Текст книги "Род"

– Что это за дорога? – спросил Род, указывая на дорогу, как будто впервые ее увидел.

– Она ведет из земли алеманов в землю доличан, – доложил Влк, – это короткий путь, но его мало кто знает, а те, кто знают, избегают его, страшась наших гор и наших воинов. Раньше здесь изредка проезжали вооруженные отряды, купцы же предпочитают кружной, но более безопасный путь, пролегающий по равнине.

– Кто такие купцы?

– Это люди, которые перевозят и продают разные вещи, которые они называют товаром.

– Продают?.. – удивился Род незнакомому слову.

– Обменивают на кусочки металла, которые они называют деньгами, – пояснил Влк и пустился в долгие объяснения того, что есть обмен, купля, продажа, деньги.

Род слушал внимательно и молча, лишь делая зарубки на память в малопонятных местах. Зарубок вышло много, не только из-за новизны предмета, но и потому, что учитель сам был в нем несилен. Несмотря на это, приговор Род вынес сразу, со свойственной юности горячностью, прямолинейностью и безапелляционностью.

– Бесполезные люди. Не охотятся, ничего не добывают, ничего не делают руками своими, не сеют, не жнут, обманом живут. Бить их надо! – воскликнул он и обвел взглядом окрестности в надежде узреть какого-нибудь купчишку и положить почин благородному подвигу избавления земли от всяких кровососов.

Влк не мог не умилиться горячностью юноши и благородством его порыва, но как мудрый наставник решил немного охладить его доводами разума.

– Ну, не такие уж и бесполезные. Ведь и мы прибегаем к их помощи. Вот я, к примеру, покупаю у них некоторые травы и семена, которых нет в наших местах, но без которых мне не обойтись в приготовлении божественных или целительных зелий. Еще они привозят иногда хорошее оружие или броню, даже сами наши кузнецы втихомолку признают, что такого им не сделать. Также нельзя говорить, что они не охотятся и ничего не добывают. Еще как охотятся! Только не на зверя или птицу, а на товар, так и рыщут без устали, где бы достать подешевле то, что можно в другом месте продать втридорога. Что же до обмана… Не обманешь – не продашь, это у них такая присказка. Но ведь и ты сам на такие хитрости пускаешься. – Род удивленно поднял брови. – Вспомни, как ты прошлой зимой приволок косулю и весь вечер расписывал, сколько тебе пришлось гоняться за ней по горам. Но я-то знаю, что ты завалил ее рядом с деревней. Не смущайся, все так делают. Красочный рассказ повышает ценность добычи. Ведь ты какой красивый нож получил за ту косулю, кузнец над ним, поди, дня три трудился, а все потому, что и тебе пришлось изрядно побегать по морозцу, по твоему, конечно, рассказу.

На этот раз, видно, волхв нашел правильные слова, потому что юноша понимающе кивнул головой.

– А насчет того, чтобы бить, – усмехнулся Влк, – что ж, и этому время придет. Вот как снег по весне сойдет, так сразу и придет. Отправимся туда, вниз, погуляем немножко, посмотрим в схватках нешуточных, кто на что способен.

– Побыстрей бы уж! – мечтательно протянул Род.

В это время до них донесся перестук копыт.

– Кого это нелегкая несет? – с удивлением сказал Влк и, прислушавшись: – Да еще одного. Давай-ка спрячемся, посмотрим, – он всегда отличался предусмотрительностью и осторожностью, не трусливой, разумной.

– Еще чего! – воскликнул юноша. – Это моя земля!.. – тут он запнулся, в этих трех словах сыскался ответ на мысли, мучившие его последнее время, они ему так понравились, что он не отказал себе в удовольствии повторить их вновь: – Это моя земля! Здесь я ни от кого прятаться не намерен! – и, подумав, добавил: – Я вообще ни от кого и нигде прятаться не желаю, потому что я никого не боюсь!

