Текст книги "Девять писем «архитектору перестройки» Яковлеву"

Письмо первое

Я не стану искать необычного зачина, а всё же не могу не спросить: ну думал ли кто из нас с тобой в наши давние и дорогие сердцу аспирантские годы, что жизнь наша, уже и к тому времени сложная, придёт к неизбежности этого моего горестного обращения к тебе? К тебе – ставшему неожиданным баловнем своенравной отечественной истории. К тебе, кто возвысился не углублением, а отречением от взрастивших нас идей. К тебе, кто – по крайней мере в своём собственном мнении – выстроил лично для себя из поражения победу.

Я выношу эти мои письма к тебе, в страданиях родившиеся, на публику потому, что говорится в них о твоей не тайной, а гласной деятельности. Ты сам оповестил всех, что гласность сделала тебя счастливейшим человеком… Пропел, а там хоть не рассветай?!

Впрочем, всё по порядку. До самого недавнего времени, теряя своих доброжелателей, аз грешный защищал тебя со всех трибун и в застолье, исходя из глубокого убеждения, что ты-то во всяком случае верен хотя бы «идеалу», а идеал заключает в себе демократизм не только в политике. Но и в экономике. И в морали. Во всей сфере духа.

Главной причиной того, что вылилось на эти вот страницы, стали твои отступнические книги – «Муки прочтения бытия» и «Обвал». Перед их появлением я и тебе и в тебя ещё верил.

Долго не мог прийти в равновесие, прочтя твои книги (к сожалению, с некоторым опозданием). Пришлось из-за них вернуться к более ранним твоим публикациям. Теперь вот пытаюсь, не торопясь, разобраться в сути того, что же с тобой случилось, Александр Николаевич. Зачем понадобилось явно суматошное сжигание за собой всех мостов? Неужели ты и впрямь тогда оробел перед перспективой вызова в Конституционный Суд по вопросу о бывшей КПСС? Чего испугался? Ведь испугался? А вот теперь стремишься стать сердитее вчерашних твоих оппонентов в дискредитации даже и самой идеи социальной справедливости, а заодно и патриотизма. А значит – того, без чего народы себя и не мыслят!

За время разрушения «демократами» недавнего нашего прошлого, ты дважды объёмно вторгся в пределы всеобщего внимания: сначала как «архитектор перестройки», а теперь – в названных мною твоих книгах – и как невольный разгласитель того, что «перестройка» А. Яковлева была (по фактическому её результату) прикрытием скатывания страны к хаосу. Это постыдное дело названо тобой и другими «вхождением в мировую цивилизацию».

Интересно, что вместо слова «реставрация» ты самоуспокоенно пишешь с большой буквы слово «Реформация». Но Лютером ты не станешь. «Перестройка» – с твоей помощью – блеф. Во всей нашей истории – крупнейший.

Ну а что же предлагаешь ты при очередном своём «прозрении»? В этом и весь вопрос.

Этому и посвящён мой анализ.

Необходимы, впрочем, пояснения относительно эпистолярного жанра, избранного мной для обращения к тебе. Это действительно тот случай, когда пояснения сугубо личного момента не менее необходимы, чем основной ход мысли.

Дело в следующем. Когда М. Горбачёв и ты начинали «перестройку», то часто употреблялось заклинающее слово: «судьбоносность». Когда же «процесс пошёл», но не туда, – все бодрящие слова быстро слиняли. Для меня же «судьбоносным» стал, как ни покажется это тебе странным, сам по себе эпистолярный жанр. И такое бывает! Привели меня к нему вполне объективные обстоятельства. Именно они, эти обстоятельства, в течение десятилетий заставляли меня сохраняться в качестве исследователя, а не конъюнктурщика.

Стал в определённый момент излагать свои взгляды и результаты исследований в письмах. Адресованы они в основном тем или иным высшим должностным лицам. Поступал так только потому, чтобы избежать цензуры.

Перед этим, правда, пришлось попасть под неусыпную слежку, осуществлявшуюся КГБ. Впрочем, об этом будет отдельный разговор.

