Текст книги "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль"

4. «Письмо Зиновьева»

Досрочное возвращение Раковского в Лондон после прерванного отпуска не было случайным. На следующий день после подписания советско-британских документов консервативная печать начала кампанию против их ратификации, полагая, что, пока существует советский строй, надежды на соблюдение договоров Россией мизерны. Против правительственных гарантий займа СССР высказалась и часть либеральной прессы.[653]653
  Экономическая газета. 1924. 28 сентября.


[Закрыть]

Начала изменяться и позиция центральной печати СССР, получавшей жесткие инструкции от ЦК и Наркоминдела. Стали высказываться мнения, будто Советский Союз не так уж заинтересован в договорных отношениях с Великобританией. На смену эйфории приходила вполне откровенная антибританская шумиха. Открыл ее известный партийный демагог и государственный террорист, член Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Верховного суда СССР А. А. Сольц. Не в центральной печати, а в ленинградской газете, но по явному заданию высших кругов Сольц поставил под сомнение целесообразность ратификации англо-советских договоров.[654]654
  Ленинградская правда. 1924. 24 сентября.


[Закрыть] Вслед за этим более осмотрительная статья С. З. Розовского появилась в «Правде» – «в порядке дискуссии». Озаглавив ее «Осторожнее с ратификацией англо-советского договора», автор утверждал, что подписанные с Великобританией договоры налагают на СССР слишком тяжкие обязательства.[655]655
  Правда. 1924. 25 сентября.


[Закрыть]

Прошло три недели, и в действие вступила тяжелая артиллерия. На курсах «ответственных уездных партработников» 11 октября Г. Е. Зиновьев произнес речь, озаглавленную «Большевизм и меньшевизм на международной арене. (Уроки макдональдовщины)», проникнутую грубыми, злобными и безответственными нападками на Лейбористскую партию и лейбористское правительство.[656]656
  Известия. 1924. 16 октября.


[Закрыть]

Однако еще до этого в Великобритании начались крупные политические изменения. 8 октября Либеральная партия объявила о прекращении поддержки лейбористов. 9 октября палата общин была распущена. На 27 октября были назначены новые выборы.

Одним из центральных в предвыборной кампании был вопрос об англо-советских договорах. Проблема их ратификации и вступления в силу имела международное значение, ибо создавала прецедент не только в отношении России, но и применительно к долгам других стран. Заинтересованность, чтобы такой прецедент не возник, проявили деловые круги и связанные с ними государственные деятели Соединенных Штатов, превратившихся за годы мировой войны из должника европейских стран в мирового кредитора. Весьма отрицательно к договорам отнеслись правоконсервативные круги Великобритании и связанный с ними постоянный аппарат государственных органов, в частности министерства иностранных дел.

Противники развития отношений с СССР, противники лейбористов не дремали. Ими был разыгран великолепный спектакль, предрешивший избирательное поражение Лейбористской партии и судьбу договоров с СССР. При этом была использована фальшивка, изготовленная малокомпетентными в некоторых политических тонкостях русскими эмигрантами, но по своему содержанию настолько сходная с подлинными документами советских коминтерновских деятелей, что воспринята она была широкой общественностью как подлинный документ.

Русские эмигранты были весьма энергичны. В Лондоне некая женщина многократно звонила Раковскому, требуя от него квартирной платы за принадлежащий ей когда-то дом в Харькове, в котором в течение трех лет проживал Раковский, когда являлся главой правительства Украины.[657]657
  Chester L., Fay S., Young H. The Zinoviev Letter. London, 1967. P. 30.


[Закрыть] Вначале ей удавалось прорваться через коммутатор полпредства к его главе, и Раковскому приходилось терпеливо объяснять даме-эмигрантке советское законодательство на этот счет. В связи с упорством этой дамы ему пришлось даже сделать официальное заявление по поводу того, что «национализация как результат революции носит законный характер».[658]658
  Fischer L. Russia’s Road from Peace to War. P. 149.


[Закрыть]

Теперь, однако, дело обстояло намного серьезнее.

