Текст книги "Учение о понятии"

После того, как мы теперь усмотрели, что субъективность, бытие для себя понятия, перешла в его бытие в себе, в объективность, то далее в последней вновь возникла отрицательность его бытия для себя; понятие так определило себя в ней, что его частность есть внешняя объективность или простое конкретное единство, внешность коего есть ее самоопределение. Движение цели достигло теперь того, что момент внешности уже не положен только в понятии, что оно есть не только долженствование и стремление, но, как конкретная целостность, тожественна с непосредственною объективностью. Это тожество есть, с одной стороны, простое понятие и, равным образом, непосредственная объективность, а с другой, по существу также опосредование и лишь через последнее, как снимающее само себя опосредование, эта простая непосредственность; таким образом, понятие состоит в том, чтобы быть отличенным, как сущее для себя тожество, от своей сущей в себе объективности и тем самым иметь внешность, но в этой внешней целостности быть ее самоопределяющим тожеством. Таким образом, понятие есть теперь идея.

Третий отдел
Идея

Идея есть адекватное понятие, объективно истинное или истинное, как таковое. Если нечто имеет истину, то имеет ее через свою идею, или, иначе, нечто имеет истину, лишь поскольку оно есть идея. Впрочем, выражение идея часто употреблялось в философии, как и в обычной жизни, в смысле понятия, даже в смысле простого представления; «я еще не имею никакой идеи об этом судопроизводстве, здании, об этой стране» имеет в виду выразить лишь представление. Кант снова закрепил за выражением идея смысл понятия разума. Понятие разума должно по Канту быть понятием безусловного, в отношении же явления – трансцендентного, так как оно не имеет никакого адекватного ему эмпирического употребления. Понятия разума должны служить для разумного понимания (Begreifen), понятия рассудка – для рассудочного понимания (Verstehen) восприятий. В действительности, однако, если последние суть действительно понятия, то они суть понятия, через них совершается разумное понимание, и рассудочное понимание восприятия через понятия рассудка становится разумным пониманием. Но если рассудочное понимание есть лишь определение восприятий через, напр., целое, силу, причину и т. п., то оно означает лишь определение через рефлексию, равно как под рассудочным пониманием может быть подразумеваемо лишь определенное представление совершенно определенного чувственного содержания; так, если кто-либо, кому указывают, что дорога в конце леса поворачивает влево, отвечает: я понимаю, то это понимание не означает ничего большего, как усвоение представлением и памятью. Но и понятие разума есть несколько неловкое выражение, ибо понятие есть вообще нечто разумное; и поскольку отличают разум от рассудка и понятия, как такового, он (разум) есть полнота понятия и объективности. В этом смысле идея есть разумное; она есть безусловное, так как лишь то имеет условия, что существенно относится к некоторой объективности, но не такой, которая определена им самим, а такой, которая еще противоречит ему в форме безразличия и внешности, свойственной еще внешней цели.

Так как выражение идея сохраняется для обозначения объективного или реального понятия, и идея отличается от самого понятия, а тем более от простого представления, то далее, тем более должна быть отброшена та оценка идеи, по которой идея признается чем-то лишь недействительным, и об истинных мыслях говорится, что они только идеи. Если мысли суть нечто объективное и случайное, то, конечно, они не имеют никакой дальнейшей цены, но вследствие того они не становятся ниже временных и случайных действительностей, которые также не имеют иной дальнейшей цены, кроме цены случайностей и явлений. Если же, напротив, идея, наоборот, не должна цениться за истинную потому, что она по отношению к явлениям трансцендентна, что в чувственном мире не может быть дано никакого совпадающего с нею предмета, то это должно считаться странным недоразумением, так как от идеи отрицается объективное значение потому, что ей не хватает именно того, что образует собою явление, неистинное бытие объективного мира. По отношению к практическим идеям Кант признает, что «нельзя найти ничего более вредного и недостойного философа, чем свойственная черни ссылка на якобы противоречащий идее опыт. Этой ссылки даже не существовало бы, если бы напр., государственные учреждения были своевременно устроены по идеям, и всякое доброе намерение не было пресечено заменою их грубыми понятиями именно потому, что они почерпнуты из опыта». Кант смотрит на идею, как на нечто необходимое, как на цель, которую должно стремиться установить, как на прообраз для некоторого максимума, к которому должно постоянно стремиться как можно более приблизиться состояние действительности.

