Текст книги "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль"

7 февраля он написал письмо членам коллегии НКИД с копиями членам Политбюро и главному редактору «Известий» Ю. М. Стеклову (редактором «Правды» был член Политбюро Н. И. Бухарин). Это гневное и страстное письмо, в котором утаивание информации о речи Чемберлена было лишь отправным моментом, заслуживает подробного цитирования. Раковский писал: «Возникает вопрос: …Полезно ли нам самим устранять из нашей информации все те успокаивающие сведения, которые получаются нами относительно наших взаимоотношений с Англией, или, наоборот, давать такую информацию, которая поддерживает среди наших рабочих и крестьян алармистские[793]793
  От французского слова alarme – тревога, смятение.


[Закрыть] настроения? Это я считаю безусловно вредным, потому что подобным образом мы притупляем чувство опасности у наших рабочих и крестьян, и, когда перед нами встанет подлинная опасность, они в ее существование могут не поверить».

Вообще это пребывание в СССР было сопряжено с целым рядом поездок. В качестве члена Центрального исполнительного комитета (ЦИК) СССР Раковский участвовал в сессии этого органа, состоявшейся в начале марта 1925 г. в Тифлисе. На пути следования из Москвы поезда, в котором Раковский находился вместе с такими советскими иерархами, как Калинин, Рыков, Чичерин, Куйбышев и др., происходили многочисленные встречи с населением. Раковский выступал на ряде митингов. Речь в Баку была частично произнесена на понятном присутствовавшим турецком языке. В Тифлисе Раковский выступил перед студентами и рабфаковцами в университете.[794]794
  Известия. 1925. 27, 28 февраля, 1, 3, 10 марта.


[Закрыть] Речь была выдержана в примирительных тонах. «Немалой помехой в наших дипломатических отношениях, – говорил он, – является стремление капиталистических государств экономически подчинить себе СССР. Но если меня спросят, так ли сильно это желание капиталистических стран, как раньше, то я должен категорически сказать: “Нет, капиталистическая рать поколеблена”. Капиталисты понимают, что без нас им не обойтись, что для того, чтобы использовать наш рынок, нам нужно открыть кредиты, но в то же время они сознают, что эти кредиты нас укрепят».[795]795
  Правда. 1925. 10 марта.


[Закрыть]

После окончания сессии произошел случай, сам по себе незначительный, но приобретающий особый смысл, если иметь в виду, во-первых, что в бюрократических кругах в это время усиленно шушукались о возможности союза Сталина с Троцким (готовившийся к разрыву с Каменевым и Зиновьевым будущий единоличный диктатор хотел действительно испугать их такой возможностью), и, во-вторых, близкие личные отношения между Троцким и Раковским. Об этом случае позже рассказал Троцкий, хотя в какой-то мере его отразила и тогдашняя печать. В Сухуме, где отдыхал теперь уже бывший наркомвоенмор, приземлился самолет, доставивший из Тифлиса Раковского и наркома почты и телеграфа Н. И. Смирнова, также связанного с Троцким.

«– Кто дал вам самолет? – спросил я с удивлением.

– Енукидзе![796]796
  А. С. Енукидзе, пользовавшийся тогда личным и даже интимным покровительством Сталина, занимал пост секретаря ЦИК СССР.


[Закрыть]

– Как же он решился на это?

– Очевидно, не без ведома начальства».

Этот рассказ Троцкий завершил сообщением, что Раковский и Смирнов не имели к нему никаких политических дел и поручений. Сталин, ничем не связывая себя, пытался посеять иллюзии и панику.[797]797
  Троцкий Л. Портреты революционеров. С. 251–252.


[Закрыть]

Вместе с Рыковым и Чичериным Раковский провел несколько дней в Армении, посетил Ленинакан, Эчмиадзин, Ереван. Он многократно выступал, вспоминал о своем участии в форумах II Интернационала, в его акциях в защиту армян от притеснений и резни со стороны турок, восхваляя одновременно вроде бы воцарившуюся в СССР дружбу народов.[798]798
  Известия. 1925. 11, 14 марта.


[Закрыть]

17 марта 1925 г. Х. Г. Раковский возвратился в Москву, а вслед за этим отправился в Лондон,[799]799
  Известия. 1925. 18 марта.


[Закрыть] где продолжал встречи и контакты. Но надежды на возобновление крупномасштабных межгосударственных переговоров не оправдались.