24 октября видный чиновник Форин Офис И. Д. Грегори передал Х. Г. Раковскому ноту протеста по поводу «письма Зиновьева» от 15 сентября 1924 г., адресованного Коммунистической партии Великобритании. К ноте был приложен текст письма. Начав читать письмо, Раковский был обеспокоен, ибо предположил, что британским властям действительно удалось перехватить зиновьевскую корреспонденцию. Но, дочитав текст, он облегченно вздохнул, ибо распознал фальшивку. Письмо содержало инструкции КПВ: сосредоточить предвыборную деятельность не только на агитации в пользу ратификации договоров от 8 августа, но и на создании в британской армии и в военной промышленности нелегальных партийных ячеек с целью подготовки вооруженного восстания.

Христиан Георгиевич отлично понимал, что подобный документ вполне мог иметь место. Он знал, например, о письме того же Зиновьева руководству Болгарской коммунистической партии от 2 июля 1923 г., написанном после правого военного переворота 9 июня того же года, с осуждением занятой БКП тактики нейтралитета и с утверждением, что гражданская война в стране только начинается.[659]659
  Текст письма см.: Косев Д. Септемврийското въстание 1923 г. София, 1973. С. 588–589.


[Закрыть] Но, внимательно вчитываясь в это новое «письмо Зиновьева», Раковский установил, что, к счастью, в его руках подлог, что авторы – неопытные новички, допустившие много ошибок. Текст явно не соответствовал нормам Коминтерна, и это легко было доказать всему миру. Зиновьев, например, был председателем Исполкома Коминтерна, а не президиума Исполкома, да и сама международная организация именовалась Коммунистическим интернационалом, а не «Третьим Коммунистическим интернационалом», как нелепо значилось в грифе бланка.

На следующее утро Х. Г. Раковский передал в британский МИД ответную ноту, в которой главное внимание обращал на словесные нелепости, убедительно доказывая фальшивый характер присланного ему документа. Раковский полагал, видимо, что этим инцидент будет исчерпан. Но, развернув утренние газеты, он с величайшим изумлением увидел, что «письмо Зиновьева» под кричащими заголовками опубликовано на первых полосах. Оказалось, что Грегори, вопреки дипломатической практике, не дожидаясь ответа, передал письмо для опубликования газете «Дейли мейл», где оно появилось под сенсационной шапкой «Весьма секретно. Москва, 15 сентября». Вся печать предъявляла СССР обвинение в грубом нарушении договоров от 8 августа.

Одновременно выяснилось, откуда, собственно говоря, взялся «документ». Оказалось, что 23 октября на письменном столе редактора «Дейли мейл» появилась записка, что «старый и верный друг» передал ему по телефону следующее: «В Лондоне есть документ, который Вам надо иметь. Он доказывает наличие связей между большевиками и английской Лейбористской партией. Премьер-министр все о нем знает, но старается избежать публикации. Сегодня документ будет переслан в министерство иностранных дел и в военное министерство».[660]660
  Coates W.P. and Z.K. History of Anglo-Soviet Relations. London, 1943. P. 191; Рыжиков В. А. Зигзаги дипломатии Лондона. М.: Международные отношения, 1973. С. 44.


[Закрыть] Оказалось, что письмо, вернее, его копия, так как оригинал так никогда и не был предъявлен общественности и в архивах Форин Офис обнаружить его не удалось, был подброшен британскому МИДу еще 10 октября, а 15 октября передан Макдональду[661]661
  Рыжиков В. А. Указ соч. С. 44.


[Закрыть] (чиновники не спешили!), которому еще в течение недели удавалось затягивать публикацию, но после записки в «Дейли мейл» он от этого был вынужден отказаться.

В Великобритании, а затем и за ее пределами развернулась антисоветская кампания. Хотя 27 октября Раковский передал правительству Макдональда еще одну ноту, на этот раз не личную, а от имени правительства СССР, с заявлением о фальшивости «письма Зиновьева» и предложением третейского разбирательства, кампания не утихала.

