Текст книги "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль"

Что же касается Х. Г. Раковского, то он, любивший детей, хорошо себя с ними чувствовавший, с удовольствием с ними игравший, воспитывавший дочь своей жены и племянницу, но до сих пор не имевший потомства, был внутренне счастлив в связи с появлением на свет единственного родного сына. Но коренным образом менять свою жизнь он не собирался. В семейной жизни Раковского возникли естественные сложности. Однако Александрина, узнав об измене мужа и ее последствиях, оказалась на высоте: она не только не препятствовала контактам отца с ребенком, но позже, возвратившись в Москву, в мае 1936 г., сердечно принимала маленького Аскольда в своем доме.[1141]1141
  Воспоминания А. Ю. Щеглова о рассказах Ю. И. Щегловой, записанные в личных беседах в апреле 1990 г.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский продолжал анализировать важнейшие тенденции международной жизни, их направления и изменения. Некоторые из его писем Л. Д. Троцкому были своеобразными политико-экономическими эссе. Так, заслуживает внимания письмо от 29 февраля 1928 г. с интересным анализом характера англо-американских противоречий, вытеснения Соединенными Штатами Великобритании с традиционных мировых рынков, превращения последней в «младшего партнера» США.[1142]1142
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1166.


[Закрыть] Эту тенденцию, которая получила мощное развитие лишь в годы Второй мировой войны, Раковскому удалось уловить в ее зачатке – за десять с лишним лет до ее начала (сходных взглядов придерживался Троцкий).

Политико-экономический анализ подтверждался статистическими данными, взятыми из авторитетных первоисточников. Указывалось, что вытеснение Соединенными Штатами Великобритании идет медленно, но неуклонно, что презрение англичан к американцам перерастает в прямую ненависть, что антагонизм с Америкой выходит на первое место в британской политике. «Но можно ли отсюда сделать вывод о неизбежности англо-американской войны и при этом в ближайшие годы?» – ставил вопрос Раковский, полемизируя с теми советскими политологами, для которых утвердительный ответ звучал бы общим местом.

Автор письма был совершенно другого мнения. Он считал значительно более вероятным, что Великобритании «придется стать на колени перед Америкой, т[о] е[сть] уступить ей первенство, стараясь компенсировать себя за это вытеснение из господства над морем какими-нибудь уступками или “гарантиями” со стороны Соединенных Штатов и направив свои империалистические устремления в другую сторону».

Многие конкретные оценки и выводы в этом анализе и тем более прогнозы не получили подтверждения, и это было неудивительно, если учесть бурные и непредсказуемые изменения во всем мире, которые назревали как раз в конце 20-х – начале 30-х годов и приняли взрывной характер в следующие годы. Тем более впечатляющей представляется общая глубокая концепция этого чрезвычайно интересного документа.

Вместе с тем Х. Г. Раковский мучительно размышлял над сущностью и причинами тех порочных явлений, которые вели к вырождению советского партийного и государственного аппарата, к формированию бюрократической системы и серьезнейшим деформациям в строительстве социалистического общества, которое он продолжал считать сравнительно близкой реальностью, а не прекрасной утопией, превращавшейся в фарс и венчавшейся кровавой трагедией, как это было на самом деле.

Своими мыслями он делился с другими деятелями, прежде всего с Троцким. В связи с опубликованием перед VI конгрессом Коммунистического интернационала в 1928 г. проекта его программы (последний вариант проекта был подготовлен в основном Н. И. Бухариным) Троцкий советовался с Раковским.[1143]1143
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Т. 2. С. 303–304.


[Закрыть]

Раковский направил Троцкому обширное письмо с соображениями о недостатках этого документа, не учитывавшего всех реалий развития СССР. Он писал: «Совсем слабо формулирована роль к[оммунистической] партии в период диктатуры пролетариата… Говорится о периоде между пролетарской демократией и буржуазной демократией, и ни слова не сказано о том, что должны делать партии для осуществления пролетарской демократии. “Втягивание масс в строительство”, “переделка собственной природы” (об этом последнем очень любит говорить Бухарин и между прочим в связи с вопросом о культурной революции) суть исторически верные и давным-давно известные положения, но они превращаются в общие места, если не расшифровать, основываясь на опыте, который мы имеем уже за 10 лет сущ[ествования] пролет[арской] диктатуры. Здесь встает целиком вопрос о методах руководства, играющих такую колоссальную роль».[1144]1144
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1652; Бюллетень оппозиции. 1929. № 6. С. 18 (в «Бюллетене оппозиции» это и другие письма Раковского цитировались с серьезными ошибками).