Рассказывая обо всём этом, хотел бы всё же осветить такой чрезвычайно важный момент: как конкретно складывалось в КПСС и советском обществе именно альтернативное социальное мышление. И главное – какое место в этом занимали тогда ты и я? В книгах своих ты исходишь из идеи, что до того, как бразды правления попали к Горбачёву и тебе, в обществе существовал застой также и в сфере духа. Особенно в политическом сознании. То, что это совсем не так, – надо высветить. Кстати, ты ведь и сам признаешь, что лично тебя «разбудил» в 50-е годы, доклад Н. С. Хрущёва о культе личности Сталина. Еретический XX съезд КПСС привёл – и очень быстро – к благотворным переменам. По сравнению с их масштабами горбачёвская и твоя «перестройка» – это слова, слова, слова… А раз лишь слова, то неизбежна и стихия. Она – главный итог вашей «реформаторской» деятельности. Но стихия – гибель любой идеи.

Впрочем, и это отдельный вопрос. Что же касается хрущёвской поры, то она (при всех её собственных изломах) сдвинула с места весь ледник сталинизма. И тогда-то у советских людей возникли проблески в понимании того, что сталинизм – это полнейшая противоположность истинному добру. Сталинизм – антипод любой демократии. Потому-то в 50-е годы пошла борьба не за капитализм, как ныне, а за «социализм с человеческим лицом».

Такова непосредственно послесталинская сущность диссидентства (хотя уже и тогда были люди, которые вместо социальной справедливости выдвигали идею незыблемости тотального отчуждения).

Следовательно, ранняя позиция отечественных диссидентов (явных и скрытых) состояла в том, что подлинный социализм и как демократия должен быть выше буржуазного строя жизни. В этом дело! И как демократия – выше… Как правовая власть народа – выше.

Другой уже вопрос: возможно ли вообще это в обозримое для нас время? Социализм как цель – не ставится под сомнение. Если честно и до конца, то социалистическая идея – как идея – никогда не умирала. Под разным названием в 50-е годы в СССР она тоже жила – в наиболее совестливых и чутких умах художественной и научной интеллигенции. Со временем она стала осознаваться и в сфере партийного и государственного аппарата. Пришла пора.

Затронула ли – и когда – она нас с тобой? Оба ведь были преуспевающими аппаратчиками.

Затронула! Но всё же с разной степенью отзывчивости на неё. Поскольку и я тоже начал приходить к реальному восприятию жизни после ознакомления с секретным хрущёвским докладом, то допускаю, что, возможно, ты его понял раньше и глубже, чем я. И вообще ты мог находиться в гораздо менее глубоком социальном сне.

И всё же дело-то реально не в этом, а в том, каковы были сами поступки наши, в соотнесении их с нашей осведомлённостью.

Так вот, с 1957 года, когда мы с тобой встретились, будучи аспирантами Академии общественных наук при ЦК КПСС, и до осени 1966 года, когда я был, при твоём исполнительском участии, изъят из аппарата ЦК (за фактический отказ проводить в сфере культуры абсурдную политику Брежнева и Суслова), – за эти годы я ни разу не слышал ни единого твоего слова ни на одном открытом обсуждении проблем… Поступков у тебя не было! Не было своего слова. А вместе с тем держалась в нашей среде точка зрения, что ты – не просто умный, но и прогрессивно мыслящий человек. Откуда могло возникнуть это впечатление? Попробую разобраться.

Теперь я понял: ты – мастер бесед с глазу на глаз. Ведёшь разговор, что называется, «с индивидуальным подходом»: говоришь каждому то, чего он от тебя ждёт… Или то, что заведомо должно произвести именно понятное впечатление. Я не слышал, чтобы ты когда-нибудь что-то и кому-то доказывал: спор требует преодолевать сопротивление… За тобой не водилось такого.

