Текст книги "Следствие… Том 1"

Георгий Бурцев
Следствие…
Том 1

Георгий Бурцев

Бурцев Георгий Иванович. Родился в городе Холмск Сахалинской области в 1950 году. Отец русский. Мать белоруска. Её фамилию я обычно использую в журналистике, в случаях, если в газете помещено более одного моих материалов. Срочную службу закончил сержантом. Окончил строительный техникум, курсы военных журналистов, институт психологии, институт управления. Работал на стройке прорабом. На радио – репортёром и диктором. На телевидении – ведущим программы. В газете – журналистом и редактором. В школе – учителем.

Мною написано и опубликовано множество статей. Есть несколько статей и обо мне как о психологе и учителе. Написал много песен к различным театральным постановкам. Опубликовано много стихов как в России, так и за её пределами, в том числе и в Белоруссии. Снялся в нескольких телефильмах и телевизионных программах.

Следствие ведёт аббат Жорж Паскерель

«Легату папы римского Николая V, монсеньору Гийому д'Эстутвилю.

Экселенц. По Вашему поручению я провёл расследование, и сегодня представляю Вашему вниманию свидетельства очевидцев и участников, отчёты заседаний Государственного Совета и протоколы трибунала. А также присовокупил дневниковые хроники старшего брата, свои воспоминания и собственные догадки, избегая при этом описаний обстановки и характеристик персонажей, всего что может затруднить ход следствия.

Ваше право принять версию, разработанную епископом Кошоном вкупе с участниками Трибунала по осуждению Девы, а также для снятия всех обвинений против святой католической церкви. И здесь Вам помогут живые на данный момент брат героини Пьер дю Лис; потом помощник палача Сансона, бывший тогда при нём ещё мальчишкой Жофруа Тераж. А ещё сейчас чуть ли не главным свидетелем называют Бертрана де Пуланжи, сопровождавшего конвой де Вьенна. Но, всё же оруженосцем, советником и учителем Жанны-Девы был назначенный дофином Жан де Олон, которого, к сожалению, сейчас нет в живых. Конечно, версия Кошона на первый взгляд может показаться беспроигрышной, но, канонизируя героиню, мы добавим святости самой католической церкви, которая не нуждается во лжи.

С почтением, монах и аббат, брат личного духовника Девы-Жанны, армейского капеллана, иеромонаха Жана Паскереля, настоятель аббатства Сент-Катрин-де-Фьербуа Жорж Паскерель.»

Исповедь в Домреми

Месса закончилась. Смирено и чинно прихожане покинули сумрачное, пропахшее ладаном и свечным угаром помещение церкви. Старый кюре Жан Минэ осторожно и бережно закрыл молитвенник, устало побрёл в ризницу. За его спиной, в гулкой тишине опустелой церкви, кто-то шмыгнул носом и вздохнул. Минэ обернулся. Увидев юную дочь старосты общины, удивлённо вскинул мохнатые брови. Девушка подошла к нему, опустилась на колени, поцеловала ему руку, и опустила лицо в сжатые кулачки.

– Ну и что? Ты же исповедовалась перед мессой? Или что-то не договорила? Я после мессы исповедь не принимаю.

– Padre, я хочу пойти на войну, – едва слышно выдохнула она.

– Ты правильно сделала, – сказал он, и, увидев её радостный взгляд, продолжил, – что пришла и поведала об этом. А кто у тебя там, на войне?

– Никого, – тряхнула она длинными, чёрными волосами.

Старик с облегчением вздохнул и потянул её за руку, поднимая с колен.

– Уже много лет идёт война. Никто не может назвать число погибших славных мужей. И если до сих пор англичане не покорили всю Францию, то произошло это, лишь, потому, что наши мужчины с честью исполнили свой долг, а женщины – свой.

– Но ведь так может продолжаться без конца. А кому нужны бесконечные жертвы?

Кюре шагнул к статуе Пресвятой богородицы Марии Домреми и воздел сложенные вместе ладони.

– Страдания очищают душу.

– Но делают её суровой и дерзкой, – услышал он, вздрогнул и, резко обернувшись, глянул на неё в упор.