[Закрыть]

Соглашаясь в основном с письмом Троцкого, содержавшим критику проекта программы Коминтерна, которое было направлено в партийные органы, Раковский в то же время бросил упрек: «Письмо не носит характера обращения сосланных, требующих возвращения в партию. Редакция, так сказать, безличная». Соглашаясь в целом с Троцким в критике программы как документа «правого толка», Раковский особенно энергично выступал против тактики «рабоче-крестьянского блока», как в капиталистических, так и в зависимых странах.

Ни Троцкий, ни он сам не смогли, очевидно, понять, что для сталинской группы, все глубже скатывавшейся к сектантской замкнутости в мировом коммунистическом движении, блокистская тактика была лишь формальной данью реально отринутым установкам на единый фронт и не подтверждалась конкретными предложениями и делами. При этом сами Раковский и Троцкий стояли на сектантских позициях. Христиан Георгиевич без каких-либо оснований утверждал, что этот «суррогат» – рабоче-крестьянский блок – «как настоящий рак, проникает в организм Коминтерна».[1145]1145
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1753.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский обратился к VI конгрессу Коминтерна с телеграммой, в которой выразил согласие с документом, направленным конгрессу Троцким с анализом характера разногласий в ВКП(б). В телеграмме говорилось: «Как один из основателей Коминтерна выражаю пожелание конгрессу сказать веское мужественное слово против исключений и ссылок и требовать в интересах мировой и русской революции восстановления единства ВКП(б) на основе ленинизма, диктатуры пролетариата и честной партийной демократии».[1146]1146
  РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 111. Л. 7; HU.HL. bMS Russ 13. T 1753.


[Закрыть] Раковский рекомендовал группе оппозиционеров (Мрачковскому, Белобородову, Муралову, Радеку, Преображенскому, Смилге, Каспаровой, Рафаилу, Ищенко, Смирнову, Ауссему, Сосновскому) также выступить с обращениями к VI конгрессу.[1147]1147
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1753.


[Закрыть]

В начале июля 1928 г. Христиан Георгиевич выступил с инициативой обращения ссыльных в Политбюро ЦК ВКП(б) с просьбой о разрешении их собрания в Москве, Алма-Ате или другом месте для выработки совместного письма в партийные органы. В связи с этим он послал телеграммы ряду своих товарищей, испрашивая их согласия на включение в список выступающих с этим требованием.[1148]1148
  РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 111. Л. 12; HU.HL. bMS Russ 13. T 1643.


[Закрыть] Мотивируя в письме Троцкому от 21 июля причины, по которым он взял на себя эту роль, Христиан с некоторым чувством неловкости, что он, мол, отнюдь не претендует на место главы оппозиции, ни в коем случае не собирается в этом смысле конкурировать со своим адресатом, указывал на получение им писем от Каспаровой, Радека и других с идеей такого собрания, сообщал, что накопилось уже до полудесятка аналитических тезисов и обращений оппозиционеров, которые надо обсудить. В то же время не было известно, взялся ли сам Троцкий писать такое обращение.

Вряд ли Раковский мог искренне рассчитывать на согласие Политбюро. Скорее реальной целью его акции была консолидация лидеров оппозиции, демонстрация нежелания бюрократов-сталинистов идти на какой бы то ни было диалог. Об этом свидетельствует только что процитированное письмо Троцкому, где далее было сказано: «Я считал, конечно, что наше обращение за разрешением может быть на черной партбирже и использовано против нас, но я считал и считаю также, что две идеи для нас важны и обязательны: защищать свои взгляды и, когда случай представится, постучать в двери партии». Вероятное отклонение обращения поставит нас перед необходимостью принять новое решение, говорилось в письме.[1149]1149
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1768.


[Закрыть]

Такая акция была бы тем более важной, что индивидуальные обращения оппозиционеров в ЦК ВКП(б) с заявлениями об отказе от своих взглядов становились все более частыми. «Вопрос вопросов: методы руководства, – писал Раковский Радеку. – Есть книга, которую наша бюрократия страшно не любит: “Государство и революция” Ленина. Для чего нам нужна была пролетарская диктатура и что мы с ней сделали?.. На эту тему я исписал сотни листов бумаги».[1150]1150
  РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 111. Л. 12.


[Закрыть] Та же мысль звучала в телеграмме Троцкому от 23 июля: «Считаю во главу угла [необходимо] поставить вопрос методов руководства партии пролетарским государством».[1151]1151
  HU.HL. bMS Russ 13. T 1753.


