереньки и с еще большим азартом бросился вперед. Вскоре он уже не бежал, а полз, касаясь плечами стен. «Хорошо, что шерсть успела отрасти», – подумал он и нисколько не удивился этой своей мысли. Впереди блеснул свет, Волчонок еще мощнее заработал лапами, протискиваясь сквозь теснину. Конец пути был близок.

* * *

Много дорог предстояло пройти ему в жизни, чтобы окончательно увериться в том, что конца у пути не бывает. Но впервые эта мысль пришла в голову Волчонку, когда он вырвался из пещеры на свежий воздух. Перед ним во всю ширь и даль, до самого горизонта, раскинулась зеленая равнина, плоская, как озерная гладь в предзакатный час. Равнина была расчерчена на равные квадраты голубыми линиями, которые можно было бы принять за речушки или ручьи, не будь они такими прямыми и одинаковыми, а так они походили на … оставшуюся в другом мире протоку у пасти чудовища, подумал Волчонок. Или, вернее, та протока предваряла эти, неземные реки. «Неземные, – повторил про себя Волчонок и тут же спросил себя: – А чего ты еще ожидал?»

Посредине некоторых квадратов лежали голубые круги прудов, выстроившихся в ряд, как тарелки на длинном семейном столе. На других квадратах кучерявились какие-то деревья, сбегавшие к самой воде, но не смевшие перешагнуть на другой берег. Но больше всего было лугов, чью ровную зелень не нарушало ни одно инородное пятно, ни цветок, ни кротовья горка, ни гнездо перепелки. Трава везде была ровно скошена, но нигде не было ни одного стога, ни укатанной дороги, ни утоптанной тропки, ни одного косаря. Вообще не было видно ни одного живого существа, ни человека, ни зверя, ни птицы, закончил Волчонок, подняв глаза вверх. Там клубились темные тучи с редкими голубыми разрывами, сквозь которые пробивался рассеянный свет.