– И голос разума подсказывает тебе, что пришла пора дерзнуть?

– Нет, я не думаю о дерзости, и голос разума твердит, что моё место рядом с маменькой; но сердце моё кипит, когда я вижу страдания других.

– И как же ты надеешься отвести от них страдания?

– Очень просто. Я пойду впереди войска на врага; войско пойдёт за мной и победит.

– А если войско не победит?

– Как это не победит? Войско, идущее вперёд, непобедимо!

– Жаннета, история хранит имена спасительниц Есфирь и Юдифь, но в мире ещё не было девы-воительницы.

– Тем большей неожиданностью это будет для врагов – они дрогнут и погибнут.

– О-хо-хо… Дитя моё, возможно, что твоими устами молвит сама истина, но осуществить что-либо всегда труднее, нежели задумать что-либо от простого до гениального.

– Почему?

– Да хотя бы потому, что тебя никто не станет слушать, и тем более не допустит к армии.

– Но почему?

Старик тяжело вздохнул, увидев на её глазах слёзы.

– Жанна, в армии служат мужчины, ими командуют знатные мужи. Некоторые из них учились в университетах. Другие постигали военную науку на службе и в сражениях. А ты девушка. Неграмотная. Простая крестьянка.

– Не может такого быть, чтобы король не желал себе добра. Если бы у меня были конь, меч и знамя, я сама добыла бы ему честь и славу, – сказала она и пустилась в рёв.

Старик потянулся, было к её носу и глазам, расшитым крестами манипулом, потом достал платочек, принялся утирать ей слёзы и успокаивать.

– Этого нам ещё не хватало. Это совсем уже никуда не годится. Успокойся и ступай к подругам. Сегодня Пасха. Веселись, радуйся. И постарайся скорее забыть о том, что ты задумала.

Глаза её тотчас высохли.

– Нет. Я никогда не забуду об этом. И чем скорее я появлюсь в армии, тем меньше мужей потеряет Франция.

– Жанна, брать в руки оружие и убивать – грех. Вдвойне грешно делать это женщине. На войне не обойтись без мужской одежды и доспехов. Но ношение их женщиной – ещё более страшный грех.

– Но разве может называться грехом деяние, свершённое для блага других, во имя справедливости?

– В истории был случай, когда одна дева-Маргарита, под именем юноши Поля Агия, в мужской одежде укрылась в мужском монастыре. Только перед смертью она открыла свою тайну. За этот подвиг она была причислена к святым той обители, – кюре поднял указательный палец кверху и громко, медленно, чеканя каждое слово, изрёк. – Если свершается подвиг, деяние становится благом. Но! Если подвига не происходит, деяние остаётся ересью! Так вот, Жанна, если армия не победит, ты будешь сожжена как еретичка! Это ты понимаешь?!

Жанна грустно улыбнулась и ласково глянула на старика.

– Значит, мне остаётся только побеждать.

Глаза её на последнем слове распахнулись и в упор глянули на Минэ. Он выдержал её взгляд. Мелко, мелко потряс головой и, подняв ладонь, опустил её на плечо Жанны.

– Ну, хорошо, Жанна, хорошо. Я пойду к королю просить за тебя. А ты жди меня и никому не говори о нашем разговоре. Обещаешь?

– Обещаю, – прошептала она, поклонилась и вышла.

Жан Минэ и Жиль Фронт

Старик прошаркал в ризницу и, войдя в неё, опустился на скамью. От окна к нему обернулся пожилой, но моложавый викарий, Жиль Фронт. Он уже снял с себя служебную ризу и сейчас был в светлой праздничной сутане.

– Извините, брат Минэ, но я слышал необычную исповедь этой юной прихожанки, и не праздное любопытство, а желание всего себя посвятить служению Богу и пастве заставляет меня просить вас поделиться опытом старого исповедника.

– Что же вы, брат Фронт, хотите услышать?

– Что заставило вас пообещать личное участие?

– Единомыслие, брат Фронт, и вера в успех.

– Так вы и впрямь намерены пойти к дофину?