Но так как получился тот результат, что идея есть единство понятия и объективности, истинное, то на нее нельзя смотреть, только как на цель, к которой должно приближаться, но которая сама постоянно остается некоторым видом потусторонности, а следует признать, что все действительное лишь постольку есть, поскольку оно имеет внутри себя и выражает идею. Предмет, объективный и субъективный мир, не только должен совпадать с идеею, но он сам есть совпадение понятия и реальности; та реальность, которая не соответствует понятию, есть просто явление, субъективное, случайное, произвольное, не истина. Если говорится, что на опыте нет предмета, вполне совпадающего с идеею, то последняя противоставляется действительному, как некоторое субъективное мерило; но чем бы должно было поистине быть нечто действительное, если бы его понятия не было в нем, и его объективность совсем не соответствовала этому понятию, это нельзя выразить словом: ибо это было бы ничто. Механический и химический объект, равно как бездушный субъект и сознающий лишь конечное, а не свою сущность, дух, правда, по своей различной природе, имеют свое понятие осуществленным не в своей собственной форме. Но они могут вообще быть чем-либо истинным лишь постольку, постольку они суть соединение их понятия и реальности, их души и тела. Целые, как государство, церковь, перестают существовать, если разрушается единство их понятия и их реальности; человек, живое, мертв, если душа и тело разъединяются в нем; мертвая природа, механический и химический мир, если именно мертвое принимается за неорганический мир, ибо иначе оно не имело бы никакого положительного значения, – мертвая природа, если она разделена на свое понятие и свою реальность, есть не что иное, как субъективная отвлеченность некоторой мыслимой формы и некоторой бесформенной материи. Дух, который не был бы идеею, единством самого понятия с собою, понятие, которое имело бы своею реальностью самое понятие, были бы мертвым, бездушным духом, материальным объектом.

Бытие достигло значения истины, так как идея есть единство понятия и реальности; бытие есть отныне лишь то, что есть идея. Конечные вещи постольку конечны, поскольку они не вполне имеют в них самих реальность их понятия, но нуждаются для того в других; или наоборот, поскольку они предположены, как объекты и тем самым имеют понятие, как внешнее в них определение. Высшее, до чего они достигают по стороне этой конечности, есть внешняя целесообразность. Что действительные вещи не совпадают с идеею, – это сторона их конечности, не-истины, по которой объекты, каждый в своей различной сфере и в отношениях объективности, определены механически, химически или через некоторую внешнюю цель. Что идея не вполне перерабатывает свою реальность, не вполне подчиняет ее понятию, – от этого зависит возможность того, что идея сама имеет ограниченное содержание, что она, будучи по существу единством понятия и реальности, столь же по существу есть также их различие; ибо лишь объект есть непосредственное, т. е. лишь в себе сущее единство. Но если бы некоторый предмет, напр., государство, совсем не соответствовало своей идее, т. е. если бы идеи государства вовсе не было, если бы его реальность – самосознательные неделимые – совсем не соответствовала понятию, то его душа и тело разделились бы; первая отошла бы в отделенные области мысли, а последнее распалось бы на единичных неделимых; но так как понятие государства составляет столь существенно их природу, то это понятие составляет в них столь сильное стремление, что они вынуждаются перевести его в реальность или дать ему осуществиться хотя бы лишь в форме внешней целесообразности, ибо иначе они должны бы были погибнуть. Даже худшее из государств, реальность которого наименее соответствует понятию, есть, поскольку оно еще осуществляется, еще идея, неделимые подчиняются еще в нем властвующему понятию.

Но идея имеет не только общий смысл истинного бытия, единства понятия и реальности, но и более определенный смысл субъективного понятия и объективности. А именно понятие, как таковое, есть само уже тожество себя и реальности, ибо неопределенное выражение реальность означает вообще не что иное, как определенное бытие; последнему же присуще понятие в его частности и единичности. Равным образом далее объективность есть возвратившееся из своей определенности в тожество с собою целостное понятие. В той субъективности определенность или различение понятия, присущий ему предикат, есть некоторая видимость, которая непосредственно снята и возвратилась в бытие для себя или в отрицательное единство. А в этой объективности определенность положена, как непосредственная целостность, как внешнее целое. Идея обнаружила себя теперь, как вновь освобожденное из субъективности от непосредственности, в которую оно было погружено в объекте, понятие, которое отличает себя от своей объективности, но при этом равным образом определено ею и имеет свою субстанциальность лишь в этом понятии.