[Закрыть]

6. Письмо Валентинову

Важнейшие результаты раздумий Христиана Георгиевича были изложены в письме Григорию Борисовичу Валентинову, начатом 2 и завершенном 6 августа 1928 г. Это был ответ на «Размышления о массах» Г. Б. Валентинова, ранее работавшего в редакции газеты «Труд», а теперь находившегося за участие в оппозиции в ссылке в городе Великий Устюг. «Размышления», датированные 9 июля, Раковский получил от автора.

Письмо Х. Раковского было впервые опубликовано лишь через год после его написания. Появилось оно в «Бюллетене оппозиции (большевиков-ленинцев)», который в июле 1929 г. начали издавать в Париже (затем в Берлине и вновь в Париже после прихода к власти в Германии нацистов) соратники Троцкого, причем в течение ряда лет (до своей кончины в феврале 1938 г.) руководителем этого издания был сын Троцкого Л. Л. Седов.

Скорее всего, текст был передан Троцкому, который во время депортации из СССР в Турцию в начале 1929 г.[1152]1152
  16 декабря 1928 г. Троцкий ответил решительным отказом на требование прекратить политическую деятельность. 29 января 1929 г. он был арестован в Алма-Ате, доставлен поездом в Одессу и на пароходе «Ильич» вывезен в турецкие территориальные воды, где был объявлен выехавшим в Турцию на лечение.


[Закрыть] вывез его за границу вместе со всем своим огромным архивом и затем, придавая ему с полным основанием важное значение, передал письмо для публикации.[1153]1153
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 6. С. 14–20. Заверенная Раковским копия письма Валентинову хранится в Хотонской библиотеке Гарвардского университета (HU.HL. bMS Russ 13. T 2206). Позже письмо неоднократно публиковалось на русском и других языках. Научную публикацию документа осуществил В. П. Данилов в журнале «Вопросы истории» (1988. № 12. С. 68–830). Мы анализируем письмо Валентинову именно по этому тексту. Документ опубликован также В. Г. Сироткиным по тексту «Бюллетеня оппозиции» в сильно сокращенном виде (Неделя. 1988. № 43. С. 9), причем из документа старательно исключены не только «обширные экскурсы в историю английской и французской буржуазных революций», как пишет в предисловии В. Сироткин, но и все упоминания о том, что это – документ оппозиции. В некоторых случаях сокращения, далеко не всегда обозначенные отточиями, привели к нарушению логики Х. Г. Раковского, а иногда и к прямому извращению смысла (например, когда цитата из письма Л. Д. Троцкого выдается за часть данного документа). В Болгарии «Письмо Г. Б. Валентинову» опубликовано Ангелом Вековым также по тексту «Бюллетеня оппозиции» (Веков А. Указ. съч. // Ново време. 1988. № 11. С. 71–80).


[Закрыть] Могут, однако, быть и соображения другого рода. Дело в том, что после высылки Троцкого Раковскому удавалось вплоть до 1930 г. переправлять в «Бюллетень оппозиции» некоторые материалы, о которых будет рассказано ниже. Не исключено, что и данный документ был переслан по этому, неведомому для нас каналу, который, возможно, был связан с заграничными командировками лица или лиц, тайно сочувствовавших оппозиции.[1154]1154
  Не исключено, что эти материалы посылались в Турцию, на Принцевы острова, где жил Троцкий, и доходили до него вследствие недостаточной «добросовестности» стамбульской агентуры ОГПУ. Ведавший ею, а затем переметнувшийся на Запад Г. С. Агабеков пишет, что резидентура в Стамбуле организовала просмотр писем, поступавших на имя Троцкого. «Несколько таких писем при мне было получено из Москвы. Они носили официальный характер. Некоторые издатели и журналисты обращались к Троцкому с вопросами и предложениями. Впоследствии было решено таких писем не задерживать и пропускать их Троцкому» (Агабеков Г. С. Указ. соч. С. 229). Имеется в то же время свидетельство П. Навилля о том, что в 1929 г. он получал в Париже сообщения от Раковского, написанные «каллиграфическим почерком на небольших кусочках картона по пять квадратных сантиметров каждый, которые перевозились (Навилль, естественно, не указывает кем. – Авт.) в лацканах мехового пальто» (Navill P. Op. cit. P. 25).


[Закрыть]

Отдельные мысли, которыми Раковский затем поделился с Валентиновым, уже звучали в письмах из Астрахани, адресованных Троцкому, Радеку и другим единомышленникам. Но в послании Валентинову они нашли наиболее обоснованное и концентрированное звучание.