Тут из-за поворота показался всадник. Влк внимательно оглядел его. Не воин, оружия нет, не считать же оружием кинжал, висящий в ножнах на поясе, брони тоже нет, разве что тонкая кольчуга под рубашкой, но такая нужна скорее для спокойного сна, чем для битвы. Не воин, но воином был, это видно по сильному, тренированному телу, а более – по посадке на лошади. Не купец, купцы в одиночку не разъезжают, да и нет у него ничего с собой, только две небольшие переметные сумы. Может быть, гонец или кто другой, состоящий на службе? Нет, те всегда спешат или делают вид, что спешат, а этот едет медленно и осматривается, как будто ищет что-то. К тому же, у тех всегда имеется что-то в одежде, указывающее на их господина и на их положение при господине, этот же одет просто и без всяких знаков различия.

По этой же причине Влк отмел мысль о том, что проезжий мог быть жрецом какого-нибудь чужого бога. «Эти всегда нацепят на себя какую-нибудь невообразимую хламиду!» – подумал Влк, непроизвольно поправляя свой остроконечный колпак. Жрецов чужих богов он не любил, гораздо больше, чем их богов, да и как можно любить или не любить чужих богов, как можно вообще любить или не любить богов, к богам, даже и чужим, надо относиться с трепетом.

Так и не сумев угадать, кто находится перед ним, Влк попытался хотя бы определить, какого роду-племени всадник. Понятно, что не их, скулы узкие, нос тонкий, а подбородок, наоборот, широкий и тяжелый, так что лицо приобретает сходство с мордой его коня, такие люди живут на закате и на холоде, но этот уж больно темен лицом, так пропечься можно только под нездешним, жарким солнцем, да и то за долгие годы. И тут Влк потерпел неудачу. Лишь одно он угадал безошибочно – возраст. «Тридцать весен или совсем немногим больше. Он только старается выглядеть много старше». В этом Влк разбирался хорошо, ему самому всю его недолгую пока жизнь приходилось прикидываться старым и умудренным опытом.

Род тоже стоял молча, но он разглядывал не всадника – коня. С восхищением разглядывал. Он таких еще не видел! По сравнению с их деревенскими лошадками, коренастыми, мохноногими и такими медлительными, что Род без всяких усилий обгонял их на бегу, этот конь казался чудо-птицей, легкий, тонконогий, он не ступал по земле, а парил над ней, едва сдерживая себя, чтобы не полететь, как ветер. Эх, ему бы такого! Этот невольный возглас привел его в чувство. Род встал посреди дороги, преграждая путь всаднику, и громко крикнул: «Кто ты такой? И что ты делаешь на нашей земле?»

– Люди называют меня… – начал всадник.

– Откуда ты знаешь наш язык? – прервал его встрепенувшийся Влк.

Род с удивлением посмотрел на воспитателя, он был уверен, что тот лишь посмеивался над ним, рассказывая как-то раз, что люди в других землях говорят на других языках.

– Много лет назад я был тяжело ранен в этих местах…

* * *

Да, это был Боули, храбрый оруженосец короля Картриха, бывший доблестный рыцарь Горский. Конечно, рыцари бывшими не бывают, это высокое звание дается один раз и на всю жизнь, потерять его можно лишь с самой жизнью, если забыть, что рыцарское звание – это в первую очередь обязанность и честь и только во вторую – право и награда. Забывчивость Боули была иного свойства. Сохранив навсегда в памяти светлый миг, когда меч благороднейшего из королей лег на его левое плечо, и воспоминания о своем первом и последнем рыцарском бое, Боули никогда и никому об этом не рассказывал. Он был преданным рыцарем короля Картриха и королевы Гиверы и более ничьим, потеряв идеал, он навсегда отказался от рыцарского служения.