Надо сказать, что этому способствовали и некоторые пассажи советской ноты от 27 октября и последующие действия Раковского, не направленные на компромисс. Содержавшиеся в ноте требования о расследовании и наказании виновников были сочтены британской стороной оскорбительным вмешательством в дела страны пребывания. 28 октября Грегори явился к Раковскому и, заявив от имени Макдональда, что возвращает ноту, как неприемлемую, положил ее оригинал на стол. Раковский в свою очередь отказался принять ноту назад и заявил, что пошлет ее адресату на следующий день, что и сделал, сопроводив письмом Макдональду с указанием на недопустимость подобных демаршей. 30 октября Грегори вновь принес ноту в полпредство. История повторилась. Затем полпред встретился с Макдональдом, который опять грозил ее вернуть. Правда, «голы в ворота» друг друга на этот раз прекратились. Бессмысленную и анекдотическую переброску несчастной ноты прекратила британская сторона.[662]662
  Известия. 1924. 27 ноября.


[Закрыть]

Сам Макдональд и другие лейбористские деятели оказались в капкане, заботливо приготовленном для них консерваторами. Премьер не только занял пассивную позицию, отказавшись принять меры для пресечения провокации, но и стал выступать с противоречивыми заявлениями, то ставя под сомнение подлинность «письма», то обвиняя СССР в неблаговидных действиях. Теперь, когда чуть ли не вся печать трубила об антибританских действиях СССР, Макдональду трудно было объяснить, почему он более недели столь пренебрежительно относился к «письму», скрывая его от общественности. Признать же, что он с самого начала понял, что имеет дело с фальшивкой, он также не мог, ибо именно из МИДа, который он также возглавлял, «письмо» было отправлено в газеты. Получалось, что он не контролирует ситуацию в своем собственном министерстве.

Петля на шее премьера затягивалась все туже. Его попросту обвели вокруг пальца. Через три с половиной года в интервью газете «Таймс» Макдональд жаловался: «Я до сих пор полностью не могу понять, почему в течение шести часов со мной не могли связаться по телефону, почему меня не информировали о намерении “Дейли мейл” и Форин Офис послать ноту Раковскому».[663]663
  The Times. 1928. March 5.


[Закрыть] Экс-премьер лукавил – он отлично понимал, почему это было сделано: это был удар по его политической карьере.

Консерваторы били наверняка. На выборах тори получили 413, лейбористы – 151, либералы – 40 мест в палате общин. 7 ноября образовался консервативный кабинет Стенли Болдуина. Пост министра иностранных дел в нем занял сын известного политика Джозефа Чемберлена Остин, министром финансов стал Уинстон Черчилль, покинувший ряды либералов. Перед уходом в отставку 4 ноября Макдональд заявил, что не может до сих пор прийти к определенному умозаключению о степени подлинности «письма Зиновьева», но что подлинник его не был представлен ни одному правительственному органу.[664]664
  Майский И. М. Указ. соч. С. 27.


[Закрыть]

Все эти недели Х. Г. Раковский работал крайне напряженно. Он настаивал на присылке конкретных инструкций Москвы, но последние запаздывали, и он был вынужден принимать самостоятельные решения. Сохранилась следующая записка Г. В. Чичерина в Политбюро от 25 октября 1924 г.: «По поводу поразительного инцидента с нотой Грегори… с обвинениями британской компартии… т. Раковский в только что полученной шифровке настаивает на немедленных срочных инструкциях от нас. Он сообщает, что документ в отсутствие Макдональда и Понсоби подписан самим Грегори, желающим реабилитироваться у консерваторов, и что преследуется цель не только сорвать избирательную кампанию Рабочей партии, но также сорвать французское признание. Теперь ночью расшифрована еще одна короткая шифровка от т. Раковского, в которой он настаивает на немедленном ответе из Москвы».[665]665
  РГАЭ. Ф. 413. Оп. 2. Ед. хр. 1775. Л. 101.


[Закрыть]

Интенсивность и сложность работы Раковского особенно усилились в результате того, что как раз в это время вступили в решающую стадию его негласные переговоры об установлении советско-французских дипломатических отношений. «В течение последних четырех ночей мне почти не пришлось спать как в связи с известным подлогом, так и, главным образом, французским признанием, которое не нужно было никоим образом упускать», – писал он в Москву 29 октября.[666]666
  Там же. Ед. хр. 1819. Л. 348.


[Закрыть]

Прямые дипломатические контакты и закулисные демарши Раковского на этот раз оказались безуспешными. 21 ноября новый министр иностранных дел О. Чемберлен сообщил ему, что не находит возможным рекомендовать парламенту ратифицировать общий и торговый договоры с СССР.

