Текст книги "Учение о понятии"

1. Понятие жизни или общая жизнь есть непосредственная идея, понятие, которому соответствует его объективность; но она соответствует ему лишь постольку, поскольку оно есть отрицательное единство этой внешности, т. е. поскольку оно полагает себя, как соответствующее. Бесконечное отношение понятия к самому себе, как отрицательность, есть самоопределение, разделение себя внутри себя, как субъективная единичность, и внутри себя, как безразличная общность. Лишь идея жизни в ее непосредственности есть творческая общая душа. В силу этой непосредственности первое непосредственное отношение идеи внутри себя самой, самоопределение ее, как понятия, есть положение в себе, которое и есть, как возврат в себя, бытие для себя, творческое предположение. Через это самоопределение общая жизнь есть нечто частное; тем самым она раздвоилась на два крайних термина суждения, ставшего непосредственным умозаключением.

Определения противоположности суть общие определения понятия, ибо именно понятию присуще раздвоение; но восполнение последнего есть идея. Одно единство есть единство понятия и реальности, которое есть идея, как непосредственная, ранее того обнаружившая себя, как объективность. Но здесь это единство имеет иное определение. Там оно было единством понятия и реальности, поскольку понятие перешло в последнюю и существует, лишь как потерянное в ней; оно не было ей противоположно, или, иначе, так как оно есть в ней лишь внутреннее, оно есть для нее лишь некоторая внешняя рефлексия. Поэтому эта объективность есть непосредственным образом само непосредственное. Напротив, здесь оно есть лишь возникшее из понятия так, что его сущность есть бытие в положении, что оно есть отрицательное. На него следует смотреть, как на сторону общности понятия, а тем самым как на отвлеченную общность, присущую по существу лишь субъекту и безразличную относительно него в той форме непосредственного бытия, которое положено для себя. Полнота понятия, свойственная объективности, есть тем самым как бы заимствованная; остаток самостоятельности, сохраняющийся в ней относительно субъекта, есть то бытие, составляющее по своей истине лишь момент понятия, которое есть предполагающее, в первой определенности некоторого сущего в себе положения, не имеющего еще характера положения рефлектированного в себя единства. Возникая таким образом из идеи, самостоятельная объективность есть непосредственное бытие, лишь как предикат суждения, коим самоопределяется понятие, бытие, хотя отличное от субъекта, но вместе с тем по существу положенное, как момент понятия.

По содержанию эта объективность есть полнота понятия, которая однако противопоставила себя его субъективности или отрицательному единству, составляющему истинную центральность, свое свободное единство с самим собою. Этот субъект есть идея в форме единичности, как простое, но отрицательное тожество с собою, – живое неделимое.

Последнее есть во-первых жизнь, как душа, как понятие себя самой, вполне определенное внутри себя, как дающий начало, самодвижущий принцип. Понятие в своей простоте содержит заключенную внутри себя определенную внешность, как простой момент. Но далее эта душа в ее непосредственности непосредственно внешня и имеет некоторое объективное бытие в себе самой; подчиненная цели реальность, непосредственное средство есть ближайшим образом объективность, как предикат субъекта, но далее она есть также средний термин умозаключения; телесность души есть то, чем она вводится в умозаключение с внешнею объективностью. Живое имеет телесность, ближайшим образом, как непосредственно тожественную понятию реальность, т. е. вообще по природе.

А так как эта объективность есть предикат неделимого и принята в субъективное единство, то ей не присущи прежние определения объекта, механическое и химическое отношения, и тем более отвлеченные рефлективные отношения целого и частей и т. п. Как внешность, она, правда, способна к этим отношениям, но лишь постольку, поскольку она не есть живое существование; если живое понимается, как целое, состоящее из частей, как такое, на которое влияют механические или химические причины, как механический или химический продукт, или просто как таковой, или определенный внешнею целью, то понятие ему внешне, оно (живое) признается за мертвое. Так как понятие ему имманентно, то целесообразность живого должна быть понимаема, как внутренняя; понятие есть в живом, понятие определенное, отличенное от своей внешности и в своем отличении проникающее его и тожественное себе. Эта объективность живого есть организм; она есть средство и орудие цели, вполне целесообразное, так как понятие составляет ее субстанцию; но именно потому это средство и орудие есть сама выполненная цель, в коей, поэтому, субъективная цель включена вместе с самою собою. По внешности организма он есть многообразие не частей, а членов, которые, как таковые, а., существуют лишь в индивидуальности; они отделимы один от другого, поскольку они внешни и могут быть поняты в этой внешности; но поскольку они отделимы, они возвращаются в механические и химические отношения обычной объективности. b., Их внешность противоположна отрицательному единству живой индивидуальности; поэтому последняя есть побуждение к тому, чтобы полагать отвлеченный момент определенности понятия, как реальное отличение; так как это отличение непосредственно, то это есть побуждение каждого единичного, специфического момента производить его, а равным образом, повышать свою частность в общность, снимать другие внешние ему моменты, осуществлять себя на их счет, но также снимать самого себя и делать себя средством для других.