Это тожество правильно определено, как субъект – объект; оно есть столь же формальное или субъективное понятие, сколь и объект, как таковой. Но это должно быть постигнуто определеннее. Понятие, так как оно по истине достигло своей реальности, есть то абсолютное суждение, субъект которого отличается, как относящееся к себе отрицательное единство, от своей объективности, и есть ее бытие в себе и для себя или по существу относится к ней через себя самого, – есть самоцель или побуждение; объективность же именно потому не имеет непосредственно субъекта в нем, так как иначе он был бы лишь утраченная в ней целостность объекта, как такового, но она есть реализация цели, некоторая через деятельность цели положенная объективность, которая, как бытие в положении, имеет свое существование и свою форму; лишь как проникнутые ее субъектом. Как объективность, она имеет в ней момент внешности понятия и есть поэтому вообще сторона конечности, изменчивости и явления, находящая, однако, свое уничтожение в обратном переходе в отрицательное единство понятия; отрицательность, через которую ее безразличное внебытие обнаруживается, как несущественное и положенное, и есть само понятие. Поэтому идея, несмотря на эту объективность, совершенно проста и нематериальна, так как внешность определена лишь через понятие и принята в свое отрицательное единство; поскольку она существует, лишь как безразличная внешность, она вообще не только предана на жертву механизма, но есть лишь преходящее и неистинное. Имеет ли идея, таким образом, также свою реальность в некоторой материальности, – последняя все же не есть некоторое отвлеченное, противоположное понятию бытие для себя, а лишь становление через отрицательность безразличного бытия, как простая определенность понятия.

Отсюда вытекают следующие ближайшие определения идеи. Она есть, во-первых, простая истина, тожество понятия и объективности, как общее, в коем противоположность и существование частного разрешено в свою тожественную себе отрицательность и есть равенство с самим собою. Во-вторых, она есть отношение сущей для себя субъективности простого понятия и отличенной от него объективности; первая есть по существу побуждение снять это разделение, а вторая – безразличное положенное бытие, в себе и для себя уничтоженное существование. Как это отношение, идея есть процесс, направленный к разделению на индивидуальность и на ее неорганическую природу, к подчинению последней вновь власти субъекта и к возврату к первой простой общности. Тожество идеи с самой собою есть одно с процессом; мысль, освобождающая действительность от видимости бесцельной изменчивости и просветляющая ее в идею, должна представлять эту истину действительности, не как мертвый покой, не как простой образ, тусклый, без побуждения и движения, не как некоторого гения, или число, или отвлеченную мысль; идея, в силу свободы, которой достигает в ней понятие, имеет в себе также упорнейшую противоположность; ее покой состоит в незыблемости и уверенности, с коими она вечно производит и вечно преодолевает и совпадает в ней (противоположности) с самой собою.

Но ближайшим образом идея опять-таки лишь непосредственна или есть в ее понятии; объективная реальность хотя и соответствует понятию, но еще не освободилась в понятие, и последнее еще не осуществлено для себя, как понятие. Таким образом, понятие, правда, есть душа, но душа в образе некоторого непосредственного, т. е. ее определенность еще не есть она сама, она еще не постигла себя, как душу, не есть еще в ней самой ее объективная реальность; понятие есть некоторая душа, которая еще не полна душою.

Таким образом, идея есть, во-первых, жизнь, – понятие, которое, отличенное от своей объективности, просто проникает внутри себя свою объективность, и, как самоцель, имеет в ней свое средство и полагает ее, как свое средство, но в этом средстве имманентно и образует в ней реализованную тожественную себе цель. В силу своей непосредственности идея имеет тут формою своего осуществления единичность. Но рефлексия ее абсолютного процесса в себя самого есть снятие этой непосредственной единичности; тем самым понятие, которое в ней, как общность, есть внутреннее, обращает внешность в общность или полагает свою объективность, как равенство с самим собою. Таким образом, идея есть,

во-вторых, идея истинного и доброго, как познания и воли. Ближайшим образом она есть конечное познание и конечная воля, в которых истинное и доброе еще различены, и оба суть цель. Понятие ближайшим образом освободило себя в себя само и установило, как реальность, отвлеченную объективность. Но процесс этих конечных познания и действия обращает первоначально отвлеченную общность в целостность, вследствие чего она становится полною объективностью. Или иначе рассматриваемый с другой стороны конечный, т. е. субъективный дух образует предположение некоторого объективного мира, каковое уже имеет жизнь; но деятельность духа состоит в том, чтобы снять это предположение и сделать его положенным. Таким образом, реальность духа есть для него объективный мир, или, наоборот, объективный мир есть идеальность, в которой дух познает сам себя.