Сделано это было во время личной встречи, которую Раковский пытался выдержать в примирительном духе. Коснувшись недавно произнесенной в парламенте тронной речи короля, он выразил удовлетворение тем ее местом, где говорилось об установлении нормальных дипломатических отношений между Великобританией и СССР. О «письме Зиновьева» прямого разговора не было, но тень его витала в воздухе. Никаких результатов в смысле улучшения взаимоотношений беседа не дала, но и дальнейшее их ухудшение она, видимо, затормозила, дав нейтральный результат.[667]667
  Раковский Х. Мои беседы с Чемберленом // Молодая гвардия. 1927. № 1. С. 206–208.


[Закрыть]

18 декабря вопрос о «письме Зиновьева» рассматривался взволнованным Политбюро. Было принято предложение НКИД послать британскому правительству через Раковского ноту за подписью Чичерина о том, что лицу, передавшему англичанам это письмо, гарантируется безопасность и безнаказанность.[668]668
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 481. Л. 1.


[Закрыть] В соответствии с этим решением 22 декабря Раковский направил в британский МИД ответную советскую ноту с гарантией, что «источнику» будет предоставлена беспрепятственная возможность выезда из СССР. Британские власти это предложение отклонили, что было совершенно естественно, если полагать, что такой источник действительно существовал, – расшифровывать весьма информированную агентуру англичанам не было смысла. Разумеется, и в ответных нотах, и в публичных заявлениях Раковский трактовал такое поведение британской стороны как публичное признание, что «письмо Зиновьева» является фальшивкой, что соответствовало действительности.[669]669
  Известия. 1925. 4 января; Правда. 1925. 5 января.


[Закрыть]

Все же определенное желание не доводить дело до полного разрыва стало вскоре проявляться с обеих сторон и нашло выражение в новой встрече советского полпреда с британским министром иностранных дел 6 января 1925 г. В официальном сообщении говорилось, что обсуждался вопрос о взаимоотношениях в связи с недавними печальными инцидентами и что с обеих сторон была в связи с этим подчеркнута необходимость укрепления и развития экономических и политических взаимоотношений между Великобританией и СССР.[670]670
  Там же. 11 января.


[Закрыть]

Приехав 13 января в Москву, Раковский тут же заявил представителям печати, что перспективы взаимоотношений СССР и Великобритании в настоящее время благоприятны.[671]671
  Там же. 1925. 14 января.


[Закрыть] Доложив о своих контактах и переговорах в Лондоне, их результатах, получив новые инструкции, Раковский на несколько дней поехал в Харьков. Здесь он выступил 31 января 1925 г. на собрании представителей промышленных коллективов с докладом о международном положении, основной идеей которого было опровержение «военных тревог» – всевозможных слухов о создании антисоветского блока. Это – блеф, убеждал оратор, искусственная шумиха. Он вновь и вновь разъяснял необходимость налаживания взаимовыгодных связей с Великобританией и США.[672]672
  Раковский Х. Международное положение (Доклад, прочитанный в Харькове 31 января 1925 года перед рабочей аудиторией). Харьков, 1925.


[Закрыть]

Еще более интересными и показательными были следующие его выступления – лекции «Факторы международной политики: капиталистические государства и СССР» и «Кризис капитализма в наши дни», прочитанные соответственно 1 и 2 февраля в городском драматическом театре.[673]673
  Раковский Х. Г. Факторы международной политики: Капиталистические государства и Советский Союз. Харьков, 1925; Он же. Кризис капитализма в наши дни. Лекция, прочитанная в Харькове 2 февраля 1925 года. Харьков, 1925.


[Закрыть] Обе эти лекции существенно отличались от обычной марксистско-ленинской догматики.

В первой из них обращалось внимание на существенно важную роль географического фактора в международных отношениях. Раковский решал поставленные им вопросы отчасти на геополитической базе. «Географию всегда нужно помнить, – говорил он. – Она всегда имела огромное значение, но теперь в особенности, когда капиталистическое развитие охватило все континенты, она имеет еще гораздо большее значение».[674]674
  Раковский Х. Г. Факторы международной политики. С. 7.