Состоялась, правда, новая встреча с министром иностранных дел О. Чемберленом, самая продолжительная из всех, согласно рассказу о ней Христиана Георгиевича. Британский министр был тверд: он разъяснил, что нормальные межгосударственные отношения между обеими странами возможны, как он уже говорил в предыдущей беседе, лишь при соблюдении трех условий: не должны повторяться инциденты, подобные «письму Зиновьева»; между Коминтерном и советским правительством не должно быть взаимозависимости; советское правительство не должно предпринимать в каких-либо странах враждебные действия против Великобритании.

По всем этим позициям Раковский возражал. В отношении «письма Зиновьева» он заявил, что пострадавшей стороной является СССР, и даже провел сравнение с «делом Дрейфуса», мало, надо сказать, обоснованное, хотя само это дело дипломат знал превосходно и даже тремя десятилетиями ранее посвятил ему специальную книгу на болгарском языке. Более спекулятивными были разъяснения по второму вопросу. Прибегнув вновь к истории, Раковский сослался на прецедент, созданный самой Британией, когда она отказалась запретить на своей территории деятельность I Интернационала. Чемберлен уместно заметил, что члены британского правительства не входили в I Интернационал. Раковский не остался в долгу, отпарировал, что тогда, мол, нигде еще не было социалистического правительства. В связи с третьим вопросом Христиан Георгиевич обосновал политику сосуществования и демагогически утверждал, что нелепо обвинять советское правительство в организации революционного движения в других странах.

После перехода Лейбористской партии в оппозицию контакты советского полпреда с ее деятелями и особенно с руководителями тред-юнионов не только сохранились, но стали более оживленными и дружескими, что явно противоречило «разоблачительному» курсу большевистских и коминтерновских лидеров (фактически это были одни и те же лица) в отношении «правых» социал-демократов в целом и британских «оппортунистов» в частности. В дневнике Раковского за 1925 г. можно встретить немало записей о неофициальных встречах с тред-юнионистами. 9 июня у него побывал секретарь федерации шахтеров Кук, который рассказал об осуществлении плана создания союза четырех тред-юнионов: шахтеров, железнодорожников, транспортников и металлистов.[800]800
  РГАЭ. Ф. 413. Оп. 3. Ед. хр. 2001. Л. 55.


[Закрыть] 22 сентября Христиан Георгиевич записал: «Приходил Пёрселл попрощаться перед своим отъездом в Америку на конгресс американских тред-юнионов».[801]801
  Там же. Л. 149.


[Закрыть]

После перевода на дипломатическую работу во Францию Христиан Георгиевич Раковский почти полностью сосредоточился на делах, связанных с переговорами о долгах и кредитах, о чем мы уже рассказали.

Другие политические и экономические контакты были сведены к минимуму. В то же время важное значение Раковский придавал развитию франко-советских культурных связей. При этом, стремясь, разумеется, к тому, чтобы использовать эти связи для пропаганды большевистской идеологии, он проявлял завидные для советских государственных деятелей той поры широту взглядов, терпимость, уважение к иным мнениям и вкусам.

Показателем этого может служить письмо, направленное Раковским от своего имени и от имени известного литературного критика и писателя, редактора журнала «Красная новь» А. К. Воронского председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому. Письмо было написано с последней советской железнодорожной станции Себеж на границе с Латвией, когда Раковский возвращался в Лондон, чтобы сдать там дела и переехать во Францию (датировано оно 25 октября 1925 г.). Вот почти полный текст этого примечательного документа: «Прошу оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина, – несомненно самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулеза (захвачены и оба легких, температура по вечерам и пр.). Найти, куда его послать на лечение, не трудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санаториуме под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию. Мы решили, что единственное еще остается средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе, проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который бы не давал ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он много еще мог бы дать, не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, но и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду. Зная, что Вас нет в самой Москве, решили написать, но удалось это сделать только с дороги – из Себежа».

Письмо Раковского с его исключительно высокой оценкой таланта Есенина особенно выделялось на фоне того вакуума, который создавала вокруг поэта официальная большевистская культурологическая среда, клеймившая его как «чуждого», «мелкобуржуазного» и т. п. и равнодушно взиравшая, как поэт катится к пропасти. Как оказалось, не лучше повел себя и «железный Феликс». Надежда Раковского на его помощь оказалась наивной. На письме остались резолюция «т. Герсону. М[ожет] б[ыть], Вы могли бы заняться. Ф. Д[зержинский]» и пометка: «Звонил неоднократно. Найти Ес[ени на] не мог. В. Г.»[802]802
  РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Ед. хр. 373. Л. 1–2; Московские новости. 1991. 10 ноября.


