Текст книги "Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль"

4. Накануне ареста

В условиях все более набиравшего силу в СССР политического террора Х. Г. Раковский вынужден был убедиться, что его попытка прекратить оппозиционную деятельность с восстановлением в партии при условии лишь частичного «разоружения» и без восхваления Сталина оказывается несбыточной. Летом 1936 г. перед ним встала дилемма – немедленная гибель или же зыбкая возможность самосохранения на неопределенный срок при условии полной политической капитуляции, политического самоубийства.

Такой поворот возник в связи с провокационным делом так называемого «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», по которому более полугода велось следствие, а сам процесс происходил в Военной коллегии Верховного суда СССР 19–24 августа 1936 г.[1465]1465
  О так называемом «антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре» // Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 78–94.


[Закрыть]

В дни суда центральная печать публиковала вперемежку статьи о нем, написанные представителями центральной власти и бывшими оппозиционерами (в их числе были Е. А. Преображенский и Г. Л. Пятаков).[1466]1466
  Правда. 1936. 21, 24 августа; Известия. 1936. 21, 24 августа.


[Закрыть] Заголовки этих статей гласили: «Беспощадно уничтожить презренных убийц и предателей», «За высшую меру измены и подлости – высшую меру наказания», «Добить до конца» и т. п. Бывшие борцы против сталинщины теперь каялись и клялись в верности «вождю», лили грязь на обвиняемых, на Л. Д. Троцкого. Радек при этом упомянул и имя Раковского, которому Троцкий заявил якобы, как и самому Радеку вместе со Смилгой, что за рубежом надо создать центр, который бы из-за границы руководил действиями «троцкистов» в СССР.[1467]1467
  Известия. 1936. 21 августа.


[Закрыть]

Смертный приговор всем 16 обвиняемым, в том числе бывшим ближайшим соратникам Ленина Г. Е. Зиновьеву и Л. Б. Каменеву, видным партийным и государственным деятелям Г. Е. Евдокимову, И. П. Бакаеву, С. В. Мрачковскому, В. А. Тер-Ваганяну, И. Н. Смирнову и другим, был полностью одобрен Исполкомом Коминтерна, что прозвучало в статье его председателя Георгия Димитрова «Защищать подлых террористов – значит помогать фашизму».[1468]1468
  Правда. 1936. 26 августа.


[Закрыть]

Во время процесса стали раздаваться обвинения против Бухарина, Рыкова, Томского, Пятакова, Сокольникова, Радека, Угланова, Серебрякова, Путны, а в печати была развернута кампания с требованиями расследовать их связи с подсудимыми.[1469]1469
  Там же. 22 августа.


[Закрыть]

Такова была обстановка всеобщей ненависти и истерии, в которой 21 августа в «Правде» появилась небольшая статья Х. Г. Раковского «Не должно быть никакой пощады». Невозможно дать ответы на возникающие в связи с ней вопросы: сам ли Раковский предложил статью редакции или его к этому вынудили прямой угрозой-ультиматумом? писал ли он ее или поставил подпись под заготовленным для него текстом? Как бы ни обстояло дело в действительности, именно теперь, а не в начале 1934 г., произошла полная капитуляция Х. Г. Раковского, означавшая его политическую гибель.

Как ни горестно это делать, но объективность нашего рассказа требует, чтобы публикация была не только названа, но и процитирована. «Чувство безграничной и горячей симпатии к любимому вождю и учителю трудящихся масс товарищу Сталину и его ближайшим соратникам, чувство полной, безоговорочной солидарности с линией партии и вместе с тем чувство глубокого возмущения и негодования против гнусных и подлых убийц, – вот что испытывает каждый из нас, прочитав сообщение Прокуратуры СССР от 15 августа. К этому всеобщему чувству у меня возникло чувство стыда, жгучего стыда за прошлую принадлежность к оппозиции, вожди которой превратились в контрреволюционеров, преступников и убийц и которые, как каждый может убедиться еще раз на фактах, влекли своих сторонников к политической и моральной деградации».

Наиболее резкие и агрессивные эскапады звучали по адресу Троцкого. Вместе с тем всячески восхвалялась генеральная линия партии, в успехах которой Раковский убедился, как заявлялось в этом тексте, во время недавних деловых поездок по Кавказу и Украине. В заключение звучал призыв расстрелять Зиновьева, Каменева и других обвиняемых.