Письмо начиналось с констатации того, что оппозиция своевременно забила тревогу по поводу «ужасающего понижения активности рабочей массы», ее усиливавшегося равнодушия к судьбе Советского государства. Указывая на «волну скандалов» последнего времени, Раковский отмечал крайнюю пассивность масс по отношению к проявлениям грубого произвола, свидетелем которых он сам был. «О кражах, о взятках, о насилиях, о вымогательствах, о неслыханных злоупотреблениях власти, о неограниченном произволе, о пьянстве, о разврате, об этом всем говорят как о фактах, которые не месяцами, а годами были известны, но которые все почему-то терпели». Факты общественной индифферентности трудящихся мало констатировать, необходимо подойти к этому вопросу с научной точки зрения, углубленно подвергнуть его всестороннему анализу, выявить коренные причины и пути устранения.

В принципе, полагал автор, вопрос о понижении активности рабочего класса, доходящей до обывательщины и даже до реакционности, не нов, но такие факты относились ко времени, когда пролетариат был классом угнетенным и эксплуатируемым. «Теперь только впервые мы можем судить на основании фактов о переменах в настроениях рабочего класса, когда он стал классом правящим».

По существу дела, впервые в социологической и политологической литературе Х. Г. Раковский взял на себя анализ того, что он удачно назвал «профессиональным риском» пролетарской власти, то есть тех трудностей, которые проистекали из применения власти, умения или неумения пользоваться ею. При этом легенда о существовании в СССР пролетарской диктатуры, а не диктатуры ВКП(б) или, точнее, ее лидеров оставалась для Раковского, как и для других оппозиционеров, не мифом, а неоспоримым фактом, и это крайне сужало возможность подлинно научного анализа. «Когда часть класса захватывает власть, – говорилось в письме, – известная часть этого класса превращается в агентов самой власти. Таким образом возникает бюрократия. В социалистическом государстве, где нет капиталистического накопления, то есть оно не позволено для членов правящей партии, упомянутая дифференциация является сначала функциональной, но потом превращается в социальную». В то же время переход функции власти к «некоторому количеству людей» из партии и класса ставит под угрозу их сплочение, которое может быть сохранено благодаря лишь системе воздействия, длительному, трудному процессу воспитания самого класса. «Самая идеальная Советская конституция не в состоянии гарантировать рабочему классу беспрепятственное применение своей диктатуры и своего классового контроля, если он не умеет использовать предоставленные ему Конституцией права».

Х. Г. Раковский проявил высокую эрудицию и навыки сравнительного анализа, отмечая несоответствие политических способностей данного, приходящего к власти класса и юридических форм, которые он для себя вырабатывает, считая это общеисторической закономерностью.

Примеры такого рода он приводил из истории Английской революции XVII в. и Французской революции конца XVIII в.[1155]1155
  Л. Д. Троцкий свидетельствовал, что Х. Г. Раковский превосходно знал новую историю Европы, биографии и мемуары ее политиков и дипломатов (Троцкий Л. Портреты революционеров. С. 310).


[Закрыть]

Особенно интересен и поучителен его непредвзятый анализ революции во Франции, в отношении которой в советской исторической литературе в следующие десятилетия произошла резкая догматизация установок. При анализе Французской революции (вот где пригодилась книга А. Олара!) Раковский исходил из классовой разнородности «третьего сословия», включавшего тех, кто не принадлежал к дворянству и духовенству, то есть буржуазию, крестьян, рабочих и другие группы низов, в том числе маргинальные городские элементы. Отнюдь не переоценивая места и роли последних, он сосредоточивал внимание на том, что постепенная концентрация власти в руках постоянно уменьшавшегося числа граждан не только происходила по линии размежевания классов, но разлагала более или менее однородную социальную массу. Функциональная специализация, отделение правившей чиновничьей верхушки от собственного класса предопределили противоречия в среде самого господствующего класса.