[Закрыть]

Бездушие Дзержинского и его аппарата было лишь еще одной каплей в море неприязненного наблюдения властей за судьбой великого художника – через два месяца, 28 декабря 1925 г., Есенин покончил с собой. Можно с уверенностью утверждать, зная впечатлительность и высокий художественный вкус Раковского, что эта трагедия не один год стояла у него перед глазами и оказала влияние на его поворот к оппозиционной деятельности, к разоблачению бюрократической системы.

Был еще один эпизод, на этот раз уже во Франции, когда Раковский попытался оказать помощь великому независимому русскому художнику, оказавшемуся в немилости у московских властей. На этот раз речь шла о судьбе Федора Ивановича Шаляпина. Оставаясь советским гражданином и имея звание народного артиста РСФСР, Шаляпин в середине 20-х годов гастролировал во многих странах – США, Канаде, Австрии, Великобритании, Венгрии. Но главной страной его пребывания являлась Франция, где он не только выступал, но также отдыхал и лечился. В Париже у Шаляпина была квартира на улице Клебер.

Имеются сведения о его встречах с предшественником Раковского на посту полпреда в Париже Л. Б. Красиным, о чем Шаляпин писал А. М. Горькому, сообщая, что они даже выпили за его здоровье.[803]803
  Федор Иванович Шаляпин: Литературное наследство. Письма. М.: Искусство, 1976. Т. 1. С. 356; см. также: Шаляпин Ф. И. Статьи и высказывания. Приложения. М., 1979. Т. 3. С. 319–321.


[Закрыть]

Можно с уверенностью утверждать, что дружеские встречи продолжались и с новым советским полпредом, хотя документальных подтверждений этому нет, а единственное мемуарное свидетельство носит косвенный характер. Писатель Лев Разгон рассказал болгарской журналистке Жане Авишай о своей встрече с Раковским в санатории «Архангельское» в середине 30-х годов. Раковский вспоминал, что Шаляпин отзывался на приглашения полпредства, посещал торжества и приемы, гордился советским гражданством. Его отношения с сотрудниками полпредства были дружественными.[804]804
  Авишай Ж. Къс от голямото: Кръстю Раковски в Париж // Народна култура. 1988. 6 май.


[Закрыть] Нет сомнения, что Раковский бывал на спектаклях Шаляпина, в частности на «Борисе Годунове», в котором он выступал в 1927 г. «Каким успехом, какими овациями сопровождались эти выступления!» – вспоминал А. Вертинский.[805]805
  Федор Иванович Шаляпин: Статьи, высказывания, воспоминания о Ф. И. Шаляпине. М.: Искусство, 1960. С. 465.


[Закрыть]

В том же 1927 г. из Москвы стали раздаваться требования, чтобы Шаляпин возвратился на родину. Он уклонялся от прямого ответа, но ехать не желал не только в связи с многочисленными контрактами, но и по политическим соображениям. Шаляпин раньше многих других инстинктом художника распознал внутреннюю сущность нового вождя, о котором писал удивительно точно, даже предсказывая грядущее конкретное событие: «Я вынес впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же легко, как мягка его беззвучная походка лезгина[806]806
  В определении национальности Сталина Шаляпин ошибся. По мнению многих авторов, его отец был осетином, а мать грузинкой.


[Закрыть] в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жестах, движениях, звуках, глазах – это в нем было. Не то что злодей – такой он родился».[807]807
  Шаляпин Ф. И. Маска и душа: Мои сорок лет на театрах. Париж, 1932. С. 278–279.


[Закрыть]

Впрочем, аргумент для невозвращения у Шаляпина был один – обилие договорных обязательств, рассчитанных на ряд лет. Тогда предприняли провокацию. Была известна щедрость Шаляпина, многократно помогавшего нищим и обездоленным, прежде всего из числа русских эмигрантов. Теперь за этой помощью внимательнейшим образом следили из Москвы. Когда в очередной раз артист передал пожертвование для детей эмигрантов, в советской печати по команде развернулась антишаляпинская кампания. Это была грубая попытка заполучить Шаляпина в Москву, а затем, скорее всего, как минимум сделать его «невыездным».