– А почему я должен обманывать прихожан?

– А вдруг это у неё минутный порыв? Вы рискуете…

– У человека с такой глубокой болью за судьбу отечества не может быть ничего временного. Ну, и потом, я обещал ей личное участие… Это заставит её ещё раз обдумать всё сказанное сегодня и сохранить огонёк в душе. Или отказаться.

– Не означает ли это, что подобная мысль уже посещала вас?

– Именно так, брат Жиль.

– И она возникла у вас из давнего общения с этой девой?

– Нет…

– Тогда мне не понятно, как могло случиться, чтобы одна и та же мысль посетила безграмотную, деревенскую девчонку и образованного, старого священника? Что общего между вами?

– Мы оба французы…

– И всё?

– А разве этого недостаточно, чтобы душа переполнилась болью за судьбу Франции?

Викарий пожал плечами, но ничего не сказал. А старик продолжил.

– Если бы я стал свидетелем подобного разговора до пятнадцатого года, я тоже пожал бы плечами, как это сделали вы. Но, если вы помните, в том же 1415-м году, в Кале высадились англичане. Они взяли ваш родной Азенкур и овладели Парижем.

– Что ж… Эта потеря оставила за французами право продолжить войну за освобождение.

– Вы забыли, дорогой брат, что в 20-м году, в Труа, был заключён позорнейший мир, который узаконил, не только узаконил оккупацию Франции англичанами, но и лишил Карла Валуа права на французский престол.

– Поговаривают, что этим мы обязаны жене Карла VI и матери дофина.

– Ну, а кому же. Она и подписала этот пакт. Ей мы и обязаны появлением поговорки: «Дама погубит, а…».

– «…а дева спасёт?»

– Да, да…

– А к кому же тогда относятся слова: «дева спасёт»? Думаете, к дочке нашего старосты?

– Что вы, что вы, брат Фронт, скорее всего в эти слова вкладывались надежды на политический ум жены дофина, Марии Анжуйской.

– Тем более непонятно, причём же здесь наша дева?

– Не понятно потому, что вы спешите… А сколько лет прошло со времён Труа?

– Восемь лет…

– Восемь… А что изменилось за это время?

– М-м-м… Да, в общем-то, ничего…

– Ха! Правильно. Точно! Ничего! Страна продолжает разоряться и стонать под гнётом налогов на армию.

– Поэтому народ, не зная кому кланяться, ждёт героя-освободителя.

– Верно. Я помню, при дворе живого ещё тогда Карла VI появилась некая Мария из Авиньона…

– Это вы про ту, что видела во сне разорённую Францию и доспехи на деве?

– О ней.

– Я помню, эти пророчества наделали шума при дворе. Мне рассказывали…

– Было… Однако в эти пророчества никто не поверил, и когда король умер, о них забыли вовсе.

– Мне представляется это нормальным. Я тоже не верю в подобную чепуху.

Старик усмехнулся.

– Дорогой брат, а не кажется ли вам, что подобная чепуха, рождённая якобы сновидениями, есть очень деликатная форма совета, способного вывести на необычное, но очень мудрое решение?

– Вы хотите сказать, об использовании в политике девы?

– И в армии, и в войне! Будь у нас в ту пору нормальный король, мы имели бы столицей не Бурж, а Париж.

– А может быть, нашей армии просто недостаёт хорошего стратега?

– Может быть. А если такие стратеги есть и у нас, и у англичан? Что тогда?

– Паритет и война без конца, – ответил викарий.

– Опять верно! Поэтому нужен не полководец, а человек-символ, который мог бы поднять дух нашей армии, и в то же время посеять сумятицу у неприятеля. Этот кто-то должен презреть страх разоблачения, заявить о себе громко, возможно, назваться посланником божьим. Он должен явно выделяться на общем фоне воинской массы, то ли двумя головами, то ли тремя руками, то ли четырьмя глазами. Или этим человеком должна быть женщина, а лучше – девица. Чистая, непорочная дева, одержимая благородной идеей.

– И вы считаете, что такая дева есть?

– Есть. Вот она. Нужно лишь помочь ей. Понимаете? Помочь!