Автор письма, проявивший зрелое понимание исторического процесса полутора столетиями ранее, ставил вопрос, крайне волновавший многих предшественников: что способствовало вырождению якобинской партии и падению якобинцев? Пытаясь дать ответ на этот вопрос, он обращал внимание на то, что сам Максимилиан Робеспьер, предупреждавший своих соратников от опьянения властью, сделал немало, чтобы власть выскользнула из рук мелкой буржуазии. В изоляции Робеспьера и вообще якобинцев Раковский отмечал зловещий смысл такого фактора, как подмена выборного начала назначениями (комиссаров в армии и провинции, в парижских секциях и т. д.). Именно формирование бюрократии влекло за собой разложение якобинцев, стремление к богатству и т. п. Приведя мнение заговорщика Гракха Бабефа о том, что падению якобинцев способствовали дворянки, на прелести которых новые руководители были особенно падки, Раковский добавлял, ссылаясь при этом на мнение другого деятеля оппозиции, известного журналиста и «разгребателя грязи» Л. С. Сосновского: «Если бы во время Французской революции существовали автомобили, то имелся бы “автомобильно-гаремный” фактор. Таким образом, режим Робеспьера вместо поднятия активности масс, активности, которую уже подавлял экономический и особенно продовольственный кризис, только усугублял зло и способствовал работе антидемократических сил».

Не приписывая поражение якобинцев исключительно названным факторам, Х. Г. Раковский отмечал, что они ускорили действие других причин, приведших к государственному перевороту летом 1794 г. (термидорианскому перевороту) и свержению якобинской диктатуры. Другими словами, Раковский рассматривал уроки Французской революции иначе, чем те деятели оппозиции, которые выдвинули концепцию «термидора» в Советской России. Термидор представлялся им не столько государственным переворотом, сколько прямым перерождением части революционной партии. Раковский же видел корни перерождения не в политической ориентировке, а в самом факте перехода власти в руки крайне ограниченного числа граждан, установивших террористический, антидемократический режим.

Мы сравнительно подробно остановились на оценке Х. Г. Раковским фундаментальных явлений Французской революции конца XVIII в. не только потому, что они демонстрировали его глубокую историческую образованность и служили основанием для анализа современной ему советской действительности, но и потому, что он в какой-то степени предвосхитил то новое прочтение истории этой революции, которое лишь стало намечаться в СССР (России) в связи с чествованием ее 200-летнего юбилея и после него.[1156]1156
  По-новому попытался прочитать историю якобинцев Н. Н. Молчанов в книге «Монтаньяры» (М., 1989), наметивший, по словам рецензента В. Сироткина, «главную коллизию – доктрина и реальная жизнь». Резюмируя далее книгу Молчанова, рецензент, по существу, прямо перекликается с Раковским: «Робеспьер сам подрывал ту народную опору, на которой держалась якобинская диктатура – выборные народные коммуны, прежде всего парижскую. А что дали монтаньяры взамен? Чиновников, “назначенцев”, которые в силу полного отсутствия управленческого опыта оказывались еще хуже королевских сатрапов» (Литературная газета. 1989. 4 октября). Как тут не сравнить явления и события Французской революции не только с советской действительностью 20-х годов ХХ в., но и с режимом «вертикальной демократии», который сложится в России в начале XXI в.!


[Закрыть]

Переходя на базе такой широкой исторической панорамы к явлениям жизни советского общества, Х. Г. Раковский стремился показать, что «ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были десять лет тому назад». Анализ происходивших изменений должен был указать на выход из создавшегося положения. Указывалось на необходимость выяснить, какая часть советских рабочих вступила в трудовую жизнь после революции и какая до нее; какая часть участвовала в революционном движении и в Гражданской войне; какова доля постоянных и временных рабочих, полупролетарских элементов и т. д. Раковский отмечал, что в СССР сохраняются слои, «о которых очень мало у нас говорят». Это не только безработные, но бедствующие, живущие на границе ничтожной помощи государства, нищеты, воровства и проституции. Этот слой, который, разумеется, существовал и до революции, теперь выражал недовольство советской властью, рабочими, занятыми в промышленности, служащими. «Иногда вы услышите, что они называют рабочую верхушку “новым дворянством”».

Показав глубокую дифференциацию самого рабочего класса, Христиан Георгиевич остановился на основных изменениях, которые внесла функция власти в психологию той его части, на которую была возложена эта функция. Она изменилась настолько, что перестала быть частью этого класса. «Молотов может сколько угодно ставить знак равенства между пролетарской диктатурой и между нашим государством с его бюрократическими извращениями… Этим он сможет только компрометировать диктатуру пролетариата, не разоружив законное недовольство рабочих». Учитывая еще большую разнородность социальной структуры партии, автор документа установил в ней ту же дифференциацию, связанную с формированием бюрократии, которая «сближала швы между различными социальными лоскутами». Формирование советской и партийной бюрократии рассматривалось не как случайное явление, а как новая социальная категория, которая, однако, никакому сколько-нибудь серьезному анализу не подвергалась. «О той роли, которую играет наша партсоветская бюрократия в разложении партии и Советского государства, еще сказано очень мало и в очень общих словах».