В-третьих, дух познает идею, как свою абсолютную истину, сущую в себе и для себя, – бесконечную идею, в коей познание и действие приравнялись, и которая есть абсолютное знание ее самой.

Первая глава
Жизнь

Идея жизни касается столь конкретного и, если угодно, реального предмета, что по обычному представлению о логике может показаться, будто, вступая в эту область, логика выходит за свои границы. Конечно, если бы логика должна была содержать в себе лишь пустые, мертвые формы мысли, то в ней вообще не могло бы идти речи ни о каком таком содержании, как идея или жизнь. Но если предмет логики есть абсолютная истина, а истина, как таковая, по существу заключается в познании, то по крайней мере познание должно бы было быть рассматриваемо в логике. Поэтому обыкновенно за так называемой чистою логикою дают следовать некоторой прикладной логике, – логике, имеющей дело с конкретным познанием; не говоря уже о большом количестве психологии и антропологии, вплетение которого в логику часто признается нужным. Но антропологическая и психологическая сторона познания касается его явления, в котором понятие для себя самого еще не таково, чтобы иметь равную ему объективность, т. е. иметь объектом само себя. Та часть логики, которая его рассматривает, не принадлежит к прикладной логике, как таковой; таким путем можно бы было включить в логику всякую науку, ибо каждая наука есть постольку прикладная логика, поскольку она (наука) состоит в том, чтобы усвоить свой предмет в формах мысли и понятия. Субъективному понятию свойственны предположения, изображаемые в психологической, антропологической или иной форме. Логике же принадлежат лишь предположения чистого понятия, поскольку они имеют форму чистой мысли, отвлеченных существенностей, определений бытия и сущности. Равным образом из состава познания, самопонимания понятия, должны быть рассматриваемы в логике не какие бы то ни было виды его предположения, а лишь то, которое составляет самую идею; последнее же рассматривается в ней необходимо. А это предположение есть непосредственная идея; ибо хотя познание есть понятие, но поскольку оно для самого себя, как субъективное, находится в отношении к объективному, то оно относится к идее, как предположенной или непосредственной. Непосредственная же идея есть жизнь.

По силе сказанного необходимость рассматривать в логике идею жизни основывалась бы на также призванной уже необходимости рассматривать здесь конкретное понятие познания. Но эта идея выдвигает себя и по внутренней необходимости понятия; идея, истинное в себе и для себя, есть по существу предмет логики; но так как она прежде всего должна быть рассматриваема в своей непосредственности, то она должна быть понята и познана в той определенности, в коей она есть жизнь, дабы ее рассмотрение не было чем-то пустым и лишенным определения. Можно только обратить внимание на то, насколько взгляд логики на жизнь должен отличаться от взгляда на последнюю других наук; однако, здесь должно говорить не о том, как рассматривается жизнь нефилософскими науками, а лишь о том, как должна быть отличена жизнь в логике, как чистая идея, от природной жизни, составляющей предмет философии природы, и от жизни, поскольку она связана с духом. Первая, как жизнь природы, есть жизнь, поскольку она выброшена во внешность существования, имеет свое условие в неорганической природе и, как момент идеи, есть многообразие действительных образований. Жизнь в идее свободна от таких предположений, которые суть образы действительности; ее предположение есть понятие, рассматриваемое, с одной стороны, как субъективное, с другой – как объективное. В природе жизнь является, как высшая ступень, которой, исходя от своей внешности, природа достигает тем, что она переходит в себя и снимает себя в субъективности. В логике же простое бытие внутри себя достигло в идее жизни своей по истине соответствующей ему внешности; понятие, выступавшее ранее, как субъективное, есть душа самой жизни; оно есть побуждение, опосредывающее свою реальность через объективность. Так как природа достигает этой идеи из своей внешности, то она переходить за себя, ее конец не есть ее начало, но ее граница, в коей она снимает себя саму. Точно также и в идее жизни моменты ее реальности не сохраняют образа внешней действительности, но остаются заключенными в форму понятия.