2. Этот процесс живой индивидуальности ограничен ею самою и заключен совершенно внутри нее. В умозаключении внешней целесообразности первая его посылка, относящаяся к объективности и делающая ее средством, рассматривалась ранее так, что хотя в ней цель остается равною себе и возвратилась в себя, но объективность в ней самой еще не сняла себя, и поэтому цель в ней не есть в себе и для себя, а это достигается лишь в заключении. Процесс, совершающийся в живом сам с собою, есть эта посылка, но поскольку она есть, вместе с тем, заключение, постольку непосредственное отношение субъекта к объективности, которая тем самым становится средством и орудием, есть, вместе с тем отрицательное единство понятия в нем самом; цель в этой своей внешности осуществляет себя таким образом, что цель есть ее субъективная мощь и тот процесс, в котором она (внешность) обнаруживает свое саморазложение и свой возврат в это свое отрицательное единство. Беспокойство и изменчивость внешней стороны живого есть проявление понятия в нем, понятия, которое имеет объективность, лишь как отрицательность в себе самой, поскольку ее безразличное существование обнаруживается, как снимающее себя. Таким образом, понятие через свое побуждение производит себя так, что продукт, будучи его сущностью, есть сам производящее, именно, что он есть продукт, лишь как полагающая себя также отрицательною внешность или как процесс произведения.

3. Только что рассмотренная идея есть понятие живого субъекта и его процесса; определения, находящиеся здесь во взаимном отношении, суть относящееся к себе отрицательное единство понятия и объективность, которая есть его средство, но в которой оно возвратилось в само себя. Но так как это суть моменты идеи жизни внутри ее понятия, то они не суть определенные моменты понятия живого неделимого в его реальности. Его объективность или телесность есть конкретная полнота; ее моменты суть те стороны, из коих образуется телесность; поэтому, они не суть моменты этой уже через идею образованной жизненности. Телесная же объективность неделимого, как таковая, так как она одушевлена понятием и имеет его своею субстанциею, имеет в ней такие существенные отличения, которые суть ее определения, – общность, частность и единичность; тот вид, в коем она различена внешним образом, разделен поэтому или рассечен (insectum) сообразно им.

Тем самым она есть, во-первых, общность, лишь в себе самом совершающееся содрогание жизненности, чувствительность. Понятие общности, как оно выяснилось выше, есть простая непосредственность, которая есть однако таковая, лишь как абсолютная отрицательность в себе. Это понятие абсолютного различения, поскольку его отрицательность разложилась в простоту и равна самой себе, дана воззрению в чувствительности. Она есть бытие внутри себя, не как отвлеченная простота, но как бесконечная определимая восприимчивость, которая в своей определенности не становится чем-то многообразным и внешним, но просто рефлектирована в себя. Определенность есть в этой общности простой принцип; единичная внешняя определенность, т. наз. впечатление, возвращается из своего внешнего и многообразного определения в эту простоту самочувствия. Чувствительность может тем самым быть рассматриваема, как существование сущей внутри себя души, так как первая принимает в себя всю внешность, но возвращает ее в полную простоту равной себе общности.

Второе определение понятия есть частность, момент положенного отличения, раскрытие отрицательности, которая замкнута в простом самочувствии или, иначе, есть в нем идеализованная, еще не реальная определенность, – раздражительность. Чувство есть побуждение в силу отвлеченности своей отрицательности; оно определяет себя; самоопределение живого есть его суждение или обращение его в конечное, вследствие чего оно относится к внешнему, как к некоторой предположенной объективности, и находится во взаимодействии с нею. По своей частности оно есть отчасти вид наряду с другими видами живого; формальная рефлексия в себя этого безразличного различия есть формальный род и его систематизация; но индивидуальная рефлексия состоит в том, что частность есть отрицательность ее определенности, как некоторого направления во вне, которое есть относящаяся к себе отрицательность понятия.