Но произошло это не сразу и имело много других причин. Когда Боули очнулся на горной дороге, то первая его мысль была о короле Картрихе. Он рванулся вскочить и броситься ему на помощь, но резкая боль опрокинула его на спину. Наверно, он потерял сознание, когда же вновь пришел в себя, то мир предстал перед ним каким-то однобоким. Наконец, он догадался разодрать левый глаз, залепленный спекшейся кровью. Мир обрел привычные очертания и тут же наполнился болью. Усилием воли он собрал ее и определил источник – где-то слева. Точнее ничего нельзя было определить, потому что на малейшее движение левое плечо и рука отдавались болью в каждой своей клеточке. Судя по пылающему образу страдающей плоти, вспыхнувшему в мозгу, все клеточки были в сборе. «Уже хорошо!» – подбодрил себя Боули.

Стараясь не делать резких движений и по-прежнему лежа на спине, он принялся осторожно освобождаться от доспехов, благо были они не рыцарские, легкие, надевались и снимались без посторонней помощи – у оруженосцев слуг нет. Вскоре он лежал в задней половине панциря, как устрица в раковине, сходство усиливалось его бледностью и легкой дрожью от изнеможения, боли и озноба.

Боули чуть повел глазами по сторонам, три лежавших поблизости бездыханных тела были зримым свидетельством его подвига. Но вот что было дальше? Наконец всплыла картина его последней схватки, в ушах вновь раздался крик ужаса, заставивший его обернуться и… Боули тяжело вывалился из панциря, чуть приподнялся на правой руке, пытаясь разглядеть, что же произошло там, на повороте дороги над пропастью, но с этого места ничего не было видно. Он осторожно приподнялся на колено, потом встал и, привыкая к боли, медленно побрел вперед. Широкий след, обрывающийся в пропасть, не оставлял сомнений в происшедшем, но Боули лег на дорогу и заглянул за край пропасти. От увиденного, от усилия, от наклона вниз голова пошла кругом. Когда Боули наконец поднялся, он уже не различал ни направления, ни дороги, спотыкаясь и часто падая, он устремился прочь, думая лишь о том, чтобы отвесная скала была со стороны правой, здоровой руки. Вернее, это тело думало за него и уносило его все дальше от места битвы.

Очнулся Боули в странном месте. Первым он осознал воздух, густой и пахучий, как лечебный бальзам. Затем разглядел невысоко над своей головой какую-то колышущуюся бахрому, чуть подсвеченную горевшим поодаль очагом, потом увидел косматого мужчину в меховой безрукавке, помешивающего длинной поварешкой какое-то варево в большом котле.

– Где я? – прошептал Боули.

– С возвращеньецем! – радостно откликнулся мужчина. – Оклемался, теперь дело на лад пойдет!

Боули провел языком по запекшимся губам, спросил чуть громче:

– Что со мной?

– Уж две седмицы гуляешь в заоблачных лугах.

– Давно я здесь?

– Изрядно тебе досталось. И крови много потерял. Повезло, что тебя вовремя нашли.

Несомненно, что если бы Боули и дальше продолжал расспросы, он бы получил ответы на все свои вопросы. Эх, кабы еще и язык понимать!

Боули сел на лежанке, провел рукой по телу, нащупал цельную, доходящую до колен рубашку, наткнулся на тугую заволоку на левом плече и сразу все вспомнил. Он даже застонал от осознания своей беспомощности, от стыда, что не сумел исполнить приказ своего любимого короля, от досады за свое поражение в схватке.

– Сейчас, доварю и посмотрю, что там у тебя, – донесся голос мужчины.

Ласковый, ободряющий тон успокоил Боули, он пошевелил пальцами левой руки, ощупал плечо, оно немного ныло и свербело, но по-доброму, как полагается заживающей ране. Боули встал и заковылял к единственной двери, толкнул ее, очутился в какой-то темной небольшой комнатке, разглядев еще одну дверь, он схватился за ручку и толкнул ее, но дверь не подалась, его чуть качнуло назад, и дверь к его удивлению поплыла на него, впуская поток морозного воздуха и искрящегося света. Боули прищурился и ступил на крыльцо. Привыкнув к яркому свету, он распахнул глаза, осмотрелся и тут же в ужасе закрыл их вновь. Вслед за видом большого дома под невысокой двускатной крышей, выстроившихся вдоль единственной улицы избушек, крытых дранью, людей в непривычных одеждах, заснеженных вершин гор, густого леса на их склонах, в голове мелькнула мысль, поистине ужасная для любого человека, обретавшегося при блестящем королевском дворе: «Варвары!»