Еще до того, как завершился розыгрыш этого фарса, Х. Г. Раковский попытался выбить карты из рук тех кремлевских деятелей, которые его организовали. Предоставим слово самому Федору Ивановичу: «Из Кремля на улицу Гренель под секретным дипломатическим шифром летели телеграммы (это, естественно, предположение Шаляпина, причем малодостоверное. – Авт.), и однажды кажется по телефону, – я получил очень вежливое приглашение пожаловать в советское полпредство.

Я, конечно, мог не пойти, но какое-то щекотливое любопытство подсказывало мне: ступай, ступай. Послушай, что тебе скажут.

Полпред Раковский принял меня чрезвычайно любезно. Он прямо пригласил меня в столовую, где я познакомился с госпожой Раковской, очень милой дамой, говорившей по-русски с иностранным акцентом. Мне предложили чаю, русские папиросы. Поболтали о том о сем. Наконец, посол сказал, что имеет что-то такое мне передать. Мы перешли в кабинет. Усадив меня у стола, рядом с собою, Раковский, нервно перебирая какие-то бумаги, – ему, видно, было не по себе – сказал:

– Видите ли, тов. Шаляпин, я получил из Москвы предложение спросить Вас, правда ли, что Вы пожертвовали деньги для белогвардейских организаций, и правда ли, что Вы их передали капитану Дмитриевскому (фамилию которого я слышал в первый раз) и епископу Евлогию?

А потом, к моему удивлению, он еще спросил:

– И правда ли, что Вы в Калифорнии, в Лос-Анджелесе, выступали публично против советской власти? Извините меня, что я Вас об этом спрашиваю, но это предписание из Москвы, и я должен его исполнить.

Я ответил Раковскому, что белогвардейским организациям не помогал, что я в политике не участвую, стою в стороне и от белых, и от красных, что капитана Дмитриевского не знаю, кто он. Евлогию денег не давал. Что, если дал 5000 франков о[тцу] Спасскому на помощь изгнанникам российским, то это касалось детей, и я думаю, что трудно установить с точностью, какие дети белые и какие красные.

– Но они воспитываются по-разному, – заметил Раковский.

– А вот что касается моего выступления в Калифорнии, то должен по совести сказать, что если я выступал, то это в роли Дон Базилио в “Севильском цирюльнике”, но никаких советов при этом не имел в виду…

По просьбе Раковского я все это изложил ему в письменном виде для Москвы. Письмом моим в Москве остались очень недовольны. Не знаю, что они от меня ожидали».[808]808
  Шаляпин Ф. И. Маска и душа. С. 333–334.


[Закрыть]

Из этих заметок Шаляпина видно, что инициатива встречи исходила от Раковского, что он встретил Шаляпина подчеркнуто дружески и неофициально. Можно предположить, вопреки мнению Шаляпина, что предложение о письменной фиксации его ответов на вопросы полпреда было сделано не по указанию Москвы, а для того, чтобы затруднить репрессии в отношении великого артиста. Тот факт, что письмо Шаляпина, адресованное Раковскому, носило примирительный характер, невольно признал А. В. Луначарский, опубликовавший в ленинградской газете статью, продиктованную, по всей видимости, возмущением советскими действиями со стороны зарубежной общественности. В этой проникнутой демагогией статье говорилось, однако: «На письмо полпреда тов. Раковского Ф. И. Шаляпин ответил объяснениями несколько уклончивыми, но, во всяком случае, свидетельствующими о том, что ни на какой разрыв с существующим на родине порядком Шаляпин идти не желал».[809]809
  Красная газета. 1927. 26 августа.


[Закрыть]

Ф. И. Шаляпин фактически стал эмигрантом, несмотря на усилия Х. Г. Раковского предотвратить столь печальный для русской культуры исход акций малокомпетентных, претенциозных и идеологически одурманенных советских чиновников.[810]810
  Племянница Х. Г. Раковского Лиляна Гевренова, жившая в его семье в Лондоне и в Париже, сообщает о двух его встречах с Ф. И. Шаляпиным. Видимо, вторая встреча действительно имела место, но, информируя о причине встречи – просьбе Шаляпина разрешить ему выехать в СССР, она ошибается (Гевренова Л. Указ. соч. С. 57).