[Закрыть]

Наряду с анализом различных тенденций в этой области, значительное внимание было уделено доказательствам подложности «письма Зиновьева» британским коммунистам и причинам, по которым общественное мнение Великобритании поверило этому сомнительному документу. Надо, правда, сказать, что об основной причине – реальном вмешательстве советских официальных лиц во внутренние дела других стран через Коминтерн – в лекции и брошюре ничего сказано не было. Но Раковский признал, что в английском обществе разразилась буря недовольства действиями СССР.

Что же касается второй лекции, то она особенно примечательна была тем, что лектор отнюдь не предрекал гибели капитализма в близко обозримом будущем. Лекция и написанная на ее основе брошюра свидетельствуют о реалистических, существенно выделявшихся в то время оценках капитализма, не свойственных ни сталинской группе, ни ведущим оппозиционным деятелям.[675]675
  Раковский Х. Кризис капитализма в наши дни. [Харьков, ] 1925. 56 с.


[Закрыть]

Раковский начал с того, что отверг автоматизм в развитии кризисных явлений, а затем проанализировал стабилизационные процессы, происходившие в главных капиталистических странах. «Было бы чрезвычайно ошибочным представлять себе этот кризис как некую прямую линию, по которой капитализм автоматически идет ускоренным темпом к своему провалу».[676]676
  Там же. С. 3.


[Закрыть] Более того. В прямой противоположности с бытовавшими догмами о неизбежности мировой революции, насильственном свержении капиталистического строя и т. п. Раковский предвидел возможность поливариантного развития истории.

Выразительным диссонансом по отношению к революционной фразеологии, свойственной в то время как Сталину и его приверженцам, так и готовившемуся к переходу в оппозицию Зиновьеву, звучало заключение лекции: «Если капитализму суждено умереть, то от этого, будем мы или нет, положение не изменится. Если капитализм должен продолжить свое существование, то он должен подвергнуться общему историческому закону, что всякий режим, который восстанавливает против себя интересы масс собственной или другой страны, – такой режим должен умереть».[677]677
  Раковский Х. Кризис капитализма в наши дни. С. 56.


[Закрыть] Как не видеть здесь прогноза о возможности саморегулирования капитализма и в то же время складывавшегося намека на антинародный режим в СССР?! Капитализм имеет достаточно ресурсов, полагал он, чтобы заштопать свои дыры, залечить раны и пуститься в дальнейшее плавание. В лекции содержалось осторожное предположение о возможности такой внутренней самоперестройки капитализма, которая приведет к возникновению государства всеобщего благосостояния.

Так Раковский вновь и вновь демонстрировал свою неординарность в большевистско-советском стане.

5. На пути к перемещению в Париж

На протяжении двух лет работы Х. Г. Раковского в Великобритании он внутренне тяготел к соседней стране, отделенной лишь нешироким проливом, с которой была связана его юность.

Выполняя общие директивы Москвы и в то же время проявляя инициативу, находчивость и настойчивость, Раковский уже в первые месяцы своей полпредской деятельности стал устанавливать контакты с представителями различных французских кругов для выяснения позиций по отношению к СССР и в то же время с тем, чтобы стимулировать их к официальному признанию. Одновременно Раковский проявлял глубокий интерес к экономической и политической обстановке во Франции, изучал ее место на международной арене.

Он приходил к выводу, что положение Франции в Европе существенно меняется в связи с провалом «рурской авантюры» – оккупацией Рурской области Германии с целью заставить ее своевременно платить репарации. Раковский полагал, что положение стоявшего у власти Национального блока пошатнулось, что возможен досрочный уход в отставку президента А. Мильерана, что «одним из вопросов, который должен вызвать его отставку, если он будет продолжать упорствовать, явится вопрос о признании России».[678]678
  РГАЭ. Ф. 413. Оп. 2. Ед. хр. 1816. Л. 232.