Что произошло с активностью партии и рабочего класса? Куда девались идейность, мужество, гордость? Почему так много подлости, трусости, карьеризма? Как люди с богатым революционным прошлым превратились в жалких чиновников? Далеко не просто было ответить на эти вопросы. Раковский не стремился к их всестороннему объяснению, которое просто было невозможно хотя бы в силу не вполне корректной постановки самих вопросов, изначально идеализировавших рассматриваемые категории – рабочий класс и компартию. Важна была уже и сама по себе их постановка. Но определенная попытка дать ответ имелась, и основа его была заложена в предыдущих рассуждениях о дифференциации партии и рабочего класса в связи с формированием бюрократии. Автор вспоминал слова Бабефа: «Чтобы перевоспитать народ в привязанности к делу свободы, нужно больше, чем чтобы ее завоевать».

Раковский с болью размышлял о причинах политической изоляции оппозиции, за которой вначале, казалось бы, шла значительная партийная масса, и вновь приходил к выводу, что воспитание партии и рабочего класса – дело трудное и длительное, что «мозг нужно чистить от всех тех засорений, которые туда внесла наша советская и партийная действительность и наша партсоветская бюрократия». Большинство вступивших в партию, начиная с «ленинского призыва» (1924), лишено революционного воспитания, партийный аппарат проявил неспособность предохранить партию от соблазнов, разлагающего действия привилегий.

Предвидя уже хорошо знакомый демагогический, «статистический» метод полемики, который энергично и не без пропагандистской эффективности брала на вооружение возобладавшая в партии сталинская группа, Раковский предупреждал, что упреки по адресу партийного руководства касаются не количественной, а качественной стороны дела. «Иначе нас опять забросают цифрами относительно бесконечных успехов сов[етского] и парт[ийного] аппаратов. Нужно положить конец этому статистическому шарлатанству». Полагая, что партийное руководство ведет страну по гибельному пути, особенно в последние восемь месяцев (то есть после XV партсъезда), автор документа с горечью противопоставлял мажорным тонам доклада С. В. Косиора об организационной деятельности ЦК партии подкрепленное многими цифрами реальное состояние дел – разложение партийного и советского аппарата, удушение контроля масс, гонения и террор. Он полагал, что существовавшая бюрократия будет развиваться и впредь, даже если в ее среде будет проведена чистка, что дело не столько в изменении личного состава, сколько в перемене методов. В том, что это так, убеждало «идейное убожество и развращающее влияние» низового партаппарата, использовавшего в борьбе против оппозиции самую неудержимую демагогию, антисемитизм, ненависть к интеллигенции, ксенофобию (навязчивый страх перед незнакомыми лицами) и т. п.

Исходя из этих неутешительных констатаций, Х. Г. Раковский высказывал мнение о главном инструменте, который мог бы повлиять на ситуацию в партии и стране, способствуя ее повороту в лучшую сторону. Таким инструментом он считал сокращение объема и функций партийного руководства. «Три четверти этого аппарата партии должны быть распущены, а задачи остальной четверти должны быть введены в строжайшие рамки, в том числе и задачи, функции и права центральных органов». Раковский считал утопией любую попытку реформы, опиравшейся на бюрократию.

Полагая свой анализ предварительным в выяснении роковых политических и экономических ошибок, которые были допущены руководством партии, Х. Г. Раковский вновь в конце документа возвратился к необходимости длительного перевоспитания партийной и рабочей массы. Он полагал, что названный процесс уже начался, что ему способствует борьба оппозиции, что тюрьмы и ссылка оппозиционеров этому процессу также содействуют. К сожалению, здесь проявилось даже не преувеличение роли оппозиции, а непонимание того, что расправа с ней, проводившаяся пока еще относительно «мирно», без значительного кровопролития, одновременно вела ко все большему нагнетанию страха, политической пассивности, усилению низменных инстинктов, что честный и страстный голос правдивой критики, раздававшейся из оппозиционной среды, до масс и даже до подавляющего большинства партийных активистов не доходил, что значительная часть оппозиционеров уже капитулировала перед сталинским диктатом и предстояла капитуляция все новых и новых диссидентов.