[Закрыть]

С эмигрантами, находившимися во Франции, Раковский, будучи официальным представителем СССР, непосредственно не общался. Между тем здесь жил или часто бывал подлинный цвет русской культуры. Постоянно проживали в Париже композиторы С. М. Ляпунов, А. Т. Гречанинов, писатели Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, И. С. Шмелев, К. Д. Бальмонт, художник А. Н. Бенуа. Французское гражданство принял И. Ф. Стравинский. Часто сюда приезжал С. В. Рахманинов.[811]811
  Александровский Б. Н. Из прошлого в чужих краях: Воспоминания и думы бывшего эмигранта. М., 1969. С. 285, 287, 289, 294–295, 311–312, 318.


[Закрыть] Раковский тянулся к этим великим художникам, знакомился с их творчеством, посещал концерты, выставки, читал их книги.

В то же время особняк на улице Гренель, где размещалось полпредство СССР, стал при Раковском основным центром франко-советского культурного общения. В полпредстве работал бывший князь А. А. Игнатьев, во время мировой войны русский военный агент во Франции, признавший советскую власть. Игнатьев был человеком широкого культурного диапазона. Он писал воспоминания, позже опубликованные под названием «Пятьдесят лет в строю», которые сделали его знаменитым, так как понравились Сталину. Супруга Игнатьева, видная актриса Н. В. Труханова, также служила в полпредстве.[812]812
  Белогловский Е. С. Очерки истории советско-французских культурных связей. 1924–1939 гг. Свердловск, 1988. С. 69–70.


[Закрыть] Над своей книгой Игнатьев работал в середине 20-х годов, завершил ее в 1927 г., читал рукопись товарищам по полпредству, коллегам-писателям, приезжавшим из Москвы. В числе слушателей и первых читателей был Х. Г. Раковский.[813]813
  Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 724.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский был инициатором демонстрации в большом зале полпредства фильма С. М. Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», сценарий которого был подготовлен при его личных деятельных консультациях. Это был один из первых показов «Потемкина» за рубежом.

На просмотре в начале сентября 1926 г. присутствовали представители правительства Франции, дипломатического корпуса, ученые, артисты. После просмотра в одной из французских газет высказано было даже предложение о присуждении автору фильма Нобелевской премии. Л. Гевренова вспоминает, с каким огромным вниманием смотрел фильм сам Раковский, переживая каждый эпизод. По лицу этого видавшего виды человека текли слезы.[814]814
  Гевренова Л. Указ. съч. С. 60.


[Закрыть] Раковский умалчивал о своей причастности к этому выдающемуся произведению (он запретил включать свою фамилию в титры), но его воспоминания о «Потемкине» были хорошо известны, и фильм, безусловно, способствовал росту его популярности. Повторный просмотр «Потемкина» в особняке на улице Гренель состоялся 7 ноября 1926 г. на вечере, организованном советской колонией, после доклада Раковского о задачах советской власти на десятом году ее существования.[815]815
  Правда. 1926. 9 ноября.


[Закрыть]

Раковский всячески содействовал творческим контактам, выступлениям перед французской публикой, профессиональной деятельности в Париже и других городах Франции ряда советских писателей, художников, актеров, ученых, которые в 1925–1927 гг. находились в этой стране.

Он, по-видимому, разминулся с В. В. Маяковским, выступавшим в Париже в первой половине ноября 1925 г. (Раковский, напомним, приехал в Париж, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей, 15 ноября). Но во время второго пребывания поэта во Франции в конце апреля – начале мая 1927 г. были установлены прямые контакты. Один из них, впрочем, оказался не очень удачным. Приехавший 29 апреля в Париж поэт прочитал в коридоре полпредства объявление о том, что все находившиеся в городе советские граждане должны день 1 мая с ранних утренних часов провести в этом здании. Среди других был и весьма недовольный Маяковский, не преминувший выразить этим свое возмущение.[816]816
  Сейфулина Л. О литературе. М., 1958. С. 242–244; Катанян В. Маяковский: Литературная хроника. М., 1961. С. 317.


[Закрыть]

Но оно скоро улеглось – Маяковский понял, что речь идет не о прихоти полпреда; тот вынужден был выполнить бессмысленное и оскорбительное указание Москвы. 7 мая около 1200 человек – почти вся колония во главе с Раковским – присутствовала на выступлении Маяковского в зале «Вольтер».[817]817
  ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Ед. хр. 80. Л. 46; Катанян В. Указ. соч. С. 318.