Эта статья, лежащая темным пятном на памяти о Х. Г. Раковском, продлила ему пребывание вне тюремной камеры всего лишь на пять месяцев и одну неделю… Правда, племянница Х. Г. Раковского Л. Гевренова, жившая у него тогда в Москве, во время встречи с одним из авторов этой книги вспоминала, что после выхода статьи в «Правде» Раковский тут же позвонил ее главному редактору и с возмущением воскликнул «Как вы могли так исказить мою статью?». Представляется, однако, что сущность того, что подписал Христиан Георгиевич, была отражена в опубликованном тексте более или менее верно. Да и факт названного телефонного звонка в условиях разворачивавшегося Большого террора можно поставить под сомнение.

Именно в связи с тем, что им было «поручено» написать статьи с осуждением Каменева, Зиновьева и особенно Троцкого, Сталин распорядился несколько отложить арест этих бывших лидеров оппозиции. Им, да и далеко не только им, было сделано публичное предостережение, опубликованное в центральной печати в форме статьи о событии шестилетней давности, которая звучала, однако, весьма актуально. Речь шла об отказе выдающегося математика академика Н. Н. Лузина подписать в 1930 г. письмо ученых с требованием смертной казни для обвиняемых по делу так называемой Промпартии. Нет смысла цитировать эту провокационную статью, достаточно назвать ее заголовок: «Враг, с которого сброшена маска».[1470]1470
  Правда. 1936. 14 июля.


[Закрыть]

По сему поводу Сталин, пребывавший на Кавказе, писал 23 августа Кагановичу с явно садистской интонацией: «Статьи у Раковского, Радека и Пятакова получились неплохие. Судя по корреспондентским сводкам, инокорреспонденты замалчивают эти статьи, имеющие большое значение. Необходимо перепечатать их в газетах в Норвегии, Швеции, Франции, Америке, хотя бы коммунистических газетах. Значение их состоит между прочим в том, что они лишают возможности наших врагов изображать судебный процесс как инсценировку и как фракционную расправу ЦК с фракцией Зиновьева – Троцкого».[1471]1471
  Сталин и Каганович: Переписка 1931–1936 гг. М., 2001. С. 642.


[Закрыть]

Болгарское посольство в Москве сообщило 30 августа 1936 г. своему МИДу о зловещей обстановке в столице: люди по приказу идут на митинги; кто откажется, рискует быть заподозренным в троцкизме; на собраниях звучат кровожадные речи. «Этот страх объясняет и недостойное письмо Кр. Раковского, который, чтобы спасти себя от подозрения, поспешил обругать своего бывшего товарища»[1472]1472
  ЦДА на РБ. Ф. 17. Оп. 7. Арх. ед. 205. Л. 2.


[Закрыть] (имелся в виду Л. Д. Троцкий).

Х. Г. Раковский не мог знать, что через месяц с небольшим после опубликования его статьи, 29 сентября 1936 г., появилась директива Политбюро ЦК ВКП(б), окончательно определившая его незавидную судьбу. Эта директива, подготовленная Л. М. Кагановичем, называлась «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам» и предписывала расправу не только с арестованными, следствие по делам которых уже окончилось, и с находившимися под следствием, но и с теми, «которые раньше были высланы».[1473]1473
  Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 39; 1990. № 1. С. 47.


[Закрыть] Так, приговор Раковскому был фактически подписан за полтора года до того, когда он был формально вынесен и когда Христиан Георгиевич еще продолжал выполнять свои обязанности в Наркомате здравоохранения РСФСР.

Но с конца 1936 г. Раковский все более отчетливо ощущал, что кольцо вокруг него сжимается теснее и теснее. Об этом свидетельствовала его племянница Лиляна Гевренова. После пребывания с Раковским в Лондоне и возвращения затем на родину эта молодая женщина приехала по приглашению своего дяди в СССР для поступления в Московскую консерваторию и вновь жила в семье Раковских. Родные и близкие передали через нее в качестве сувениров многочисленные письма, автором которых был Крыстю. Эти письма были написаны еще в молодости и позже бережно хранились в семье.

Чтобы уберечь письма от конфискации болгарскими пограничными властями, Лиляна отдала их для отправки в СССР советскому консулу в Софии Н. П. Ткачеву. Письма, однако, так и не были получены.[1474]1474
  Гевренова Л. Указ. съч. С. 90.