– Чем? Добавить ей верности идее и христианской добродетели?

– Зачем? Для чего ей то, что есть у неё в избытке на сотни тысяч таких, как она!?

– Чего же у неё нет?

– Известности! Чтобы её, ещё ничего не совершившую, ждали бы везде. Чтобы все знали, что такая есть! Что она существует, и не просто где-то, а именно у нас, в Домреми-сюр-Мез, среди всего, что окружает её здесь: дубовая роща, дерево дев, целебный источник…

– И вы намерены известить о ней дофина?

– Я доверяю вам, брат Фронт, но лучше это сделаю я сам. Я стар. Мне ничего не надо. Да и терять в этой жизни нечего. У меня нет на этом свете ни одной родной души. Слава Богу, некому будет лить по мне слёзы.

– А как же приход? Паства?

– А я надеюсь вернуться… Ну, а если что случится, у паствы уже есть другой, хороший, молодой и сильный пастырь.

Жерар Маше

В предрассветный час третьего дня ранней Пасхи из Домреми в направлении Труа прогромыхала простая крестьянская телега с одним седоком.

И в тот же час, уже на Троицу, когда деревья зашумели зеленью, та телега, преодолев полторы сотни лье, въехала в Шиньон, бывший резиденцией дофина.

Не теряя времени, Жан Минэ явился в королевский замок. Секретарь Карла Валуа Жан Шартье направил его, как служителя церкви, к личному духовнику дофина Жерару Маше.

Прелат принял старого кюре незамедлительно.

– Если вы желаете, что-то сообщить его величеству, говорите мне, я сегодня же передам ему.

– Мне бы хотелось самому…

– Нет, нет. Это исключено. Его величество не может принять вас. Все приходящие к нему с сообщениями, прошениями и жалобами непременно настаивают на аудиенции. Но дофин не в силах удовлетворить каждого: Франция велика, а он – один.

– Брат Маше, поймите меня верно. Я доверяю вам. Но информация уж больно необычная. В ней есть тонкости, которые на бумаге не передашь, а вам это будет очень утомительно.

Маше отвесил нижнюю губу и глянул на старика из-под приспущенных век.

– Брат, э-э-э Минэ… Я при дворе уже не первый год и, поверьте, знаю дело не хуже, чем вы – своё.

Кюре прищурил большие, чёрные, не утратившие живого блеска старческие глаза.

– Я тоже далеко не молод и знаю, что можно говорить помощникам, а что следует сказать королю tet-a-tet.

– Ох уж эти мне провинциалы. Неужели вы, деревенский священник, думаете, что вам известно больше, чем нам? Какими такими особо важными сведениями вы можете располагать? На нас собирается войной дядя дофина Карл Лотарингский?

– Нет. Как будто…

– Бургундцы формируют армию в ваших краях?

– Нет.

– Тоже нет. Тогда, может, вы знаете, как победить англичан?

– А что? У меня есть свои соображения…

Прелат закатил глаза и шумно вздохнул.

– Брат Минэ, мы здесь, при дворе дофина живём в гуще политических событий. Вы же приехали из глуши и смеете подозревать, что мы знаем менее вашего. Не кажется ли вам это абсурдным?

– Не кажется. Со стороны, да издали, порой, виднее то, что есть у нас под носом.

Маше поморщился одной щекой и уголком рта.

– Брат Минэ, из беседы с вами видно, что вы человек здравого рассудка, но этого недостаточно, чтобы войти на приём к дофину.

– Мне будет очень жаль, если моя мысль не дойдёт до монарха. А ведь от неё может зависеть судьба Франции.

– Все так говорят. Вот вы уже третий, за прошедший месяц, из тех, что добивались аудиенции и заявляли подобным образом. Они тоже упорствовали, но, в конце концов, выложили свои соображения мне. И что же? А ничего достойного внимания! А один каноник из Прованса посоветовал поставить во главе армии девчонку. Представляете, какая ересь? Умора! Сдохнуть можно! А что было бы, если б все свои глупости они выкладывали дофину?