[Закрыть] Маяковский бывал у посла дома, общался с его семьей, особенно охотно с приемной дочерью Еленой и племянницей Лиляной, за которой ухаживал.[818]818
  Гевренова Л. Указ. съч. С. 61–62.


[Закрыть]

В январе 1927 г. в Париж приехал молодой, подававший надежды художник К. Н. Редько. Он сразу же встретился с Раковским, которому перед этим было послано рекомендательное письмо главного редактора Большой советской энциклопедии полярного исследователя О. Ю. Шмидта. Шмидт просил содействовать в быстром получении визы на въезд, так как Редько важно было использовать зимний сезон «с его напряженной художественной жизнью», и заявил, что художник произведет самое лучшее впечатление, «если Вы, надеюсь, пожелаете познакомиться с его работами».[819]819
  Редько К. Дневники. Воспоминания. Статьи. М., 1974. С. 17, 77.


[Закрыть]

Раковский принял близкое участие в делах Климента Редько. При содействии полпреда в Париже была организована персональная выставка. Редько часто бывал в полпредстве, здесь он познакомился со многими французскими деятелями, что способствовало популяризации его творчества.[820]820
  Там же. С. 17, 79.


[Закрыть] Среди новых знакомых художника был главный партнер Раковского на переговорах в Париже А. де Монзи, в котором глаз художника подметил своеобразные черты: «Внешность располагает. Высокий рост, осанка, на голове – берет, впечатление – будто говоришь с серьезным ученым – простым, строгого вида или своеобразным герольдом».[821]821
  Там же. С. 85.


[Закрыть]

Еще одним художником, с которым Раковского столкнула дипломатическая судьба, был Ю. П. Анненков, летом 1924 г. выехавший в Венецию на открытие советского павильона международной художественной выставки, а затем перебравшийся в Париж. В 1926 г. Юрий Анненков выпустил альбом «Семнадцать портретов», посвященный деятелям русской революции. Авторский экземпляр он преподнес Раковскому и вскоре получил его письмо от 11 октября с благодарностью от своего имени и имени его супруги. «Еще раз я мог насладиться (к сожалению, пока в репродукциях), – писал Раковский, – Вашими замечательными работами, в которых безошибочность рисунка совпала с глубочайшим художественным трактованием психологических сюжетов.

Французский ученый Ланжевен, которому я показывал Ваш альбом, сделал одно замечание, которое интересно знать Вам, – а именно, что увлечение кубизмом – в прошлом – было для Вас не бесполезным для передачи выражения лиц.

Скоро я поеду в Москву. По обратном приезде надеюсь, что Вы будете у нас с Вашей супругой, и не только на приемах, но и так, запросто, чтобы можно было свободно покалякать».[822]822
  Анненков Ю. Дневник моих встреч. New York, 1966. Т. 1. С. 290–292.


[Закрыть]

Из этого примечательного письма видно, что дипломат отнюдь не был лишен художественных радостей и вкуса, не говоря уже о том, что он дружески общался с художником, все официальные сроки пребывания которого за границей давно миновали и который возвращаться в СССР не собирался. Анненков вспоминал, что он частным образом встречался с Раковским, который часто посещал его дома. Художник относил Раковского, вместе с Троцким, Радеком, Крестинским, к «подлинным интеллектуалам в отличие от большинства советских руководителей, культурный уровень которых был невысок».[823]823
  Анненков Ю. Дневник моих встреч. С. 294–295.


[Закрыть]

Работая в Париже, Х. Г. Раковский продолжал поддерживать связь с Всесоюзным обществом культурных связей с заграницей, в частности с О. Д. Каменевой. С ней велась обширная переписка. В составе полпредства работали уполномоченные ВОКС, занимавшие одновременно посты первых секретарей, – вначале Н. С. Тихменев, а затем И. А. Дивильковский. В связи с назначением Дивильковского Каменева писала Раковскому: «К сожалению, я не видела тов. Дивильковского, как Вы рекомендовали, перед его отъездом в Париж и не могла с ним поговорить более или менее конкретно насчет работы во Франции по линии ВОКС. А между тем эта работа находится сейчас в такой серьезной стадии развития, что именно теперь нужно было бы приложить максимум усилий, чтобы вывести ее из первоначальной организационной формы».[824]824
  ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 7. Ед. хр. 6. Л. 4.


[Закрыть]

Через полпредство в Париж ВОКС направлял многочисленные статьи и другие материалы для публикации во французских изданиях,[825]825
  Там же. Оп. 9. Ед. хр. 12. Л. 38, 42, 43 и др.