Такая твоя манера поведения особенно перспективна в общении с теми, от кого когда-либо зависела твоя судьба. В романе бы воспроизвести твои диалоги с М. Горбачёвым в Канаде…

Ты мне с досадой как-то бросил: «Правильно всё понимаешь, но как действуешь…» И махнул рукой. Если учесть, что говорилось сие уже после изгнания меня со служебной лестницы, то ясно: сокрушался ты тем, что я пренебрёг внутрипартийной дипломатией, при наличии которой ведёт себя честно только глупец. Или уж действительно искренне верящий (верующий) в идеалы. Случалось, был я тем и другим. Есть, однако, и третий вариант – цинизм. В нём некоторые соединяют любую прагматику. Ты – среди них. Любую…

Твоя деятельность, пусть ты и тогда мыслил прогрессивно, слишком долго и рассчитано бесконфликтно сочеталась с реакционностью. Как показывает твоя карьера, на практике ты всегда соответствовал именно воле власти… Всегда. Всегда! Если бы КПСС удержалась в качестве руководящей силы, ты бы, я думаю, не только не выступил против тех, против кого ты в конце концов выступил, но мог бы и сам стать их Генеральным секретарём. Удержаться у руля – вот самоцель всякого подобного тебе политика. Удержаться. Не эгоцентриков среди политиков в нашей стране не случалось. Едва ли не национальная черта российского политика – это не уходить в отставку ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, сама отставка не означает выдвижение всё-таки вверх. Дальше я покажу на фактах, как ты до последнего момента продолжал утверждать «социалистическую идею», а в своих, для определённого времени тайных, текстах уже годы и годы её беспощадно дискредитировал… Об этом – в разделе о морали и нравственности, о которых ты пишешь и говоришь, демонстративно приняв позу духовника эпохи… Ты – в отличие от Макиавелли – дожил до своего часа.

Хочу напомнить давние, но весьма характерные факты. Обратимся к годам, когда ты из Агитпропа осуществлял контрольные функции за телевидением и радио. Как человек, делавший то же самое в аппарате ЦК по отношению к кинематографу, я отлично помню: никакие новые тенденции через курируемое тобою телерадио тогда не пробивались. Контролёр, очаровывавший в личных беседах, там был настолько бдителен, что летом 1965 года внезапно, но получил пост фактического руководителя всесильного Агитпропа, а по существу – коллективного Великого Инквизитора в сфере идеологии СССР. Именно!

Повторяю: я слишком долго и доверчиво переоценивал твои смелые высказывания с глазу на глаз. Но теперь, когда ты в своих книгах и выступлениях подтягиваешь весь подъём духа в нашем обществе к периоду, когда началась при твоём влиятельном участии «перестройка», – надо, однако, вспомнить и о том, что с середины 50-х годов – на целую эпоху раньше – развернулась возвышенная и смелая деятельность Александра Твардовского и возглавляемого им уникального в ту пору по смелости, мужеству и художественному вкусу журнала «Новый мир». Я хорошо знаю, что ни одной сколько-нибудь значительной публикации тогда в этом журнале не проходило без сопротивления возглавляемого тобой Агитпропа, который выполнял именно доносительские и запретительные функции. И никакие другие! Чьи же, скажи, личные подписи стоят под этими доносами!? Или их теперь и не найти, подписанные тобой эти бумаги? Вот бы где пригодилась гласность…

Конечно, эпоха есть эпоха. Но как можно пытаться выйти из воды сухим на фоне того, что травля А. И. Солженицына, начатая во второй половине 60-х, достигает своего апогея опять-таки как раз в те годы, когда развёртывается и заканчивается «доканадский» период деятельности будущего «архитектора перестройки»? А ты впрямь ведь «и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл», и от серого волка…

Какое-то время, в 1965 году, я исполнял обязанности заведующего отделом культуры ЦК КПСС. С этого момента у меня начались, к сожалению, непродолжительные, но самые добрые отношения с А. Т. Твардовским. С муками на лице он говорил мне об Агитпропе, при возникновении запретов выступавшем всегда на стороне Главлита, но никогда не «Нового мира». Никогда – на стороне Твардовского. Никогда… Он принёс мне вёрстку «Театрального романа» М. Булгакова, которую не пропускал Главлит. Мною было написано на собственный риск и страх от отдела культуры в ЦК обоснование необходимости публикации. И публикация состоялась уже тогда. Возглавляемый тобой Агитпроп (и, конечно, сам ты), имея куда большие возможности, занимал позицию непременно «держать и не пущать». Так что твоя личная «прогрессивность» в то время выглядит сегодня по меньшей мере сомнительной. А уж что говорить о периферии, да и о центральных подотчётных тебе организациях: всюду были «фельдфебели в Вольтерах».