[Закрыть] По всей видимости, консул передал их в совершенно другое место – в НКВД, чтобы попытаться использовать их против Раковского. Лишь двое из коллег-медиков – Л. С. Штерн и И. Н. Казаков – продолжали по-прежнему бывать в его доме. Незадолго до ареста Христиан Георгиевич сказал племяннице: «Если кто-то спросит тебя, что ты обо мне думаешь, ответь: “Каждый отвечает лишь за себя и свои дела”».[1475]1475
  Там же. С. 90, 95.


[Закрыть] Л. Гевренова вспоминала и другие весьма многозначительные слова Раковского: «Ты же изучала французскую революцию, знаешь, как развивались события, сначала был Дантон, потом Робеспьер. У революции свои законы. Революция пожирает своих детей».[1476]1476
  Там же. С. 96. Слова «Революция, как Сатурн, пожирает своих детей» историческая традиция приписывает в одних случаях М. Робеспьеру, в других – Ж. Дантону, в-третьих – лидеру жирондистов П. Верньо. Точнее было бы сказать, что революция пожирает не своих детей, а своих отцов.


[Закрыть] В этих словах вновь проявилась политическая и историческая эрудиция, глубокое проникновение в сущность событий и явлений.

1937 год начался с разоблачения нового «заговора». 20 января в печати появилось сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия по делу «троцкистского параллельного центра», в принадлежности к которому обвинялись бывшие друзья и соратники Х. Г. Раковского Г. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков и другие. Вслед за пропагандистской травлей новых «троцкистских шпионов и изменников»[1477]1477
  См., например: Правда. 1937. 21, 22, 23 января и др.


[Закрыть] было опубликовано обвинительное заключение. Некоторым из этих жертв приписывался, в частности, шпионаж в пользу Японии.[1478]1478
  Там же. 24 января.


[Закрыть]

На происходившем в последнюю неделю января очередном судебном фарсе обвиняемые называли фамилии многих бывших деятелей оппозиции в качестве связанных с ними «изменников».[1479]1479
  Правда. 1937. 24, 26, 27, 28 января.


[Закрыть] Подсудимый Я. Н. Дробнис, работавший ранее в Наркомате путей сообщения (он был соратником Раковского по Гражданской войне и восстановительному периоду в Украине), на судебном заседании 25 января обвинил Раковского в участии в антисоветской деятельности. Дробнис повторил выбитые на следствии показания, что руководителем западносибирского нелегального троцкистского центра был Н. И. Муралов. Во время одной из встреч Дробнис якобы задал Муралову вопрос, каково отношение Раковского к этому центру, и получил ответ, что Раковский «до момента своего отхода (то есть отказа от оппозиционной деятельности. – Авт.), не являясь членом западносибирского центра, однако, был непосредственно связан с ним и был прекрасно осведомлен о новой тактике, о новых директивах Троцкого относительно террора и диверсий».[1480]1480
  Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра. М., 1937. С. 91; Conquest R. Op. cit. P. 162.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский отлично понял, что петля вокруг его шеи обвилась уже плотно. Он попытался было обратиться к председателю Военной коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульриху и наркому внутренних дел Н. И. Ежову с письмом, в котором «с возмущением и негодованием» отверг инсинуации,[1481]1481
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 8–11.


[Закрыть] но это письмо поступило палачам уже после ареста его автора.

В первые недели 1937 г. Х. Г. Раковский все же продолжал добросовестно выполнять служебные обязанности. Можно лишь догадываться, каким напряжением и внутренними муками давалось ему показное спокойствие. 31 декабря 1936 г., 3, 4 и 5 января 1937 г. под руководством Раковского прошла серия совещаний, на которых рассматривались планы НИИ на 1937 г.;[1482]1482
  ГАРФ. Ф. 482. Оп. 28. Ед. хр. 67. Л. 1, 4, 8, 13.


[Закрыть] 10 января Раковский обсуждал со своими сотрудниками вопрос о подготовке всероссийского совещания работников институтов гигиены труда, промышленной санитарии и профессиональных заболеваний. Определена была тематика докладов, намечена дата совещания – 27 января.[1483]1483
  Там же. Л. 15–17.