Когда Боули открыл глаза в следующий раз, то увидел девичье лицо, какое-то неправильное, с высоко поднятыми скулами, с большим ртом, с широкими длинными бровями, непривычное, но несказанно красивое. «Варварская красота!» – подумал Боули, сделав первый шажок к примирению с варварством.

– Как тебя зовут, о, прекрасное видение? – спросил он, улыбнувшись.

– Ой! – девушка испуганно отшатнулась. – Говорили, что ты немец. А ты, оказывается, не немой.

– Меня зовут Боули, – сказал рыцарь и повторил по слогам, отбивая их ударами указательного пальца по груди, – Бо-у-ли, – потом перевел палец на девушку, – а тебя?

– Люди называют меня Светланкой, – ответила девушка и, прикоснувшись рукой к груди, повторила медленно и четко, – Свет-лан-ка.

Так Боули выучил первое варварское слово и, завороженный его звучанием, веселым и переливчатым, как журчание ручейка, почувствовал неудержимое желание продолжить обучение. Благо, свободного времени у него было предостаточно. Отныне каждый погожий день, после перевязки, которую ему делал тот самый косматый мужчина, деревенский волхв Лс, Боули выбирался в свой учебный класс, на завалинку перед домом.

Чего он никак не ожидал, так это такого количества добровольных учителей, он бы вполне удовлетворился и одним. Но деревенская детвора затеяла с ним веселую игру, дети собирались каждый день у избушки волхва, где обитал Боули, притаскивали разные вещи, называли обозначающие их слова и заставляли его повторять их, неправильный выговор иноземца служил неиссякаемым поводом для смеха, в сущности, в этом и состояла игра.

Боули на этот смех не обижался. Он с удивлением обнаружил, что дети варваров ничем не отличаются от детей его страны, такие же любопытные, смышленые, смешливые, так же готовы откликнуться на ласковое слово и улыбку, пожалуй, они даже более открыты, потому что не боятся взрослого человека и не ждут от него ничего дурного. Боули так к ним привязался, что немного расстраивался, когда они уносились прочь, послушные призыву матерей или увлеченные новой игрой.

Но досада его быстро испарялась, стоило лишь поднять голову и посмотреть вдаль. Ему, родившемуся в замке на болотистой равнине, выросшему в тесноте столичного города и проводившему все дни в суете королевского двора, и не снилась такая красота, такой простор и такой покой. А воздух!.. Такой легкий и хмельной, им невозможно было надышаться, от него кружилась голова и начинало бешено биться сердце.

А, быть может, это не от воздуха, а от легкого шелеста шагов по тропинке? Светланка появлялась ближе к вечеру, с лукошком, в котором лежала нехитрая, но сытная и вкусная снедь для их с волхвом ужина. Пока девушка прибиралась в избушке и собирала стол, Боули гордо перечислял ей все выученные за день новые слова, названия разных вещей, попутно выясняя, как обозначаются на их языке понятия нематериальные, как-то – вера, надежда, любовь, и эпитеты – красивый, смелый, добрый, счастливый. Дети при всей их смышлености не могли ответить на такие вопросы, они напряженно смотрели его пантомимы и обрушивали на него шквал догадок, у всех разных, а Светланка – она сразу находила одно единственное, несомненно правильное слово. Ироническое хмыканье волхва служило тому лишним подтверждением.