По этому третьему определению живое есть единичное. Ближайше эта рефлексия в себя определяет себя так, что живое в раздражительности есть внешность себя относительно себя самой, относительно объективности, которою оно обладает непосредственно в нем, и которая определима внешним образом. Рефлексия в себя снимает эту непосредственность, – с одной стороны, как теоретическая рефлексия, поскольку именно отрицательность есть простой момент чувствительности, рассматриваемый в ней и составляющий чувство; с другой же стороны, как реальная (рефлексия), так как единство понятия в своей внешней объективности полагает себя, как отрицательное единство, воспроизведение. Оба первых момента, чувствительность и раздражительность, суть отвлеченные определения; в воспроизведении же жизнь есть конкретное, жизненность, она имеет в ней, как свою истину, лишь теперь, также чувство и силу сопротивления. Воспроизведение есть отрицательность, как простой момент чувствительности, а раздражительность есть лишь живая сила сопротивления, находящаяся в отношении к внешнему воспроизведению и индивидуальному тожеству с собою. Каждый из единичных моментов есть по существу полнота всех их, их различение образует собою идеализованную определенность формы, которая положена в воспроизведении, как конкретная полнота целого. Это целое есть, поэтому, с одной стороны, третье, именно противоположено этим определенным полнотам, как реальная полнота, а с другой стороны, оно есть их сущая в себе существенность и вместе с тем то, в чем соединяются они, как моменты, и в чем они имеют свой субъект и свою устойчивость.

Вместе с воспроизведением, как моментом единичности, живое полагает себя, как действительную индивидуальность, как относящееся к себе бытие для себя; но воспроизведение есть, вместе с тем, реальное отношение к внешнему, рефлексия частности или раздражительности в противоположность некоторому другому, объективному миру. Замкнутый внутри неделимого процесс жизни переходит в отношение к предположенной объективности, как таковой, таким путем, что так как неделимое полагает себя, как субъективную полноту, то момент его определенности, как отношение к внешности, становится также полнотою.

Образуя себя внутри себя самого, живое неделимое тем самым противоставляет себя своему первоначальному предположению и, как в себе и для себя сущий объект, – предположенному объективному миру. Субъект есть сам себе цель, понятие, имеющее свое средство и субъективную реальность в подчиненной ему объективности; тем самым он образован, как в себе и для себя сущая идея и как по существу самостоятельное, относительно которого предположенный внешний мир имеет значение лишь отрицательного и несамостоятельного. В своем самочувствии живое обладает этою уверенностью в сущем для себя ничтожестве противостоящего живому инобытия. Побуждение живого есть потребность снять это инобытие и сообщить себе истину сказанной уверенности. Неделимое, лишь как субъект, есть прежде всего понятие идеи жизни; его субъективный процесс внутри себя, в коем оно пожирает сам себя, и непосредственная объективность, которую оно полагает, как естественное средство сообразно своему понятию, опосредованы процессом, относящимся к вполне положенной внешности, к безразлично стоящей наряду с ним объективной полноте.

Этот процесс начинается с потребности, т. е. с того момента, в коем живое, во-первых, определяет себя, тем самым полагает себя, как объективность, подлежащую отрицанию, и тем самым, относящуюся к некоторой другой, безразличной объективности; но, во-вторых, оно не теряется в этой потере себя, сохраняется в ней и остается тожеством равного самому себе понятия; тем самым оно есть побуждение положить равным себе и снять тот иной ему мир для себя и объективировать себя. Вследствие того его самоопределение имеет форму объективной внешности и то, что оно вместе с тем тожественно себе, есть абсолютное противоречие. Непосредственное образование есть идея в ее простом понятии, соответственная понятию объективность; таким образом, она по природе добра. Но так как ее отрицательный момент реализован в объективную частность, т. е. существенные моменты ее единства каждый для себя – в полноту, то понятие раздваивается в абсолютное неравенство себя с собою; и так как оно, равным образом, есть в этом раздвоении абсолютное единство, то живое есть для самого себя это раздвоение и имеет чувство этого противоречия, которое (чувство) есть боль. Поэтому, боль есть преимущество живых существ, ибо они суть осуществленное понятие, некоторая действительность той бесконечной силы, отрицательность их самих внутри себя и эта их отрицательность состояний для них, состоящая в том, что они сохраняют себя в их инобытии. Если говорят, что противоречие немыслимо, то именно в боли живого оно имеет даже действительное осуществление.