[Закрыть]

Раковскому приходилось уточнять и оттачивать аргументацию в пользу сближения с Францией. Он сам вырабатывал некоторые новые моменты и чутко прислушивался к мнению коллег, особенно Чичерина. Он писал Чичерину 8 февраля 1924 г.: «Я вполне разделяю Вашу точку зрения, что мы с нашими многообразными и сложными вопросами и с нашей сложной структурой не можем, конечно, ставить ставку на одно государство. Мы должны восстановить наши отношения со всеми государствами, и когда я, не без известного успеха, в своих переговорах здесь использовал антифранцузский аргумент, говоря, что принципиальное признание долгов будет в интересах не Англии, а Франции и что оно повлечет за собой автоматическое восстановление франко-русского союза, что такая политика была объяснима, когда Франция шла вместе с Англией, но она потеряла всякое значение с момента занятия Рура и т. д., – я в то же самое время прибавлял: конечно, мы и с Францией желаем восстановить наши отношения».[679]679
  РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1816. Л. 249.


[Закрыть]

В январе 1924 г. западноевропейскую прессу облетел слух, что предстоят официальные переговоры между Францией и СССР и вести их будет Раковский.[680]680
  Правда. 1924. 6 января.


[Закрыть] Непосредственно этот слух не подтвердился, но само упоминание имени советского полпреда в Лондоне в данной связи было симптоматичным.

Х. Г. Раковский охотно знакомился с ответственными французскими государственными деятелями и, как правило, производил на них благоприятное впечатление. Жозеф Поль-Бонкур, видный дипломат, неоднократно занимавший министерские посты, в том числе министра иностранных дел, встречавшийся с Раковским в 1925 г., через много лет писал: «Я не знаю, столь ли музыкален Раковский, как он эрудирован и образован; этот советской посол, который, как говорят, терроризировал Украину, демонстрирует большую культуру, что делает его одним из самых приятных собеседников, которых я когда-либо встречал в кругах дипломатов, начиная с французских, где в них никогда не было недостатка».[681]681
  Paul-Bonkour J. Entre deux guerres. Paris, 1945. P. 104.


[Закрыть]

В контактах с ответственными деятелями Франции Раковский пользовался посредничеством некоего француза, который был вхож в различные круги и выполнял всевозможные деликатные поручения, являлся своего рода агентом влияния. Даже в секретных бумагах Раковский остерегался называть его имя. Не удалось его выяснить и авторам настоящей работы. Так он и остался «толстяком», который фигурировал в донесениях в Москву.

8 февраля 1924 г. Раковский писал Чичерину: «У меня был известный Вам толстяк, но не граф, а тот, который в Берлине устроил Вам встречу с известным французским деятелем. Он дал мне информацию об общем политическом положении».[682]682
  РГАЭ. Ф. 413. Оп. 2. Ед. хр. 1816. Л. 251.


[Закрыть] По поручению Раковского «толстяк» посетил в Лондоне посла Сент-Олера и предложил ему устроить обед с участием советского полпреда. Хотя посол уклонился от этой встречи в связи с отсутствием франко-советских дипломатических отношений, этот демарш был полезен: Сент-Олер вспомнил антивоенную деятельность Раковского в Румынии, его освобождение русскими солдатами из заключения в Яссах, так как во время войны он был дипломатическим представителем Франции в Румынии и как раз в апреле – мае 1917 г. находился в Яссах.[683]683
  Там же. Л. 252.


[Закрыть]

Особенно важным было установление связи через «толстяка» с неким французским оппозиционным деятелем, фамилию которого Раковский в своих донесениях также отказывался прямо называть. Однако, судя по контексту его информации, речь шла об одном из руководителей радикальной партии, скорее всего об Анатоле де Монзи, тесно связанном с торгово-промышленными кругами,[684]684
  Анатоль де Монзи избирался сенатором, занимал министерские посты. В 1933 г. он активно содействовал нелегальному вывозу из Германии Русского эмигрантского социал-демократического архива и архива Социал-демократической партии Германии, который был организован историком и одним из активных меньшевиков Борисом Ивановичем Николаевским (Фельштинский Ю. Г., Чернявский Г. И. Через века и страны: Б. И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины ХХ века. М., 2012. С. 262–278). Во время оккупации Франции нацистской Германией он занял антинацистскую позицию. Осенью 1943 г. он обратился к маршалу Ф. Петену с письмом, свидетельствовавшим о незаурядном мужестве, хотя автор и дистанцировался от движения Сопротивления (Martin du Gard R. Chronique de Vishy. Paris, 1948. P. 390–391).