Лицо старика порозовело. Не в силах смотреть на смеющееся лицо Маше, испытывая крайнюю растерянность, он опустил глаза и закусил губу.

Маше перестал смеяться, с блестящей от сытости улыбкой опустил свою пухлую ладонь на сухую старческую руку и совсем уже дружески, с пониманием промолвил:

– То-то… Вот для того и сижу я здесь, чтобы не пропустить к нему ни единой глупости.

Старик, казалось, придя в себя от разрушающего его чувства собственного стыда, собрался с силами и, повернувшись к Маше, отчеканил:

– Поверьте, это очень важно, чтобы я высказал свои соображения дофину лично.

– Ну, какой же вы упрямый, кюре. Я вам ещё раз говорю: выкладывайте мне! Может, вы сомневаетесь, что дофин не узнает имя автора предложения?

– Нет, я стар, мне уже ничего не надо.

– Тогда вот вам бумага – излагайте. Если ваше предложение будет оригинальным и понравится дофину, я сообщу ему ваше имя.

Минэ взял было лист бумаги, подержал его и вернул обратно.

– Нет, я должен сделать это устно.

– Тогда приходите завтра до полудня! – не скрывая раздражения, бросил Маше, поднимаясь, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Утром старый кюре появился в приемной Жерара Маше. Остановился тихо и скромно в дальнем углу и оттуда наблюдал за тем, как Маше беседовал с молодым священником, доказывая ему:

– Понимаете, его величество не может лично принять вас. Все приходящие к нему с личными просьбами настаивают на аудиенции. Но его величество дофин не в силах удовлетворить вниманием каждого: Франция велика, а он один. Вот вам бумага – излагайте. Я передам.

Молодой священник принялся писать. Прелат удовлетворённо откинулся на спинку стула, но, увидев кюре, вышел из-за стола.

– М-м-м-э-э-э, Брат, э-э-э… Минэ, его величество принять не может. Он занят. Приходите после полудня.

Минэ покорно кивнул головой и вышел.

После полудня он вновь появился в приёмной, где застал Маше, беседующим с официалом.

– Все так заявляют, – доверительно, не повышая голоса, говорил прелат. – Вот вы уже третий за прошедшую неделю, из тех, что добивались аудиенции; но, в конце концов, все они выложили свои соображения мне. И потом, вы уверены, вместе со своим делом произведёте благоприятное впечатление на дофина? Нет. Вижу. Не уверены. Так что, берите бумагу и пишите, излагайте. Чиновник придвинул к себе лист и начал писать.

Завидев кюре, прелат поднялся и направился к нему. В этот момент в приёмную вошёл молодой вельможа. Духовник дофина остановился.

– О-о-о! Принц!? На вас новый плащ!? И кюлот! И сапоги!

– Да, вот… Решил обновить свой гардероб.

– Может, скоро будем играть свадьбу?

– Вам не терпится выпить вина? Боюсь, что вам придётся долго ждать.

– Жаль, жаль…

– Не жалейте, Маше, не жалейте… А напиться вы сможете на свадьбе Гаривеля.

– А разве он уже развёлся?

– Как видно, вопрос решён, коль речь идёт о новой женитьбе.

– А как же сама графиня Луиза?

– Он оставляет за ней какой-то замок с имением.

– Благородно. Может быть, вам известно, как разрешился спор за имение у толстого Жоржа с его братом Д'Альбре?

– Выиграл.

– Кто?

– Толстяк.

– Другого я не ожидал. Ну, а что у вас нового, дорогой принц?

– Завтра еду на охоту.

– На англичан?

– На кабанов, косуль, оленей…

– Дофина пригласите?

– Приглашу, но прежде займите сотню франков.

– Что вы, принц, откуда же у курочки яйца, коль петушок в бульоне?

– Ну, ну, Маше, не прикидывайтесь бедной курочкой, я ведь знаю, что час назад вы снеслись сотней франков от Гаривеля за консультацию о разводе.

– Не сотня, а всего лишь пятьдесят. И это всё, что у меня сегодня есть. Но сам дофин просил ему помочь. Ему бы тоже не мешало обновить свой гардероб, а то пообносился, хуже всякого бастарда.