Это раздвоение живого внутри себя есть чувство, причем оно принято в простую общность понятия, в чувствительность. С боли начинаются потребность и побуждение, составляющие переход, который состоит в том, что неделимое, будучи отрицанием себя для себя, становится также тожеством для себя, – тожеством, которое есть лишь отрицание этого отрицания. Тожество, присущее побуждению, как таковому, есть субъективная достоверность себя самого, согласно которой неделимое относится к своему внешнему, безразлично осуществленному миру, как к явлению, к чуждой в себе понятию и несущественной действительности. Оно должна получить понятие внутри себя лишь через субъект, который есть имманентная цель. Безразличие объективного мира к определенности, а тем самым и к цели, и составляет его внешнюю способность быть соответствующим субъекту; какие бы прочие специфации он ни имел в нем, его механическая определимость, недостаток свободы имманентного понятия составляет его бессилие сохранять себя вопреки живому. Поскольку объект есть в противоположность живому ближайшим образом некоторое безразличное внешнее, он может действовать на живое механически; но он действует таким образом, не как на нечто живое; поскольку он относится к последнему, он действует не как причина, а возбуждает оное. Так как живое есть побуждение, то внешность привходит в него и внутрь его, лишь поскольку она уже есть внутри его в себе и для себя; воздействие на субъект состоит поэтому лишь в том, что он соответствующим образом находит представляющуюся ему внешность; – если она и не соответствует его полноте, то по крайней мере она должна соответствовать некоторой частной его стороне, и возможность этого заключается в том, что он, как относящийся внешним образом, есть нечто частное.

Итак, субъект, поскольку он, как определенный в своей потребности, относится к внешнему и потому сам есть внешнее или орудие, оказывает насилие над объектом. Частный характер субъекта, его конечность вообще, обнаруживается в более определенном явлении этого отношения. Внешнее в последнем есть вообще процесс объективности, механизм и химизм. Но этот процесс непосредственно прерывается, и внешность превращается во внутреннее. Внешняя целесообразность, возникающая ближайшим образом через деятельность субъекта в безразличном объекте, снимается тем, что объект по отношению к понятию не есть субстанция, и что поэтому понятие не может быть его внешнею формою, но должно положить себя, как его сущность и имманентное, проникающее определение, сообразно своему первоначальному тожеству.

Вместе с подчинением объекта механический процесс переходит поэтому во внутренний, через который неделимое усвоивает себе объект так, что оно лишает его своеобразного состояния, делает его своим средством и сообщает ему, как субстанцию, свою субъективность. Эта ассимиляция совпадает тем самым с вышерассмотренным процессом воспроизведения неделимого; в этом процессе оно ближайшим образом пожирает себя, делая себе объектом свою собственную объективность; механический и химический конфликт его членов с внешними вещами есть один из его объективных моментов. Механическое и химическое в процессе есть начало разложения живого. Так как жизнь есть истина этих процессов, и тем самым живое есть осуществление этой истины и ее мощь, то жизнь захватывает их, проникает их, как их общность, и их продукт вполне ею определяется. Это их превращение в живую индивидуальность составляет возврат их в себя самих, так что произведение, которое, как таковое, было бы переходом в нечто другое, становится воспроизведением, в коем живое для себя полагает себя тожественным с собою.

Непосредственная идея есть также непосредственное, не для себя сущее тожество понятия и реальности; через объективный процесс живое сообщает себе свое самочувствие; ибо оно полагает себя в последнем, как то, что есть в себе и для себя, в своем положенном, как безразличное инобытие, тожестве с самим собою, отрицательным единством отрицательного. В этом совпадении неделимого со своею первоначально предположенною, как безразличная ему, объективностью, равным образом с одной стороны в образовании из себя действительной единичности, оно снимает свою частность и повышается до общности. Его частность состояла в раздвоении, через которое жизнь полагала, как свои виды, индивидуальную жизнь и внешнюю ей объективность. Через внешний процесс жизни жизнь тем самым положила себя, как реальную, общую жизнь, как род.

Живое неделимое, выделенное ранее того из общего понятия жизни, есть некоторое предположение, еще не оправданное через себя само. Через процесс с предположенным вместе с тем миром неделимое положило само себя для себя, как отрицательное единство своего инобытия, как основу себя самого; оно есть таким образом действительность идеи так, что неделимое производит себя теперь из действительности, как ранее оно происходило лишь из понятия, и что его происхождение, которое было некоторым предположением, теперь есть его собственное произведение.