[Закрыть] но возможно, и Эдуаре Эррио.

Такой контакт был исключительно важен прежде всего потому, что во Франции ожидались серьезные политические изменения. Франко-бельгийская оккупация Рурской области Германии в январе 1923 г. закончилась провалом, заставить Германию исправно платить репарации не удалось, разрабатывался новый репарационный план для Германии, предусматривавший значительное сокращение платежей. Блок правых партий (Национальный блок), стоявший у власти, вполне мог ее лишиться в результате приближавшихся парламентских выборов. Раковский писал в Москву в начале февраля 1924 г.: «Внутреннее положение Франции становится для нас все более и более благоприятным. Политика национального блока, очевидно, должна в ближайшее время потерпеть колоссальный крах. Рур мстит понижением французского франка».[685]685
  РГАЭ. Ф. 413. Оп. 2. Ед. хр. 1816. Л. 250.


[Закрыть]

Возможный приход к власти левой политической группировки с участием радикалов должен был перевести в практическую плоскость решение вопроса о дипломатическом признании СССР. Раковский не строил никаких иллюзий. Он писал, что для восстановления дипломатических отношений с Францией «нам нужно преодолеть трудности, в сто раз большие, чем с Англией». Но он не был и пессимистом, не полагал, что для признания Францией придется выжидать еще годы. Оно существенно приблизилось в результате восстановления дипломатических отношений с Великобританией.[686]686
  РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1816. Л. 249.


[Закрыть]

О большой дипломатической активности Раковского на «французском направлении» свидетельствует его письмо в Москву от 17 апреля. Он сообщал, что у него был журналист Мерле, передавший письмо для Г. В. Чичерина, которое он пересылал. Раковский встретился с известным деятелем Социалистической партии Жаном Лонге, заверившим, что он приложит силы для успешного проведения предвыборной агитации в пользу признания СССР. Христиан Георгиевич дал интервью газете «Юманите». Через «толстяка» продолжались контакты с «известным Чичерину французским деятелем».[687]687
  Там же. Л. 162.


[Закрыть]

На парламентских выборах во Франции в мае 1924 г. победы добился Левый блок, основу которого составляли Радикальная и Социалистическая партии, выступавшие за установление дипломатических отношений с СССР. Новое правительство возглавил Э. Эррио.

Х. Г. Раковский стремился убедить французских радикалов, что уже в первой декларации их правительства необходимо заявить о признании СССР. Но сам он понимал нереальность этого, о чем сообщал в Москву.[688]688
  Там же. Л. 127.


[Закрыть]

Используя нелегальные каналы, Раковскому в отдельных случаях удавалось получить французские секретные документы. Это, разумеется, был шпионаж чистой воды, и требовалось большое искусство, чтобы факты такого рода не всплыли на поверхность. Но вряд ли можно морализировать по этому поводу, хотя в 20-х годах сама разведывательная деятельность решительно и гневно отвергалась – применительно к себе – государственными органами любого государства. Ни одно из них, однако, не обходилось без шпионских служб, и в СССР этим искусством овладели очень быстро (важным дополнительным источником получения тайной информации, которым не располагало ни одно другое государство, были зарубежные компартии и органы Коминтерна).

18 июля 1924 г. датируется примечательная записка Г. В. Чичерина в Политбюро ЦК РКП(б): «Вчера я разослал копию собственноручного письма т. Раковского от 14 июля о получении им документов, касающихся признания нас Францией. После перевода этих документов на русский язык рассылаю их перевод при этом письме. Так как эти документы добыты секретным путем, то надо их рассматривать как ультрасекретные. Я прошу их уничтожить или держать в таком месте, где сохраняются наисекретнейшие документы».[689]689
  РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1775. Л. 105.


[Закрыть]

Анекдотический казус состоял в том, что приложенные секретные бумаги – проект телеграммы французского правительства председателю Совнаркома СССР А. Н. Рыкову, подготовленный юрисконсультом МИДа Франции, и проект формулы для внесения во французскую правительственную декларацию, выработанный генеральной комиссией по охране интересов Франции в России, которые поступили почему-то не только в Политбюро, но и в Наркомвнешторг, не были уничтожены или отправлены на сугубо секретное хранение. Более того, они были помещены среди обычных бумаг, где и обнаружены нами.[690]690
  Там же. Ед. хр. 1816. Л. 77–78.