[Закрыть]

Этот день станет для Х. Г. Раковского роковым – в ночь на 27 января он будет арестован. Но пока, 11 января, Христиан Георгиевич пишет письмо в Наркомат здравоохранения Казахстана, поясняя правила приема «тематических больных» в центральные НИИ.[1484]1484
  Там же. Ед. хр. 93. Л. 2.


[Закрыть] 17 января в присутствии Раковского в УНИ вновь рассматривались планы научных институтов.[1485]1485
  Там же. Ед. хр. 67. Л. 19.


[Закрыть]

5. Арест и следствие

Сталинский террор все более нарастал. Главной закономерностью Большого террора в СССР 1936–1938 гг. было отсутствие внешней закономерности – каждый человек, представитель любого общественного строя страты, любой профессии, общественного положения – от колхозника до члена Политбюро – должен был чувствовать, что его в любой момент могут «взять», что жизнь его висит на волоске. Главной целью Большого террора было создание в стране обстановки всеобщего страха, обеспечивавшего еще большее укрепление единоличной власти кровавого диктатора. Большой террор способствовал разрушению человеческой личности граждан СССР, превращению их в запуганное стадо.

Еще до окончания январского процесса, на котором многие бывшие коллеги и единомышленники были приговорены к расстрелу, в ночь на 27 января 1937 г. пришли за Раковским. Христиан Георгиевич был обвинен «в участии в контрреволюционной террористической организации».[1486]1486
  Данные ЦА ФСБ РФ.


[Закрыть]

Произошло это через два дня после того, как нарком внутренних дел Ежов направил Сталину «спецсообщение» о Раковском с приложением выписок из показаний о нем. Ежов заявлял, что «по имеющимся агентурным и следственным материалам» Раковский «до последнего времени является одним из активных участников контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации», в подтверждение чего приводились выдержки из явно выбитых показаний арестованных Каспаровой, Пятакова и др.[1487]1487
  АВПР. Ф. 3. Оп. 24. Ед. хр. 276. Л. 15–23.


[Закрыть] Хотя Сталин написал на рапорте «Арх[ив]», он явно тут же дал указание об аресте Раковского.

Обыск в квартире № 2 по Старо-Пименовскому переулку, 16 продолжался восемнадцать часов. Раковскому не давали присесть. Жена хотела принести ему стакан чаю, но агенты НКВД этому воспрепятствовали под предлогом, что она может дать яд.[1488]1488
  Конспективная запись об этом была сделана видным советским разведчиком Игнатием Рейсом, который в июле 1937 г. отказался возвратиться в СССР и, оставшись на Западе, познакомил общественность с ужасами сталинского террора (Бюллетень оппозиции. 1937. № 60–61. С. 12–13). 4 сентября Рейс был убит агентами НКВД в окрестностях Лозанны.


[Закрыть] Племяннику Валерьяну, сыну своей сестры Анны, Раковский успел сказать: «Если тебя сразу не арестуют, немедленно поезжай в Харьков, спасай Аника. Раковских всех уничтожат».[1489]1489
  По сведениям Христиана Валерьяновича Раковского, проживающего в Харькове.


[Закрыть] В Харькове, где постоянно проживала Анна Раковская, находился трехлетний сын Валерьяна Христиан, которого в семье называли Аником.

Обыск не дал результатов. Никаких «крамольных» документов или предметов старший лейтенант Главного управления государственной безопасности НКВД Голубев «со товарищи» и дворником Заверткиным не обнаружили. Трофеями были партбилет, ордена и т. п.

Согласно семейному преданию, рассказанному авторам этой книги Христианом Валерьяновичем Раковским, Валерьян вместе с болгарской политэмигранткой Койкой Тиневой, в прошлом видной деятельницей социалистического движения Болгарии, тотчас обратился к Василу Коларову, который незадолго перед этим вычеркнул вроде бы фамилию Тиневой из переданного ему «на согласование» списка болгар, намечаемых к расправе. Тинева и В. Раковский просили Коларова вступиться за арестованного. Коларов в свою очередь обратился к Г. Димитрову. Последний, очень редко и крайне неохотно, в исключительных случаях, действительно обращавшийся к Сталину с ходатайствами об освобождении иностранных коммунистов и советских сотрудников Коминтерна, и на этот раз будто бы взял на себя смелость вмешаться. В семейном предании речь идет даже о визите Димитрова к Сталину по этому поводу.