Но дальнейшее определение, коего оно достигло через снятие противоположности, состоит в том, чтобы быть родом, как тожеством себя со своим прежним безразличным инобытием. Так как эта идея неделимого есть это существенное тожество, то она есть по существу порознение себя самой. Это ее разделение в силу полноты, из которой оно возникает, есть раздвоение неделимого, – предположение некоторой объективности, тожественной с ним, и отношение живого к себе самому, как некоторому другому живому.

Это общее есть третья ступень, истина жизни, поскольку она еще заметна внутри своей сферы. Эта ступень есть относящийся к себе процесс неделимого, в коем (процессе) внешность есть его имманентный момент; во-вторых эта внешность, как живая полнота, есть сама некоторая объективность, какою для неделимого служит оно само, и в которой процесс имеет достоверность самого себя не как снятый, но как существующий (bestehender).

А так как отношение рода есть тожество индивидуального самочувствия в том, что вместе с тем есть другое самостоятельное неделимое, то это отношение есть противоречие; тем самым живое есть вновь побуждение. Род есть, правда, завершение идеи жизни, но ближайшим образом он находится еще внутри сферы непосредственности; поэтому эта общность имеет действительность в единичном образе; это понятие, реальность которого имеет форму непосредственной объективности. Поэтому хотя неделимое есть в себе род, но оно не есть для себя род; то, что есть для него, есть лишь другое живое неделимое; отличенное от себя понятие имеет тожественным себе предметом не себя, как понятие, а некоторое понятие, которое, как живое, имеет вместе с тем внешнюю объективность для него, некоторую форму, которая поэтому непосредственно противоположна ему.

Тожество с другим, общность неделимого, есть тем самым лишь внутренняя или субъективная; неделимое имеет поэтому стремление положить ее и реализовать себя, как общее. Но это побуждение к роду может реализовать себя лишь через снятие еще взаимно различных, единичных индивидуальностей. Поскольку ближайшим образом они в себе вообще удовлетворяют напряженность своего стремления и разлагаются в общность своего рода, то их реализованное тожество есть отрицательное единство рефлектирующегося в себя из своего раздвоения рода. Они суть в силу того индивидуальность самой жизни, порожденная не из ее понятия, а из действительной идеи. Ближайшим образом она есть сама лишь понятие, которое еще должно себя объективировать, но действительное понятие, – зародыш некоторого живого неделимого. В этом зародыше дано обычному восприятию то, что есть понятие, и то, что субъективное понятие имеет внешнюю действительность. Ибо зародыш живого есть полная конкретность индивидуальности, содержащая все свои различные стороны, свойства и членораздельные различения в их полной определенности, которая ближайшим образом просто и нечувственно есть нематериальная, субъективная полнота; таким образом зародыш есть все живое во внутренней форме понятия.

Рефлексия рода в себя есть с этой стороны то, чем сохраняется действительность, так как в ней полагается момент отрицательного единства и индивидуальности, – размножение живых существ. Идея, которая, как жизнь, имеет еще форму непосредственности, возвращается тем самым в действительность, и эта ее рефлексия есть лишь повторение и бесконечный прогресс, в коем она не освобождается от конечности своей непосредственности. Но это возвращение идеи к ее первоначальному понятию имеет и ту более высокую сторону, что идея не только прошла опосредование своего процесса, погруженная в непосредственность, а также сняла при этом последнюю и тем самым повысилась в более высокую форму своего существования.

А именно процесс рода, в коем отдельные неделимые взаимно снимают свое безразличное, непосредственное осуществление и уничтожаются в этом отрицательном единстве, имеет далее другою стороною своего продукта реализованный род, положивший себя тожественным с понятием. В процессе рода исчезают отдельные единичности индивидуальной жизни; отрицательное тожество, в котором род возвращается внутрь себя, с одной стороны порождает единичность, а с другой снимает ее, и стало быть есть совпавший с собою род, ставшая сущею для себя общность идеи. В оплодотворении уничтожается непосредственность живой индивидуальности; смерть этой жизни есть возникновение духа. Идея, которая, как род, есть в себе, есть для себя, так как она сняла свою частность, присущую живым существам, и тем самым сообщила себе некоторую реальность, которая есть сама простая общность; таким образом она есть идея, которая относится к себе, как идея, общее, имеющее общность своею определенностью и существованием; – идея познания.