Особенно же неуязвимыми были опять-таки циники.

Придётся затронуть и сильно запутанный в общественном мнении вопрос о том, за что, собственно, угодил ты в Канаду: как будто это твоя расплата за действия (мнимые) в защиту «социализма с человеческим лицом». Были ли такие действия? Рассматривая сейчас рентгеновские снимки твоего духа разных лет, я пришёл к убеждению: никаких таких прогрессивных действий просто не было! Потому ты и досидел в официальных креслах до своего часа.

Так при чём тут, собственно, реальная борьба за прогресс Отечества? На самом деле, как я теперь вычисляю, это была борьба за личную власть. В прошедшие годы, после наших с тобой бесед во время прогулок по территории дачи Сталина в 1965 году, где мы оба участвовали в подготовке текста доклада Л. И. Брежнева XXIII съезду КПСС, – я просто не имел случая задуматься над тем, что ты мне и тогда и позже конкретно говорил. Не думал я и над фактами, связанными с твоим переселением на целое десятилетие в Канаду. Любопытная деталь – для улыбки. Когда я сказал моей жене: «Знаешь, Сашу Яковлева отправили послом в Канаду!» – она ответила: «Вот ссылка так ссылка. Чего же тебя-то не сослали, скажем, в Австралию?..» А ведь подобная «ссылка» действительно для меня была возможной. Помощник Брежнева О. А. Голиков упрекнул меня, узнав о моей менее привлекательной «ссылке» в редколлегию «Правды», что я предварительно не зашёл к нему: мол, мог состояться и для меня нехлопотный вариант опалы.

В цинизм превратилась тогда вся система.

Продолжаю. Во время ночной прогулки нашей по парку дачи Сталина в Волынском, в 1965 году, ты вдруг заговорил со мной о А. Н. Шелепине… Рассказал эпизод о том, что Шелепин принял участие и в моей судьбе. Возможно, это было тобой поведано в ответ на мои рассказы о том, что в те дни мой заведующий Д. А. Поликарпов неожиданно предложил мне пойти первым заместителем к тогдашнему министру культуры СССР Е. А. Фурцевой. Я отказался, ибо перед этим со мной и сам Поликарпов, и секретарь ЦК по идеологии Демичев П. Н. вели разговор о том, что я буду заместителем заведующего отделом культуры ЦК КПСС. Я в молодости был, конечно, тоже амбициозен. Уход из аппарата ЦК на равнозначную должность казался мне понижением. Демичев перед этим оказался в отпуске. А Шелепин, согласно твоему рассказу, выступил на заседании Политбюро с упрёком в чей-то адрес в связи с тем, что в аппарате ЦК тогда якобы наметилась тенденция переводить «наиболее активных» работников на важные, но государственные посты, а это, мол, мешает качественному улучшению кадров аппарата ЦК. Поэтому, как я тебя понял, меня вскоре и утвердили заместителем заведующего отделом культуры ЦК. Благодетель он мой! И ты тоже?

С Шелепиным я был знаком, однако мало. За внутриаппаратной борьбой, признаться, ни тогда, ни после я не следил (по моей наивности и первобытной вере в искренность людей). Теперь, под старость, обжигавшийся ранее на этом больно и многократно, вижу в сцеплении тогдашних событий и характеров людей вполне стройную логику. Твой тёзка Шелепин («железный Шурик», как его звали со времён комсомола) тигриным шагом вступал тогда в закулисное единоборство с Брежневым. Его он, видимо, считал не сильно умным, но, как теперь ясно, недооценил его как хитреца, несомненно одарённого в мафиозном смысле.