[Закрыть] причем Раковский со свойственным ему опытом, тактом и относительно малой по сравнению с другими советскими деятелями догматичностью следил, чтобы среди этих материалов не было откровенно пропагандистских, чтобы максимально позитивный имидж СССР формировался, по возможности, косвенно.

Важным направлением связей Х. Г. Раковского с ВОКС было содействие французским деятелям культуры в посещении СССР с целью реализации их творческих планов. Когда в начале 1927 г. в Харьков отправился секретарь французского Общества научного сближения с СССР Андре Мазон, побывавший перед этим в Москве и Ленинграде, О. Д. Каменева послала заместителю наркома просвещения Украины Я. П. Ряппо письмо, в котором, информируя, что Мазон имеет рекомендацию от Раковского к одному из тогдашних руководителей республики А. Я. Шумскому и что француз желает ознакомиться с работой научных учреждений СССР, просила поселить его в общежитии Дома ученых, так как ограниченные средства не позволяли ему жить в гостинице.[826]826
  Там же. Оп. 7. Ед. хр. 7. Л. 34.


[Закрыть]

В июле 1927 г. ВОКС просил о предоставлении места в общежитии Центральной комиссии по улучшению быта ученых в Москве французскому специалисту по истории русской литературы Р. Мартелю, приехавшему для работы в архивах с рекомендацией Раковского.[827]827
  ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 7. Ед. хр. 7. Л. 86.


[Закрыть]

Помощь французским культурным деятелям и институтам имела и другие разнообразные формы. Полпредство СССР в контакте с ВОКС снабжало их советскими научными и художественными изданиями и в свою очередь передавало просьбы советских организаций о присылке литературы. В январе 1926 г. полпредство передало большую партию русских и советских книг Институту славянских исследований в Париже.[828]828
  Там же. Ед. хр. 2. Л. 51–52, 54, 61–64. Вся эта единица хранения содержит переписку по поводу книгообмена.


[Закрыть] Обширная литература направлялась Обществу друзей русской книги.[829]829
  Там же. Л. 141.


[Закрыть] С просьбой предоставить ему советские издания для исследований по истории к Раковскому обратился редактор журнала «Енформасьон» Ж. Ансель, а полпред в свою очередь попросил об этом ВОКС и получил оттуда для Анселя издания Центр архива и Коммунистической академии, в частности книги по истории международных отношений, истории Франции и о мировой войне 1914–1918 гг.[830]830
  Там же. Ед. хр. 6. Л. 174, 175, 177.


[Закрыть] Летом 1926 г. в полпредство была послана первая книга серии «Запад и Восток», которую начал издавать ВОКС при участии французских общественных деятелей и посредничестве советского полпреда.[831]831
  Там же. Оп. 9. Ед. хр. 10. Л. 255, 327.


[Закрыть]

О движении литературы в другом направлении и о роли в этом Раковского свидетельствует, например, такое письмо председателя Биокосмической ассоциации в Париже Ф. Монье О. Д. Каменевой от 20 июля 1926 г.: «Следуя совету г. Раковского, посла СССР во Франции, которого я ознакомил с интернациональной биокосмической ассоциацией, организованной мною при участии нескольких ученых и представителей интеллигенции, посылаю Вам несколько экземпляров бюллетеня “Ла ви универсаль”».[832]832
  Там же. Оп. 7. Ед. хр. 2. Л. 217.


[Закрыть]

Оказывалась поддержка и деятелям культуры других стран. Однажды в Париже Раковского посетили знаменитые американские актеры Мери Пикфорд и Дуглас Фербенкс, просившие содействия в посещении СССР. Их просьба была удовлетворена в срочном порядке.[833]833
  Гевренова Л. Указ. съч. С. 49.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский содействовал, насколько это было возможно в условиях жесткой идеологической заданности гуманитарных наук в СССР и насколько это было в его силах, научным поискам ученых-историков. Осенью 1926 г. в Париже побывал профессор Евгений Викторович Тарле, который при содействии полпреда провел успешный розыск документов в архивах и обнаружил ценнейшие материалы, связанные с заговором Гракха Бабёфа во время Французской революции конца XVIII в., а также по истории французского рабочего класса.[834]834
  Известия. 1926. 19 ноября.