– Ну, половину всё же отпустите.

– Что вы, принц, и половину не могу – отчёт держу за каждый франк перед дофином. Но так и быть три франка выделю.

– Ну, хоть пятнадцать дайте.

– Нет, нет, не более пятёрки.

– Маше, я умоляю вас, хоть дюжину ссудите. Я буду должен с теми пятьдесят.

– Держите, так и быть семёрочку, и баста.

– Накиньте сверху три до десяти.

– Ну, разве что ещё один добавлю.

– Ох, и прижимисты шиньонские прелаты. Ладно, давайте.

– Не ропщите, принц, война. И, согласитесь, канцелярия дофина ведь не паперть. Держите, принц.

– Спасибо.

– Ему спасибо, Карлу Валуа, скромнее его не знали мы дофина.

Алансонский поклонился коротко и вышел. Духовник вернулся к столу, взял исписанный официалом листки бумаги, пробежал по ним глазами и сказал:

– Ну, вот и прекрасно. До свиданья. Если король пожелает увидеть вас, мы пошлём за вами.

Официал поклонился и скрылся за дверью. Маше повернулся к старику.

– Брат Минэ, я сожалею, но дофин сегодня не принимает.

– Он занят?

Маше кивнул, но, посчитав это малоубедительным, добавил:

– Нездоров, – затем, выпятив нижнюю губу, тяжело вздохнул и сокрушённо закончил. – Приходите завтра.

Королевская охота

На следующее утро, когда под солнечными лучами только-только зазолотились шпили и башенки Шиньона, Жан Минэ вошёл во двор замка. Здесь в тиши высоких замковых стен расхаживали вельможи и негромко переговаривались.

Граф Виндом говорил Гаривелю:

– Редкий случай. Дофин согласился поехать на охоту.

– Но он же никудышный стрелок.

– Неважно. Он убеждён, что ему сегодня повезёт. В ночь на пятницу ему приснилось, что он купался в дерьме и ел тараканов.

Оба залились смехом. Старику Минэ стало неловко слушать вельмож, обсуждающих дофина, и он отошёл подальше. Но тотчас, рядом с ним остановились двое других.

– Дорогой Ален, Карл любит принца, но отставать от него не хочет. Жан Алансон, хоть и любимчик, но всё же соперник, да ещё моложе, красивее и удачливее Карла.

– Дорогой монсеньёр Персеваль, но все недостатки внешности дофина с лихвой компенсирует его высокая образованность. Всем известно – в знании латыни он может смело состязаться с любым магистром университета.

– Э-э-э… Образованность, латынь… Вы спросите его самого! Он рад этому? Да никакая образованность не заменит ему происхождение от ненормального папеньки. А его бедность? А его честолюбие? Его тщеславие несравнимо! Он хронический неудачник, но ровно столько же завистлив! У Алансона масса любовниц. А у Карла Валуа ни одной, кроме жены.

– М-да… В общем, я бы не советовал ни Алансону, ни Вандому вырываться вперёд. Давайте поможем капитану де Рэ настрелять побольше дичи. Этому можно быть самым лучшим стрелком в королевстве – он не соперник в борьбе за трон.

Запел рожок. Вельможи вскочили на коней и в окружении слуг и егерей выехали со двора.

Старик оглядел опустевший двор и на крыльце увидел королевского духовника.

Тот медленно, держа руки на животе, подошёл к Минэ; окинул кюре взглядом из-под полуопущенных век и, выпятив нижнюю губу, ответил кивком на поклон старика.

– Мне очень жаль, брат Минэ, но дофин уехал на охоту. Приходите завтра. Или ждите его возвращения с охоты. Ели она будет удачной, быть может, он вас примет.

Сказал. Закрыл глаза. Потряс головой и скрылся за тяжёлой дверью, ведущей в палаты замка.

Охота была в разгаре. Летели стрелы из арбалетов. Кричали егеря. С лаем бегали охотничьи собаки. Падали косули и лани. Храпели при виде битой дичи лошади. К дофину подскакал молодой герцог Алансон.