В то же время Х. Г. Раковский проявил явное непонимание того, что существенное смягчение режима, введение «рабочей демократии», отказ от насилия подорвал бы самую сущность антинародной власти, которая именовалась «диктатурой пролетариата» и в становление которой он внес личный вклад, ликвидации которой он отнюдь не желал. Между тем последовательная реализация намечаемых планов в конце концов привела бы к сокрушительному результату – сметению с лица земли коммунистической тоталитарной системы.

Сказанное, однако, не снижает значения «Письма Г. Б. Валентинову», которое свидетельствовало о стремлении автора разобраться в сущности социально-политических процессов, происходивших в СССР. При этом совершенно очевидно, что приданная письму личностная форма была лишь проявлением своеобразного жанра, что письмо с самого начала было рассчитано на широкую циркуляцию и по возможности на опубликование.

Письмо получило высокую оценку тех, кто продолжал объективно анализировать бюрократическое перерождение советской системы. Многократно к этому документу обращался Л. Д. Троцкий. Это «небольшое исследование о советской бюрократии» Троцкий и в 1936 г. считал «лучшим из всего, что написано по этому вопросу». В связи с тем, что в 1936 г. уже произошла идейно-политическая капитуляция Раковского перед сталинским режимом, Троцкий добавлял: «Правда, сломленный бюрократической репрессией, сам Раковский отрекся впоследствии от своих критических суждений. Но и семидесятилетний Галилей в тисках святейшей инквизиции увидел себя вынужденным отречься от системы Коперника, что не помешало Земле вращаться и далее. Покаянию шестидесятилетнего Раковского мы не верим, ибо сам он не раз давал уничтожающий анализ таких покаяний. Что касается его исторической критики, то она нашла в фактах объективного развития гораздо более надежную опору, чем в субъективной стойкости ее автора».[1157]1157
  Троцкий Л. Что такое СССР и куда он идет? С. 117.


[Закрыть]

Перекликающиеся с «Письмом Г. Б. Валентинову» аналитические работы с критическим анализом бюрократическо-тоталитарной системы в СССР выходили и за рубежом. В том же 1928 г. появилось исследование С. И. Ивановича (Португейза), эмигрантского меньшевика, правда организационно не связанного с Заграничной делегацией РСДРП.[1158]1158
  Иванович С. ВЕП: Десять лет коммунистической монополии. Париж, 1928.


[Закрыть] Основными его идеями были: большевики не уничтожили государственную власть в России, а сами в нее превратились; сложилась олигархия Политбюро; партия тонет в госаппарате, социально-психологически перерождается, превращается в школу произвола, подхалимажа и хамства; в СССР формируется новый господствующий класс.

Через несколько лет в издававшемся в Париже русском эмигрантском журнале «Современные записки» известный историк и философ Г. Федотов, проведя наблюдение за самодержавным поведением Сталина, за поразительными коллизиями, сближавшими его с русскими монархами, доказывал, что в СССР произошла контрреволюция сверху.[1159]1159
  Федотов Г. Сталинократия // Современные записки. 1936. № 60. С. 374–387.


[Закрыть] «Сталин с 1925 года работает над разламыванием ленинского гранита. К 1935 году он может считать свою задачу оконченной», – утверждал Федотов, неоправданно противопоставлявший Сталина Ленину.[1160]1160
  Там же. С. 379.


[Закрыть]

Существенное отличие анализа Х. Г. Раковского от работ, подобных книге С. Ивановича и статье Г. Федотова, состояло в том, что последние вели критику не только «извне», но и с враждебных ВКП(б) и ее государственной власти позиций, выступали за их ликвидацию, хотя и Г. Федотов, как мы имели возможность только что убедиться, не осознал идейного родства Ленина и Сталина, Раковский же разоблачал «извращения» с позиций демократического обновления советского общества при сохранении «диктатуры пролетариата», что, несомненно, было утопией, ибо не предполагало коренного изменения его социальных и политических основ.

Предпринимались попытки распространения работы Раковского в списках. Жена Троцкого Наталья Ивановна Седова в воспоминаниях об алма-атинском периоде писала: «Перепечатывали замечательное письмо Раковского и рассылали другим».[1161]1161
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Т. 2. С. 297.


[Закрыть] Но письмо Валентинову получило существенный резонанс среди оппозиционных деятелей только после выезда Троцкого за границу. Уже в феврале 1929 г. Троцкий подробно прокомментировал анализ Раковского, выделив наиболее пессимистические его моменты.[1162]1162
  Deutscher I. The Prophet Unarmed. P. 435.