После ужина Боули со Светланкой выходили из избушки, устраивались на завалинке, и тут начинались у них настоящие разговоры. С каждый днем речь юноши текла все более плавно, зато в мыслях и чувствах царили все большее смятение и сумятица. Можно только догадываться, чем бы все кончилось, проживи Боули еще какое-то время в деревне. А это было весьма возможно. Боули так прикипел к той завалинке, что двигаться никуда не хотел, он перестал замечать само течение времени, настолько пролетавшие дни походили один на другой. Он даже на самого себя перестал обращать внимание, раненая рука никак не хотела обретать былую подвижность, а ему и горя мало. Казалось, что волхв больше переживал по этому поводу, все что-то колдовал над рукой, варил какие-то новые зелья, натирал плечо пахучими мазями.

– Плохой охотник будешь, – сокрушался он, – лук толком не натянешь. Такой рукой только девок хватать, да и то, схватить-то схватишь, а вот удержишь ли?

А между тем осень перетекла в зиму, потом день, сравнявшись с ночью, возвестил приход весны. И вот как-то раз в деревню пришел незнакомый человек. Боули удивился – за несколько месяцев он не видел ни одного чужого человека.

– Говорит, что мудрец, – ответил волхв на его вопрос и усмехнулся, – мудрец, а заблудился меж трех гор, чего стоит такая мудрость? – и добавил: – Еще говорит, что идет к какому-то королю Картуху.

Тут как молния сверкнула перед глазами Боули, высветив всю его предыдущую жизнь и напомнив ему о его долге.

– Шел-шел да и заблудился в наших горах, – продолжал волхв, не замечая волнения юноши, – теперь уж не заблудится, перевалы и дороги открылись, иди себе да иди. Завтра с утра и пойдет. Ты тоже можешь идти, твой род, наверно, переживает за твою судьбу.

– Я тоже могу идти? – эхом откликнулся Боули. За все прошедшие месяцы он ни разу не решился спросить, в каком качестве пребывает в деревне. Он-то был уверен, что как пленник, все знают, для варваров нет более лакомой добычи, чем благородный рыцарь. Но одно дело – догадываться, а другое – услышать это из чужих уст. Пока слово не сказано, можно тешить себя надеждой и вести себя как свободный человек.

– Конечно, – ответил волхв, удивленный не менее Боули. Как вообще мог возникнуть такой вопрос? И кто может запретить человеку идти, куда он хочет? Кроме, конечно, самого этого человека. Нет горшей доли, чем плен, несвобода, так как же можно обрекать на нее других людей? Боги такого не простят и отомстят сторицей.

– Но мне нечем отплатить вам за гостеприимство, – сказал Боули.

Удивление в глазах волхва сменилось недоумением. Боули отнес это к своему недостаточному знанию нюансов чужого языка, он принялся объяснять свою мысль, подбирая все новые эквиваленты слова «платить», но волхв отказывался его понимать. Не в силах понять варварскую логику и исчерпав свой словарный запас, Боули решил зайти с другой стороны, начав с простейшего.

– Спасибо, – сказал он и поклонился волхву в ноги.

– Так вот какое слово ты так долго искал! – воскликнул радостно Лс и, подняв Боули, прижал его к своей груди. – Спасибо и тебе, достойный юноша, за то, что почтил своим присутствием мой дом, за то, что наполнял одиночество моих вечеров рассказами о вашем мире, за твою доброту к нашим малышам и – девушкам, – тут волхв стер с лица лукавую улыбку и произнес торжественно: – Да будет легким твой путь и да хранят тебя твои боги!

Весь вечер прометался Боули в ожидании Светланки, составляя в голове цветистые признания, многословные объяснения и щедрые обещания. Но девушка появилась только на следующее утро и не одна, а в сопровождении чуть ли ни всех деревенских женщин.

– Вот, всю ночь шили, примерь, ладно ли, – сказала она, раскладывая перед Боули козловые сапоги с широкими отворотами, прочные кожаные верхние порты и нежные нижние, толстые вязаные носки, шерстяную безрукавку, льняную рубашку, украшенную по вороту вышивкой в виде вереницы бегущих рыжих лисиц, короткий овчинный полушубок мехом внутрь, расшитый на груди крупными красными и синими цветами, небольшую кунью шапку с вставленным посередке длинным переливчатым фазаньим пером.