[Закрыть] Он нашел, в частности, совершенно неизвестные материалы о восстании в Лионе в 1834 г. Вскоре появились статья, а затем и книга с использованием этих материалов.[835]835
  Тарле Е. В. Лионские рабочие восстания // Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1927. Т. 3. С. 51–99; Он же. Рабочий класс во Франции в первые времена машинного производства от конца Империи до восстаний в Лионе. М., 1928. См. также: Чапкевич Е. И. Евгений Викторович Тарле. М., 1977. С. 73–74.


[Закрыть]

В Париже вместе с Раковским работал его давний друг по болгарскому рабочему движению, совместным изданиям, совместному уходу из партии тесных социалистов и совместному участию в «центристской» или, по словам Димитра Благоева, «анархо-либеральной» организации «Пролетарий» Георгий Бакалов. Эмигрировав из Болгарии в июле 1925 г., когда коммунисты там подвергались жестоким преследованиям (он вступил в компартию в 1920 г.), Бакалов некоторое время находился в Москве, где занимался изучением истории болгарского рабочего движения, но, узнав, что Раковский стал полпредом СССР во Франции, он обратился с просьбой о командировании его на работу в советское торгпредство в Париж. Х. Г. Раковский рекомендовал его на эту работу.[836]836
  Архив Историко-внешнеторгового управления Министерства внешнеэкономических связей СССР. Личное дело Бакалова Г. И. Л. 16.


[Закрыть]

Через Бакалова, формально заведовавшего издательским сектором экономического отдела торгпредства с марта 1926 г., но в основном занимавшегося научной и общественной деятельностью, Х. Г. Раковский поддерживал неофициальные связи с болгарскими политическими эмигрантами во Франции, стремился оказать им помощь, стимулировать солидарность западноевропейских демократических сил.[837]837
  Подробнее о деятельности Г. Бакалова в этот период см.: Станчев М., Чернявский Г. Георгий Бакалов: Политическая биография (с культурологическим компонентом). София, 2006. С. 199–220.


[Закрыть]

Нельзя сказать, что эта деятельность была вполне благовидной с точки зрения исполнения функций дипломата, но фактически такой недозволенной работой занимались все советские дипломаты, она вытекала из известного уже нам советского внешнеполитического «двоемыслия». Через Бакалова Раковский сотрудничал с французским Комитетом защиты жертв «белого террора» в Болгарии и на Балканах, которым руководил А. Барбюс.

Но наш рассказ о Бакалове в разделе, освещающем работу Раковского во Франции, в основном связан с другим – полпред оказал действенную помощь своему другу, уже хорошо известному в качестве ученого-гуманитария, в детальном изучении архива русского царского посольства, бумаг которого до него не касалась рука ни одного советского историка. Можно полагать, что для этого было использовано посредничество А. де Монзи.

Находки оказались исключительно важными. Была обнаружена брошюра И. Г. Головина «Катехизис русского народа» (1849), в которой содержался призыв к восстанию против царизма, и документы, связанные с расследованием правительства Николая I по поводу этой брошюры. Бакалов нашел материалы о связях И. С. Тургенева с русскими политическими эмигрантами во Франции, а также о русских революционных и либеральных народниках, легальных марксистах, беспартийных представителях русской интеллигенции, находившихся в Париже и других французских городах. Еще одна группа находок – донесения из разных городов Франции русскому царскому послу в этой стране А. И. Нелидову об откликах на события 9 января 1905 г. в Петербурге.[838]838
  Собрание Отдела рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 869, картон 54. Ед. хр. 23. Л. 1; Ед. хр. 24. Л. 1; Ед. хр. 25. Л. 1; Ед. хр. 26. Л. 1; Ед. хр. 27. Л. 1; картон 236. Ед. хр. 27. Л. 5.


[Закрыть]

Разумеется, заслуга в отыскании всех этих архивных документов принадлежала Бакалову, но без помощи и покровительства Раковского исследователь попросту не был бы допущен к архиву. Мы уже не говорим о том, что по распоряжению Раковского торгпредство смотрело благосклонно на то, что Бакалов почти не занимался своими прямыми функциями, а вел исследовательскую работу почти в качестве «свободного художника».

Раковский часто встречался с Бакаловым и его супругой Стефаной. На одном из вечеров в полпредстве оба они выступали с воспоминаниями о студенческих годах в Женеве, о встречах с Г. В. Плехановым, Р. Люксембург и другими социалистическими деятелями.[839]839
  Гевренова Л. Указ. съч. С. 57.


[Закрыть]