Но личный визит сомнителен, так как даже для согласования важнейших вопросов политики Коминтерна Димитрову, как правило, не удавалось испросить аудиенции. Максимально, что могло иметь место, – это телефонный разговор. Результатов переговоров В. Раковский и К. Тинева ожидали у Коларова. Димитров, по рассказам Валерьяна, вошел в кабинет белый как мел. «Если ты еще раз попросишь за Раковского, я тебя расстреляю» – так передал он реакцию Сталина на это его ходатайство.

Следует отметить, что внучатая племянница Раковского Л. Гевренова отвергает версию заступничества Димитрова и Коларова, считая, что эта версия – извращенный вариант ее рассказа о попытке Димитрова заступиться за нее,[1490]1490
  Воспоминания Л. Гевреновой, записанные в личной беседе в Софии 26 октября 1990 г.


[Закрыть] и ее мнение представляется нам более близким к истине, учитывая натянутые отношения между Коларовым и Раковским, тот факт, что Коларов не просто не заступался за своих товарищей по болгарскому коммунистическому движению, а наоборот, в ряде случаев выступал в роли доносчика, а Димитров, как правило, поддакивал «вождю всех народов».

Мужественный нарком Каминский не поддался широко распространенному тогда искушению принять участие в травле еще одного «врага народа». Изданный лишь через пять дней, 1 февраля (лелеялась, видимо, весьма зыбкая надежда на освобождение, на то, что арест произошел «по недоразумению»), скупой приказ гласил: «Начальника УНИ и заместителя председателя УМС Раковского Х. Г. считать освобожденным от указанных обязанностей с 27 января сего года».[1491]1491
  ГАРФ. Ф. 482. Оп. 42. Ед. хр. 5045. Л. 13.


[Закрыть]

После ареста Х. Г. Раковского по кабинетам Наркомздрава пронесся кровавый смерч. В числе других были арестованы оба заместителя наркома В. А. Кангелари и М. Г. Гуревич, а через несколько месяцев и сам нарком Г. Н. Каминский.

Более года судьба Х. Г. Раковского оставалась под покровом глубокой тайны. Ходили разнообразные слухи, в том числе о том, что он был почти сразу убит или негласно осужден. Бывший советский разведчик Вальтер Кривицкий, бежавший на Запад, высказывал во второй половине 1937 г. мнение, что Раковский уже прошел через тайный процесс как «шпион» и «агент гестапо».[1492]1492
  Социалистический вестник. 1937. № 23–24. С. 22.


[Закрыть]

На протяжении всего 1937 г. в стране все более нагнетался террористический психоз, причем трудно отделить тех, кто верил в шпионаж и диверсии со стороны бывших видных большевиков, ученых, деятелей литературы и искусства, рабочих и крестьян, от людей, отлично понимавших, что идет отстрел невинных. Эти люди маскировались под веривших Сталину, чтобы самим не угодить под нож мясорубки.

Первый секретарь болгарского посольства в Москве Г. Левинсон докладывал своему МИДу 29 июня 1937 г: «Никто, даже те, кто сегодня кричит против “врагов народа”, не гарантированы, что они завтра сами не будут объявлены таковыми – ведь и Радек, и Раковский во время зиновьевского процесса публично заклеймили в “Известиях” Троцкого и отреклись от него, а теперь они сами находятся в тюрьме как его агенты».[1493]1493
  ЦДА на РБ. Ф. 176. Оп. 7. Арх. ед. 443. Л. 176.


[Закрыть]

В начале марта стало известно о завершении пленума ЦК ВКП(б), на котором рассматривали, в частности, вопрос «об антипартийной деятельности Бухарина и Рыкова»,[1494]1494
  Правда. 1937. 6 марта.


[Закрыть] и в печати полилась новая река помоев, теперь уже по адресу так называемых «правых», которых сталинский идеологический подпевала П. Поспелов, ставший позже академиком за сверхподданничество, именовал «оголтелой бандой врагов народа и фашистскими мерзавцами».[1495]1495
  Там же. 13 марта.


[Закрыть]

В декабре 1937 г. пышно отметили 20-летие ВЧК – ОГПУ – НКВД. В редакционной статье «Правды» целый раздел был посвящен «борьбе с фашистскими разведками и их троцкистско-бухаринской агентурой». В печати публиковалось огромное число подхалимских приветствий НКВД. А. И. Микоян на торжественном собрании в честь юбилея этого ведомства провозгласил лозунг: «У нас каждый трудящийся – наркомвнутделец!»[1496]1496
  Правда. 1937. 21 декабря.