Все оказалось впору, сшитым как по мерке. Но этим подарки не закончились. Когда преображенный Боули предстал перед женщинами, Светланка заставила его снять шапку и расстегнуть полушубок, надела на его шею оберег и заправила его под рубашку. Оберег представлял собой овальный костяной диск, на котором была вырезана морда лисицы, но при этом изображение удивительно походило на Светланку.

– Теперь тебя будут хранить и наши боги! – сказала девушка. – Пусть будет легким твой путь! Помни, что мы всегда будем рады приветствовать тебя в нашей деревне. И мы тебя будем помнить. И ждать. Я хочу родить от тебя сына, – сказала она просто, как о чем-то обыденном, и добавила мечтательно: – Это будет сильный красивый мальчик!

Боули густо покраснел, в его земле прекрасные дамы и тем более девушки не говорили таких слов, особенно при посторонних. А тут еще эти самые посторонние не только не пытались сделать учтиво вид, что не заметили оговорки, а, наоборот, принялись живо обсуждать слова девушки и одобрительно кивать головами, добавляя новые оттенки к румянцу юноши, теперь от легкой досады и сожаления. Но что сделано, то сделано, вернее, что не сделано, то не сделано. Боули расцеловался со всеми женщинами и отправился в путь.

Попутчик ему достался интереснейший, не только так, как попервоначалу интересны все люди незнакомой породы. И не в непривычном облике было дело, купцы с таким же бронзовым цветом кожи, тонкими руками и миндалевидным разрезом глаз изредка появлялись в столице. И не в одежде, она скорее вызывала сочувственную улыбку, длинная белая рубашка из тонкой шерсти быстро намокала снизу и облепляла ноги, мешая ходьбе, а замысловатый головной убор из скрученной легкой материи плохо защищал бритую голову от холода. И даже не в том, что поклонялся он каким-то неведомым богам и по два раза на дню, утром и вечером, разговаривал с ними напрямую, без посредничества жрецов.

Чувствовалось, что Елей, именно так он назвал себя при встрече, был человеком другого мира. Боули вырос при королевском дворе, среди мужчин, все мысли которых были заняты войной, битвами, поединками и еще немного женщинами, по сути, теми же битвами и поединками. Боули был человеком войны и гордился этим, считая это высшим предназначением человека. Смерды – те были людьми живота, потому что не думали ни о чем, кроме собственного пропитания. Купцы – люди кошеля. Жрецы же думали только о своих храмах.

Елей был человеком духа и познания, его не интересовали война, женщины, еда, вино, деньги, то, что сполна заполняло жизнь всех остальных людей, истинную же ценность для него представляли всякие оставшиеся несущественные мелочи. То есть раньше Боули считал их мелочами и чем-то несущественным, но чем дальше шел он с Елеем по дороге, тем сильнее они разрастались, наполнялись смыслом, превосходя и вытесняя все прежние мысли, устремления, приоритеты. Происхождение мира вокруг нас, суть вещей, красота во всех ее проявлениях, наконец, просто человек – кто он, чем живет, куда идет?

Об этом постоянно думал и говорил Елей, и Боули впитывал эти слова, как губка, поражаясь, сколь много загадок таится в мире, как далеко продвинулся человек в их разгадке и сколько при этом открылось новых, еще более удивительных, о которых раньше никто и не догадывался. И еще удивляла Боули щедрость, с которой Елей делился своими знаниями, даже самыми тайными и сокровенными, дающими силу и власть. Боули подумал, что их жрецы, наверно, не знают и десятой доли того, что походя открыл ему Елей, но окружают это такой плотной завесой тайны, что люди преисполняются трепетом и преклонением перед их мудростью.