На таких, как ты и я, молодых и через многое уже прошедших, по тем временам не так уж плохо образованных, он, что называется, «положил глаз» – в смысле включения нас в свою фалангу. В самом деле: сегодня – замы, а завтра – завы. И повыше. Член Политбюро и секретарь ЦК Шелепин лично поздравлял нас с праздниками, к кому-то просто и заходил. Кому-то это льстило. Самых близких ему из состава бывших секретарей ЦК ВЛКСМ он даже и собирал. Это для него до поры было безопасно, ибо он довольно долго держал в своих руках кадры КГБ. Наверное, не только через В. Семичастного. Он предал Хрущёва как раз совсем уж бесстыдно.

Я сейчас вижу тогдашний расклад: ты, Александр Николаевич, именно им, Шелепиным, выдвинутая фигура для руководства тогдашним Агитпропом ЦК. Не правда ли интересная «подробность»?

Всё как на ладони: посредническую роль в твоём сближении с ним сыграл Н. Н. Месяцев, о котором ты мне не раз говорил, что это человек самый близкий к Шелепину. У него, мол, огромная перспектива. Насколько помню, Месяцев был близок к тебе. Вы с ним вместе – тандемом – укрощали и без того выхолощенное в то время советское телевидение и радио.

Вот на «ефтом самом месте» ты и совершил большой просчёт. Поставил на Шелепина! Иначе ты не попал бы в Канаду… Не встретился бы с М. Горбачёвым в идеальных для откровенности условиях.

Ты и меня, вполне внятно, тогда подталкивал на эту заманчивую дорогу. Помнишь, ты говорил мне всё там же, на сталинской даче, в ответ на моё замечание, что Шелепин-то – это же сталинизм, – да, именно, в ответ на это ты успокаивающе говорил, что железный Шурик, оказывается, изучает с интересом материалы о двухпартийных системах в западных странах. Смысл твоего наблюдения заключался в том, что, как сталинист, Шелепин – это тогда уже прошлое. Прошлое – повторяю – только как сталинистское. В преддверии захвата им власти в партии и стране он изыскивает для нашей государственности адекватный ей вариант именно демократии… Ха-ха!

Впрочем, ты и сейчас утверждаешь, что твой всегдашний идеал – двухпартийность. Не моргнув глазом, ты готов был служить идеологом любому, кто прорвётся к власти.

В 1965 году, я уверен, ты ожидал прихода на пост генсека именно «железного» человека, придумав надежду на то, что Шелепина можно реально было склонить к «цивилизованной демократии».

Помнишь ли и такой эпизод? Был он в те же дни подготовки доклада Брежнева XXIII съезду. Я рассказал тебе, что один из цековских кадровиков завёл со мной неофициальный разговор: не заинтересует ли меня пост секретаря Ленинградского обкома по идеологии? Это была очень большая для меня неожиданность, и всё же отвергать предложение сразу не хотелось: ведь Ленинград… Я пришёл к тебе посоветоваться. Я был тогда и впрямь словно на выданье: незадолго перед этим, до твоего выдвижения к руководству Агитпропом, твой начальник и предшественник В. И. Снастин тоже конфиденциально сообщил мне, что буквально на днях, мол, он будет утверждён начальником Главного политического управления Советской Армии и Военно-морского флота СССР. Подбирал уже, значит, «команду». И он тоже предложил мне пойти к нему заместителем. Зыбкость подобных планов и намерений обнаруживалась, разумеется, чаще, чем они сбывались. В. И. Снастин был в зависимости от судьбы Л. Ф. Ильичёва, а Ильичёв – в такой же зависимости от судьбы Н. С. Хрущёва. Сняли Хрущёва, и вскоре слетел Ильичёв. А потом и Снастина, оставшегося на прежнем посту, заменили (надеюсь, помнишь) именно тобой. А начальником Главпура стал недоброй памяти брежневский дружок Епишев. Он начал с того, что запретил в Вооружённых силах распространение «Нового мира» А. Т. Твардовского и «Юности» Б. Полевого…