[Закрыть] Наркома внутренних дел Н. И. Ежова, ставшего в октябре 1937 г. кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), в газетах и на собраниях называли «любимцем партии и народа», рисовали «ежовые рукавицы». Несколькими месяцами ранее кровавый прокурор СССР Вышинский был награжден орденом Ленина «за успешную работу по укреплению революционной законности и правопорядка».[1497]1497
  Там же. 21 июля.


[Закрыть]

«Троцкистов» обвиняли не только в преступлениях последнего времени. Официальная пропаганда пыталась создать представление, что все оппозиционные течения 20-х годов были сборищами преступников. Со сталинским террором полностью солидаризовался Коминтерн. Генеральный секретарь ИККИ Г. Димитров в речи на предвыборном собрании в городе Костроме 8 декабря 1937 г. заявил: «Разгром троцкистско-бухаринских агентов фашизма, шпионов, диверсантов и вредителей нашей страны – это громадное поражение поджигателей войны… Не может быть никакой пощады врагам народа».[1498]1498
  Димитров Г. Съчинения. София, 1954. Т. 10. С. 402.


[Закрыть]

Таковы были те условия, в которых палачи, морально и физически истязая Х. Г. Раковского, добивались от него показаний, угодных «хозяину».

Но что конкретно происходило с Х. Г. Раковским в заключении в промежутке между арестом и судом, что происходило после суда, вынесшего ему по тем меркам «милостивый» приговор – 20 лет тюремного заключения, это до того времени, как нам удалось познакомиться с архивной документацией НКВД СССР, оставалось неизвестным. Только теперь, когда двери этого архива, называемого ныне Центральным архивом ФСБ РФ, чуть приоткрылись и авторам этой книги удалось частично познакомиться со следственным и тюремным делами Х. Г. Раковского, создается возможность осветить последний, трагический этап его жизни.

В тюрьме дело началось с канцелярских забот. Скрупулезно было перечислено и отражено в квитанции все, что было у Раковского конфисковано: книги, одежда, деньги, ордена. Рукописи, однако, названы не были, и о их судьбе ничего не известно. Нового заключенного заставили заполнить анкету. Обычные вопросы, на которые Раковский привык уже отвечать при служебных перемещениях в 20-х годах, в Наркомате здравоохранения в следующем десятилетии… Но имел этот документ зловещий заголовок «Анкета арестованного».[1499]1499
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Личное дело заключенного № 174. Л. 3–6.


[Закрыть]

Отметим лишь некоторые наиболее важные ответы, дающие представление о том, что Раковский сохранил самообладание и достоинство. На вопрос о социальном происхождении он ответил: «Поземельный собственник в Добрудже, Румыния». Свое социальное положение он охарактеризовал так: «Зарабатывал как публицист и имел некоторый доход, оставшийся от отца, после революции – служащий». Свою партийность он осветил следующим образом: «Член партии социал-демократической с 1891 и ВКП(б) с 1918 до моего исключения в конце декабря 1927 г. Восстановлен в партии постановлением ЦК от 14…»[1500]1500
  Анкета подшита в дело таким образом, что дальнейший текст невозможно прочитать.


[Закрыть] Речь шла о решении от 14 ноября 1935 г., которым Раковский не восстанавливался, а «принимался» в ВКП(б) со стажем с момента принятия этого решения.[1501]1501
  Архивная справка, предоставленная авторам бывшим Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.


[Закрыть] Характер ответа свидетельствует, что и на Лубянке Раковский не мог примириться с этим издевательским, в его представлении, решением. Ответ на вопрос о категории воинского учета и о том, где состоит на учете, гласил: «Не состою на учете (был членом реввоенсовета юго-западного и южного фронтов)».[1502]1502
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 6.


[Закрыть]

Потянулись долгие и мучительные дни, а затем и месяцы в тюрьме. Мы не знаем, каким физическим и моральным пыткам подвергался Христиан Георгиевич, – следственное дело это, естественно, прямо не отражает. Но в том, что подлое и изощренное насилие имело место, можно не сомневаться. О пытках в застенках НКВД свидетельствуют почти все бывшие политические заключенные, каким-то чудом оставшиеся в живых. И тем не менее Х. Г. Раковский не давал «признательных» показаний долгое время.