– Какие успехи, сир?

– Пока никаких, Жан.

– Могу поделиться. У меня уже две лани и косуля, – принц показал на стоящую рядом лошадь с перекинутыми через её спину убитыми животными.

– Спасибо, брат, но мы уж как-нибудь, но сами, – с дрожью обиды в голосе ответил Карл и пришпорил коня. Он мчался через опушку леса за стайкой тонконогих, пятнистых косуль. Рядом скакали егеря, перезаряжавшие арбалеты и подававшие их на скаку дофину. Но к великому неудовольствию и поднимавшемуся раздражению ни одна косуля не упала. К дофину подскочил граф Вандом.

– Ваше величество, едемте на тот край поля, там егеря выгнали два десятка оленей.

– Едем.

Оба помчались, на ходу принимая от егерей заряженные арбалеты. Граф стрелял отменно и очень скоро с нескольких выстрелов подбил двух оленей. Он удовлетворённо выпрямился в седле, расслабленно опустил плечи и устало произнёс:

– Ну, что ж, было два, да ещё два – четыре. Пожалуй, хватит… Как вы считаете, ваше величество?

– Да, уж не знаю, граф, не знаю.

– Буду, счастлив, поделиться с вами, сир.

– Благодарю вас, граф, но я ещё в состоянии стрелять и сам. А, настреляв зверья, не стану хвастать. Вон капитан де Рэ, наверняка, убил не меньше вашего. Давайте, спросим.

Карл повернул коня к подъехавшему капитану.

– Ну, как охота нынче, Жиль?

– Две косули, три оленя и кабан, ваше величество.

– Ну и что? Эх, вы! Стрелки! Хвастуны! А вот кто опора и надежда Франции! – Вдруг конь дофина, словно в знак согласия мотнул мордой, гордо выпятил грудь, дрыгнул, словно в танце задними ногами, чуть вскинув круп. Но от неожиданности Карл упустил уздечку, не удержался в седле и медленно свалился на землю.

Оба – Алансон и Вандом – рассмеялись. Персеваль де Буленвилье, бывший рядом с де Рэ, шепнул ему:

– Помогите его высочеству.

Капитан спрыгнул с коня и вместе со слугами помог дофину вернуться в седло.

– Не огорчайтесь, ваше величество, – ласково произнёс герцог Жан Алансон, – ваш папенька тоже плохо сидел на… в седле.

Лицо Карла перекосилось в гневе. Тусклые, с маленькими точками зрачков, глаза его широко распахнулись. Губы, язык и зубы долго не слушались его. Наконец, он собрался с силами и пролепетал побелевшими губами:

– Делом надо заниматься, сир! Делом, а не охотой и прочей безделицей! А вы болтаете невесть что!

Сказал и с места рванул галопом в сторону Шиньона. За ним последовали его слуги и егеря.

– М-м-м-да-а-а, – глубокомысленно изрёк де Буленвилье, повернувшись к Шартье, когда они отъехали от насмешников. – Такого слышать ему ещё не доводилось. Никто ещё не смел, напомнить ему таким тоном об отце.

– Могу представить, как хотелось ему сейчас порубить на куски кузена и швырнуть его останки в яму с волками, – сказал поэт и дипломат Ален Шартье.

– Но сейчас он этого не сделает.

– Вы думаете?

– Убежден. Я знаю скрытный и злопамятный характер Карла. Сейчас он перекипит и затаит обиду. Ведь ему надо удержать окружение, чтобы не осложнить борьбу за трон и войну с англичанами.

– А что же в этом состоянии он сделает сейчас?

– Сейчас? – переспросил Буленвилье и, на мгновенье задумавшись, ответил. – Займётся государственными делами.

– И наверняка в дурном настроении совершит очередную глупость.

– Ошибку, монсеньор, ведь он почти король, и Бог ему судья.

(Пройдёт чуть более двадцати лет, закончится война с победой для Карла Валуа, и по формальному обвинению в денежных злоупотреблениях он самым первым обезглавит своего двоюродного брата герцога Жана Алансонского)