Возникали тогда и другие варианты найти для многих, в том числе и для меня, хомут, по возможности менее трущий шею. Никто ещё мысли не допускал, что именно я, всегда готовый «к труду и обороне», мог отказаться от всяких хомутов. И от погонщиков. И даже от самой той колеи. Сам я тогда такой мысли не допускал: мне нравилась именно дисциплина, с удовольствием в своё время служил в Армии, буквально поэтизировал эту человеческую обязательность. Не умел ещё отличать, где у начальства глупость, а где подлость. Мне вполне был свойственен, как тогда это называлось, «здоровый карьеризм»: умеешь честно и хорошо работать – так шагай по лестнице вверх. Незадолго перед этим разговором я побывал в Ленинграде, виделся с секретарём обкома по идеологии, на чьё место меня попытались примерить. Мы с ним, как и с тобой, учились в Академии общественных наук. Совсем неплохой человек, но, что поделаешь, ленинградский хомут был для него столь велик, что он мог в нём поместиться во весь свой рост. И вот кому-то пришла мысль: а не подойду ли я для Ленинграда?

С юности я мечтал об этом святом месте на Земле. Война прервала моё уже начавшееся поступление в 1941 году в Ленинградское высшее военно-морское инженерное училище им. Дзержинского. Город моей несбывшейся мечты.

Стало быть, встрепенулся я от предложения подумать о переезде в Ленинград вполне естественно. Признаюсь, моя жизнь и ранее и позже почти не востребовала меня как раз в том качестве, в каком мог бы сделать людям добра значительно больше. Уж всё ушло теперь безвозвратно, и потому могу же о себе сказать: рождён я был для жизни именно трибунной. Думаю, ты, на публике предпочитавший промолчать, всё-таки вряд ли мог вовсе не обратить внимания на то, что мои выступления встречались (как бы ни были для них различны аудитории) или восторженно, или по меньшей мере одобрительно. Не мог же ты не знать, хотя бы из доносов, которые тебе ложились на стол или передавались по телефону, что даже в самое гнусное время многолюдные залы устраивали овации. В том числе – студенты на учебных лекциях… И так было во всех концах страны, куда ездил и выступал там по несколько раз в день. Это когда меня изгнали из официальной сферы.

Был и организатором. За шесть лет работ в провинции дошёл от инструктора сельского РК партии до заведующего Агитпропом обкома партии, а ещё за пять лет – от инструктора до заместителя зав. отделом ЦК КПСС.

За эти же годы окончил два факультета заочно (исторический и филологический) и две аспирантуры (одну очно) со степенью кандидата филологических наук.

Никогда не говорил того, во что не верил. А значит – говорил самозабвенно.

В 1965 году, услышав о своём ленинградском варианте, сорокатрёхлетний, полный сил, я непроизвольно представил себя в свободном общении с прославленными коллективами питерских заводов и интеллектуальных центров. Ты в ответ окатил меня ушатом холодной воды… Фразы твои были вроде бы и не связаны между собой, но сейчас звучат в памяти моей уже иначе. «В самый ответственный момент бежишь с поля боя?» – услышал я от тебя. «Как это – с поля боя, в Ленинград-то?» – удивился я. «Ведь главное сейчас развернётся здесь», – прозвучало твоё слово. Выходит, ты всё уже просчитал тогда в связи с начавшейся битвой Шелепина за место генсека.

Действительно: разворачивалось всё непосредственно на Старой площади.

У меня же никаких расчётов в связи с этим не было. Откровенно сказать, я и не верил в победу Шелепина. Между прочим Брежнев чисто эмоционально тогда меня устраивал больше, чем кто-либо из тогдашних руководящих фигур. В 1965 году он ещё ведь и не проявил себя ничем настораживающим. Пока не старый, он был и человечнее, чем «железный Шурик». Да и вообще, повторяю, лично я стоял в самом деле далеко от закулисных действий. Удары обманщицы-судьбы на меня тогда ещё не посыпались. Ты же умел схватывать в этом смысле всё и сразу. Сказал мне с чувством превосходства: «Хотел бы знать я, как ты собираешься сработаться с Толстиковым». Я и в самом деле не думал, как сработаюсь с тогдашним первым секретарём Ленинградского обкома: ведь я уже дошёл до ступени исполняющего обязанности заведующего отделом ЦК партии, не участвуя в сомнительных делах.