Через два с половиной месяца палачи спохватились, что арест юридически не оформлен, и приобщили к делу постановление об избрании меры наказания и предъявлении обвинения от 9 апреля 1937 г., в котором утверждалось, что Раковский «достаточно изобличается в том, что он является участником контрреволюционной троцкистской террористической организации».[1503]1503
  Там же. Л. 7.


[Закрыть] Разумеется, никакой «следственный материал» не мог ни в чем «изобличить» Раковского, так как таковой материал отсутствовал – предыдущие листы следственного дела представляли собой ордер на арест и обыск, протокол обыска, квитанцию, анкету.

В начале августа Х. Г. Раковский как «враг народа» был исключен из ВКП(б).[1504]1504
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 6.


[Закрыть]

Допросы и пытки продолжались. В числе палачей был следователь по особо важным делам при Прокуратуре СССР Л. Р. Шейнин, с легкостью душевной сочетавший руководство мучениями с импозантным общением с деятелями культуры в качестве популярного писателя – автора детективных повестей и рассказов. Однако следственное дело до конца мая оставалось пустым. Очевидно, что допросы не давали результатов и их протоколы к делу не приобщались.

В 1988 г. Генеральной прокуратурой, а затем Верховным судом СССР было установлено, что некоторые протоколы допросов, в том числе на очных ставках, фальсифицировались. Следователям разрешалось извращать показания обвиняемых, к делу приобщались заранее составленные протоколы допросов о признании «вины», самооговоры, достигнутые путем обмана, шантажа, физического и психического насилия; с допрашиваемыми «беседовал» Ежов, убеждавший, что суд сохранит им жизнь, если они признают несуществующую вину; в Лефортовской тюрьме арестованных жестоко избивали, о чем еще в 1956 г. сообщила А. А. Розенблюм, работавшая в 1937–1939 гг. начальником санчасти этой тюрьмы.[1505]1505
  Архив Военной коллегии Верховного суда СССР. Оп. 1. Ед. хр. 43. Л. 277.


[Закрыть]

Об издевательствах над Х. Г. Раковским архивные документы прямого представления не дают. Но косвенными свидетельствами являлись ночные допросы. Начинались они в разное время: в 22 часа, в 0 часов с минутами, в 1 час, в 3 часа ночи. Время окончания допросов, как правило, не указывалось. Лишь в одном документе можно прочитать, что допрос, начатый в половине второго ночи, завершился в шесть часов пятнадцать минут утра.[1506]1506
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 65–67, 71–72.


[Закрыть]

Х. Г. Раковский сдавал позиции постепенно.

Первую победу над узником энкаведистской команде удалось одержать 1 июня, когда Раковский написал заявление на имя наркома внутренних дел Ежова. В нем говорилось: «После четырех месяцев запирательства на следствии я пришел к убеждению, что лишь коренное изменение моей позиции является единственно правильным. Приступая к даче показаний, полных и искренних, я заявляю, что до последнего времени я оставался троцкистом и был связан с троцкистским подпольем. Обещая быть откровенным и правдивым до конца, я рассчитываю, что мои показания о подпольной работе контрреволюционной троцкистской организации помогут партии и государственному аппарату выкорчевать троцкистское подполье».[1507]1507
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 159.


[Закрыть]

Можно представить себе, какие физические и нравственные издевательства пришлось претерпеть, чтобы собственноручно написать такую бумагу. Но уже в ней скрывалось то противоречие, которое затем на следствии и на суде будет использовать Раковский, чтобы косвенно дать понять современникам и потомкам фальшь всего дела и свою невиновность. Ведь если Раковский стремился помочь партии в искоренении врагов, как мог он сам к этим врагам принадлежать? Кроме того, автор признавал лишь свою связь с «троцкистским подпольем», но не принадлежность к нему.

Такой линии он придерживался на первом допросе через неделю, 8 июня. Это был первый протокол, сохранившийся в деле. «Признав» здесь свою принадлежность к «контрреволюционному троцкизму», Раковский тут же отмежевался от обвинения в террористической деятельности: «Лично я террористической позиции не разделял и никакой работы в этом направлении не вел». Зная или догадываясь, что предыдущие протоколы к делу не приобщены, он нашел возможность зафиксировать тот факт, что уже имели место многочисленные допросы: он сказал о своих «неоднократных на следствии устных заявлениях», о которых в деле нет следа.[1508]1508
  Там же. Л. 162–173.