Лишь одно отвращало Боули от попутчика – легкое пренебрежение, которое слышалось в его словах. Почему он так часто досадливо качает головой и называет его варваром?! Варваров он не видел! Боули считал себя большим знатоком варваров, ведь он провел среди них несколько месяцев. И уж он-то, как культурный человек, ни единым словом или жестом не выказал им своего превосходства, так ему искренне казалось. И еще Боули считал себя образованным человеком, не хуже многих при дворе короля Картриха. Может быть, и получше. Он не только умел читать, но и прочел в своей еще такой короткой жизни никак не меньше дюжины книг, он не только умел писать, но и писал каждый месяц письма родителям, такие длинные, что они едва умещались на вощеной табличке. И после этого Елей смеет беспрестанно выражать надежду, что не все при дворе короля Картриха столь дремуче невежественны, как он, доблестный рыцарь Горский!

Конечно, не все, обиженно отвечал Боули на дотошные расспросы Елея и невольно приукрашивал все родное. А еще утешал себя мыслями о том, что есть, наверно, на земле люди и поумнее Елея, перед которыми он сам выйдет дремучим невеждой, на крайний случай есть боги, которым, наверно, все люди представляются варварами, а то и чем похуже, если они, конечно, вообще замечают людей и отличают их от букашек, ползающих по земле. Если бы в этот момент Боули немного задумался, то сам бы подивился, сколь сильное влияние оказал на него Елей, – до встречи с мудрецом подобная еретическая мысль не могла прийти ему в голову.

Боули так распалил себя своими же рассказами, что сгорал от нетерпения как можно быстрее добраться до столицы и предстать перед своим любимым королем. Он все поторапливал своего попутчика, который, казалось, никуда не спешил, пускался в разговоры с самыми разными людьми о предметах мелких и малоинтересных, да еще вечерами записывал их рассказы, изводя на это ценнейшие тонкие свитки.

Тем сильнее было потрясение Боули, когда в первом большом городе, что попался им в пути, он услышал на торговой площади громкий крик глашатая: «Указ милостивого короля Мортдюка!» Он бросился с расспросами к народу на площади, но люди с испугом отшатывались от него. Лишь много позже он догадался, что это было вызвано его одеянием варвара, тогда же он напридумывал невесть чего, стал вести себя чрезвычайно осторожно, к людям с расспросами не лез и вообще старался встречаться с ними пореже, выбирая всякие глухие дороги. Добредя же до столицы, побоялся сразу обратиться к своим многочисленным друзьям и знакомым при дворе, а остановился в корчме при въезде в город и уговорил Елея отправиться одному на торговую площадь и разузнать там, что произошло в королевстве за последний год.

Рассказ вернувшегося под вечер Елея потряс юношу. Оказалось, что о мятеже никто и не вспоминает, что все скорбят о короле Картрихе, который, возвращаясь с небольшим отрядом к своему войску, попал в засаду варваров и погиб в кровавой схватке, что храбрый райс Мортдюк, следовавший за ним, сумел лишь отбить тело, которое было доставлено в столицу и с великой честью предано земле, что тело королевы Гиверы так и не нашли, что все молят богов, чтобы она осталась жива, и отказываются верить слухам о том, что она сорвалась в карете в пропасть и разбилась насмерть.

Более Елей не успел ничего рассказать, потому что в корчму ворвались стражники, скрутили руки двум подозрительным иноземцам и препроводили их в королевскую темницу. На все вопросы Боули отвечал гордым молчанием, стойко перенес и первую волну пыток, так что пробудил интерес в самом короле Мортдюке, который решил лично допросить молодого варвара. Но едва он вошел в застенок, как остановился в изумлении на пороге, потом выхватил факел из рук стражника, поднес к лицу пленника, всмотрелся внимательно и разразился смехом.

– Ба, да это же храбрый малыш Боули! – в его голосе звучала искренняя радость. – Или тебя надлежит именовать доблестным рыцарем Горским?! Наслышан, наслышан о твоих подвигах, а лучше сказать, имел возможность лицезреть плоды твоей кровавой жатвы. Пожалуй, я сам в твоем возрасте не управился бы так ловко! – тут Мортдюк повернулся к стражникам и закричал: – Вы чего столпами стоите?! Расковать! Немедленно! Лохань с горячей водой! Цирюльника! Лучшие одежды! А ты, значит, к варварам в плен угодил, – вновь обратился он к Боули, – досталось тебе! Вижу, совсем одичал, говорить разучился. А, может быть, тебе язык урезали? С варваров станется!