[Закрыть] Таковы парадоксы бюрократической системы, возводившей в святыню секреты, относившиеся даже к таким вещам, которые с точки зрения обычной, незагипнотизированной логики никак к ним не относились!

Правительство Эррио испытывало мощное давление финансовых, промышленных и политических кругов, а также из-за рубежа, особенно со стороны руководящих деятелей Соединенных Штатов, направленное против безоговорочного признания СССР. Раковский писал в Москву 4 июня: «О французских делах имею противоречивые сведения»; у него имелись данные, что предложение о безоговорочном признании принимается Леоном Блюмом и другими социалистами, а также частью радикалов, включая Эррио. Но в то же время настораживало заявление видного деятеля Радикальной партии П. Пенлеве о том, что правительство поднимет против себя мелких держателей русских ценных бумаг, если признает СССР без предварительных обязательств.[691]691
  Известия. 1924. 26 июня.


[Закрыть]

Образование французской комиссии для изучения условий признания 20 сентября 1924 г. было, с одной стороны, свидетельством небезуспешности давления консервативных сил на правительство Франции, но, с другой стороны, назначение руководителем комиссии А. де Монзи вызывало серьезные надежды.

19–20 октября 1924 г. на побережье Па-де-Кале в городе Дувре состоялась встреча Раковского и де Монзи. Оба политика провели вместе почти сутки. Во время переговоров де Монзи познакомил с текстом проекта ноты французского правительства о признании СССР и желании вступить с ним в общие и экономические переговоры. «По внимательному изучению документа, – писал Раковский в Москву, – между нами прежде всего было установлено, что это ознакомление не означает в какой бы то ни было степени, что я его принимаю или с ним соглашаюсь, и что этот документ является односторонним французским документом, оставляя за нами полную свободу в нашем ответе».[692]692
  РГАЭ. Ф. 413. Оп 2. Ед. хр. 1816. Л. 94.


[Закрыть] Де Монзи попросил Раковского не переписывать ноту полностью, так как она еще окончательно не принята, а зафиксировать лишь содержание и наиболее значительные места. Советский дипломат, однако, запечатлел текст почти дословно в своей памяти и переслал его в Москву для анализа до поступления официального документа из Парижа.[693]693
  Там же. Л. 93.


[Закрыть]

В то же время Раковский высказал некоторые замечания по тексту ноты. Он отметил, что в ней нет четкого указания на признание Францией СССР де-юре. «Отсутствие этого слова послужит поводом к неправильному толкованию у нас в России и даст пищу враждебной нам печати за границей». Де Монзи согласился с этим и сделал соответствующую пометку. Второе замечание было связано с формулой будущих дипломатических отношений. Раковский предложил заменить неопределенный термин «поддержание» более точным «восстановление», так как до лета 1918 г. дипломатические отношения существовали. Де Монзи заметил, однако, что фактически дипломатические отношения с советским правительством Франция устанавливает лишь теперь. Правда, на следующее утро, после обдумывания, француз выразил согласие с советской формулой. В проекте ноты было выражение «стоя выше политических страстей». Раковский выразился в том смысле, что это лишь риторическая фигура, пахнущая избирательной кампанией. Де Монзи сказал, что он был вначале против таких слов, но в беседе с ближайшим сотрудником Эррио, Бержери, пришел к выводу о необходимости их сохранить в качестве реакции на парламентские дискуссии. Вопрос был снят.

Беседа по поводу текста сопровождалась, правда лишь в самой общей форме, суждениями по поводу долгов и других обязательств. Оба собеседника указали, что каждая сторона выдвинет свою точку зрения на этот счет. Де Монзи заявил, и это было важно, что секвестр, наложенный на советское имущество во Франции, не распространяется на здание посольства и военные корабли; все это немедленно после признания будет передано в распоряжение СССР. Раковский обратил внимание собеседника на распространившуюся во французской печати информацию о намерении одновременно с нотой о признании направить правительству СССР письмо по вопросу о долгах и частной собственности. Де Монзи отверг эти слухи. Он заявил, что нет никакого другого документа, кроме данного проекта ноты.