[Закрыть]

Последовали новые пытки, и через три недели следствие добилось очередной «победы». 29 июня Раковский признал, что он «разделял террористические установки подпольной троцкистской организации». Но видимо, во время этого допроса воля и мужество, которые всегда были присущи гордому болгарину, вновь возобладали. Раковский внезапно и решительно заявил следователю, который внес эти слова в протокол: «В своих показаниях все рассказал и более ничего заявить не имею».[1509]1509
  Там же. Л. 174–178.


[Закрыть]

Более двух месяцев после этого допросы Раковского не давали результата. По всей видимости, он отказался даже от тех частичных и двусмысленных показаний, которые у него были выбиты в июне.

В этом промежутке Раковский написал обширные «показания» под заголовком «Моя подпольная к[онтр]р[еволюционная] работа во время ссылки»,[1510]1510
  Там же. Л. 230–262.


[Закрыть] которые представляют собой, по существу дела, воспоминания о пребывании в ссылке в 1928–1934 гг. и являются изложением политических взглядов автора. Хотя и в заголовке, и в тексте его взгляды и деятельность многократно ритуально определяются как «контрреволюционные», при внимательном ознакомлении легко можно убедиться, что эти «показания» писались не для следователей, а для потомков, в расчете на то, что архивы НКВД надежно сохранят документ для непредубежденных читателей, для историков, что и произошло.

В тексте можно встретить немало фамилий лиц, участвовавших в «контрреволюционной троцкистской деятельности», но все эти упоминания таковы, что причинить вред этим людям они не могли – речь шла либо о тех, кто уже был казнен сталинским режимом, либо же излагались факты, заведомо известные тайным службам хозяина.

С чувством достоинства и гордости Раковский писал, сопровождая, как в Зазеркалье Кэрролла, соответствующие высказывания эпитетами «троцкистские», «контрреволюционные», о том, что после высылки Л. Д. Троцкого из СССР и капитуляции ряда оппозиционеров он фактически стал первым теоретиком оппозиции, осуществил громадную аналитическую работу, хотя «не делал окончательных выводов и не спешил давать свою оценку событиям».

Но в конце концов он пришел к выводу, что генеральная линия ВКП(б) привела к кризису, перерастающему в катастрофу, что неминуемо повторение «преднэповского периода» – то есть отказ от рыночных отношений, возвращение к чрезвычайщине. Раковский сделал заключение, что в стране произошел переворот, что «в характере пролетарской диктатуры и в структуре идеологии самой партии произошло полное перерождение и что, оставаясь социалистической в своей основе, поскольку земля и другие орудия и средства производства являются общественным достоянием, – пролетарская диктатура превратилась в государство сословное. Служебное сословие подменило пролетариат и трудящиеся массы».

В главе о пребывании Раковского в ссылке мы писали о вышедших из-под его пера важных документах конца 20-х – начала 30-х годов с анализом и критикой антинародного политического строя в СССР, того, что получало наименование тоталитаризма. В рассматриваемом же сейчас документе названы еще два его важных политических труда того времени – «Назад, к советской конституции, назад, к партийной программе» и «Памятка большевика-ленинца», тексты которых неизвестны до сих пор.

В своих «показаниях» Раковский рассказал и о своей работе над воспоминаниями: «Я собрал громадный исторический материал как по истории революционного движения в России и западного рабочего движения, участником которого являлся, так и по истории национального возрождения балканских стран, и стал постепенно писать мои мемуары, в которых должна была найти отражение в лицах и событиях история революционного рабочего движения целого ряда стран, и России в том числе». Можно лишь поражаться мужеству и достоинству человека, который писал эти строки в тюрьме после пыток и издевательств!

Лишь почти через семь с половиной месяцев со времени ареста узник вновь согласился дать показания. Цинично и малограмотно следователь записал: «Не давал показания (не сознавался) по политическим мотивам и малодушию».[1511]1511
  ЦА ФСБ РФ. ОФ. Ед. хр. Н-13614. Л. 179.


[Закрыть]

Есть свидетельство, что Раковский стал вновь давать «признательные» показания лишь после того, как ему показали арестованную внучатую племянницу Лиляну Гевренову, пригрозив, видимо, ее уничтожить или же, наоборот, освободить при «лояльности» подследственного.