[Закрыть]

Это был, однако, не единственный труд, написанный в астраханской ссылке, который был вскоре напечатан и получил определенную известность. Х. Г. Раковский внимательнейшим образом по всем доступным ему каналам стремился собрать максимум объективной информации о тех трансформациях, которые происходили в стране и в политическом курсе руководства ВКП(б). Он, как и другие ссыльные оппозиционеры, безусловно подметил признаки назревавшего в Политбюро раскола.

Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 г., материалы которого опубликованы не были, но решения были выдержаны в духе установок Н. И. Бухарина, в печати появились два принципиально отличавшихся друг от друга выступления об этом пленуме – доклад Сталина на собрании актива Московской организации ВКП(б)[1163]1163
  Правда. 1928. 18 апреля.


[Закрыть] и доклад Бухарина в Ленинграде.[1164]1164
  Бухарин Н. Уроки хлебозаготовок, Шахтинского дела и задачи партии. М., 1928.


[Закрыть]

Сталин был бескомпромиссен, резок и груб. Он демагогически разглагольствовал о самокритике и произнес свои «исторические» слова по поводу того, что «если критика содержит хотя бы 5–10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать»,[1165]1165
  Сталин И. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1949. Т. 11. С. 33.


[Закрыть] которые открывали дорогу клевете, поклепам и будущим выявлениям новых «врагов». В связи с провокационным Шахтинским делом, по которому была осуждена в качестве «врагов народа» большая группа честных инженеров, он сделал вывод: «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на одну минуту».[1166]1166
  Там же. С. 63.


[Закрыть] О тех людях, которые рассчитывали на прекращение борьбы против кулачества, Сталин заявил, что им «не может быть места в нашей партии»,[1167]1167
  Там же. С. 47.


[Закрыть] что тот, кто думает понравиться «и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак».[1168]1168
  Там же. С. 48.


[Закрыть] Бухарин же произнес свой доклад в совершенно ином тоне и впервые высказал публичное беспокойство по поводу тенденции рассматривать чрезвычайные меры как почти нормальные, вообще переоценивать меры административного порядка.[1169]1169
  См. анализ в кн.: Коен С. Бухарин: Политическая биография. С. 343–344.


[Закрыть] Опытным наблюдателям должно было стать ясно, что между Сталиным и Бухариным назревала конфронтация.

Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), оставившем «правых» в меньшинстве, хотя и не принесшем Сталину решающей политической победы. Именно на этом пленуме Сталин выдвинул свой тезис о том, что «по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться»,[1170]1170
  Сталин И. Сочинения. Т. 11. С. 171.


[Закрыть] послуживший «теоретическим» обоснованием будущей кровавой бани.

Все эти сдвиги воспринимались оппозиционными деятелями по-разному. С одной стороны, Бухарин попытался установить контакты с некоторыми бывшими видными представителями объединенной оппозиции. 11 июля он посетил Каменева, специально вызванного им из Калуги, где тот проживал по требованию высшего начальства, и вел с ним в присутствии Г. Я. Сокольникова беседу о возможном привлечении его и Зиновьева на свою сторону. За пределы взаимных прощупываний контакты «Колечки Балаболкина», как прозывал Бухарина весьма острый на язык Троцкий, с капитулировавшими оппозиционерами[1171]1171
  Вслед за Зиновьевым и Каменевым, выступившими с подробными покаянными заявлениями о разрыве с «троцкизмом», в конце января 1928 г. о примирении со сталинским руководством заявил Г. Л. Пятаков (Правда. 1928. 27 января, 29 февраля). В. А. Антонов-Овсеенко и Н. Н. Крестинский опубликовали декларации о том, что они не имели ничего общего с Троцким в идейно-политическом отношении, что организационно они в оппозиции 1926–1927 гг. не участвовали (Правда. 1928. 8 апреля). Аналогичные документы продолжали появляться и в следующие месяцы.


[Закрыть] не продвинулись.[1172]1172
  Бюллетень оппозиции. 1929. № 1–2. С. 15–17; Социалистический вестник. 1929. № 6. С. 10–11. Научную публикацию документов, связанных с этой беседой, осуществил Ю. Г. Фельштинский (Фельштинский Ю. Г. Два эпизода из истории внутрипартийной борьбы: Конфиденциальные беседы Бухарина // Вопросы истории. 1991. № 2–3. С. 182–203). Под видом публикации С. Коэн преподнес пересказ беседы, сконцентрировав внимание на моментах, наиболее благоприятно освещавших позицию Бухарина (Огонек. 1990. № 28. С. 13–16; см. также: Коэн С. Предчувствие сталинизма // Там же. С. 13).


[Закрыть]