И всё же твои предостережения, конечно, сыграли свою роль: не бросившись в закулисные баталии, я, однако, вывел для себя, что относительно Ленинграда надо подождать. Поток времени быстро унёс эту проблему. Через считанные дни меня затронули проявления силовых полей обозначившихся двух мафий внутри ЦК.

Об этом – потом. Сейчас – о тебе. Ты, видимо, переоценил свои конспираторские способности. Как и все те, кто надеялся на победу Шелепина. Постепенно все вы оказались в объективе брежневского наблюдения. И началось мягкое удушение всей вашей группы, поставившей на Шелепина.

Дело усугубилось тем, что была и третья группа – возглавляемая М. Сусловым. Он не стремился в генсеки, а предрешил исход всего дела именно тем, что встал на сторону Брежнева. Серый кардинал. Ты, конечно, раньше, чем я, понял, почему тебя в течение восьми лет так и не утвердили заведующим Агитпропом: не найдя себе более близкого функционера, идеолога из числа реальных противников Шелепина, Брежнев и Суслов не пустили к себе и тебя. Хитрость их заключалась в том, что служил ты им ведь всё равно исправно! Они бы тебя и допустили (фактически и допускали), но у них было инстинктивное недоверие к перебежчикам из «чужого» стана. Впрочем, ныне ты ведь тоже находишься в похожей ситуации…

В сущности, и ты и другие функционеры, поставившие на Шелепина, надолго оказались заложниками у брежневской мафии. Я думаю, все вы если и не осознали тогда этого, то фибрами души чувствовали, что в ловушке находитесь именно вы, а не те, кто поставил на Брежнева. Говорю об этом, будучи ныне полностью убеждённым в следующем: если бы ты был в штабе Брежнева-Суслова не Штирлицем (аналогия тут полная), а Мюллером, – ты мог бы уже тогда сделать карьеру не меньшую, чем при Горбачёве… И не случилось бы беды ежедневно и ежечасно стремиться чем-нибудь непременно из ряда вон выходящим доказывать свою мнимую преданность Брежневу и одновременно быть «сусловее» Суслова. Ну разве же можно ныне всерьёз утверждать, что ты – всего лишь исполнитель, а никак не «архитектор» (пусть и не самый главный) позорнейшей травли, которая развернулась по отношению к инакомыслящим во второй половине 60-х годов… и она нарастала до самого твоего выезда в Страну кленового листа. И нет ли своеобразной иронии истории в том, что травля А. Солженицына, достигшая апогея именно в твои агитпроповские годы, прекратилась сразу после твоего отъезда в Канаду в связи с передачей самой судьбы великого писателя под «юрисдикцию» КГБ. Не симптоматична ли сама по себе такая преемственность?

Есть и другие симптомозначащие совпадения. Они касаются тебя самого. В автобиографических фрагментах ты, с обычным для тебя тактом по отношению к себе, не раскрываешь причин того, почему, собственно, тебя вдруг освободили от Агитпропа. Действительно, тут твоё молчание – золото. Для тебя! Ибо в общественном мнении как бы сама собой возникает констатация того, чего на самом деле и не было: убрали, мол, за прогрессивность… Восемь лет не убирали – и вот убрали.

А ларчик-то и на этот раз открывался просто! Брежнев и Суслов наконец полностью изолировали Шелепина от его слабой опоры в обществе и отправили его, бывшего председателя КГБ, в качестве представителя советского рабочего класса в Англию, где его рабочие встретили грандиозным рёвом: «Вон!» После этого осталось вывести его из Политбюро и отправить в один из не имеющих никакого авторитета государственных департаментов. Замом – как шутят в таких случаях – в кабинет шесть метров на восемь, напротив дамского туалета… И всё! Ведь лишь поэтому ты оказался в замечательной стране, которой, думаю, было совершенно всё равно, кто именно в ней будет представительствовать от СССР: советские послы к тому времени давно уже не имели никакой самостоятельности в принятии дипломатических шагов, о чём и ты сам заявлял средствам массовой информации.

В связи со всем, что я сказал выше о зигзагах в твоей личной судьбе, теперь можно обратиться и к анализу перипетий, в которых рождалась мистифицированная твоя статья «Против антиисторизма», из-за которой тебя якобы и убрали из всесильного брежневского аппарата.