В духе же жизнь является отчасти его противоположностью, отчасти, как положенная в единстве с ним, и это единство вновь порождено чисто им. А именно, здесь жизнь должна быть вообще понимаема в собственном ее смысле, как природная жизнь, ибо то, что именуется жизнью духа, как духа, есть его особенность, противостоящая жизни просто; подобно тому, как говорится «по природе духа», хотя дух есть не природное, а скорее противоположность природе. Стало быть жизнь, как таковая, есть для духа лишь средство, и таким образом он противопоставляет ее себе; он есть отчасти живое неделимое, и жизнь – его тело, отчасти же это единство его с его живою телесностью порождается из него самого, как идеал. Ни одно из этих отношений к духу не касается жизни в логике, где она не должна быть рассматриваема ни как средство некоторого духа, ни как его живое тело, ни как момент идеала и красоты. В обоих случаях, как природная и как состоящая в отношении с духом, жизнь обладает некоторою определенностью своей внешности, там вследствие предположений, которые суть другие образования природы, здесь же вследствие целей и деятельности духа. Идея жизни для себя свободна от той предположенной и обусловливающей объективности также, как от отношения к этой субъективности.

Жизнь, рассматриваемая ближе в ее идее, есть в себе и для себя абсолютная общность; объективность, которую она имеет в ней, вполне проникнута понятием, имеет субстанциею лишь его. То, что отличается, как часть, или на основании иной внешней рефлексии, принадлежит всему понятию внутри себя самого; понятие есть тут вездеприсущая душа, остающаяся простым отношением к себе самой и единою в многообразии, присущем объективному бытию. Это многообразие, как внешняя себе объективность, обладает безразличным существованием, которое в пространстве и во времени, если здесь можно уже упоминать о них, совершенно внешне во взаимном отношении своих частей. Но внешность есть в жизни вместе с тем простая определенность понятия последней так, что душа, как вездеприсущая, изливается в это многообразие и притом остается совершенно простым единством конкретного понятия с самим собою. В жизни, в этом единстве ее понятия, в объективной внешности, в абсолютном множестве атомистической материи, мышление, которое держится за определения отношений рефлексии и формального понятия, совершенно теряет все свои мысли; вездеприсутствие простого в многообразной внешности есть для рефлексии абсолютное противоречие, и поскольку она вместе с тем должна усвоить его из восприятия жизни и, стало быть, признать действительность этой идеи, – непонятная тайна, ибо рефлексия не схватывает понятия, и для нее понятие не есть субстанция жизни. Но простая жизнь не только вездеприсуща, а есть совершенно существование и имманентная субстанция своей объективности, однако, как субъективная субстанция, – побуждение и притом специфическое побуждение частного различения, а также по существу единое и общее побуждение того специфического, которое возвращает эти частности к единству и сохраняет их в нем. Жизнь есть относящаяся к себе, сущая для себя жизнь, душа, лишь как это отрицательное единство своей объективности и своего порознения. Тем самым она есть по существу единичное, относящееся к объективности, как к некоторому другому, к некоторой неживой материи. Первоначальное суждение жизни состоит поэтому в том, что она отделяет себя, как индивидуальный субъект, от объективности, и заявляя себя, как отрицательное единство понятия, образует предположение некоторой непосредственной объективности.

Поэтому жизнь должна быть рассматриваема, во-первых, как живое неделимое, сущая для себя субъективная целостность, предположенная безразличною относительно противостоящей ей, как безразличная, объективности.

Во-вторых, она есть жизненный процесс, направленный к тому, чтобы снять свое предположение, положить противостоящую ей безразличную объективность, как отрицательную, и осуществить себя, как ее мощь и отрицательное единство. Тем самым жизнь обращает себя в общее, которое есть единство ее самой и ее другого. Жизнь есть поэтому,

в-третьих, процесс рода, направленный к тому, чтобы снять свою единичность и относиться к своему объективному существованию, как себе самому. Этот процесс есть тем самым, с одной стороны, возврат к своему понятию и повторение первого разделения, становление некоторой новой и смерть первой непосредственной индивидуальности; а с другой стороны, возвратившееся внутрь себя понятие жизни есть становление относящего к себе самому, осуществленного для себя, как общее и свободное понятие, переход к познанию.