– Не урезали! – выдавил Боули.

– Ишь, заговорил! – радостно воскликнул Мортдюк и повернулся к кому-то, стоявшему в темноте. – А вы чего мне докладывали?! Всех разгоню, костоломы!

– У меня есть просьба, райс, – начал Боули, все еще неуверенно.

– Король, храбрый юноша, король, можно просто, ваше величество, – мягко поправил его Мортдюк, не выказывая ни малейшей обиды, – за время твоего вынужденного отсутствия многое изменилось. Но в этой ситуации это для тебя даже лучше, потому что у короля больше возможностей исполнить любую твою просьбу.

– Вместе со мной был по недоразумению арестован один человек, – продолжил Боули, справляясь с непослушным голосом и все более смелея, – мы случайно встретились при подходе к столице. Его зовут Елей, он мудрец из земли халифов. Освободи его. Я ручаюсь, что он не причинит никому вреда.

– Считай, что он свободен, – ответил Мортдюк, хлопая в ладоши, какая-то тень метнулась к дверям, – ты увидишь его вечером на пиру, там же ты поведаешь нам о своих приключениях.

* * *

С трепетом входил Боули в пиршественный зал. Почему-то он был уверен, что все будет не так, как при его любимом короле. Он бы не удивился, если бы и сам зал выглядел по-другому. Но нет, все осталось прежним, и люди были те же самые, те же рыцари, те же прекрасные дамы, которые стали еще прекраснее. Лишь осмотревшись, Боули заметил отсутствие нескольких рыцарей, но они вполне могли находиться при войске или в своих замках, немногие же новые лица растворялись в блестящей толпе. Старые знакомые радостно приветствовали его, и одним из первых был рыцарь Эрнест.

– О, петушок! – вскричал он, бросившись навстречу Боули. – Как я счастлив тебя видеть! – и добавил много тише, чтобы не слышали окружающие: – Когда я видел тебя последний раз, ты выглядел … не очень хорошо. Извини, что не оказал тебе помощь, но … я очень спешил. А когда вернулся с … подмогой, ты уже исчез. Как рука? – спросил он с искренним беспокойством, заметил висевшую плетью руку юноши.

– Как сказал мне волхв, годится только на то, чтобы девушек хватать, – попробовал пошутить Боули.

– Тоже дело хорошее! – рассмеялся Эрнест. – А коли до боя дойдет, так ты с твоим задором и одной рукой с любым справишься!

– Только не с тобой! – в тон ему ответил Боули.

– Если ты намекаешь на нашу последнюю встречу, то забудь, мне просто повезло. А во второй раз я судьбу испытывать не буду. Клянусь никогда не поднимать на тебя меча! И вот тебе в том моя рука.

Боули горячо пожал протянутую руку. У него даже немного закружилась голова – его, недавнего оруженосца, принимают как равного в кругу славнейших рыцарей! Лишь одно маленькое беспокойство немного мучило его, но и оно быстро разрешилось – сквозь толпу придворных пробирался Елей, целый и невредимый.

– Мой юный друг! – воскликнул он, обнимая Боули.

Они немного помолчали, смущаясь этим проявлением чувств и не находя темы для разговора – обсуждать в этом зале события, случившиеся за время их короткой вынужденной разлуки, было неуместно, да и не хотелось.

– Я не сразу узнал вас, учитель, в этой одежде, – нашелся первым Боули.

– Моя одежда несколько … истрепалась, а в богатых кладовых вашего короля не нашлось ничего привычного мне. Как вы в этом ходите? – шепнул Елей. – Так все стеснено, так везде жмет, особенно, между ног. Нет свободного тока ни жизненным жидкостям, ни светлым мыслям, – и прибавил после паузы и совсем тихо, – остаются одни темные.