Действительно, держится мнение – будто в этой статье ты выступил с критикой именно русской «деревенской» поэзии и прозы 60-х – начала 70-х годов. Твоё «мученичество» за то, что главной направленностью этой статьи будто бы является её «антирусскость», объективно более всего было подчёркнуто фактом обращения с протестом против этой статьи к руководству ЦК КПСС большой и влиятельной группы русских писателей, поддержанных «самим» М. А. Шолоховым. Поскольку же в то время обострилась бесконечная битва между «русофильской» и «еврейской» тенденциями, то твоя статья была воспринята немалым числом писателей и читателей именно как проеврейская и даже просионистская. Накал же страстей был лишь сильнее из-за того, что, хотя ты и не указал свою должность, статья твоя понята была как выражение позиции… ЦК КПСС. Это и было так на самом деле! Да, именно, именно! Кому ты сегодня морочишь голову? Статья эта вчерне была подготовлена группой инструкторов твоего Агитпропа. Тебе, в чём я убеждён, было поручено опубликовать её под своей подписью. В стиле постановлений ЦК КПСС… Забавно это ныне звучит – «мы». Кто – «мы»? Жалкие это потуги – скрыть М. Суслова за подписью доктора исторических наук А. Яковлева… Так поступали, впрочем, и ранее люди самого высокого верха КПСС. Но их длинные уши во всех таких случаях всё же торчат, ибо это их специфический язык лжи и обмана. Это их макиавеллизм. Впрочем, о статье «Против антиисторизма» далее будет подробно сказано мною. Сейчас скажу только о том, что пока ещё есть ведь на этом свете человек, который несомненно знает, кто автор твоей статьи. Это Александр Борисович Чаковский, тогдашний главный редактор «Литературной газеты». Только он сейчас мог бы открыто назвать имена тех, кто и зачем использовал твоё имя в качестве подписанта злосчастной статьи.

А ещё об одном помогавшем тебе человеке в те дни я загадку постараюсь открыть в дальнейшем.

Не правда ли, весьма вместительная ситуация, допускавшая очень несхожие выводы? Дело больше всего запутывалось тем, что главным пунктом для тогдашнего ЦК оставалась пресловутая борьба против буржуазной идеологии, а не против того или иного национализма. Объективно это и способствовало тому, что до истинной цели твоей статьи так никто тогда и не добрался: она лежала, эта цель, вне темы статьи.

Тебе, впрочем, нужно было достигнуть нескольких целей. Во-первых, надо было (и это главное!) всё-таки попытаться через непосредственное воздействие на широкое общественное мнение создать впечатление, что ты отношения к мафии Шелепина не имел. Поэтому в статье «Против антиисторизма» критический материал выстроен преимущественно на основе публикаций авторов «Молодой гвардии». Журнал этот действительно был органом ЦК ВЛКСМ. И ты действительно ранее защищал этот журнал (об этом далее). Во-вторых, тебе непременно надо было заручиться согласием М. А. Суслова на выступление столь ответственного работника аппарата ЦК в «цивильной» «Литературной газете», возглавляемой А. Б. Чаков-ским, который, властью «заангажированный», не стал бы печатать даже и твою статью, если бы она не была санкционирована самым высоким верхом… Разумеется, эту санкцию ты и Чаковский получили, но получили потому именно, что конкретно в центр своего повествования ты, дорогой мой, поставил вопрос вовсе не о том, кто прав – «русофилы» или «сионисты», а о том, что в литературе 60-х и 70-х годов о деревне появились не только патриархальные, но и «кулацкие», «столыпинские» мотивы… А эти «мотивы» и расценивались не только тобой, но и Сусловым именно как буржуазная идеология… Стало быть, для Суслова просто не было резона запрещать выступление твоё со статьёй «Против антиисторизма». Более того, может, он-то и был инициатором самого её появления?.. Похоже. По крайней мере – никакого «прогрессивного» мужества тебе проявлять не было необходимости. Везучий ты человек. Я на 99 % уверен в том, что тебе поручили (Суслов и Демичев) выступить с этой статьёй. А написали её твои подчинённые.